ГЛАВА 2.
ДНИ СОМНЕНИЙ.
…Погода стояла тёплая.
«Чудеса! Снег за последние сутки стаял весь, вернув короткую пору осени, так мною любимую. Жаль, что листья все облетели. Нет больше ярких крон и весёлого шума листьев, раскрашенных в сочные оттенки охры, нет того удивительного сладковато-горького запаха осенних костров, что так будоражили душу оттенками и интонациями: грустными и зовущими куда-то в путь, в тайгу, в безлюдье; туда, где не будет никого и ничего, даже боли, – замер, усмехнулся, криво улыбнувшись. – Ишь, размечтался, парень. – Нет ничего и даже боли, говоришь?.. Тогда это уже не жизнь, а самая обычная, банальная и пошлая смерть. Может, проще признаться, что хочешь к Валентину? Так чего ждёшь? Достать дозу – не проблема. “Золотой укол” – и ты на небесах. Что, кишка тонка? Нет, не сможешь, сам знаешь. Так и будешь мучиться и желать, но придёт только тогда, когда настанет срок – не раньше. Только тогда и так, как предначертано там, наверху. Да, мама, я усвоил твои уроки жизни и реальности. Помню, не волнуйся. Не преступлю этой грани, не убью душу. Да-да… помню: католики не имеют право лишать себя жизни. Помню, – тяжело вздохнув, посмотрел в сторону “Сокольников”. – Сколько с ними связано тёплого и счастливого, волнующего и радостного! Всё помню, родная».
…На следующее утро после исчезновения отца, мама присела на кровать, ласково погладила тёплой ладонью щёку сына и проворковала, слегка щекоча указательным пальцем нос:
– Филипп, просыпайся! Счастье проспишь!
Продолжая играть тонким пальчиком, пощекотала щёчку, шейку и ключицы.
Он тихо смеялся, выворачивался и прятался под одеялом.
– Нет-нет, трусишка, не скроешься! – приподняв с постели, нежно коснулась мягкими губами лба. – Пора идти совершать маленькие и большие открытия, мой маленький мужчина. Ты готов для приключений?
Как Фил любил такие минуты по утрам!
И пусть обещанные приключения на поверку оказывались всего лишь вылазкой в зоопарк, на каток, в цирк, на лыжные горки на Воробьёвых Горах, всё равно – само ожидания чуда и было основным волшебством, которое так щедро дарила мама. Всегда. А после отъезда отца – ещё чаще.
Мальчик стал жить в плотном коконе любви и обожания, в полноте чувств и ощущений. Почти без запретов и ограничений: все было можно, только сначала нужно было спросить, объяснить, мотивировать тот или иной запрос или требование. Терпеливо и спокойно разобрав по пунктам и этапам, вопросы-запросы-требования решались, исполнялись и предоставлялись, если считались це-ле-со-об-раз-ны-ми. Это слово он усвоил сразу и принял правило всей душой.
Мама стала ещё ближе, почти самой душой сына. И не было запретных и неудобных тем, не стало белых пятен в отношениях, полностью растворилась стена, разделяющая мир взрослых и детей.
Она была чудесна, мама София: красавица, умница; интеллигентна, воспитана, деликатна, заботлива. Только часто грустила чудесными тёмно-серыми глазами, прижимая к себе подрастающего сына.
Об отце не говорили никогда, словно тот вечер закрыл уста гербовой печатью молчания. Каждый подспудно понимал: «Стоит заговорить – раним друг друга». Вот и не говорили – берегли любимого человека.
Подходя к Яузе, грустно улыбнулся, вспомнив первую после отъезда отца прогулку с мамой.
Она привела его к ещё закрытым воротам парка «Сокольники», коротко переговорила со сторожем, и он их провёл на территорию через свою сторожку. Целый мир оказался в их полном распоряжении, в личном пользовании!
Бегая по дорожкам, раскинув руки, крича и смеясь, не оглядываясь на людей, кувыркаясь в высоких сугробах, ныряя в них и «купаясь», забрасывая друг друга снежками и комьями снега, были так счастливы тогда!
Когда силы покинули, с трудом доползли до кафе «Блинная» у метро и просто объелись блинов с разными приправами, опились напитков, имевшихся в ассортименте хорошего, славящегося на весь район заведения, и прихватили с собой домой целую коробку всякой снеди, сладостей-вкусностей!
До дома ехали на такси – сил идти через реку не осталось.
Проспав полдня, продолжили пир на весь мир, уничтожая запас коробки, из которой всё ещё шёл такой головокружительный аромат.
София в ростере разогревала блины, оладьи и котлеты, оказавшиеся в «продуктовом наборе». Подкладывала осоловевшему от переедания Филу пирожное или кусок торта, поглядывая с забавным выражением лица.
– А ты знаешь, что всё, что мы с тобой сегодня сделали, для меня впервые? – загадочно смотрела волшебными глазами. – Да-да, малыш! Я сегодня с тобой, наконец, исполнила давнюю детскую мечту – стать, как все! Просто бегать-шуметь-кричать, бросаться-швыряться-драться, есть-пить-объедаться и пачкаться, как поросёнок! – хохотала вместе с сыном, обнявшись в тесном сильном жарком объятии. – Знаешь, что сейчас почувствовала?
– Да, мамочка – полное счастье, – тихо проговорил, прильнув к губам с поцелуем.
– Догадываешься, почему так счастлива в эту минуту? – глубоко заглянула в глаза с особым чувством. – Потому что тебе не пришлось откладывать свою мечту на такой длительный срок, как мне, понимаешь? – страстно поцеловала в лоб. – Вот и живи так: не откладывая «на потом» свои мечты и чаяния! Не таись, сразу говори: обсудим и решим, что с мечтой такой делать. Договорились, Филипп? Поклянись, что ты не станешь держать от меня никаких тайн, какими бы они ни были чудовищными… – взяв за худые плечики, странно посмотрела, – и озвучишь любые желания, кого бы или чего бы они ни касались, – припечатала последние слова поцелуем в губы так, что Филя ощутил непонятное волнение во всём теле.
– Я тебе клянусь в этом, мамочка… – едва прошептал, возвращая поцелуй.
Вскоре уснул на её руках, продолжая и во сне шептать:
– Я тебя люблю, мама…
…Очнулся от видения, вздрогнул.
«Боже! “…и озвучишь все желания, кого бы или чего бы они ни касались…” – сказала тогда, вечером того дня, когда отец навсегда покинул нас и Родину. Почему так сказала, весь тайный смысл этих слов понял позже, годам к пятнадцати, когда тело стало гореть в огне и непонятном томлении».
Низко опустив голову и смотря на воду Яузы, теперь отливающую нежным цветом перебродившей зелени, вдруг почувствовал такое раскаяние и стыд!.. Нет, понимал, что в той ситуации мама повела себя просто стоически, приняв на себя весь удар просыпающегося и терзаемого гормонами тела сына. Да что там – совершила подвиг во имя его спокойствия! И те слова, сказанные зимой, стали «проездным билетом» в её душу.
Глаза стремительно наполнились слезами радости, признания и молчаливого отчаяния. А ещё раскаяния и жаркого стыда.
Нет-нет, мама ни морщинкой, ни мускулом, ни движением тела никогда не дала понять, что повёл себя неверно.
Теперь, судя с высоты прошедших лет, понимал, что поставил её в неприемлемые для нашего общества рамки. Но был всё-таки сыном особенной матери и научился спокойно рассматривать события и давать им подобающую оценку. И уже дал.
«Каждый тогда поступил так, как считал верным – будем же уважать чужое решение, – именно так и сказала потом. – Не оглядываться, а просто принять к сведению, занести в архив памяти и жить дальше», – прошептал одними губами.
…В тот жаркий августовский вечер Филипп бы сам не свой: тело горело и не слушалось приказов мозга и доводов рассудка. Оно взбунтовалось и требовало… Чего? Он и сам этого не сознавал.
Мама наблюдала за ним последние дни тихо, деликатно, издалека, стараясь лишний раз даже не разговаривать, но в ту минуту вошла в комнату без стука, что было само по себе необычно. Застав сына стоящим у окна с судорожно сжатыми руками, засунутыми в карманы лёгких хлопковых брюк известной марки, неслышно подошла сзади, положила руки ему на плечи, едва дотягиваясь – вырос с отца, только пока оставался худым и тонким. Медленно развернув, подняла лицо навстречу мятущимся серым глазам, мягко положила горячие руки на пылающие юношеские щёки, нежно, но настойчиво притянула голову к себе и стала целовать, неотрывно смотря в глаза. Поцелуи становились всё сильнее, протяжённее, глубже и… откровеннее.
Он вздрогнул, ошеломлённо заглянул в распахнутые любящие глаза и только выдохнул потрясённо:
– Мама?..
– Просто сделай выбор, куда шагнуть – вперёд или назад, – прошептала, продолжая смотреть в глубину смятенных глаз.
Замер, на мгновенье задумался, неотрывно смотря на неё, всхлипнул и, сделав шаг – вперёд, притянул со стоном, обняв тонкое маленькое гибкое пьянящее тело.
Наступило полное затмение…
– …Позже мы сели и стали разбирать события последних трёх суток по часам и минутам, – тихо прошептал, бросив недокуренную сигарету в реку с горбатого мостика. – Не истерили, не обвиняли, не повышали голоса. Ты смогла удержать ситуацию в дружеском русле. Даже после всего, – подняв голову, посмотрел на чистое, но почти серое небо – осень. – Спасибо, любимая, за всё. Теперь я ещё больше ценю твой дар! И буду ценить с каждым годом всё больше. Большего самоотречения и самопожертвования не смогла бы совершить ни одна другая мать. По крайней мере, в нашей стране. Такое ещё возможно у первобытных народностей разве, – задумался, держась рукой за перила.
Поднял голову, осмотрел противоположную набережную.
– А моей «утопленницы» ещё нет. Придёт ли? Подождём. Время есть.
Склонился, согнув локти и опершись на поручень, не спускал с дороги глаз и продолжил рассуждения.
– Долго с тобой говорили. В тот вечер и всплыло, в конце концов, то слово, которое давно и навязчиво крутилось у нас в головах: «голубой», гей. Ты его и произнесла. Спокойно и тихо. А я лишь молча кивнул. Милая, как, должно быть, тебе было страшно и больно в тот момент!.. Почувствовал это и рухнул перед тобой на колени. Плакал и целовал ноги и руки, благодарил за трое суток истинного счастья мужчины, но признался, что уже давно чувствую себя «иным». Твоя жертва не была напрасной, родная! Клянусь! Она лишь оттенила мою суть, – встал, одёрнул курточку, глубоко вздохнул. – И ты смирилась с моим выбором, мама. Долго целовала губы и шептала о любви, но отпустила без укора и осуждения. Только попросила всё рассказывать, не скрывая ничего. Мы стали ещё ближе с тобой, любимая. Как жаль, что нынче так редко бываешь дома – отец вызвал в Канаду и устроил в университет. Теперь твои чудные глаза видят чаще студенты, чем я, но рад этому – у тебя должна быть личная жизнь. Я вырос. И отпустил тебя…
Не договорив, запнулся, встрепенулся, задохнулся воздухом отчего-то.
– Она! Пришла. Дождался «утопленницу»! – негромко рассмеялся и… едва успел схватиться за перила и не свалиться в воду Яузы. – Господи, только не это…
«Приход» накрыл с головой, размазав картинку вокруг, сгладив звуки, потеряв ощущение времени и места. Последним усилием воли заставил себя стоять ровно и глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох. «Медленно: вдох – через рот, выдох – через нос. Дыши, Филипп! Почему так “накрыло”? Уже два дня “чистый”! Значит – последнее предупреждение: или “завязывай” и живи, или иди на дно».
– Я выбираю жизнь, – прошептал, упрямо смотря на тоненькую фигурку на набережной, которая опять, кажется, грустила. – Подожди меня немного. Сейчас я не совсем в норме, но приду в себя обязательно, клянусь. Ты только приходи ещё сюда, «утопленница»…
Грустная улыбка скользнула по посиневшим губам, и стало легче. Словно за спасительный якорь ухватился глазами за гуляющую по набережной фигуру гостьи и не отпускал ни на миг до самого конца, пока не скрылась из вида.
– Пока! Приходи завтра, прошу… Не покидай меня…
…Очнулся полностью от сырости и прохлады, от стылой воды и ветра.
Дрожа всем телом, держась за перила мостика, спустился на тротуар и пошёл домой, оглядываясь на удаляющуюся маленькую точку – девушку с набережной. Почти придя в себя, остановился, подумал, принял решение и направился твёрдым шагом к дому: «Всё. Рубикон перейдён – начинается новая жизнь. Без “кокса”. Свобода».
Поражённо встал столбом, вдруг вспомнив сегодняшний сон.
– Нет, этого просто не может быть, – стеснительно улыбнувшись, растерянно почесал голову. – Вспомнил: я стоял с этой девушкой на мосту и… целовался! – громко рассмеялся. – Я с ней целовался, чёрт! Лица не видел, но помню губы и тонкую дрожь тела. Господи, Филипп, ты сходишь с ума! Давай уж говори вслух всю правду: ты её там, во сне, хотел! Вот так сон…
Настроение мгновенно поднялось, счастливый смех сопровождал до самого подъезда, где весело поприветствовал консьержа и прошёл к лифтам.
Поднимаясь на этаж, едва сдерживал улыбку, смущённо краснел и недоумевал игре разума и порождённых им снов, удивляясь странному приподнятому настроению и незнакомому ощущению лёгкости и полёта, когда вспоминал это чарующее чувственное ночное наваждение.
– Эх, мама… жаль, тебя рядом нет – объяснила бы…
Войдя в квартиру, сразу прошёл к окну кухни, выходящему на набережные реки Яузы, и долго-долго стоял, всматриваясь в сгущающиеся сумерки, где-то блуждая мыслями и продолжая нежно улыбаться: «Какой странный и счастливый получился день! Каким станет завтрашний?..»
…Утро было трудным.
Тело резало, крутило и мяло в невидимых руках. «Ломка»!
Протянув руку, достал препарат, снимающий атаку, запил водой, откинулся на подушку, едва сумев подтащить её повыше на спинку кровати. Голова горела, гудела, в глазах двоилось, накрыла жуткая головная боль.
«Дышать… медленно… дышать. Дай время препарату подействовать. Потом встанешь через силу и пойдёшь в гимнастический угол, заставишь себя заняться нагрузками до потери сознания. Перенаправить боль в другое место – помнишь совет врача? Вот и направляй на мышцы – им полезны такие нагрузки. Главное – время: и для тебя, и для твоего тела. Время».
Приступ удалось снять только к часам трём дня.
Уже понимая, что опаздывает, никак не мог справиться с противной крупной дрожью в теле. Понимая, что это значит, упрямо отворачивался от заветного ящичка, стискивая всё сильнее челюсти.
«Нет, не сдамся, выстою самое трудное время “ломки”. Сейчас надо принять ещё таблетки, и вперёд…
Вспомнив совет врача о дозировке, тяжело вздохнул. Нерешительно постоял посреди гостиной, куда бездумно зашёл, и вдруг взгляд остановился на баре.
– Конечно! Вот что может немного снять напряжение и заменить на время лекарство!
Вздохнув облегчённо, налил половину бокала ликёра “Амаретто ди Саронно”, вдохнул нежный аромат горького миндаля.
– Сладость и терпкость. Валентин. Валя. Ты приучил меня к этому сладкому ликёру, принеся однажды с собой. Тогда удивил твой выбор. Ты – и сладкий, почти дамский ликёр?.. Но, распробовав, понял: не так-то прост, не так уж сладок. Терпковато-пряный, с нежным ароматом миндаля и абрикоса. Он так подходил тебе, мой возлюбленный! Для меня ты тоже был такого, особого вкуса, моя любовь. Мой Валя…
Очнувшись от тягостных и печальных воспоминаний, выпил содержимое бокала, подняв голову, подержал во рту, согревая, медленно мелкими глотками проглотил, с трудом сдержал слёзы.
– Помоги, пожалуйста! Хочу освободиться от этой боли и тяжести. Устал быть вне жизни, за бортом, между небом и землёй. Хочу на твёрдую поверхность, чувствовать вновь биение жизни и её радость, быть самим собой».
Зазвонил будильник.
«Пора! Если хочешь повидать незнакомку – беги!»
Смеясь, впопыхах одевшись и приведя себя в порядок, выскочил из квартиры.
Слетел по лестнице, и пулей на набережную.
«Даже не заметил, был ли в вестибюле консьерж? Скорее всего, нет. Всё равно бы заметил. Не иголка».
Июнь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/06/16/161