Санька, четырёхлетний пассажир, уже и весь вагон успел обежать, и налазиться по полкам, вволю напрыгаться, поглядывая в окно, а когда угомонился, вдруг выдал: «Так папе и надо, что мы от него уехали». И тут же попросил у мамы ручку с тетрадкой. На тихое её «зачем?» с чисто детской непоследовательностью ответил: «Напишу папе письмо, чтобы приехал. Он же не знает где мы». Писать ему ещё рановато, а рисовать в самый раз. Однако то, что он рисует, тоже не по возрасту. Совсем не детская тема. Странный и неожиданный для ребенка сплав, замешанный на горечи жизни, обострённости восприятия происходящего в семье и, конечно же, работа мысли.
И вот, пока сын творит, помогая себе языком, его немногословная мама, отрешённо смотрит в окно на проносящиеся мимо дачи. Огороды, сады и всё это в горстях серых заборов. Заваленные в сторону проезжающих, они словно выставляют своё добро на показ. Светлые ленты дорог то сбегались, то разбегались. Кого-то они сегодня приведут домой, а кого-то… Как их с сыном, например…
- Мама, ты что, не слышишь? Я тебя рисую.
- Слышу. Нарисуешь – покажешь.
И припомнилось ей, как однажды Санька после посещения зверинца, дома, ко всеобщему изумлению, нарисовал верблюда. А прогулка по реке? Она вдохновила его на не менее изумительный рисунок. Лодка в виде арбузного ломтя, по кромке которой в ряд три кругляша по ранжиру – папа, мама и я – и даже движение сумел передать, пририсовав каждому по несколько чёрточек-волосинок, причёсанных ветром. Не убавить, не прибавить. Рисунок – афоризм!
Сейчас же, по мнению мамы, из-под пера маленького художника вышло нечто несуразное. Голова, конечно, человеческая. А вот туловище… Почему-то оно не вертикальное, а параллельное земле да ещё вместо ног под ним частая-частая бахрома.
- А говорил, меня рисуешь…
- Так это ты и есть!
- Ну а туловище почему выгнуто, как … как у козы?!
- А как по-другому я могу уместить столько ног?
- Так это не бахрома? – и вдруг спохватывается. – Да зачем же мне столько ног?!
- От папы убегать.
… Обескураженная, ошеломлённая она больше всего сейчас сожалела о том, что поделом брошенный папа так никогда и не узнает о шедевре сына, зеркальном отображении той неприглядной жизни, которую он уготовил своим самым близким.