Первый рейс и первая женщина юного матроса Гриши
Григория Опанасовича Вертипороха.
Будущего капитана дальнего плавания.
Старый, как кизяк мамонта, пароход «Тарас Бульба», покидая Владивостокский порт, взбурлил бронзовым винтом воду бухты Золотой Рог, прохрипел простуженным голосом положенные в таких случаях гудки и, выйдя в открытое море, повернул свой утюгоподобный ржавый форштевень на северо-восток, в направлении пролива Лаперуза, что отделяет Сахалин от японского острова Хоккайдо.
Хмуроватое серое утро сменилось безоблачным, безветренным днём. Во-всю смеялось солнышко, лазурное небо щедро делилось синевой с Японским морем, а по глянцевой воде, ко всеобщему восторгу экипажа и пассажиров, прыгали тысячи дельфинов.
Восемнадцатилетний матрос Гриша Вертипорох делал обычную матросскую работу – маленькой закалённой кирочкой оббивал с надстройки пожелтевшую от ржавчины белую краску, зачищал обнажившийся металл выкованной из обдирочного напильника «шкрябкой» и стальной щёткой, а затем «суричил» - грунтовал железо оранжевым суриком. Увлечённый работой, и не заметил, как время подошло к главному событию дня – обеду.
Официантки ресторанного штата потащили в твиндеки огромные баки с первыми и вторыми блюдами, с компотом… А за ними - ящики с бренчащими бутылками водки, коньяка, вина пива. Кормить и поить пассажиров . Десяток-другой пассажиров вышли на время обеда на палубу и, сглатывая слюну, урча желудками, делали вид, что любуются дельфинами и штилевым морем.
А Гриша Вертипорох постукивал кирочкой, шкрябал шкрябочкой и суричил кисточкой.
Согласно распорядку дня, в двенадцать часов по судовому времени предстояло переодеться, помыть руки и отобедать. Меню, вывешенное в коридоре рядом со столовой, гласило, что на обед сегодня рассольник, котлеты с гарниром, компот. . Соль. . . . И, кажется, солёный огурец полагался к картофельному пюре.
Такая вот приятная перспектива намечалась в самое ближайшее время.
Кто-то наступил Грише Вертипороху на ногу, на заляпанный красками кургузый матросский сапог. Гриша поднял глаза и зажмурился от устремлённого на него лучистого взгляда коричнево-зелёных глаз.
-Извините, - очень медленно и чётко произнесла обладательница глаз и, повернувшись к борту, стала смотреть на дельфинов.
Гриша считал себя опытным ловеласом – в украинском селе, откуда он недавно вырвался сначала в мореходную школу, что на реке Дунай, а затем на Дальний Восток, девчата наступали на ногу, показывая таким образом свой интерес к парубку. А хлопцу на этот тонкий намёк полагалось ответить:
- Шо ты наступаєш? Якщо любиш, то так і скажи.
Если дивчина наступала своему избраннику на ногу ещё раз, даже если не сегодня, а завтра или через месяц, это означало ВСЁ! Можно было смело где-нибудь в подходящей полутёмной обстановке даже чмокнуть её в щёчку, услышав в ответ ласковое
-Тю, дурный!
Потом, отважившись на поцелуй в туго сжатые губы, можно было и сватов засылать.
Так что наступ на ногу для Гриши Вертипороха означал очень и очень многое.
Застучало сердце. Неужели? Неужели - вот оно, давно ожидаемое неизбежное приключение? То, что десятки раз случалось в юношеских снах? О чём немало слышал от городских ребят в мореходной школе, где проучился одиннадцать месяцев. У него захватило дух, когда незнакомка наступила ему на ногу ВТОРОЙ раз! Тут уже нужно было, обязательно нужно было что-то сказать!
-Если любишь, то так и скажи! – пунцовея щеками, заикаясь, произнёс деревенский пароль Гриша.
А ему наступили на ногу ещё, ещё и ещё! Это был не намёк, это был открытый призыв!
Он посмотрел незнакомке в лицо – но черт лица не замечал, видел только глаза. А в глазах - просьбу.
А тут ветерок потянул со стороны камбуза с открытыми иллюминаторами, и понял наш Казанова, о чём спрашивают эти глаза! Потому, что с камбуза приплыл божественный аромат жареных свиных котлет, оттеняемый не менее соблазнительными запахами рассольника и пюре, сдобренного сливочным маслом. Специями пахло... Лучком жареным....
Пароход "Тарас Бульба" всю свою долгую трудовую жизнь был сухогрузом, а "грузопассажирским" стал полтора месяца назад, когда его, бедолагу, пришвартовали к заводскому причалу, а рабочие в негнущихся брезентовых штанах и куртках набросились на судно с автогенным пламенем, с электросварочными дугами. Наглухо, от палубы до подволока (потолка) отгородили листовой сталью внутрениие вторые этажи грузовых трюмов, так называемые "твиндеки", втащили в эти самые твиндеки и приварили железные трехъярусные койки. Входы в твиндеки с палубы уже существовали. Ещё бачки с питьевой водой установили. Так образовались помещения для пассажиров. На верхней палубе обустроили какие-никакие "удобства" - металлические будки, из-под которых вывели за борт трубы для сброса "отходов жизнедеятельности" будущих пассажиров. Воду для смыва провели. Забортную воду. И превратился "Тарас Бульба" из простого грузовика в грузопассажирское судно.
Поэты-романтики в содружестве с композиторами-романтиками наперебой, захлёбываясь, воспевали палатки, шалаши, бараки, землянки, но никогда не прославляли дальневосточные "грузопассажирские" пароходы. Раньше эти пароходы перевозили в своих трюмах заключённых. Позже, кое-как оснастившись удобствами, стали возить вольных людей, обеспечивая максимальную пассажирозагрузку при минимуме условий. На комфорт пассажиры и не претендовали. Даже слова такого - "комфорт" в те годы не существовало. Везут - ну и славненько. Потерпим. Не баре, чай! Мы - пролетариат! Потерпим!
Теперь понятно, что такое –«твиндеки»?. Те же трюмы, только расположенные под самой верхней палубой, "второй этаж".
С завода перетащили "Тараса Бульбу" в порт, там он принял в трюмы генеральный груз в виде мешков, тюков, ящиков и бочек, а затем перешвартовался к досчатому морскому вокзалу.
Вот тогда на борт хлынули засидевшиеся в зале ожидания пассажиры. Большинство из них никогда в жизни не видели ни моря, ни пароходов и ступали они на палубу, испуганно озираясь и многому удивляясь.
-Дывысь, дывысь, яка мотузка! Ото мотузка! - наивно удивлялся двухметровый парень-украинец, по-детски указывая пальцем на швартовый пеньковый канат толщиной в четыре человеческие руки.
Пассажиры были двух сортов: просто пассажиры, - таких было меньшинство, с десяток, наверное. Для таких нашлись каюты. Двухместные, Четырёхместные. А одного – какого-то упитанного, важного, подселили на диван в каюту к одному из помощников капитана.
Большинство же пассажиров, - человек двести, что добирались на Камчатку, и на Курильские острова по оргнабору, заняли твиндеки. Это был вербованный народ. Или - "вербота". Пароходы, перевозившие "верботу" моряки прозвали "вербовозами". Билеты на такие пароходы продавали в неограниченном количестве, даже не заботясь, хватит, или не хватит на всех пассажирских мест и спасательных средств.
Были времена, было дело - энергичные вербовщики-агитаторы, облачённые нешуточными полномочиями, с казёнными чековыми книжками, мотались по послевоенным просторам и весям СССР и вербовали народ туда, где была острая необходимость в рабочей силе.
Шахты, лесоразработки, рудники, прииски,... стройки...рыбозаводы.
В дальневосточных морях и реках рыбы было больше, чем воды. Рыбу эту нужно было не только поймать, нужно было улов обработать, засолить, закоптить, затарировать в бочки и ящики и отправить на материк - в оголодавшую, обносившуюся и обессилевшую от недавних войн страну.
Кстати, в военные годы дальневосточная рыбка была стратегическим продуктом - значительное место в рационе сражающейся армии занимала как бы дармовая дальневосточная селёдка..
-Обстучал? Обшкрябал? Засуричил? - спросил подошедший боцман Вася Суворов. – Давай, иди чефанить.
И Гриша пошёл «чефанить» - обедать. Боцман предупредил:
-Ты смотри тут. С вербованными не связывайся. Подцепишь чего-нибудь...Будешь тогда знать.
«Чефань» - по-китайски «еда». На русском дальневосточном сленге это слово означало завтракать, обедать, ужинать, просто закусывать - делать всё, что связано с едой. "Корефан, иди на чефан" ! - ходовая шуточная фраза такая была.
Пошёл Григорий чефанить, а перед глазами всё стояли глаза незнакомки. Потому сделал Гриша жертвоприношение - сам обошёлся рассольником да гарниром, а "гвоздь программы" - две большие тёплые сочные, истекающие жиром котлеты с двумя ломтями первосортного морского белого хлеба втихаря определил в карман, завернув в заранее приготовленную бумагу. Да с оглядкой, чтобы не заметил никто. Дружба с «верботой» считалась в экипаже делом, мягко говоря. предосудительным.
Глазастая пассажирка так и стояла у борта, - видимо, дельфины очень интересовали её.. Гриша, оглянувшись, не видит ли кто – протянул ей прекрасное кулинарное творение судового повара.
На том и расстались пока. Григорий продолжал стучать, шкрябать и суричить, а пассажирка ушла, унося греющий ладонь дар матроса. Дельфины были ей теперь не интересны. Не было сказано ни слова, но контакт и взаимопонимание состоялись.
-Бросай, Григорий Опанасович, это грязное дело, - отдал ему новое распоряжение боцман Вася Суворов, - там я тулуп подремонтировал. Возьми у меня в каюте этот тулуп и оттарабань на марс. Если скиснет локатор, - могут вперёдсмотрящего на мачту послать. Так что пусть тулуп там заранее лежит..
"Марс" - специальная такая остеклённая будка на верху носовой мачты, внутри которой – кресло и телефонная связь с ходовым мостиком. Вообще-то " Марс, "салинг" – "futtock", "top" – так испокон называлась площадка на мачте большого парусника. Как и многие морские термины, перекочевало это слово из парусной эпохи в эпоху паровых судов.
\
Эра радиолокаторов лишь начиналась. Локаторы, они же радары, совсем недавно были рассекречены и стали поступать на гражданский флот, были они непривычными и несовершенными. Даже должность такая была введена в состав экипажа - "спирист" , или электрорадионавигатор. Единственной задачей "спириста" было обслуживание радара. Частенько они ломались, а потому вахта «вперёдсмотрящего» на "марсе" в те времена была делом серьёзным и отнюдь не лишним. Матрос сидел в будке на мачте и, кутаясь в тёплый овчинный тулуп, всматривался в однообразную морскую даль. При появлении любого плавающего предмета, - будь то бревно или бочка, или, не дай Бог, мина , тут же по телефону докладывал на мостик. Вахтенный штурман в любое время суток звонил капитану, а капитан принимал решение об изменении курса, дабы не столкнуться с чем бы то ни было. От греха подальше.
На вербовозе, заполненном пассажирами, предусматривался ресторанный штат и даже должность директора "ресторана". Директор был на пароходе нужной персоной - в его подчинении находились официантки, повара, всякие напитки и продукты. И обычные, и деликатесные.
Сейчас, проходя мимо каюты директора, через незакрытую дверь усёк наш Григорий, как директор берёт из ящика бутылку с коньяком, вонзает длинную иглу огромного шприца в неоткупоренную пробку, откачивает из бутылки коньяк. Остановился и стал смотреть, что же будет дальше. Слив коньяк из шприца в графин, директор тем же шприцем отполовнивал бутылку с самой дешёвой водкой, называемой в народе "сучок". "Сучок" он закачивал в бутылку с оставшимся там коньяком. Посмотрев на Гришу, даже не смутился, наоборот, - подмигнул и весело сказал:
-Понял, как нужно? Для верботы сойдёт, гы-гы. Коньяка хочешь? Бери. Не стесняйся.
И протянул Грише почти полную бутылку не разбавленного дешёвой водкой коньяка.
-Бери, бери. Пригодится.
-Спасибо, - Гриша улыбнулся, сунул неожиданный презент в карман и отправился дальше, удивляясь изобретательности директора.
Коньяк занёс в свою матросскую шестиместную каюту и спрятал в рундук. Забрал из каюты боцмана тулуп и пошёл к носовой мачте.
Тулуп надел на себя, чтобы руки были свободными, и стал взбираться наверх к "марсу" по скобтрапу - лестнице из скоб, приваренных к мачте снаружи. Вот голова упёрлась в "дверь" - люк, находящийся в полу будки. Повернул ручку клинкетного запора, поднял крышку люка и влез в кабину. Кабина была довольно просторным помещением, на обтянутом дермантином кресле запросто могли разместиться двое. Даже подобие столика было в кабинке, чтобы можно было наблюдателю облокотиться и сделать запись в специальном журнальчике с петелькой, что висел над столиком на крючочке.
Некоторое время любовался морским простором. Отсюда, сверху, с высоты трёхэтажного дома, море было ещё красивее, чем с палубы. Исчезли дельфины, зато пару раз над водой медленно, с достоинством выгнулись дугами, блеснули чёрными спинами, пофыркали фонтанами какие-то бродяги-киты. Всё Грише было интересно - это был первый в его жизни рейс. Если не считать трёхмесячной плавательской практики на несамоходной барже. Ходили по реке Дунай, по Чёрному морю. В Днепр и Буг заходили.
Звякнул телефон. Гриша снял тяжеленную трубку корабельного телефонного аппарата.
-Насмотрелся? Григорий Опанасович! - спросил из ходовой рубки вахтенный помощник капитана Лер Иванович. - Возвращайся, а то Дракон тебя уже потерял. Звонит сюда, на мостик.
"Драконами" на пароходах иронически называли боцманов. На парусном, да и на послепарусном флоте были они воспитателями, грозой и мучителями матросов. И, хотя Вася Суворов вовсе не был "драконом" ни внешне, ни по складу характера, современный парень, он заочно заканчивал эксплуатационный факультет морского института, любил поговорить о сложных материях, о литературе и искусстве, эти его качества в расчёт не принимались. Раз боцман, - значит, "Дракон". Даже как-то забавно было называть таким грозным словом боцмана-интеллигента.
Так, смеха ради, и Гришу, самого юного в экипаже, сразу стали величать по имени-отчеству. Особенно нравилось морякам смаковать непривычное, забавно звучащее украинское отчество - "Опанасович". Григорий Опанасович. Гриша Опанасович. Со смешной фамилией Вертипорох. Никто не знал, что ныне забытое слово "вертипорох" у украинских казаков означало "сорвиголова", отчаянный храбрец потому, что в переводе с украинского "вертиропорох" - это "вихрь".
Повесил тулуп на специальный крючок и налегке спустился на палубу, к кирке, шкрябке, щётке, кисточке и банке с суриком.\
Протекали обычные морские будни.
Те пассажиры из твиндеков, у кого были деньги, чтобы рассчитаться за обед, отобедали и стали появлялться на верхней палубе, - зачастили в кабинку с "удобствами", которую в экипаже тут же прозвали "срулевой рубкой". Те, у кого денег не было, продолжая исполнять кишками походные марши, вернулись с палубы в твиндеки и втиснулись в трёхъярусные койки. Ясное дело: лёжа голодуху переносить легче.
Перед убытием из родных мест все получили весьма приличные деньги на проезд, но мало у кого хватило житейского опыта разумно распорядиться свалившимся богатством, а путь до Владивостока, преодолеваемый в поезде, был длительным, неблизким и растратным. Некоторые половину полученных денег оставили нуждающимся родителям. У некоторых деньги в пути выдуривали попутчики-хитрованы. Такие всю дорогу и кушали сытно, и даже на коньячок у некоторых хватало. Только многие, держа вынужденный пост, любовались морем, дельфинами и мечтали о скорейшем прибытии к месту назначения, где их обязательно накормят, наконец.
Пассажиры, со свёрточками подмышкой, образовали очередь на помывку. Экипаж, уступив одно из душевых помещений пассажирам, этой душевой пользоваться перестал. Гриша снова увидел обладательницу пронзительных глаз, она ожидала своей очереди в душевую. Оглянулась на Гришу и, как ему показалось,улыбнулась. Впрочем, может, и не показалось, может, м в самом деле, улыбнулась....
Рабочий день близился к концу, много было Гришей зачищено и загрунтовано поверхности, он приступил к логическому завершению своего творческого труда - подметал с палубы осколки отбитой краски. И что бы ни делал,- не мог избавиться от грёз, от взгляда каре-зелёных глаз. Даже головой встряхивал, но наваждение не проходило.
Не увидел, не услышал - почувствовал: подошла она и сказала :
-Спасибо за обед.
-Какой там обед? Разве это - обед?
-Для меня и это неплохо, - отвечала глазастая. - Ещё что-нибудь можешь принести?
- Конечно, могу! - расхрабрился Григорий. - Могу, только нельзя, чтобы нас вместе видели.
-Ну да, мы же - вербота. Вам нельзя с нами. Я понимаю. А куда это ты в тулупе лазил?
-На марс.
-На какой ещё марс? Я тебя серьёзно спрашиваю.
-А вот видишь будку на передней мачте?
-Да. Вижу.
Вот это и есть "марс".
Помолчали. И тут Вертипороху пришла в голову шальная идея. Ведь не зря кого-то из предков прозвали "вертипорохом" "вмхрем".
-Знаешь, - чувствуя, что краснеет, - предложил Гриша. - Знаешь, что? Как стемнеет, сможешь залезть в ту будку?
-А зачем?
-Я тебе поесть туда принесу.
-Хорошо. Только ты - первый. А я потом приду к тебе.
"К тебе"... "Приду к тебе"... "К тебе"..."Приду" - не забывались многообещающие слова всё время, пока Гриша мылся, переодевался, ужинал и с нетерпением дожидался темноты.
Ужиная, он ничего не стал брать с коллективного стола, а пошёл к директору ресторана и попросил под запись в счёт получки три банки невероятно вкусной куриной тушёнки, несколько плиток шоколада, коробку пряников. Выписывать что-нибудь вкусненькое в дополнение к судовому меню было в экипаже делом обычным.
Больше остальных увлекались дополнительным питанием кочегары - особая на паровых судах "каста". Отношение к ним было одновременно и ироничное, и уважительное. Уважительное потому, что это был самый тяжкий морской труд, а ироничное потому, что кочегары, или "кочерёги" выходили на верхнюю палубу подышать воздухом чумазые, в грязной от угольной пыли робе, а то и вообще полуголые, а мускулы их перекатывались под кожей, покрытой угольной чернью. Называли их ещё "духами" и "чертями".
Начальство относилось к кочерёгам снисходительно. Не соблюдал прокопчённый труженик "преисподней" судового распорядка, или неуважительно вёл себя с начальством, нарушителю многое прощалось.
-А знаешь, чем кочегар отличается от матроса? - шутили, бывало, моряки.
-Чем?
-Кочегару официально разрешается огреть помощника капитана или механика по спине ломиком!
Вот и сейчас, проходя мимо группы кочегаров на палубе, услышал Гриша, как они травят анекдоты сами о себе:
-Слушайте, слушайте, - рассказывал самый весёлый из них - Толик Астахов : "Из сообщения в газете: "На банкете присутствовали капитан с капитаншей, старпом со старпомшей, стармех со стармехшей, помполит с помполитшей, боцман с боцманшей, лоцман с лоцманшей и кочегар... - тут рассказчик замолчал, выдерживая паузу...
-А кочегар с кем? - просили раскрыть тайну слушатели.
Тут рассказщик прервался и окликнул Гришу:
-Гриш! Григорий Опанасович! - скаля зубы под тонкими щегольскими усиками, окликнул Гришу Толик Астахов, - ну-к расскажи, что ты сказал, когда я во Владике позвал тебя с собой в гости к знакомым б..дям!
-А что он ответил? - спросил один из кочегаров, притворяясь незнающим, хотя все уже были наслышаны об этом случае.
-Нэ хо-о-о-чу! - под смех собеседников скопировал Толик Гришин ответ.
Отсмеявшись, слушатели просили закончить анекдот:
-Так с кем же кочегар был на банкете?
Толик придал голосу торжественную интонацию и изрёк:
-И кочегар с б...дью!
- Ха-ха-ха-ха! Реготали кочегары.
Ночь выдалась безлунная, небо заволокло тучами, темнота сгустилась такая, что носовая мачта с ходового мостика видна не была, так что был у Гриши очень даже реальный шанс пробраться на "марс" незамеченным. Он сложил приобретённые дары в брезентовую сумку для матросских инструментов, добавил к ним презентованную директором бутылку с коньяком, перекинул сумку через плечо и отправился на своё первое в жизни свидание в женщиной.
А женщина ждала его, стоя у борта, она любовалась дивным зрелищем - вода, взбитая форштевнем, разбегалась в стороны, вспыхивая светляками - в образовавшихся волнах возникали мириады фосфоресцирующих зеленоватых пятен, искр, звёзд и кругов - холодным неземным, ничего не освещающим светом они возникали в волнах, светились и гасли, когда затухала волна, но тут же в новой волне вспыхивали новые огоньки, и так до бесконечности. Явление, привычное глазу моряка, но потрясающе диковинное для новичка-мореплавателя.
Гриша взял её за руку и прошептал:
-Пойдём?
Она с готовностью пошла за ним, положив вытянутую руку на его плечо, как слепец за поводырём, а он прокладывал путь в чернильной темени, стараясь ступать так, чтобы не споткнуться о рымы - кольца, приваренные к палубе, сквозь которые были продеты стальные тросы, - этими тросами были закреплены ящики - палубный груз.
Лавируя в проходах между этими огромными ящиками, раскрепленными прочнейшими тросами и талрепами, благополучно добрались до мачты. Гриша оглянулся - где-то далеко угадывалась белая масса лобовой надстройки, по бокам которой горели ходовые огни - с правого борта зелёный, с левого - красный. Даже стоя рядом, они не видели лиц друг друга. зато слышали звуки дыхания, шуршание взбиваемой форштевнем воды и стук Гришиного сердца.
Он чуть не потерял сознание, когда руки пассажирки обвили его шею,а губы её прикоснулись к его губам. Дальше - больше. Гриша даже не знал, не слышал никогда, что бывают такие поцелуи. Влажные, с активным ищущим языком. Он чуть приоткрыл рот от удивления, и тут же языком своим почувствовал её язык. Неизвестные ранее токи побежали по телу, Сердце трепыхалось, оно норовило выскочить из груди, голова кружилась, а уши заложило.
- Полезай, что ли - подтолкнула его к мачте женщина. - А я за тобой.
Когда оба оказались в будке, Гриша закрыл люк в полу и выставил из сумки на столик роскошное угощение. Он, робея, не знал, как вести себя дальше, но женщина поняла, с кем имеет дело и взяла инициативу на себя. Выпив и закусив, потрогала Гришу ТАМ , довольно хихикнула и стала снимать с себя и Гриши всё лишнее, что мешало заняться тем, ради чего они взобрались на "марс".
И вот, наконец, у Гриши состоялось главнейшее событие жизни - стал Гриша мужчиной. Он даже не предполагал, что этим можно заниматься не обязательно лёжа, но можно и сидя, можно и стоя, а можно и на коленках. Что можно прерваться, выпить коньяка, вкусно закусить и продолжить это очень приятное для обоих занятие, во время которого женщина то шептала, то выкрикивала какие-то невнятные, но ласковые слова.
А пароход прошёл спокойный в ту ночь Лаперузов пролив и вышел на просторы Тихого Океана. Тут уже было не так спокойно. Океанская волна качнула корпус парохода раз, другой и герои нашего романа быстро почувствовали, что обстановка изменилась в худшую сторону. Уютная кабина, укрывшая их на ночь, оказалась прибежищем не только неустойчивым, но зыбким и коварным, . Пол кабины то опускался вниз, и холодило между грудью и желудком, то взлетал вверх, отчего тяжесть тела возрастала и придавливала Гришу и его подругу к креслу, но и это было не самым неудобным: будка, выписывая в воздухе петли, заваливалась то на одну сторону, то на другую, уцепившись друг за дружку, любовники менялись местами: то Гриша наваливался на женщину, то она оказывалась сверху.
Океанская зыбь была некрупной, - внизу качало не так уж и сильно, но наверху, на высоте двух-трёхэтажного дома, амплитуда, понятное дело, увеличивалась за счёт мачты. Наступали первые признаки морской болезни - тошнота. Нужно было покидать эту качель, поскорее спускаться вниз. Собрав в сумку остатки пиршества, Гриша отдраил люк в полу и осторожно выбрался из кабины.
Вцепившись руками в верхнюю скобу, Гриша уже полностью покинул "марс", а вот неопытная пассажирка пока не решалась отправиться в недлинное, но опасное путешествие вниз по мачте. Отверстие люка, из которого доносился ставший теперь грозным шум волн, вызывало чувство страха .
Густая безлунная и беззвёздная ночь ещё не закончилась, признаки рассвета пока не проявлялись и ещё был шанс уйти незамеченными.
-Давай! - подняв лицо, позвал Гриша. - Давай, я буду помогать тебе.
Он взял руками щиколотку пассажирки и поставил её ступню, обутую в ботинок, отороченный мехом,на скобу. Затем проделал то же самое с другой ногой. Дело это было крайне опасным - Грише нужно было в условиях качки ухитриться удерживаться одной рукой на качающейся мачте, а другой - помогать пассажирке, ноги которой становились всё непослушнее. Наконец, наступил момент, когда женщина застряла бюстом в отверстии люка и попытки спустить её пониже стали окончательно безрезультатными. К тому же руки у Гриши начали уставать и он понял, что недолго провисит на скобах - обязательно сорвётся и упадёт.
-Подожди, - я скоро вернусь, - пообещал Гриша и, выбирая моменты, когда мачта принимала не наклонное положение, а на непродолжительные секунды становилась вертикально, в три приёма спустился на палубу.
-Вась! Вась! - тормошил Гриша спящего в своей каюте боцмана. - Вась, проснись!
Оторвавшись от сладкого сновидения, а снился боцману Васе Суворову милый сердцу Крым, родная Феодосия, открыл боцман глаза и встрепенулся: молодой, но опытный моряк, воспитанный на учебных тревогах, всегда был готов мгновенно включиться в реальную ситуацию и выполнять то, что положено боцману на пассажирском судне.
-Шо делать, Вася?
-А чё случилось? Тревога? За борт кто-то упал?, - часто моргая спрашивал боцман.
-Та нет, там...на мачте...
Ну. ну, што там на мачте? - торопил его Вася.
-Там пассажирка с марса не может слезть....
-Какая ещё пассажирка на марсе?
И тут до боцмана дошло.
-А, это та, что крутилась возле тебя? Ну, ты даёшь, Григорий Опанасович!
-Качает, а ей страшно. Она низ из люка высунула, а дальше - боится.
-Вас никто не видел?
-Вроде нет.
-Ладно, - давай мышкой в свою каюту и под одеяло! Ну ты даёшь! Звал же тебя Астахов, перед отходом, так ты: "Нэ хо-о-о-чу". А тут захотел! Да ещё на вербованную полез, - сокрушался боцман, поспешно одеваясь.
Несмотря на плотную и низкую облачность, на Востоке посветлело - наступал серый рассвет.
Капитан "Тараса Бульбы" Отто Карлович, ни минуты не спал во время прохождения "Лаперузы",а когда вышли в океан, немного прикорнул на диванчике в штурманской, Как и все морские капитаны, проснулся с рассветом и вышел в ходовую рубку. Координаты судна, погодная и навигационная обстановка, состояние крепления палубного груза, скорость движения - ничего нельзя упускать из вида капитану, всё важно в рейсе, любой недосмотр может обернуться драмой.
Капитана в экипаже хоть и уважали, но приклеили к нему прозвище "Буратино". Почему именно "Буратино? А потому, что папа у него был Карло. Раз папа - Карло, значит, сын его - Буратино.
Славился Буратино на всё пароходство щепетильным отношением к соблюдению морских традиций. Одна из которых - отживающая на большинстве судов, касалась комсостава. Требовал Отто Карлович, чтобы "офицеры" - штурманы, механики, радисты приходили на завтраки, обеды, ужины и вечерний чай одетыми по форме: в чёрных кителях с золотыми нарукавными галунами, в белоснежных сорочках и при галстуках. Сам он важно, сияя капитанскими четырьмя нашивками, восседал во главе стола , а остальные, глядя на него, не просто ели, а чинно "принимали пищу" - священнодействовали за покрытым белоснежной накрахмаленной скатертью столом, орудуя мельхиоровой вилкой в левой руке и ножом - в правой.
Строго-настрого запрещал Отто Карлович командирам, даже молодым выпускникам мореходного училища, обращаться друг к другу фамильярно. Никаких "Толик", "Витя", "Славик"! Только по имени-отчеству! Соблюдение этой традиции дисциплинировало, и комсостав, и рядовых, вызывало чувство самоуважения, способствовало серьёзному отношению к морской службе.
И вот этот ревнитель морских обычаев, моряк в сотом поколении, потомок обрусевших на Дальнем Востоке викингов, поднявшись на мостик, увидел в окончательно наступившем рассвете такое!
Вопиющее!
Такое, чего не приходилось видеть ему никогда за долгие годы работы на флоте.
-А этт-то что? Лер Иванович? - изумлённо воскликнул он, схватив неприкосновенный капитанский бинокль и обращаясь к вахтенному второму помощнику, который сам рассматривал в штурманский бинокль ничем не прикрытую нижнюю часть женского тела, белеющую на мачте под "марсом".
- Да ничего не пойму, не отрываясь от бинокля, отвечал помощник. - Вот рассвело и на тебе! Только что увидел , как рассвело.
-К-а-к о-н-а т-у-д-а п-о-п-а-л-а? - медленно расставлял слова Буратино. - Кто такая? Из экипажа, или пассажирка?
-А как тут определишь, наша или пассажирка, - отвечал второй помощник. Нешто по голой заднице узнаешь? - Моё дело - груз, а не бабьи ягодицы!
-Боцмана на мостик! Старпома на мостик! Доктора на мостик! - сорвался на крик Отто Карлович.
Один из двух вахтенных матросов, оторвавшись от пеленгатора, окуляр которого в данном случае выполнял роль бинокля, скользнул по трапу вниз, а Лер Иванович по телефону обзванивал старпома, доктора, боцмана.
Боцман уже прибыл на мостик и делал вид, что ничего не знает, хотя, знал о происходящем больше, чем остальные.
-Надо же, - комментировал ситуацию прибывший и тоже вооружившийся биноклем старпом, - каждый пупырышек на жопе видно. А жопка ничего! А родинки какие!
-Прекратите! - одёрнул старпома капитан, - лучше думайте, как снять её, пока пассажиры не проснулись. Позор какой! Какой позор!
Океанская зыбь пошла крупнее - бортовая качка усилилась и застрявшая в люке пассажирка зависала над водой, когда пароход кренился то на один, то на другой борт. Теперь, даже набравшись храбрости, спуститься она не смогла бы.
-Дракон! - скомандовал старпом, - возьми страховочные пояса, таль, пару матросов и - вперёд! Стащить эту п.з.у-разбойницу оттуда как можно быстрее!
Капитан опять неодобрительно зыркнул на старпома. Его, моряка до мозга костей, оскорбляло всё - и фривольные выражения старпома, и сдержанные улыбки матросов, и улыбающийся доктор, а больше всего сама ситуация - на фоне серого неба, на мачте, где уместны были лишь флаги или навигационные сигналы. белело то, чему было абсолютное "не место" в морской практике.
А морская практика морские обычаи и традиции были религией Отто Карловича.
Заложив руки за спину, Буратино попытался нервно пройтись поперёк ходовой рубки, но качка не позволила сделать это, и он разрядился, обращаясь к судовому врачу:
-А Вы чего тут стоите - руки в брюки?
-Можно подумать, что если я заложу их за спину , - что-то изменится? - огрызнулся врач.
Капитан понял намёк, убрал руки из-за спины, приказал доктору взять всё необходимое и отправляться к мачте. На случай, если понадобится медицинская помощь.
Вася Суворов, застегнув на себе страховочный пояс, перекинув второй пояс через плечо, уже взбирался по скобтрапу к "марсу". Судовой плотник, тоже при страховочном поясе, с длинным прочным линем - "выброской" в руках, лавируя между палубным грузом, пробирался к месту события. За ним следовали ещё один матрос и доктор с чемоданчиком.
- А Вы чего тут стоите? - произнёс на мостике капитан, обращаясь к старпому. -Идите на бак, командуйте там!
Капитан распорядился сменить курс и поставить судно поперёк волны. Теперь качка стала килевой и не такой опасной для участников операции. Вверх, вниз. Вверх, вниз.Вахтенный штурман скрупулёзно, посекундно записывал все события в вахтенном журнале.
-Подробнее записывайте! - напомнил капитан, - возможно, перед транспортной прокуратурой придётся оправдываться. Не было печали...
Вот голова боцмана поравнялась с ботинками пассажирки и он, не поднимая головы, чтобы не видеть того, что не положено видеть мужчине, если он не гинеколог, сказал женщине:
-Поднимайся обратно в кабину!
-Я не могу! - был ответ,- ни ноги, ни руки не слушаются.
Боцман пристегнул карабин своего пояса к скобе, а вторым поясом легонько, не очень больно, но чувствительно стал хлестать женщину по икрам ног, приговаривая ласково:
-Давай, давай, лезь обратно . Давай, давай, залезай в кабину.
Женщина хныкала, но, наконец, избавилась от оцепенения и робко оторвала от скобы сначала одну ногу, потом другую и медленно заползла внутрь кабины.
Боцман отстегнулся, ловко влез в люк и оказался рядом с ней. Пароход следовал малым ходом, что делало килевую качку менее резкой.
-Отвернитесь, - попросила женщина, одевая нижнюю часть своего белья.
Зазвонил телефон.
-Ну, кто там? - раздался в трубке голос Буратино. - Наша? Или пассажирка?
-Нет, не наша, Отто Карлович! Пассажирка, - отвечал Вася Суворов.- Вербованная.
-Поаккуратнее майнай её, чтобы не разбилась. Не дай Бог.
Чутким обонянием некурящего, ощущал "дракон" запах коньяка, консервов "Тушонка куриная" и даже характерного "аромата любви", свидетельствующего о том, что "боевое крещение" Гриши Вертипороха состоялось. На полу (палубе) кабинки валялась серебряная обёртка от шоколадки, вторая шоколадка лежала рядом так и не распечатанная - не до неё было Грише, озабоченном эвакуацией. Вася поднял эти "следы преступления" и сунул женщине в карман "разлетайки" - дамского полупальто, сшитого, как правило, местной портнихой-модисткой, иногда из перелицованного бабушкиного салопа. Писк моды у женщин и девушек в послевоенные годы.
Вася заставил женщину поднять руки и ,сдерживая мощную до помутнения в мозгу, мужскую страсть, застегнул на её талии страховочный пояс, снабжённый по-морскому, не цепью, как у монтажников-высотников, а растительным коротким тросом с карабином на конце. Потом спустился на палубу, взял у плотника выброску - гибкий, но прочный длинный трос с "лёгостью" - нетяжёлой, красиво оплетенной "грушей" на одном конце.
Выброски применяются при швартовых операциях - их бросают на причал, затем к ним привязывают тяжёлый швартовый канат с "гашей" (петлёй), швартовщики, что на причале, тащат тот канат к кнехту - специальной швартовочной тумбе, намертво вращённой в причал.
С выброской снова поднялся по скобтрапу, пропустив трос внутри самой верхней скобы. Неходовой конец выброски, или "шкентель", плотник, матрос и присоединившиеся к ним старпом с доктором должны были потравливать внатяг, давать слабину,но крепко, намертво задержать, если виновница события сорвётся со скобтрапа. Для пущей надёжности "набросили на утку пару шлагов выброски" - в переводе с морского это значит - шкентель обвили вокруг "утки" - специальных рожек , приваренных к планширю фальшборта.
Затем Вася Суворов обвязал выброской женщину подмышками и , пристегнув карабин её пояса к верхней ступеньке скобтрапа, сказал:
-Теперь тебе бояться нечего. Спускайся. И запомни! Никому не говори, что была тут с Гришей. Будут спрашивать - говори, что одна, сама сдуру залезла. Поняла?
-Хорошо. Поняла. А его, значит, Гришей зовут?
-Тьфу ты! - весело психанул боцман. Так вы даже не знаете, как кого зовут? Как говорят французы - "перепихон - это ещё не повод для знакомства"?
Остальное было делом непродолжительного времени. Всё прошло благополучно. Женщина спускалась по скобтрапу, боцман пристёгивал поочерёдно к каждой скобе карабин её страховочного пояса, а стоящие внизу моряки потравливали выброску, пропущенную через верхнюю скобу.
Когда операция закончилась, "Тарас Бульба" лёг на прежний курс, но теперь бортовая качка никому не угрожала. Разве что большинство пассажиров не стали завтракать и обедать и частенько выскакивали на верхнюю палубу, перегибались через планширь и блевали, удобряя море жалким содержимым желудков. Сопровождающие пароход чайки с радостными криками, ссорясь между собой, подхватывали эти дары жадными оранжевыми клювами.
Отто Карлович с помполитом и пассажирским помощником затеяли служебное расследование.
-Узнаем, кто её туда затащил - грозился помполит, - визу на загранплавание ему век не видать, как своих ушей!
-Наверное, это Астахов, кочегар наш развесёлый, - высказывал предположение пассажирский помощник с фингалом под глазом: он ночью наводил порядок, - разнимал в твиндеке драку между одуревшими от водко-коньяка пассажирами.
Одна из пассажирок, в свалке, падая, нечаянно, но ощутимо лягнула его каблуком по переносице.
Присутствующие, кривясь, смотрели на фингал.
-Что супруге скажете? Ведь до прихода во Владик не пройдёт, - сочувственно спросил помполит.
-А ей не привыкать, - отвечал пассажирский помощник. - Я часто с фингалом или поцарапанным лицом прихожу из рейса. Она возмущается: "Что, говорит, у тебя за работа? Высшее образование имеешь, английский почти в совершенстве знаешь, а из рейсов приходишь в таком виде! Гладиатором, что ли, работаешь? Сама-то она в филармонии на скрипке...
"Виновница торжества", приведённая в каюту капитана, на попытки дознаться, с кем была на "марсе", твердила одно, как и научил Вася Суворов:
-Ночью мужчины сильно приставали, я от них в той будке спряталась.
Версия звучала правдиво, хотя при таком раскладе было непонятно, почему её нижняя часть была обнажённой, без трусов. Но поделикатничали, воздержались об этом спрашивать и, переглядываясь, заставили себя поверить. С большим, нужно сказать, сомнением поверили.
Когда ушла, пассажирский, несмотря на отметины на лице, со смехом рассказывал:
-На нескольких вербовозах работал, и всегда так: выходим в море - начинается суета: прибегают и скандалят: мест, мол, не хватает! А я отвечаю: - ничего, не волнуйтесь, сегодня ночью свободные койки появятся. И точно: за первую же ночь попаруются, одеялами занавесятся и в твиндеке почти половина коек свободна! Вербота! Вот, наверное, и её кто-нибудь домогался.
"Тарас Бульба" бросил якорь невдалеке от портпункта одного из Курильских островов и началась выгрузка груза, пассажиров. Маленький буксирный катеришко подтащил к борту плашкоут - специальный такой понтон, и часть пассажиров сошла на него по трапу с тощими своими потрёпанными чемоданами.
Их ждала новая жизнь. Кто-то, заработав денег, обогатившись житейским опытом, порой жестоким, порой циничным, вернётся в родные края зажиточным, а кому-то доведётся осесть на этой, так непохожей на родную, земле, завести семьи, произвести на свет Божий детишек. И будут дети их называть и считать себя коренными дальневосточниками: камчадалами, курильчанами, сахалинцами...
В числе сходящих была и наша героиня. Гриша стоял внизу у трапа, напару с другим матросом обеспечивал безопасность высадки: галантно подавал руку каждой, ступающей на зыбкий плашкоут, женщине, и как мог, помогал не упасть, не оступиться, не подвернуть ногу.
Когда дошла очередь сходить по трапу зеленоглазой, руки их соприкоснулись и снова у Григория Опанасовича ток пробежал по мышцам и сухожилиям, снова затрепыхалось сердце, а в голове затуманилось. Захотелось повтора того приключение на "марсе". Пассажирка же умышленно как бы споткнулась, чтобы прижаться к Грише и шепнула:
-Прощай, Гришенька! Спасибо!
Большего они себе позволить не могли - боцман Вася хорошо проинструктировал пассажирку. Им нужно было соблюдать конспирацию, потому что в случае разоблачения грозили Грише нешуточные неприятности, вплоть до "гона" с морфлота - за моральным обликом моряков следили пристально. "Склонность к сожительству", а такая формулировка существовала и в характеристике считалась одной из самых отрицательных.
И только после того, как плашкоут с пассажирами и багажом, влекомый пыхкающим катером, исчез в прибрежной полосе тумана, вспомнил Гриша, что он даже не спросил, как её зовут.
"Тарас Бульба" выбрал "яшку" (якорь) и, вдрагивая от работы машины, отправился обходить Курильские острова. А на ботдеке - шлюпочной палубе, свободный от вахты кочерёга Толик Астахов напевал, бренча струнами потёртой гитары из судового культинвентаря:
"Басовитый гудок парохода
Раздаётся в родимом порту,
Мы сегодня в Берингово море уходим,
На Камчатку везём верботу".
Вербота валяется в твиндеке,
Человек лежит на человеке,
Вербовоз - мой пароход,
Лево на борт, право на борт!
Вербовоз - мой пароход.
Полный вперёд!"
Позже в благополучной морской судьбе Григория Опанасовича было много пароходов, теплоходов, дизельэлектроходов. Было не поддающееся счёту количество рейсов. Да и женщин познал немало, особенно, когда стал капитаном.
Многих моментально забывал, расставаясь, но ту, первую, имени которой не успел узнать, запомнил Григорий Опанасович Вертипорох на всю свою, богатую событиями, моряцкую жизнь.
июнь 2013 г. г.Владивосток
*****************************************