СМЕРТЬ И БЕССМЕТИЕ МУСЫ
1. Казнь и долгий путь к очищению
Пускай мои минуты сочтены,
Пусть ждет меня палач и вырыта могила,-
Я ко всему готов. Но мне еще нужны
Бумага белая и черные чернила.
Муса Джалиль
Из «Моабитской тетради», перевод С. Маршака
Раннем утром 25 августа 1944 года палач Берлинской тюрьмы Плетцензее Эрнст Реандаль прибыл на свое рабочее место – в четвертый корпус, где находился зал казней, а так же содержались политические заключенные, приговоренные к смерти. К работе своей он относился серьезно и никаких пререканий со стороны начальства не имел. Особое внимание он уделял главной «кормилице» гильотине: чистил, производил смазку и подтягивал, чтобы нож не расшатывался от непосильной работы и хорошо ходил вверх и вниз по желобкам вертикального основания. Кроме постоянного жалования палача в размере пятидесяти семи марок, Реандаль получал дополнительно по три марки за каждую отрубленную голову, и этот дополнительный доход обещал быть в этот день особенного богатым. Предстояло казнить одиннадцать «смертников», и он прибывал в приподнятом настроении.
За час до казни приговоренного, в камеру к нему приходил надзиратель в обязанности которого входило следить, чтобы тот не имел возможности покончить собой. Также этот надзиратель освобождал руки от замка и перековывал их уже за спину, освобождал шею от одежды и сдавал его конвоирам, которые отводили узника в зал казней.
Так закончилась земная жизнь великого татарского поэта и патриота своей отчизны Мусы Джалиля. Вместе с ним были казнены еще десять его соратников.
Закончилась война, страна и Европа очищены от фашистов, но не прекращена работа органов безопасности по выявлению предателей и изменников Родины. Так, в 1946 году МГБ СССР заведено розыскное дело на Мусу Джалиля, который пропал без вести во время боевых действий Волховского фронта в июне 1942 года. О данных разыскиваемого значилось:
Муса Мустафович Залилов, 15.02.1906 года рождения, уроженец деревни Мустафино Оренбургской губернии, партийный, образование высшее – окончил литературный факультет МГУ, поэт, литературный псевдоним Муса Джалиль, секретарь Союза писателей Татарии… Далее шли данные родных, близких и просто знакомых, с кем поддерживал связи. В разделе оперативных проверок были донесения берлинского резидента с полученными сообщениями оперативно-розыскного характера. Одним из первых бросалось в глаза сообщение батрака и бывшего военнопленного , работавшего в имении у немца в Западной части Германии, который видел Джалиля в лагере военнопленных в Едлино на территории Польше в фашистской военной форме, а после и в Берлине. В Берлине Муса появлялся среди предателей, служивших рейху и даже жил в одно врем у главы будущего «правителя» создаваемой фрицами республики «Идель-Волга» Шафи Алмаса. Так же сообщалось, что после войны Муса Джалиль ушел в Западную Германию, где его неоднократно видели. Получалось, что поэт продолжал жить после своей смерти, но тогда еще не было данных о его казни.
Л.П. Берия уже не являлся министром госбезопасности, но курировал их работу, а потому был в курсе дела, поскольку в апреле 1947 года Муса Джалиль был внесен в список особо опасных преступников. Уже шли первые допросы и просто сообщения лиц, связанных с волжско-татарским легионом, где все в один голос отрицали возможность предательства со стороны Мусы, который создавал подпольные группы, поддерживал военнопленных, помогал им бежать. Эти сообщения доходили и до Лаврентия Павловича, который отреагировал на это просто и лаконично:
- У вас нэт данных исключающих службу Джалиля у немцев, как и того, что он скрывается в Западной Германии, а показания предателей и их желание спасти от позора своего земляка и друга нэ может служить основанием для прекращения розыскного дэла. Это правильно, что мы должны заниматься параллельно возвращением некоторым из них доброго имени, но разве нэ было сочувствующих у предателя Власова?
Вопреки всему, уже мертвый Муса сам продолжал воевать против своего обвинения в измене поэтическими посланиями в виде стихотворений, которые будучи узником распространял товарищам по плену. Стихи его служили боевым оружием в годы заточения, поддерживали военнопленных, и в них заключалась необъятная любовь к Родине и ненависть к фашистам. Здесь еще до победы было далеко, хотя в театрах шла опера «Алтынчеч» (Золотоволоска), либретто к которой написал Джалиль, но без указания авторов, а жену его Амину вызывают на допросы, чтобы узнать, не связывался ли еще с ней муж-предатель из Западной Германии. За время допроса в холодном чулане управления ждет свою маму пятилетняя дочь Чулпан. И все же приближался момент истины, тяжело со скрипом, но приближался.
Первая тетрадь с некоторым количеством стихов были переданы им в Моабитской тюрьме военнопленному Габбасу Шарипову и дошли до Родины героя в марте 1946 года. Их в союз писателей принес Нигмат Терегулов, которому их передал Габбас Шарипов уже в лагере Ле-Пюн, расположенном на территории Франции. Габбас Шарипов, в последствии, был осужден на десять лет, как предатель, а Терегулов погиб в лагерях ГУЛАГА.
Тетрадь представляла собой самодельные сшитые листки, на обложке которой химическим карандашом Муса написал, для отвода глаз тюремщиков, немецким языком «Словарь немецких, тюркских, русских слов и выражений». Сами стихи были написаны на арабском, а в конце было завещание , что он татарский поэт Муса Джалиль. Там же указал свои Казанский и Московские адреса, и просил переписать стихи набело и передать союз писателей. Там же указал, что его присудят, как участника подполья и советской пропаганды к смертной казни, а потому завещает выпустить стихи после его смерти.
Уже из его слов Габбаса стало известно, что Муса находился в момент передачи стихов в Моабитской тюрьме, приговоренным к смерти, а сами стихи несли всю информацию о том, что автор оставался до конца бойцом и патриотом своей Родины. Этим решил воспользоваться его друг и литературный критик Гази Кашшаф, который вел свое расследование, встречался с людьми, которые видели и знали Мусу по лагерям военнопленных. Он обратился с этими доказательствами в МГБ Татарии, но ему посоветовали «охладить пыл» и не вмешиваться в дело органов.
Твердо стоял на своем во время допросов и бывший военнопленный и друг Мусы Рушат Хисамутдинов. Он настаивал, что Джалиль создавал подпольные группы, поддерживал боевой дух товарищей, и его стихи передавались из рук в руки и даже процитировал четверостишье из его стихотворения «О мужестве». Рушат перечитывая свои показания просил заносить все в точности, как говорил, он слово в слово, а только после этого подписывал.
Вторая тетрадь Мусы попала на Родину только в 1947 году. Эту тоненькую тетрадку с 33 стихотворениями он передал в тюрьме соседу по камере бельгийскому патриоту Андре Тиммермансу, который смог переправить её на свою родину с личными вещами, а уже после войны принес в Советское консульство в Брюсселе. Тетрадь содержала подарочную надпись на имя Тиммерсмана, а в конце стихов было дописано «В плену и заточении – 1942.9 – 1943.11 – написал сто двадцать пять стихотворений и одну поэму. Но куда писать? Умирают вместе со мной».
Третья тетрадь была передана в Советское посольство в Риме турецким подданным татарином Казимом Миршаном в январе 1946 года, но она попала в МГБ, а оттуда переправлена в СМЕРШ, где и затерялась.
По настоянию друзей и по неоднократным просьбам Союза писателей Татарии в МГБ СССР обращался генерал госбезопасности из Татарии Токарев, но ответ был тот же «Данные подтверждены, дело не прекращено». Однако, друзья на этом не остановили свой труд по восстановлению доброго имени своего земляка-поэта. К этой работе подключились А.А.Фадеев, который был знаком с Мусой еще до войны и К.Симонов. Константин Симонов даже имел личную встречу с бельгийским антифашистом Тиммермансом и беседовал о последних днях поэта. Он же организовал переводы стихов Джалиля, от которых шла великая живительная сила и неустрашимость патриота перед смертью. Послевоенная страна нуждалась в них, и шаг за шагом, по степени их поступления уже в переводах, читатели вникали и были ошеломлены стойкости своего героя. Переводами занялись многие известные писатели разных национальностей, и не могло быть силы, способной остановить эту волну.
В 1956 году татарскому поэту Мусе Джалилю посмертно было присвоено звания Героя Советского Союза, а в 1957-ом – присуждена Ленинская премия за Моабитьские стихи (посмертно).
2. Моабитская тетрадь
.
Песня меня научила свободе,
Песня борцом умереть мне велит.
Жизнь моя песней звенела в народе,
Смерть моя песней борьбы прозвучит.
Перевод С.Липкина
Немецкие непосредственные руководители, стоящие у истоков создания волжско-татарского легиона «Идель-Урал» хватались за головы. Им до последнего момента не было понятно, почему так до основания проваливается вся их работа по созданию пушечного мяса из самих бывших жителей СССР (татар, башкир, марийцев, мордвы, чувашей и удмуртов). Вся работа по использованию «Kommanda der Ostleqionen» (Восточный легион) себя не оправдала. Особенная роль они уделяли «Волжско-татарскому легиону», обещая создать на освобожденной территории Поволжья республику «Идель-Урал» для этих национальностей и даже был объявлен будущий президент, коим, якобы, должен был стать Шафи Алмас, из татар. Результат оказался плачевным. Некоторые из легионеров совершали побег из Польши, Берлина, а многочисленные батальоны, направляемы на восточный фронт переходили к партизанам или дезертировали. Легионы проходили подготовку на территории Польши, но само татарское посредничество находилось в Берлине , где проходило торжество по его созданию. Присутствовали: со стороны немецкого командования генерал СС фон Медсэрих, а от руководства легиона со стороны немцев Унгляубе и Шафи Алмас – со стороны татар, как президент будущей республики.
В начале осени 1942 года Муса Джалиль из лагеря в селе Рождествено Ленинградской области через пересылочный лагерь под Двинском был доставлен в крепость Демблин на территории Польши. Он все еще был сильно истощен, голод и этапы силы не прибавляли. Здесь порядки были более пригодны для существования, чем раньше, но он посещал лагерный лазарет. Через некоторое время на территории лагеря и в бараках стали наводить порядки и улучшилось качество баланды. Он стал гуще и более пригодной для еды. Военнопленных стали сортировать по национальному составу и пошел слух, что немцы будут набирать солдат на вновь образуемую Республику «Идель-Урал», где будет действовать особый волжско-татарский легион. Из Берлина прибыли военные и агитаторы, на выступление которых согнали всех военнопленных.
Выступающий перед узниками «доктор», как его называли, разъяснял о создании восточных легионов, которые, теперь освобожденные от кровавого большевистского режима, будут иметь свою республику, за создание которой должны встать под знамена рейха. Они будут свободными людьми, воюющими за эту свободу. Призывали татар и башкир бить неверных под знаменами рейха, но рядом создавались легионы из христиан.
Муса, возле которого собиралась определенная группа товарищей , разъяснял по их просьбе о возможных вариантах и суть «создаваемой республики».
- Видать, плохи дела у Гитлера с численностью войск. Скорее всего, легионы будут нести вспомогательную службу, чтобы больше освободить работающих и служащих немцев для пополнения армии. Но и воевать эти легионы тоже погонят, – говорил Муса, -необходимо бойкотировать набор легионеров, устроить саботаж и побег к партизанам, где можно умереть за отчизну, чем стать предателями Родины.
Нужно было начинать подготавливать побег, набирать дополнительных людей, изучить распорядок новой лагерной администрации, наметить пути побега.
Однако все изменил разговор Мусы со старшим врачом лагеря Аркадием Львовичем Львом, с которым он поддерживал доверительные отношения.
- Тебе, может, лучше всего записаться в «Идель-Урал», Гумеров? Как смотришь на такую перспективу?
- Никогда я не надену их форму и не стану сражаться против своих, - отвечал Муса.- Только побег и - к партизанам.
Он даже предположить не мог, что Аркадий Львович мог подумать такое. Неужто, он сам, после стольких бесед, оставил о себе такое мнение, что врач допускает с его стороны возможность измены Родине.
- Кем ты у нас был на войне, Гумеров? Политруком? А не считается ли для комсостава дезертирством тот факт, что командир покидает бойцов в такой момент? И не к смерти ли ты приведешь ту часть узников, которые пойдут за тобой? – говорил Аркадий Львович.- А ведь сколько мог бы ты сделать для подрыва изнутри эту организацию?
Эти слова Аркадия Львовича, какими бы они не показались дикими, засели у Мусы в голове, что он несколько дней обдумывал, прежде чем донести до товарищей.
И все же все же он решился.
- Возможно, и скорее всего, наш побег удастся, но получится так, что мы оставляем на произвол тех, кто поверил немцам. Создаваемые ими батальоны будут сражаться против своих , и не лучше ли нам внедриться в их ряды, создавать в них группы подполья и разрушить все то плохое, что они возомнили о нас своим фашистским умишком. Если они и вправду такого мнения о нашем народе, мы докажем, насколько они ошибались. А побеги мы будем устраивать обязательно. Возможно, что придется погибнуть здесь на их территории, повернув оружие против этих «заступников татар и башкир», но мы умрем с оружием в руках.
Самым трудным решиться на такой поступок было то, что им придется ходить среди немцев, в их военной форме. А ведь все это будет происходить среди своих, которые будут видеть этот позорный факт, а имена их будут внесены во множество немецких документов и окажутся после победы в руках наших. Скрытая, в основном борьба, потом ляжет на плечи их родных и детей позором на все времена. Они будут считаться на своей же родине родственниками и детьми изменников Родины. Среди всех этих сомнений относительно возможного проклятья со стороны соотечественников, но ни разу и ни у кого не возникло сомнения в том, что победа будет на стороне Советской родины. Со многими оговорками и скрепя сердцем было решено записаться в волжско-татарский легион «Идель-Урала».
- На этом пока остановимся, друзья, ибо на нас начинают обращать внимание. Да, и мне самому противно, что выгляжу со стороны фашистским агитатором, но скажу одно: теперь наша жизнь и смерть будут оправданы. Обращаться по записи в легион прошу по отдельности, чтобы было видно, что это никак не коллективное решение. После записи таких встреч будет редко и по особым случаям, пригляд за нами будет строгим.
Самым последним выразил согласие Зиннат Хасанов, работавший до войны товароведом. Человеком он был по своей натуре горячим и ненавидел немцев до такой степени, что друзья всегда старались быть возле него, чтобы не натворил делов. Особенно когда били прикладами по спине, что было делом обычным, друзья оказывались рядом и удерживали его от ответной реакции. Он и сейчас говорил:
- А если я вдруг не выдержу и заеду какому-либо фрицу по роже?
Все засмеялись, но предупредили что друзья теперь не всегда буду рядом, а потому нужно сдерживать эмоции.
После этого разговора, друзья просили почитать Мусу что-либо из своих стихов. В этих случаях подходили и другие военнопленные. Муса в таких случаях превращался из «Гумеров иптеш» (товарищ Гумеров) просто в Мусу.
- Давай Муса, прочти нам «Я помню», - просил уже не первый раз бывший учитель совсем еще юный Фарит Султанбеков, - уж очень оно мне нравится.
Как нежно при первом свиданье
Ты мне улыбнулась, я помню,
И как ты, в ответ на признанье,
Смутясь, отвернулась, я помню…
(перевод В.Звягинцевой)
Муса начал снова писать свои стихи и прятать еще в лагере под Рождествено, но это стихотворение было еще довоенным, но нравилось землякам, и они говорили, что после их чтения видят во сне родные места. Последние стихи, написанные им в неволе в основной массе своей, отражали ненависть к фашистам и его отношение к своему рабскому положению и призывали к борьбе. Их он читал в более узком кругу. Одним из первых стихотворений в неволе было «Прости, Родина!».
Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою…
(перевод И.Френкеля)
Далее был особый лагерь Вустрау, расположенный в 64 километрах от Берлина. Там находились два лагеря: закрытый, где за колючей проволокой находились уже отобранные будущие легионеры и открытый (особый), где на свободном положении проходили курсы из лиц военнопленных с высшим образованием или редкими профессиями. В особом лагере читали лекции по структуре третьего рейха, программе и уставу нацистской партии и немецкий язык. По окончанию курсов, они становились служащими различных ведомств Восточного министерства. Особая роль отводилась пропаганде и агитации, а так же религии. Теперь религия уже не была среди курсантов обязательным предметом, она насаждалась среди легионеров, готовящихся для фронта. Муллы имелись в каждом батальоне. Волжско-татарский легион имел общее подчинение к «Идель-Уралу» но в военном отношении не имелось общевойсковое командование. Они подготавливались и отправлялись на фронт побатальонно с присвоением отдельного номера каждому батальону. Так немцам было легче управлять ими.
По окончании курсов, выпускникам выдавались некоторое количество денег, гражданский паспорт и они направлялись в различные ведомства Восточного министерства. Муса был перечислен к тем, что занимались агитационной и культурно- воспитательной работой, что давало возможность более целенаправленно вести подпольную работу. Он бывал в Берлине часто, встречался со многими земляками и просто лицами, занимающими нужные для этой работы должности. В паспорте он все еще значился Гумеровым Мусой, но уже и немцы знали, что является бывшим секретарем писательской организации Татарии, и скрыть это не было дальше возможности, уж больно многим он был известен. Немцев этот факт не тревожил, они даже были рады, что агитацию за великий рейх ведут известные для этой нации люди. То, что он так много сделал на своем посту в мирное время за крепость дружбы между народами, понять нацистам не так-то было легко. К тому же конспирации внутри подолья была крепкой. В орган подпольной группы, действующий рядом с руководством всего «Идель-Урала» входили, кроме Мусы, журналист Рахим Саттар, детский писатель и друг Мусы Абдулла Алиш, экономист из Средней Азии Гариф Шабаев и еще несколько человек. Для сбора сводок Совинформбюро подключился еще один из героев подолья Ахмат Симаев, имеющий доступ к радиостанции. От них тянулись нити в другие ведомства, легионы, где так же организовывались подпольные группы. Вопрос стоял и создании подпольного комитета ВКП(б).
3. В логове «республики»
Придет, придет день торжества свободы,
Меч правосудья покарает их.
Суровым будет приговор народа,
В него войдет и мой последний стих.
Перевод В.Ганиева
Осенью 1943 года в Берлине в шестиэтажном доме будущего президента «Идель-Урал» Шафи Алмаса, в его отсутствии была принята программа, предусматривающая работу организации вплоть до прихода советских войск. В числе задач, на этот период было решено « В случае приближения фронта выступать организованно с местными организациями, отрезать пути отхода немецких войск, уничтожать связь, дороги, склады». Было решено печатать листовки и распространять их не только среди легионов, но и «остарбайтеров», работающих а немецких предприятиях.
Всё это время Муса не знал отдыха, выглядел усталым и исхудавшим, но не переставал писать стихи, среди которых теперь чаще встречались лирические, шуточные стихи и стихи для детей. Товарищи были рады этому и , как всегда просили прочитать им вновь созданную лирику. Одним из полюбившихся всем было стихотворение «Одной девушке»
...Много в жизни мелочей докучных,
Сердящих нас никчемностью пустой,
Но что сравнится с дружбой настоящей-
Такою пылкой, искренней такой?
И что с сияньем глаз твоих сроднится?
Они мне сердце разожгли огнем,-
Всю жизнь, твой взор чудесный вспоминая,
Отныне буду тосковать о нем…
Перевод С. Северцева
Именно в 1943 году написана основная часть его стихов, которые сохранились в моабитских тетрадях.
Особой радостью для подпольщиков были сообщения о восстаниях и побегах из Волжско-татарского легиона. Их работа, опасная и сопряженная большим риском, приносила свои ощутимые плоды.
Одним из первых поднялся 825 татарский батальон, отправленный на Восточный фронт. Легионеры перебили немцев-офицеров и перешли на сторону Белорусских партизан.
Летом 1943 года восстал 827 батальон волжско-татарского легиона, расположенный г. Станислове. Во главе их стал старший лейтенант Мифтахов, который увел два взвода штабной роты к партизанам. Трагична гибель этого героя, но он остался верен себе. Не всем понравилась его желание вернуть обратно в расположение батальона, чтобы увести остальных легионеров. Он был схвачен. В батальоне была обнаружена листовка, привезенная из Берлина накануне восстания Габбасом Кадербаевым. Шли аресты. Изощренные пытки Мифтахова не дали результатов, он молчал и Кадырбаева так же отказался назвать. Немцами был учинен «показательный суд». Мифтахова привязали к двум склоненным деревьям и разорвали на части на виду у остальных легионеров.
826 батальон татар на территории Франции (их уже боялись отправлять на Восточный фронт) готовил восстание, но были схвачены. Наиболее активные из них в количестве 26 человек расстреляны.
Круг сужался, гестапо подбиралась к руководителям подполья. Одним из позорных явлений для немцев послужил тот факт, что, как выяснила экспертиза, часть листовок печатались в типографии самой редакции «Идель-Урал». Отныне за членами подпольного руководства была установлена непрерывная слежка.
Девятого августа состоялась последнее совещание подпольщиков, где присутствовали Джалиль, Курмаш, Сайфульмулюков, Хисамутдинов и Фахрутдинов. Они предвидели возможность скорого ареста, и речь шла о восстании, которую назначили на 14 августа. Уже были распределены роли каждого, но были арестованы через два дня до начала выступления. Аресты производились одновременно в различных местах, но впереди их ждала одна участь – казнь.
Борьба Мусы теперь продолжалась в фашистских застенках в виде стихов, которые писались урывками, и в тайне от надзирателей; тихие лирические, злобные, детские и шуточные, чтобы потом прогреметь на весь мир, о чем он и мечтал и жил этим.
…Скоро, скоро, может быть к утру,
Смерть навек уймет мою строптивость.
Я умру – за наш народ умру,
За святую правду, справедливость.
Иль не ради них я столько раз
Был уже тобой, костлявый, мечен?
Словно сам я – что ни в день и час-
Роковой искал с тобою встречи…
Перевод Л. Пеньковского
Муса, после бесконечных допросов гестапо, был слаб, болен, но держался стойко. Это отмечали потом многие оставшиеся в живых узники и сами допрашиваемые после войны фашисты. Среди этих лиц был и падре Юрытко, который допускался, в качестве священника, к узникам. Он передавал записки, снабжал Джалиля книгами из своей библиотеки, передавал данные, кто были казнены за эти дни. Его удивлял Муса, который так быстро перечитывал выдаваемые один раз в пятнадцать дней книги из тюремной библиотеки, и просил его приносить тоже. Немецкий он знал хорошо и с таким усердием перечитывал, уже на языке великого Гете, его Фауста. Потом этот падре Георгий Юрытко скажет узнику Ланфредини : «Татары погибли с улыбкой». Позже эти же слова повторит в своем письме освобожденный из тюрьмы Советскими войсками узник Рениеро Ланфредини «Уважаемые господа писатели, не забывайте слов падре Юрытко : Татары умерли с улыбкой»
Иногда Мусе удавалось встретиться со своими товарищами во время прогулок или переговариваться через решетки. Его другие узники пытались опекать, а близкий друг А. Алиш обращался с письмом к Шафи Алмасу, где просил : « Я ничего не хочу для себя, прошу только об одном: спасите Мусу. Он нужен всему татарскому народу». Муса, в это время, сам старался поднимать жизненные силы друзей. Стихи его звучали и по коридорам тюрьмы, выкрикиваемые через решетки и во дворе тюрьмы во время прогулок. В них было столько силы и веяло жизнью, что становилось не так одиноко и становилось покойно. Нельзя передать, да нет такой возможности, чтобы понять, как подействовали стихи его друзьм, продекламированные им во время прогулки. Они полюбились всем и их повторяли многие при встрече друг с другом. И в том, что они умирали с улыбкой, наверняка было зерно и этих строк. Одним из наиболее понравившимся было коротенькое стихотворение «Костяника», которое потом декламировали и другие.
С поля милая пришла,
Спелых ягод принесла,
Я ж сказать ей не решаюсь,
Как любовь моя светла.
Угощает цветик мой
Костяникой в летний зной.
Но любимой губы слаще
Костяники полевой.
Перевод А. Ахматовой
Эти стихи пришли на Родину в одной из Моабитских тетрадей с датой отмеченной самим поэтом. Написаны они 8 октября 1943 года. Среди стихов, конечно же, были строки посвященные жене Амине и маленькой дочери поэта Чулпану.
Поэт, как и друзья его, так же улыбался всем невзгодам, и даже в памяти нашей невозможно представить его угрюмым, загнанным и обреченным. Он - поэт и этим сказано многое.
После войны, многие годы спустя в архиве ЗАГСа Берлина был обнаружен последний документ жизни поэта, в виде аккуратно составленной карточки о казни под номером 2970. Там он уже внесен как писатель Муса Гумеров-Джалиль, проживающий в Берлине. Дальше идут данные о его родителях. Данные заполнены на основаниях устных показаний помощника надзирателя Пауля Дюррхаэра, который и подписал, подтвердив их соответствие к действительности. Документ заверен 26 августа 1944 года исполняющим обязанности служащего ЗАГСа по фамилии Глюк. В конце выведено : «Причина смерти: обезглавлен».
4. Послесловие
Сколько дней (иногда и ночей), обложенный книгами, выписывая и исправляя свою писанину из отдельные мест разных книг, «ныряя» толи дело в интернет, задавал себе одни и те же вопросы : то ли я пишу, так ли? Внутри меня назревали различные чувства и желания. Хотелось, вроде, создать лирический образ Мусы Джалиля, исходя из его отдельных стихов. Но ПАФОС (именно с большой буквы) возвращал меня в другое русло. Герой жил и сгорел, как факел, раздробив себя на множество стихов, оставаясь патриотом своей страны, помогая своим друзьям и тысячам незнакомых ему людей, которых спас от фашистского плена или просто помог вернуть им доброе имя. Слово «просто», как опять замечаю, здесь совершенно неуместно. Для многих из тех, с кем ему приходилось встречаться за колючей проволокой, а после и в легионах, возможно, это было единственным стимулом – вернуть доброе имя Советского гражданина, а не оставаться изменником и предателем. Как тут обойтись без пафоса, если время, место и сами происходящие события далеки от лирики и так тесно связаны смертью? Другое дело – внутренний мир поэта. И я, по своей наивности, собирался «выделить» этот внутренний мир от всего остального. Даже взял «Фауста» Гете, чтобы попытаться понять, какие монологи из каких актов его особо могли затронуть в таких «условиях», но отложил в сторону. Конечно же, он есть, этот внутренний мир. Он богат, широк и даже свободен. Во многих стихотворениях поэт часто переносится туда, где Родина, дорогие для него люди, с которыми он часто имеет беседу, радуется вместе с ними. Не случайно многие литераторы относят некоторые его произведения – к послевоенным. В них он воспевает, видимо по своей прозорливости, победный май и мирный труд. Так в стихотворении «После войны» в октябре 1943 года он пишет:
В мае опять состоится сбор,
Съедутся все друзья.
Звучно ударит в дно хрусталя
Алой дугой струя.
И перебьет застольный хор
Смех, словно шум ручья.
… Пусть в тумане рассветной поры
Тракторы загудят!
Пусть играют в лучах топоры!
Пусть хлеба шелестят!
Пусть на улицах городов
Дом за домом встает!
Пусть после битв от наших трудов
Родина вся цветет!
Перевод И. Френкеля
Я в свое время, оканчивая национальную восьмилетку, читал, где-то в классе 6-ом, стихи из Моабитской тетради в сельском клубе на языке самого автора, но после не раз перечитывал уже в прекрасных переводах на русский язык. Сегодня же, двое из пяти молодых людей, кого я спрашивал, сказали, что где-то слышали имя Мусы Джалиля, а трое ответили, что не слышали о таком. Вот и выходит, что пишу я о нем не «по зову», а по долгу сердца.
Долог, ужасно долог был путь стихов поэта после гибели его к народу, и какое большое счастье, что они пробили себе дорогу. Низкий поклон тем, кто бился за это и посвятил себя к восстановлению святой истины, кто переводили, редактировали и издавали эти книги! Среди источников, коими я пользовался, попалась тоненькая книжица «поэт-герой Муса Джалиль» Ахмета Исхака. В ней всего 24 страницы и издана она в 1956 году, в год когда поэт, наконец, был реабилитирован и стал Героем Советского Союза. Но издавалась она на русском языке по первым отдельным переводам, когда еще не все обстоятельства были выяснены. Даже еще не был обнаружен документ, регистрирующий его смерть в архивах ЗАГСа Берилина, не все опрошены или допрошены. Датой его смерти в этой книге еще значится 10 января 1944 года.
Читая и перечитывая множество литературы, приходилось пропускать такие места, где часто встречаются слова «под чутким руководством товарища…», «под чутким руководством великого…», но все же остаюсь солидарным тому, что и сам пишу действительно о сыне великого татарского народа великой Советской страны, героически погибшего в Великой Отечественной войне. Тут из песни слов не выкинешь. Да, и как могли без этих слов авторы тех книг? Кто бы их стал издавать без этих слов.
Во время работы над этим рассказом (очерком, сочинением – как вам будет угодно), перечитывая и исправляя отдельные места, не мог отвязаться еще от одной мысли, засевшей глубоко внутри меня. Отдельно надо бы выпустить книгу о тех людях, кому было возвращено их доброе имя, которыми поэт не был даже знаком, но стал тому причиной. Ведь, кроме тех, как потом было установлено, двенадцати человек, погибших в вместе с поэтом, были и другие, которых рвали на части как Мифтахова, расстреливали и вешали десятками, гноили в лагерях ( немецких и, впоследствии- в своих). Многие из них стали в ходе поисков узниками, принявшими смерть как сыновья отчизны, как добросовестные отцы и дети своих семейств, а не предателями и изменниками Родины. Ко многим такая весть пришла с опозданием, когда их не было в живых, но очищение не может быть бесполезным. Оно не имеет ни границ, ни времени, не признает деление на национальности и , не дай Бог, партийности. Оно просто возвращает доброе имя погибших их потомкам. В этом еще одна заслуга Мусы и тех, кто вел настоящую работу в поисках истины о герое: Гази Кашшафа, Рафаэля Мустафина, Константина Симонова и многих многих других. Я всех не знаю и не смогу назвать, но низкий им поклон!
Друг, не печалься, этот день взойдет,
Должны надежды наши сбыться,
Увидим мы казанский кремль, когда
Падет германская темница.
Придет Москва и нас освободит,
Казань избавит нас от муки,
Мы выйдем, как «Челюскин» изо льда,
Пожмем протянутые руки.
Перевод А. Тарковского.