Бандероль была адресована мне, но обратный адрес ничего мне не сказал. Когда я вскрыл упаковку, там оказалась большого формата видавшая виды тетрадь в клеенчатой обложке и маленькая записка:
«В бумагах, оставшихся после Иосифа Александровича Михайлина, мы обнаружили эту тетрадь. На последней странице оказался ваш адрес. Высылаем записки Иосифа Александровича вам, может быть, вы знаете, что с ними делать».
Покопавшись в памяти, я с трудом и нечетко вспомнил что-то, связанное с Михайлиным. Мы с ним, в сущности, не были знакомы, – нет, вспомнил, он как-то звонил мне, кажется, по поводу публикации какой-то его заметочки, а я, наверное, дал ему свой адрес. А он записал на подвернувшейся под руку тетрадке. Однако никакой заметочки я так и не получил. А когда это было? Я перелистал тетрадь. Даты в ней были без указания года, но по содержанию записей нетрудно было догадаться, что они были сделаны лет двадцать пять – тридцать тому назад.
Я публикую записи Михайлина безо всяких изменений, надеюсь, что они представят некоторый интерес для современного читателя.
4 августа. Наконец-то предотходная суета закончена, и наш дизель-электроход, как говорят моряки, «отдал швартовы». Переживаем, конечно, – не столько из-за необычности обстановки, сколько от волнительного ожидания того, во что выльется наша затея – в успех или провал. «Мы» – это артисты театра кукол Олег, Татьяна, Алла, наш художник Анатолий Васильевич и я, руководитель группы, режиссер и помощник кукловодов – мой голос будет звучать от имени некоторых наших тряпичных персонажей.
Боцман выдал нам спасательные жилеты и показал, как надо завязывать их лямки, чтобы, попав за борт, не оказаться в воде вверх ногами. Ну уж, попадать за борт в наши планы совсем не входило. Боцман показал шлюпку, к которой мы должны бежать по тревоге по оставлению судна, и провел нашу бригаду по маршруту эвакуации, попросив крепко-накрепко его запомнить: если по тревоге побежишь в противоположном направлении, то могут и опрокинуть, и затоптать («Кроме вас, девочки», – с медвежьей элегантностью обратился он к Тане и Алле). Анатолий Васильевич даже не то записывал его объяснения, не то зарисовывал маршрут – вот что значит человек с художественным мышлением.
Перед отходом сыграли учебную общесудовую тревогу. Все схватили свои спасательные жилеты и побежали к местам, кто где был расписан. Анатолий Васильевич, разумеется, побежал в противоположном направлении, и его обругал бегущий навстречу моряк.
Нам предложили столоваться в кают-компании, рядом с капитаном и другими командирами, но я попросил разрешить нам питаться в столовой команды, поближе к народу. Это очень важно для нас, артистов, – улавливать вкусы и настроения наших будущих зрителей и освоиться в их среде. Старший помощник капитана не возражал и даже заметил, что для облагораживания нравов экипажа это будет полезно: рядом с такими прелестными женщинами даже боцман, старший в столовой команды, воздержится от употребления своих «идиоматических» выражений.
6 августа. Понемногу осваиваемся.
Второй помощник капитана, на ночную вахту которого я поднялся на капитанский мостик (кстати, никто тут его так не называет: говорят просто «мостик» или «рубка»), объяснил, что наш дизель-электроход не столько старенький, сколько преждевременно постаревший. Годы эксплуатации «на износ» привели судно в плачевное состояние. Некоторые переборки в бытовых помещениях настолько проржавели, что их можно было проткнуть пальцем. Самой страдающей личностью на судне был четвертый механик, отвечающий за эксплуатацию судовых систем. Из-за бесчисленных врезок и обходных отрезков трубопроводов, сделанных при ремонте «на скорую руку», было невозможно разобраться, к каким последствиям приведет перекрытие или, наоборот, открытие того или иного клапана. Были случаи, когда в банный день в душевую вместо горячей воды подавался пар или, того хуже, замазученная жидкость. Старший механик нередко поднимался на мостик, чтобы уговорить капитана в необходимости отключить для ремонта дизель или какой-нибудь другой механизм, а чаще – чтобы просто поставить его в известность о уже состоявшемся отключении. Не зря в столовой команды, где свободные от вахт члены экипажа собирались посмотреть кино, время от времени кто-нибудь при входе стармеха, как бы ни к кому не обращаясь, задумчиво произносил: «Три зла есть на флоте...», а сосед с противоположного конца стола подхватывал: «...женщины, водка и механики...».
В присутствии капитана таких шуточек никто себе не позволял. Все знали, что пожилой капитан и стармех, годящийся ему, если не в сыновья, то в племянники, связаны особым морским братством – не только в силу служебного положения, но еще и тем, что имя отца «мастера», как называли его штурмана, тоже капитана, носит трудяга-буксир, а имя отца «деда» – традиционное прозвище стармехов – приписанный к порту транспортный рефрижератор. Имена механиков редко присваивают морским судам – на виду всё больше капитаны.
Наше судно было построено как производственный рефрижератор, то есть такое, на котором производится переработка в готовую продукцию рыбы-сырца, полученной от добывающих судов. Но его технологическое оборудование пришло в негодность, и дизель-электроход теперь использовался как транспортный рефрижератор, назначением которого стала приемка мороженой продукции от рыболовных траулеров и доставка ее в порт. В связи с этим освободились помещения, использовавшиеся для многочисленной команды обработчиков. В одном из них разместили нас, мужскую часть бригады кукольников. А Тане и Алле выделена отдельная каюта.
7 августа. Прошли пролив Зунд, его самую узкую часть, где справа – шведский, а слева – датский берег. Шли, как по оживленной улице: одни суда идут навстречу, другие – спешат и обгоняют нас, а кого-то обгоняем мы. Но даже на улице с самым интенсивным движением вряд ли такое увидишь – чтобы какие-то автомашины шли поперек потока, а тут это обычное дело. Белые паромы, не обращая никакого внимание на работяг, спешащих в потоке, важно следуют из шведского порта Хельсинборг в датский Хельсингёр или в противоположном направлении. На мостике и капитан, и старший помощник, и вахтенный второй помощник капитана, и я даже не пытался туда соваться – им сейчас не до праздных созерцателей.
А в проливе Скагеррак холодно, выйдя на палубу, поднимаю воротник кожаной куртки. Покачивает. Алла не поднимается из койки, а Таня выходит подышать свежим воздухом и старается не подавать виду, что и она укачивается: её муж – капитан большого морозильного траулера, и жена капитана должна держать марку.
На Олега морская болезнь не действует: он то режется в домино, в паре с рефмехаником у всех выигрывая, то слушает байки мотористов в шумном машинном отделении, то сам что-то рассказывает под дружный гогот слушателей. Раньше я его таким не знал: талантливый актер, заметно превосходящий своих коллег по мастерству, в коллективе кукольного театра держался предельно скромно, даже, я бы сказал, застенчиво, а тут вот раскрылся как душа общества.
Анатолий Васильевич рисует какие-то картинки для судовой стенгазеты и даже, когда обстановка позволяет, стоит на руле под бдительным надзором вахтенного матроса и помощника капитана.
10 августа. Наконец-то, на переходе в Норвежском море, была сыграна премьера. Никогда бы не подумал, что актеры, с которыми я работаю в театре вот уже столько лет, могут так волноваться. Всё дело в том, что здесь мы были приняты в команду. Жили с людьми бок о бок. Общались с ними. Ели за одним столом. А они поглядывали на нас – что же они покажут? Очень не хотелось оказаться нахлебниками в то время, когда все заняты делом...
В первой картине судно готовится к выходу на промысел. Удачны шуточки насчет низкого качества ремонта, предотходная суета и неразбериха. А вот юмор молодых бестолковых матросиков оказался довольно натянутым: публика на него реагировала, как мне показалось, с некоторым недоумением.
Зато вторая картина всегда проходила под смех и аплодисменты. В ней действие проходит на морском дне, которое подметают морские черти. Первый черт обращается к проплывающим рыбкам:
– Кыш, отчаянная стая!
Не везет! Опять пустая!
Это он о спускающейся на дно бутылке.
– Сколько лет я здесь служу,
Дно морское обхожу,
А корысти никакой –
Хоть сиреною завой!
Второй черт подхватывает:
– Люди вещи копят, копят,
А потом их в море топят.
Уж на дне не видно дна!
А зарплата-то одна!
Велика ль зарплата черта?
А расходов-то до черта.
Дочка требует дубленку –
Откажи, поди, ребенку!..
Появляется дочь Нептуна, пышногрудая Наяда. Она жалуется на свою горькую участь: женихов на морском дне не сыщешь, а отцу только и подавай выпивку.
Вечно нетрезвый Нептун тоже сетует на судьбу:
– Стоит в руки взять трезубец,
Так рифмуют – «душегубец»!
Дескать, батюшка Нептун
Судно в море утянул.
Ну, а если в этом факте
Разобраться? Сон на вахте,
Трюм, набитый как попало
Или пьяный у штурвала…
Далее – встреча рыбаков с Нептуном и его свитой. Капитан докладывает морскому царю, куда и зачем следует его судно, и подносит ему чарку. Начальник протокола ставит каждому моряку ниже пояса печать, означающую дозволение следовать на промысел. У Наяды со старпомом вспыхивает пылкая любовь. Наяда жалуется на свою горькую участь:
– Не хочу я быть ответчицей
За беспутного отца!
На что старпом под общий гогот обещает:
– Сделаю тебя буфетчицей,
Счастье ждет нас без конца!
Нептун более чем прозрачно намечает капитану, что хорошо бы еще выпить, но, получив твердый отпор, обиженно удаляется в свои подводные владения.
В следующей картине траулер ведет лов, но сначала совершенно безуспешно: сети поднимаются на борт только со всякой дрянью, подцепленной на морском дне.
Наконец, в поднимаемом на борт трале оказывается нечто, ни на что не похожее. Зрители напряженно ждут, что бы это такое могло быть.
Раздается вопль одного из матросов:
– А-а! Полундра! В трале мина!
– Всем кранты!
– Прощай, Наяда!
Жизнь я прожил как не надо,
Пропади она совсем!
– Братцы! Это ж ЭВМ!
Рыбаки недоверчиво встречают это известие:
– ЭВМ не ЭВМ,
А шарахнет – крышка всем!
Но, действительно, с морского дна поднята устаревшая электронно-вычислительная машина второго поколения. Она исполняет романс, в котором жалуется на свою судьбу:
– Любила я конструктора толкового,
Ничто не предвещало мне беду;
Вот я машину поленья нового
За ручку в детский сад уже веду.
Но молодость проходит, тем не менее,
Уходит безвозвратно, насовсем,
Как устарело наше поколение,
Второе поколенье ЭВМ!
Ну, и так далее.
Концовка у пьески вполне оптимистическая. Лов у рыбаков налаживается, Нептун бросает пить, любовь Наяды и старпома крепнет. В общем:
– Сегодня в порт они придут с уловом,
А завтра вновь зовет их океан!
Нам пришлось выйти на поклон четырежды. Это был успех!
11 августа. Не спалось – очевидно, сказывалось волнение после вчерашнего выступления. После полуночи поднялся на мостик, где принял вахту второй помощник капитана. Он был занят своим штурманским делом. Пожаловался мне, что в Норвежском море горизонт был все время скрыт дымкой или туманом, что заставило оставить надежды на возможность астрономических определений и обратиться к единственно возможному в этом районе способу определения места судна – по секторным радиомаякам дальнего действия. Настроившись на волну радиомаяка, он внимательно подсчитывал количество принимаемых точек и тире, по которым с помощью специальных карт или таблиц получал направление с маяка на судно. Район плавания находился в зоне действия двух радиомаяков – он показал мне на карте. На крайнем юго-западе Норвегии находился радиомаяк Ставангер, а на острове в западной части Баренцева моря – Бьёрнё, или, по-русски, Медвежий.
Когда штурман более-менее освободился, мы, уставившись в лобовое стекло рулевой рубки, повели неспешный разговор. Конечно, речь зашла о нашем вчерашнем выступлении. Против ожидания, мой собеседник не выразил восторга нашей пьеской. Хоть, говорит, и все в ней есть – и о защите окружающей среды, и насчет пьянства, и вроде бы даже о взаимоотношениях между людьми, но уж больно она примитивна. Возможности кукольного театра и таланты наших актеров позволяют гораздо большее.
Мне показалось, что он слишком жестковат в своих требованиях, но какой-то здравый смысл в них был. Спектакль, по его мнению, должен быть не просто смешным, но и исполненным большего смысла и значения, чтобы зрители не забыли его сразу по окончанию представления. Впрочем, все его претензии относились к автору сценария, а нашу бригаду он в высшей степени расхваливал, в особенности Таню и Олега.
Разговор незаметно перешел на воспоминания моего собеседника о том, как он впервые попал в Баренцево море, в которое мы уже вот-вот должны были войти:
«Я был курсантом, закончившим второй курс училища. Тогда тоже была довольно спокойная погода, пароход наш не спеша продвигался на север, к неведомой нам Земле Франца-Иосифа. На палубе, впереди мостика, между средней надстройкой и полубаком, на закрытиях трюмов и между ними и фальшбортами, были закреплены тросами – найтовами катера и деревянные кунгасы – беспалубные баржи, предназначенные для доставки грузов со стоящего на рейде судна на необорудованное побережье. Позади надстройки закреплен красный кузнечик – вертолет; говорили, что он предназначен для полетов на северный полюс. А на самой корме был устроен загон, в котором мычали коровы – этот груз предназначался для соскучившихся по свежему мясу полярников; на судне буренок обихаживал специально приставленный к ним матрос.
Нас было одиннадцать человек – практикантов судоводительской специальности, а руководителем практики у нас был молодой, но уверенный в себе аспирант. Мне и сейчас, спустя годы, кажется, что особых хлопот мы ему не доставляли: мы добросовестно и даже с очевидным удовольствием несли вахты, стояли на руле, то есть движениями штурвала удерживали наш ледокольный пароход на заданном курсе, и оглядывали в бинокль горизонт. Ничего особенного не было видно, Белое, а потом Баренцево море были немноголюдны.
Хорошо было нести вахту в рулевой рубке, рядом с капитаном и его помощниками. С мостика было видно, что море просторно, воздух – свежий, а под форштевнем сминается вода и убегает к бортам белыми усами пены.
Но что на судне бывает совсем другая жизнь, мы узнали, когда нам предложили попробовать отстоять одну–другую вахту – кто сколько выдержит – в котельном отделении в качестве помощников кочегаров.
Трудяга – ледокольный пароход был построен еще до войны, когда основным топливом для морских судов был каменный уголь. Спустившись в кочегарку, мы увидели огнедышащие жерла паровых котлов, в которые могучие кочегары, обнаженные по пояс, точными бросками закидывали порции угля. Я подумал, что мне и поднять-то лопату с углем было бы трудно, а они так виртуозно владели своим тяжелым инструментом, что брошенный в топку уголь равномерным слоем ложился на горящую поверхность. Тяжелыми ломами кочегары подламывали адское варево, чтобы уголь не спекался и необходимый для горения воздух проникал во всю глубину печи.
Потом кочегары откладывали свои тяжелые инструменты, утирали с лица пот повязанными на шею косынками и большими глотками пили воду из огромного медного чайника.
Мои функции как помощника кочегара, или “угляры”, заключались в том, чтобы подвозить на железной тачке уголь из бункера, собирать и увозить шлак и пополнять чайник свежей водой. Ни о каких перекурах и думать не приходилось: три кочегара – по одному на каждый котел – подгоняли меня незлобными окликами. У них весь ритуал кормления ненасытных топок был отработан до минуток, а каково было мне, впервые попавшему в эту преисподнюю, пробегать с неповоротливой тачкой по доскам, брошенным в бункере поверх угля.
Там, наверху, ясное небо или темная ночь, шторм или коварные льдины, свежий воздух налетающего шквала, а здесь, внизу, всегда одно и то же: жгучее дыхание раскаленных топок, оседающая на лицо и плечи въедливая угольная пыль, соленый пот и железная необходимость пить как можно больше воды, и бешеный ритм однообразных движений. Нет, винт под кормой крутится не сам по себе: его вращают три дюжих мужика, выбравших для себя именно эту жизнь в замкнутом пространстве пароходного чрева».
Мне показалось, что стиль рассказа второго помощника несколько литературен, что ли, и я спросил его, не баловался ли он писательским ремеслом. Мой собеседник промычал что-то неопределенное и, включив радиопеленгатор, погрузился в подсчет точек и тире.
12 августа. Перед обедом ко мне в твиндек заглянул второй помощник капитана и вручил мне пачку листов с текстом, отпечатанным на пишущей машинке:
«Вот, ночью вы спросили, не баловался ли я литературным творчеством. Есть такой грех за мной. Еще в училище я писал стихи, их даже печатали и в газетах, и в сборниках молодых поэтов. Но с возрастом я все больше стал тяготеть к исторической прозе, сейчас меня заинтересовала жизнь человека, имя которого носит Баренцево море. Почитайте, может быть, это будет вам интересно».
Еще бы не интересно. Я никогда не задумывался над тем, кто был этот Баренц и почему его именем названо море. Я залпом прочитал часть рукописи и решил, в расчете на будущий рассказ моим коллегам по театру, переписать ее в свой дневник. Пусть знают, что я не просто бывал в тех местах, где вода соленая и ветры сильные, но и приобщился к их замечательной истории.
Из записок второго помощника капитана
Виллем Баренц родился на небольшом острове Тер-Шеллинг во Фрисландии – голландской провинции у берегов Северного моря. Традиционными занятиями ее жителей, фризов, были мореплавание и рыболовство. Будущий великий мореплаватель по рождению был простолюдином; он даже не имел фамилии и был известен по отчеству: «Баренц» означало всего лишь «сын Барента». Даже год его рождения точно неизвестен; датировка 1550-ый дана последующими его биографами как ориентировочная. Так же не сохранилось никаких сведений до времени переезда в Амстердам – по-видимому, уже в зрелом возрасте.
В Амстердаме Баренц поступил в учение к картографу и теологу Петеру Планцию, известному также под именем Платевет. Планций, хоть и был, по-видимому, ровесником Баренцу, уже прожил в свои неполные сорок лет бурную жизнь. Он учился богословию в Германии и в Англии, стал священником датской кальвинистской церкви, бежал от преследований инквизиции в Амстердам. Здесь он стал заниматься астрономией и картографией и заинтересовался навигацией. Он изготовил звездный глобус, на который впервые нанес созвездия южного неба, составил карты Святой Земли, не знавшие себе равных по богатству и изяществу оформления. Его карта мира, выгравированная на 12 листах, пользовалась большим спросом.
Планций вместе с Баренцем совершил плавание в Испанию и Италию, по итогам которого они составили атлас Средиземного моря, выдержавший шесть изданий. Так что когда Баренц по возвращению в Голландию получил диплом штурмана, он уже был искушен в морских науках и имел опыт плавания. Ему не составляло труда рассчитать склонение Солнца на любой день и час, измерить его высоту над горизонтом хоть с помощью астрономического креста, или градштока, хоть тяжелой астролябии, хоть недавнего изобретения – большого квадранта Девиса. А широту места он умел определять не только по полуденной высоте светила, но и по полуночной его высоте, которая может наблюдаться только в полярных странах. Более того, Виллем умел определять положение истинного меридиана по измерениям равных высот Солнца до и после полудня, а через это измерение узнавать магнитное склонение – отклонение оси компасной стрелки от направления на полюс. И уж совсем удивительный способ был ведом штурману – определение долготы места по соединению Луны и Юпитера. Точность способа, правда, была не очень высока, но ведь никакие другие способы вообще не давали возможности определять долготу места.
Богатства Востока манили европейские страны: чай, драгоценный фарфор, изделия из резного камня, шкатулки, покрытые красным лаком из Китая, пряности из Индии и с островов Юго-восточной Азии; золото и слоновая кость. Восток представлял собой необъятный рынок сбыта для продукции мануфактур: тонкого сукна и льняного полотна, кружев, выделанной кожи и изделий из нее, сахара-рафинада. А шелк, идущий на роскошное постельное белье и одежду, в которой, как считалось, не заводятся насекомые-паразиты, ранее доходивший из Китая до Европы по великому шелковому пути, теперь перемещался в противоположном направлении.
Чтобы попасть к сокровищам Востока, корабли должны были пройти либо за мыс Доброй Надежды, обогнув Африку, либо через Магелланов пролив и Тихий океан. Но эти пути были заказаны английским и голландским купцам; могущественные морские державы Испания и Португалия, поделившие мир, не терпели конкуренции со стороны молодых промышленных держав. Идея поиска альтернативного пути прочно завладела умами новых негоциантов; а такой путь мог быть только один – на восток, огибая с севера азиатский материк. Он получил название Северо-восточного прохода.
Англичане первыми снаряжали экспедиции для отыскания морского пути на Восток через северные моря, однако, их путешествия закончились неудачей.
По представлениям того времени, путь в Китай открывался за Новой Землей. Обойти Новую Землю с севера представлялось вряд ли возможным, поскольку там она соединялась с некой «Полярной Землей», о которой вообще ничего достоверного не было известно. Зато можно было пройти в Карское море через проливы, находящиеся к югу от Новой Земли. А там можно было попасть в Китай и Индию либо по рекам, впадающим в море, либо, продолжая плавание на Восток, обогнуть далеко выдающийся на север мыс Табин, а затем повернуть направо и пройти между Азией и Америкой через загадочный пролив Аниан. И мыс Табин, и пролив Аниан изображены картах авторитетных картографов, в том числе и у знаменитейшего Герарда Меркатора.
В Голландии Планций, продвигая планы торговли с Востоком, верил в существование пролива Аниан и его доступность и выдвигал идею плавания через северо-восточный проход – мысль, с энтузиазмом воспринятую его учеником.
13 августа. Вот уже скоро сутки, как мы находимся в районе промысла. Море – спокойного светло-серого цвета, у горизонта сливается с таким же светло-серым небом. И справа, и слева, и впереди, и по корме делают свое дело промысловые суда. Приземистые траулеры тянут глубоко погруженные в воду кошёлки тралов; когда они поднимаю трал на борт, к ним устремляются шумные стаи крикливых чаек, каждая норовит ухватить рыбину из добытого улова. Другие корабли – небольшие сейнеры – окольцовывают косяки мойвы и подтягивают к борту тяжелый, наполненный рыбой невод.
В поле зрения почти всегда находятся одна–две плавбазы, которые возвышаются среди судов, занятых ловом, как многоэтажные дома.
Мы подготовились к переходу на другие «сценические площади», упаковали свое имущество, а пока что наблюдали, как траулеры швартуются к нашему рефрижератору. Руководит швартовкой всегда капитан или старший помощник капитана нашего судна. При подходе траулера транспорт дает ход и разворачивается носом против ветра. Траулер заходит чаще с кормы, под небольшим углом к борту принимающего судна. Сравнявшись с намеченным местом швартовки, траулер дает задний ход, а рефрижератор немножко разворачивается в сторону подошедшего судна, и ветерок плавно подгоняет его к траулеру – ведь парусность нашего судна значительно больше. Траулер мягко ложится бортом на надутые большущие резиновые баллоны, похожие на аэростаты заграждения времен войны, – это так называемые мягкие кранцы. Остается подать веревки (извиняюсь, моряки всегда говорят «концы») и крепко-накрепко привязать одно судно к другому.
Мое внимание привлек капитан швартующегося судна, который, высунувшись из окна рубки, яростно махал рукой и отдавал какие-то жесткие и короткие команды своим морякам. Судно, не изменяя курса, подошло к нам и остановилось, как вкопанное, на нужном месте. «Красиво швартуется, – заметил стоявший рядом со мной второй помощник капитана. – А ведь я этого лихого “мастера” знаю. Это Краснов, он лет восемь назад был практикантом на судне, где я тогда работал. С ленцой был парень, секстан брать в руки чуть ли не силой пришлось мне его заставлять. А ведь, смотрите, какой морячина получился».
14 августа. Как только первый траулер ошвартовался к нашему борту, сразу же началась перегрузка рыбы из его трюмов в наши. Я попросил третьего помощника капитана, свободного от вахты, объяснить, как производится перегрузка. Молодой человек согласился, даже с удовольствием: ему было приятно почувствовать себя бывалым моряком, просвещающим сухопутного человека.
– Вот, смотрите, – показывал он, – грузовые стрелы обоих судов были соединены друг с другом, как у нас говорят, «телефоном». Видите трос, соединяющий блоки на их стрелах? Это шкентель, к которому прикреплена грузовая площадка. Моряки в трюме траулера укладывают на эту площадку картонные короба с мороженой рыбой – вручную, разумеется, так что потаскать им за смену изрядно приходится...
Третий помощник всё мне подробно объяснял, но с первого раза я не всё понял, однако виртуозная работа лебедчиков меня восхитила, и поэтому, когда нам предложили аналогичным способом перебраться на палубу траулера, было уже вовсе не страшно. Так, во всяком случае, внушал я нашим актрисам.
Казалось бы, чего проще – перейти с одного судна на другое. Поставь сходню да и шагай. Но ведь крупная зыбь раскачивает, подбрасывает и опускает каждое из привязанных друг к другу судов и в отдельности, и оба вместе, так что палуба траулера то взлетает до уровня палубы нашего дизель-электрохода, то словно проваливается и оказывается где-то далеко внизу. Недаром передача людей с одного судна на другое в условиях открытого моря считается одной из самых ответственных и опасных операций, и ее проведение обеспечивает лично старший помощник капитана. А в нашем случае – еще и боцман. Я сначала не понял, зачем он выдал нам и велел надеть белые вязаные перчатки. Но вскоре все стало ясно.
К шкентелю вместо площадки была прицеплена за все четыре угла крупноячеистая грузовая веревочная сетка, а в нее вложена обыкновенная автомобильная покрышка. «Пассажир» становился на покрышку с одной стороны и должен был прочно держаться за сетку (вот зачем белые перчатки!). А боцман становился на ту же покрышку лицом к лицу пассажира и страховал его, придерживая за талию. Первым переправился на палубу траулера Анатолий Васильевич, за ним – Олег, после – Алла, Таня, а уже последним – я, с душевным трепетом наблюдавший за всей этой процедурой. Работа лебедчиков была такой ювелирной, что, думаю, если бы на покрышку положить дощечку, а на нее поставить стакан с водой, то не расплескалось бы ни капли.
Но на борту траулера мы столкнулись с неожиданной трудностью. Дело в том, что высота потолка в судовых помещениях там недостаточно высока для того, чтобы, установив нашу ширму, кукловоды могли вести спектакль стоя, как это всегда бывает в театре. С помощью моряков мы с Анатолием Васильевичем переделали ширму, но актерам пришлось играть в полном смысле этого слова на коленях. Это было невероятно тяжело и нашим девочкам, и Олегу. К следующему спектаклю надо соорудить какие-то наколенники, а то много не наиграешь.
Поэтому начали мы спектакль не в лучшем настроении, да и рыбаки, как нам показалось, сначала отнеслись к нему как к чему-то несерьезному, детскому, тем более что нам с Анатолием Васильевичем, тоже подающим реплики за кукольных персонажей, и спрятаться-то с глаз публики было некуда. Но уже через пять минут зрителей было не узнать: мы увидели их живую заинтересованность и участие в нашем действе, слышали смех и аплодисменты.
Из записок второго помощника капитана
Еще не был написан «Дон Кихот» Сервантеса, но в Республике Соединенных провинций Нидерландов уже жил и действовал его верный последователь, только в облике не странствующего рыцаря, а неутомимого мореплавателя, одержимого одной идеей – найти Северо-восточный проход. Баренц, конечно, знал о неудачах англичан, но он знал и другое: голландские корабли, обогнув Скандинавию, уже совершали успешные плавания во владения царя московитов. В селении Кола, расположенном в глубине Кольского залива у слияния рек Кола и Тулома, купцы успешно сбывали свои товары, а откуда в Голландию доставлялись выловленные поморами семга и треска.
Идея Планция и Баренца нашла поддержку у некоторых нидерландских купцов, они даже представили правителю Республики, принцу Морицу Оранскому, графу Нассаускому, проект экспедиции. Правительство Нидерландов с одобрением приняло этот проект и отпустило на него необходимые средства.
Для отыскания прохода первоначально были снаряжены два судна: «Сване» под командой Корнелиуса Ная, назначенного адмиралом всей экспедиции, и «Меркурий» под начальством Бранта Избрантсона. Най был опытным моряком, он уже неоднократно совершал плавания в Колу. Бывалым моряком был и Избрантсон. Оба капитана были уроженцами Энкхейзена, городка на востоке Фрисландии, и пользовались доверием купцов, отправлявших на их кораблях свои товары.
Уже были назначены на суда комиссары – полномочные представители грузовладельцев. На «Меркурии» комиссаром был Ян ван Линсхотен, уже совершавший плавание в Гоа – португальское владение в Индии; кроме того, как человек образованный и склонный к писательству, он вел подробные записи во всех своих путешествиях, по которым составлял обстоятельные отчеты после возвращения из плавания.
На «Сване» торговым комиссаром был назначен Франсуа де ла Даль, проживший несколько лет в России.
А Виллем Баренц, больше, чем кто-либо другой хлопотавший об организации экспедиции, остался не у дел; у него не было ни знатных родственников, ни богатых покровителей. Только Планций не хотел передавать осуществление своей идеи никому, кроме своего верного ученика, и использовал все свое влияние и связи, чтобы его последователь, рвавшийся в экспедицию, тоже был включен в ее состав.
Баренцу и Планцию удалось убедить городской совет Амстердама, члены которого после тяжелых сомнений все-таки выделили необходимые средства, и был снаряжен еще один корабль, по стечению обстоятельств также носивший название «Меркурий», а в дополнение к нему большая рыбацкая лодка. Капитаном амстердамского «Меркурия», самого маленького из судов экспедиции, был назначен Баренц.
5 июня 1594 года суда экспедиции отправились в плавание и по уже проторенному голландцами пути дошли до острова Кильдин вблизи Мурманского берега. Простояв у Кильдина менее недели, экспедиция отправилась в дальнейший путь. Энкхейзенские суда направились на восток, к проливу Югорский Шар, отделяющему от материка остров Вайгач, а Беринг направил свой корабль на северо-восток, намереваясь обогнуть Новую Землю с севера. Во время плавания Баренц систематически измерял глубины ручным лотом и получал образцы грунта, прилипшие к заполненному салом углублению в основании свинцовой гири.
Баренц руководствовался предположением, высказанным Меркатором, в соответствии с которым к северу от Новой Земли в море не должно быть сплошного льда, так как приливы и отливы препятствуют его образованию. Подлежала проверке и другая гипотеза Меркатора, согласно которой Новая Земля с севера соединялась с мифической «Полярной землей». Обе гипотезы знаменитого картографа были опровергнуты плаванием Баренца. Достигнув крайней северной точки Новой Земли, он никакой «Полярной земли» не обнаружил, а многократные попытки пройти дальше на север не имели успеха из-за простиравшихся до горизонта сплошных льдов.
На Оранских островах вблизи северной оконечности Новой Земли встретили лежбище неповоротливых моржей, показавшихся морякам огромными чудовищами. То и дело море покрывал сплошной туман, а крепкий холодный ветер пробирал до костей. Экипаж «Меркурия» все чаще стал выражать недовольство своему капитану: близится август, а успеха в их предприятии не предвидится. В конце концов, Баренц был вынужден прекратить бесплодные попытки пробиться дальше на восток и повернуть обратно, на встречу с другими кораблями экспедиции.
«Сване» и «Меркурий»–энкхейзенский, достигнув острова Вайгач, через пролив Югорский шар вышли в Карское море и обнаружили там пространство, свободное от льдов. Пройдя дальше к востоку, капитаны решили, что их суда достигли меридиана устья реки Обь, за которым, по сведениям, упомянутым еще Плинием, и находился тот самый мыс Табин, за которым открывался прямой путь через пролив Аниан в Китай и Индию. Капитаны сочли, что задача, поставленная перед ними властями Соединенных провинций, выполнена, и с чистым сердцем повернули на запад. Пройдя пролив Югорский Шар в обратном направлении, они вскоре встретились с кораблем Баренца, который, как они предполагали, обогнул Новую Землю с востока. Отметив встречу пушечным салютом, путешественники направились на родину, где их встретили как победителей, хотя добыча составила всего лишь одну тушу моржа. Но уж Линсхотен вовсю расстарался, представив свой отчет о плавании как победную реляцию – путь к мысу Табин открыт!
20 августа. Последние дни были до предела загружены. Мы давали спектакли не только на пришвартованных к транспортному рефрижератору промысловых судах, но и, сверх того, на тех, которые во время нашего выступления не прерывали лов. Добирались к ним на моторной шлюпке, взлетающей вверх на гребне волны и между волнами словно проваливающейся, словно, в пропасть, так, что сердце замирало. Я с испугом смотрел на побелевшее лицо Аллы и пытался ее ободрить, но командующий шлюпкой третий помощник капитана только весело и задорно кричал: «Ничего, дамы и господа артисты, доставлю вас в целости и сохранности!».
Но не менее страшно и неудобно было спускаться и подниматься по штормтрапу, в особенности когда верхняя часть туловища обвязана спасательным жилетом с жесткими вставками плавучести – то ли пробковыми, то ли пенопластовыми. Но веселый третий помощник радостно принимал в объятия спускавшихся артисточек и артистов и элегантно подсаживал дам при их подъеме. А на палубе судна подхватывали под руки пропахшие рыбой добытчики.
Мы видели этих ребят в работе. По команде своего старшего они растаскивали по мокрой палубе сети трала и тросы, по другой команде отпускали их сбегать со слипа – просторного выреза в корме судна, а по странной команде «Цепляй доски!» проделывали какие-то манипуляции с тяжелыми металлическими сооружениями, похожими на крылья огромной птицы. Мы хотели посмотреть поближе на работу команды добычи, но не только нам, но и всем не включенным в эту команду членам экипажа был строго-настрого запрещен доступ на промысловую палубу, в зону, как нам сказали, «повышенной опасности». Какая уж тут «повышенная», я думаю, что это наиопаснейшая зона смертельного риска. А ведь для добытчиков это была самая обыденная каждодневная работа.
Но какой восторг вызывала вползающая по слипу толстенная колбаса трала, наполненная многими тоннами нежной рыбы со странным названием «путассу»! По вкусу это, конечно, не семга, но за один подъем трала добывалось столько ценного пищевого белка, что им можно было накормить жителей города средней величины в течение целого года!
На этом судне мы дважды показали свой спектакль – для одной и другой смены добытчиков и обработчиков. На втором спектакле мы увидели в зале и лица, которые были на первом: это, как мы поняли, повторно пришли те, кто не нес вахты «восемь через восемь». Но радость и изумление были на их лицах такими же непосредственными, как и в первый раз!
После спектакля нас, как обычно, пригласили отужинать (или отобедать – под серым небом белых ночей да при круглосуточной работе экипажа трудно было сообразить, полдень сейчас или полночь). И тут нас ждал такой сюрприз, который, сколько бы ни напрягать воображение, невозможно было представить: нам на стол выставили арбуз! Огромный. Астраханский. И это за семидесятой параллелью!
Из записок второго помощника капитана
Отчет о плавании трех кораблей, два из которых проникли за Югорский Шар и не встретили непроходимых льдов, в Голландии был воспринят как свидетельство того, что путь в Китай по Северо-восточному проходу открыт, и на следующий год Генеральные Штаты Соединенных провинций снарядили новую экспедицию. В ней участвовали семь кораблей, включая небольшую яхту. Адмиралом флотилии был назначен Корнелиус Най, а вице-адмиралом – Брант Избрантсон, которые командовали кораблями первой экспедиции. Кораблем «Винтонт» командовал Виллем Баренц, он же был назначен главным штурманом всей экспедиции. Опять-таки предпочтение было отдано не опыту и знаниям, а родовитости и связям. Однако, несмотря на подчиненное положение Баренца в экспедиции, именно ему были вручены грамоты и подарки для китайских властителей, К тому же, на корабле Баренца находился один из членов экипажа, понимавший русский язык.
В числе торговых комиссаров в составе экспедиции были участники прошлогоднего плавания Ян ван Линсхотен и Франсуа де ла Даль. А на корабле Баренца торговым комиссаром был Геррит Де-Фер, который понимал в навигации и вел подробный дневник плавания.
Замыслы купцов, словом и делом поддержавших организацию новой экспедиции, были обширны. На суда были погружены не только товары, предназначенные для торговли с Китаем. По обнаруженной в предыдущей экспедиции большой реке открывается путь в Тартарию. А север Тартарии изобилует соболями и куницами. Поэтому часть товаров предполагалось обменивать на пушнину у «самоедов», как назвали их русские, и других жителей северных стран.
Предусмотрительность устроителей экспедиции была столь велика, что они даже отправили на ее судах ювелиров – мастеров по огранке бриллиантов и обработке золота, чтобы, не теряя времени, прямо в море обрабатывать выменянные драгоценности.
Когда корабли обогнут мыс Табин и выйдут на чистую ото льдов воду, шесть судов должны были идти дальше в Китай, а седьмой корабль – возвратиться в Амстердам с сообщением о том, что Северо-восточный проход открыт.
В Амстердаме был устроен смотр судам экспедиции, и ее участники были приведены к присяге. 2 июля 1595 года суда отправились в путь.
Через месяц с небольшим суда, обогнув Скандинавию, достигли мыса Нордкап, а оттуда взяли курс на пролив Югорский Шар. Вдоль южного берега Новой Земли мореплаватели увидели массу льда, но продолжали движение на восток, маневрируя среди льдин.
Когда суда достигли пролива, на берег для его обследования был высажен большой отряд участников экспедиции. Они обнаружили там повозки, груженые шкурами и салом, оленьи следы и другие признаки пребывания людей. В самом проливе почти не было видно льда, о чем немедленно было сообщено адмиралу. Он тут же направил в пролив лодку, но вскоре она наткнулось на непроходимые льды и даже не смогла повернуть обратно, так что морякам пришлось ее оставить и добираться до своих судов по льдам и посуху по берегу.
Накануне произошел досадный, мягко говоря, случай. Два матроса, обнаружив на оставленных туземцами санях вроде бы бесхозные меха, решили поживиться и пытались их припрятать, но были пойманы с поличными. Указ принца Морица Оранского строго-настрого запрещал обижать туземцев и обирать их. Адмирал приказал каждого из воришек протащить трижды под килем корабля. Исполнители экзекуции так расстарались, что тело одного из наказуемых было разорвано пополам, а второй тронулся рассудком и, будучи высаженным на берег, вскоре умер от голода и перенесенного мучительства.
Кораблям экспедиции встретилась русская ладья, направлявшаяся на север за клыками моржей и мясом гусей, которыми изобиловало побережье Новой Земли. Голландцев удивила конструкция ладьи, которая была построена без единого гвоздя – ее ребра и доски скреплялись лыком. Понимавший русский язык переводчик с корабля Баренца так и не смог растолковать пословицу поморов: «Липовое лыко – и гуж, и мочало, и веревка». Но все-таки помог разобраться в рассказе о том, что русские плавают за Маточкин Шар на восток, мимо устья реки Обь и дальше, что там они обычно остаются на зимовку, а летом следующего года возвращаются тем же путем.
Русские побывали на корабле Баренца, подивились его величине и убранству, с удовольствием поели соленой селедки, но от предложенных мясных блюд и сыра отказались: в это время они как раз блюли пост. А голландцам они подарили с десяток жирных гусей.
Высадившись на южный, матерый берег пролива, мореплаватели встретили там туземцев с широкими и плоскими лицами и небольшими глазами. Они были вооружены луками со стрелами и очень испугались ружейных выстрелов, которые голландцы им продемонстрировали. «Самоеды» понимали по-русски, и через переводчика удалось узнать, что, если пройти пролив, то через пять дней пути будет достигнут большой мыс – наверное, тот самый Табин, решили путешественники. Если обогнуть мыс, то к юго-востоку откроется большое пространство чистой воды. Старейшина племени сказал, что он плавал туда проводником с отрядом воинов, посланных русским царем.
Во время очередной высадки на берег на моряков напал огромный медведь, который растерзал двух человек. Выстрелы почти в упор, казалось бы, на него не действовали, и с большим трудом и огромным риском удалось убить свирепого зверя.
Буквально на следующий день адмирал, вице-адмирал и еще несколько человек из руководства экспедиции собрались на флагманском корабле и бурно веселились. Тщетность попыток преодолеть льды и неуместное веселье вызвали возмущение среди моряков, на глазах у которых зверь растерзал их товарищей. Этот возмущение было воспринято адмиралом как бунт на корабле, и он приказал схватить и связать зачинщиков. После недолгого суда пять бунтовщиков были приговорены к смерти и повешены на близлежащем острове.
Впрочем, и Корнелиус Най, и Брант Избрантсон и сами-то были склонны прекратить бесплодные попытки пробиться дальше на восток, и только Виллем Баренц категорически настаивал на продолжении экспедиции, пока остается хоть какая-то надежда обойти льды или найти в них проход.
Еще пять дней предпринимались безуспешные попытки пройти в Карское море. Две лодки были высланы вперед, корабли прошли через пролив, но натолкнулись на огромное количество льда. Встав на якорь, увидели русский корабль, который шел к материковому берегу. На следующий день поднялся такой сильный шторм, что суда даже стали дрейфовать на якорях. Через пролив с Карского моря шло сильное течение, дул встречный ветер.
Суда спрятались за остров, но погода не улучшалась. 15 сентября снялись с якорей; Баренц предполагал, что попытки пройти дальше на восток будут продолжены, однако адмирал приказал следовать домой. Повалил густой снег. Баренц еще пытался, повернув на север, в одиночку пробиться к заветной цели, но скоро стало ясно, что и в этом году пройти Северо-восточным проходом не удалось.
24 августа. Никакое искусство, по которому мы узнаем о работе в море и судим о ней, не дает такого полного о ней представления, как непосредственное общение с рыбаками здесь, на промысле. С этих позиций мы стали по-иному смотреть и на свой спектакль, и на саму пьесу, по которой он поставлен. В чем-то автор угадал ту действительность, которая перед нами открылась, а где-то он мог быть и точнее.
Заболела Алла, и Тане приходится туго. Если Олег может помочь как кукловод, то подавать текст всех женских персонажей, изменяя голос, приходится ей одной. Хорошо еще, что женских персонажей в нашей пьеске немного.
26 августа. Вчера выступали на большой плавбазе, Все было как обычно, и смех, и аплодисменты, и на поклон мы выходили со своими куклами. Капитан нас пригласил к себе в салон, отдохнуть, чайку попить. Чаек он сам заваривает, с травами, по собственному рецепту. А салон капитанский на плавбазе – что наш зрительный зал, не то, что кают- компания на сейнере, где нам тоже довелось выступить в страшной тесноте.
Мы вольготно разместились за большим столом с бортиками по периметру – это чтобы посуда при качке не съезжала, – пояснил капитан. А шеф-повар в белом колпаке от имени команды преподнес нам торт, настоящий, кремовый, а на нем кремовая же надпись: «Вашему таланту – наше признание».
Сидим, чай пьем, разговор зашел о том, о сем, и как-то незаметно он перешел на риск в капитанской профессии, когда в сложнейших условиях решение приходится принимать наудачу, руководствуясь больше интуицией, чем знаниями и анализом обстановки.
«Да, – сказал Анатолий Васильевич, – интуиция, конечно, хорошо, но почему же одним всегда везет, а другим не везет вовсе?». И тут он вспомнил о трагедии, которая потрясла в особенности наш город – ведь все моряки с погибшего траулера были нашими земляками.
Похоже, эти слова задели в сердце не старого капитана больную струну – он участвовал в спасении людей с затонувшего судна.
«Случайность, думаете? Я как связался с морем да с рыбалкой, ни в какие случайности не верю. У вас, Таня, муж – капитан, вот он вам расскажет, как это бывает. А по моему соображению, на траулере бардак был полнейший, полкоманды от пьянки еще не отошло и вряд ли соображало, что происходит.
И когда течь под слипом появилась, и когда вода пошла в помещеня, ничего решительного предпринято не было. Так, крен пытались выровнять, а тревогу так и не сыграли, и сигнал бедствия, и команда "Оставить судно" были даны с большим запозданием!
Уже второй десяток лет пошел, а я никак не могу прогнать из памяти ту страшную в своей обыденности картину: перевернутая шлюпка, за нее цепляется полтора десятка человек, вот их с головой накрывает волна, а когда она прошла, уже на два или три человека у шлюпки стало меньше. А накатывает следующая волна.
Спустить шлюпку при такой погоде – тоже подвиг, ее, того гляди, разобьет о борт или опрокинет уже на воде, как опрокинуло две шлюпки с того, затонувшего судна. Видно, ничем мы не прогневали морского царя, и ни один из спасателей не погиб, а вот в экипаже затонувшего траулера недосчиталось пятидесяти семи моряков.
Памятник поставили, белые чайки, как души усопших, парят над могилами, а людей не вернешь. У каждого были то мать, то жена, то детишки малые, а если у кого и никого не было, то он ведь тоже человек, будь он грешный или безгрешный, ему тоже жить хотелось».
Из записок второго помощника капитана
Так как корабли второй экспедиции по отысканию Северо-восточного прохода возвратились в Голландию, не достигнув желаемой цели, Генеральные Штаты Соединенных провинций решили больше не рисковать своими деньгами, но разрешили снарядить новую экспедицию на средства купцов и амстердамского сената. А чтобы избежать обвинений в скаредности, власти Соединенных провинций назначили неслыханно высокую премию в 25 тысяч гульденов тому, кто сумеет найти дорогу в Китай.
Город Амстердам нанял для третьей экспедиции два корабля. Их командирами были назначены Ян Рийп и Якоб Гемскерк, которые участвовали во второй экспедиции в качестве торговых комиссаров.
Выбор купечества был вполне понятен: Рийп и Гемскерк уже показали себя людьми, рачительно заботящимися об общем имуществе, они уж сберегут каждый пеннинг. А безудержная смелость Баренца, не останавливавшегося ни перед чем во имя достижения цели, откровенно отпугивала толстосумов. Но с его настойчивостью, знаниями и опытом нельзя было не считаться, и поэтому решено было назначить его шкипером экспедиции, иначе говоря – главным штурманом. Моряков на корабли набирали преимущественно из холостых, чтобы тяга к женам и детям не препятствовала в одолении долгого и рискованного пути.
Был произведен смотр морякам на обоих кораблях, и 16 мая 1596 г. стартовала экспедиция, которая вошла в историю как третья экспедиция Баренца.
Баренц, как и его учитель Планций, был убежден, что льды образуются в больших реках и выносятся ими в море; там они скапливаются у материкового берега, а чем дальше на север, тем их меньше, поэтому путь на восток следует искать к северу от Новой Земли.
Между капитанами кораблей экспедиции и Баренцем не было единства мнений – в каком направлении они должны следовать. Капитаны считали, что нужно держать от проложенного Баренцем пути к северу больше на восток, так как суда слишком отклоняются к западу, и надо выправить курс. Но Баренц не желал держать другого курса, поскольку он не намеревался отправляться к Вайгачу, где прошлогодняя экспедиция потерпела неудачу. Было сказано много резких слов, но штурман экспедиции был непреклонен и вел корабли все дальше на север. Через три недели плавания встретились льдины, похожие на белых лебедей, а затем был обнаружен остров, который назвали Медвежьим, так около него удалось забить в воде огромного белого медведя.
По настоянию Баренца, от острова корабли взяли курс прямо на север, встречая на пути огромное количество льда, и на шестой день моряки плавания увидели землю с острыми пиками гор, покрытыми снегом. Берег, который они сочли частью Гренландии, был ими назван Шпицбергеном. Здесь, за 80-м градусом северной широты, путешественники увидели обилие зелени, нашли гусей и гусиные яйца, пригодные в пищу. Однако попытка обогнуть найденный берег с севера не удалась, так как встретилось много льда. Проникнув на север так далеко, как никто еще не заходил, экспедиция направилась обратно и вернулась к острову Медвежьему. Капитан Рийп пришел на корабль Гемскерка и Баренца, чтобы договориться о дальнейшем маршруте экспедиции. К единому мнению капитанам придти не удалось, и было решено, что каждый пойдет своим путем. Корабль Рийпа должен был обогнуть Новую Землю с севера и востока, а корабль Гемскерка – пройти через Югорский Шар. На этом корабли экспедиции расстались.
Корабль, на котором был Баренц, приблизился к Новой Земле, но попытка пройти дальше на юг не имела успеха из-за непроходимых льдов, и поэтому он направился на север, где была возможность идти по чистой воде.
На протяжении всего плавания Баренц регулярно определял широту места судна по Солнцу и измерял глубину. Несколько дней его корабль шел на север и достиг самой высокой широты, не встречая льдов. Мореплаватели достигли северной оконечности Новой Земли и, чтобы обойти ее, повернули на восток, а затем на юг. Казалось бы, цель близка, удалось обогнуть Новую Землю с севера, но на пути снова встали непроходимые льды. Баренц еще надеется, что удастся отыскать проход среди льдов, но неумолимо надвигалась зима, и корабль остался на зимовку в гавани, которую моряки назвали Ледяной. Сначала они жили на корабле, но там нет никакого отопления, а дышать дымом и копотью от разведенных в помещении костров невозможно. Штурман экспедиции все еще верит, что, перезимовав, они снова отправятся к намеченной цели, но с каждым днем надежды тают. Корабль прочно зажат во льду, и внутрь корпуса потихоньку поступает вода.
Было принято решение строить убежище на суше. На берегу было много принесенного ветрами и течением плавника – деревьев и их обломков. Под руководством судового плотника из плавника и частей своего корабля выстроили дом с камином и отверстием в крыше, чтобы дым выходил наружу. Даже приспособили под ванну большую бочку, в которой, нагрев воду, поочередно купались.
Однако напастей не счесть. Постоянно приходят свирепые хозяева здешних мест – белые медведи. В метель по несколько дней подряд из занесенного снегом укрытия не удается выйти, даже справлять нужду приходится тут же, в своем убежище. Порой единственным выходом наружу остается каминная труба. Одолевает голод, не много добычи приносит охота на песцов. Делает свое черное дело полярная ночь, которая приносит болезнь дальних плаваний и арктических экспедиций – цингу, с постоянным чувством усталости, слабости, язвами и кровотечением десен.
30 августа. Есть ли что-нибудь более переменчивое, чем погода в море? Столько дней мы любовались ее спокойствием и даже в душе огорчались, что скоро нам возвращаться, а этой самой разъяренной стихии, которую обязательно показывают в каждом «морском» кинофильме, так и не увидели.
Как бы не так. Сначала я ощутил какую-то тяжесть на душе, какое-то внутреннее беспокойство, что ли. Я поднялся на мостик. Третий помощник капитана деловито сообщил, что барометр падает, и даже некоторое ехидство я уловил в интонации его голоса: вот, мол, смотрите, сухопутные крысы, скоро вы узнаете, что такое настоящее море. По судовой трансляции прозвучала команда: «Задраить иллюминаторы, закрепить все предметы в каютах и служебных помещениях». В нашу каюту забежал матрос, проверил задрайку иллюминаторов и закрыл стекла броняшками. Вскоре позвучала еще одна команда: переход из кормовой в среднюю надстройку и обратно только с разрешения вахтенного помощника капитана. Стоящие у бортов нашего судна траулеры прекратили выгрузку отошли в сторону.
Шквал налетел мгновенно и так качнул судно, что с грохотом полетело всё, что не успели или позабыли закрепить. Волны одна за другой обрушивались на носовую палубу развернувшегося против их бега судна. От первого удара стихии пострадали два человека. Судовой токарь ослушался распоряжения вахтенного помощника и без спроса хотел перебежать в среднюю надстройку. Волна швырнула его на ограждение трюма, протащила через люк и забросила под трап у кормовой надстройки. Теперь судовой врач определяет, отделался ли он ушибами или есть переломы. Бедняге еще повезло. А могло бы просто выбросить за борт. Вторым был молодой матрос, посланный устанавливать леерное ограждение – чтобы было за что уцепиться при переходе из одной надстройки в другую. Его тоже волна сшибла с ног и ударила о раму люка.
Третьи сутки нас нещадно качает. От качки голова стала мутной, соображается как-то туго. В столовой команды моряки проявляют чудеса изворотливости, проходя с наполненными тарелками от окошка раздачи к своему столу. Но едят, однако, так, словно шторм им прибавил аппетита. Я же с трудом заставляю себя съесть ложку – другую. А девочкам совеем худо: они слегли в лежку, о пище даже слышать не хотят, хоть судовой повар сам приходит к ним в каюту и предлагает то погрызть сухарик, то пожевать соленый огурец или съесть ложечку квашеной капусты. Считается, что от морской болезни это помогает.
Олег, я смотрю, крепится, ходит в столовую, черпает ложкой из тарелки. Анатолия Васильевича вообще качка вроде бы не берет: и ест и пьет нормально, даже, похоже, со вторым механиком они тайком в его каюте распили заначку, сделанную на крайний случай.
Из записок второго помощника капитана
Надежды экипажа – на опытного и мудрого штурмана, но его самого терзают сомнения. Часть конструкций корабля пришлось разобрать на строительство дома и саней для подвозки плавника, но удастся ли вообще ему освободиться изо льда? Появившееся над горизонтом солнце не очень радует моряков, да и к тому же оно взошло раньше, чем это выходило по расчетам Баренца, что стало предметом недоуменных пересудов.
Зато штурманское искусство Баренца смогло в полной мере проявиться, когда он рассчитал долготу местонахождения по наблюдению соединения Луны и Юпитера. Рассчитав по таблицам эфемерид время, когда это явление наблюдалось в Венеции, он получили разность долготы своего места с долготой Венеции.
Более того, Баренц тут же рассчитал, насколько место их зимовки удалено от мыса Табин, от которого лежит путь к проливу Аниан, а через этот загадочный пролив можно свободно плыть к югу «сообразно с протяжением земли» и, наконец, попасть в Китай. Находясь, казалось бы, в безвыходном положении, штурман все еще верил, что экспедиция выполнит свое предназначение.
И в январе, и в феврале 1597 года стояла тягостная и скверная погода с частыми вьюгами, донимала цинга; чтобы размять члены, зимовщики ходили и бегали вокруг дома и даже играли в мяч.
И в марте холод оставался сильным и резким. Несколько раз, когда позволяла погода, Баренц с помощниками измерял наибольшую высоту Солнца над горизонтом разными способами, но результат был один и тот же: они находились на 76-м градусе широты, так близко к северному полюсу, где никто еще никогда не зимовал.
Корабль оставался скованным льдами, при сжатиях которых казалось, что его вот-вот разломает; хотя временами за поясом сплошного льда была видна чистая вода. Моряки вовсе обессилели, поиск плавника и доставка его к дому доставались с огромным трудом. Промерзшая земля, в которой пытались выдолбить могилы, не поддавалась, и приходилось хоронить умерших в ямах, вырытых в снегу.
В мае чистая вода открывалась и к северу, и к югу, но корабль по-прежнему был зажат торосистыми льдами. Команда несколько раз просила Баренца обратиться к капитану и убедить его – пока погода позволяет, оставить убежище и отправиться в обратный путь. Баренц все еще медлил, надеясь, что остался какой-то шанс продолжить поиски Северо-восточного прохода, но трезвый рассудок подсказывал, что все шансы исчерпаны, и он, в конце концов, обратился к капитану с требованием команды.
Починили и привели в порядок две лодки, бывшие на корабле, погрузили в них самые ценные из купеческих товаров, и 14 июня, когда море было чистым и лишь корабль скован льдом, на двух открытых лодках отправились в путь. Виллем Баренц, жестоко страдавший от цинги, нашел в себе силы написать письмо, в котором кратко изложил все произошедшее с экспедицией. Письмо оставили на видном месте в доме, где провели зимовку. Может быть, будущие мореплаватели прочтут рассказ о подвиге и страданиях своих предшественников.
Лодки направились на север, чтобы обогнуть мыс Желания и идти дальше вдоль западного берега Новой Земли. Когда подошли к Ледяному мысу, Баренц попросил приподнять его, чтобы посмотреть на мыс еще раз, и на вопрос капитана – как его здоровье, ответил, что хорошо, что он еще надеется побегать, прежде чем вернется домой.
Однако льды окружили лодки, и путешественники каждую минуту видели перед собой смерть.
20 июня, когда погода несколько улучшилась, Баренц заметил своим спутникам: «Мне кажется, я протяну недолго». Они были удивлены, потому что он вел с ними разговоры и читал дневник их плавания. Но, отложив дневник, он попросил напиться, а когда выпил, закатил глаза и неожиданно скончался.
Тело Виллема Баренца было похоронено в ледяной могиле.
Лодки экспедиции прошли вдоль Новой Земли до ее южной оконечности, а затем вдоль материкового берега до Кильдина, несколько раз встретившись с кораблями русских поморов и получая от них помощь, и, в конце концов, прибыли в Колу, где встретились с отправленным на поиск их кораблем Яна Рийпа.
Название «Баренцево» было присвоено морю, с которым связаны жизнь и смерть штурмана, в 1853 году.
12 сентября. Идем домой, домой!
Трюмы нашего дизель-электрохода до отказа загружены, команда приводит в порядок свое обширное хозяйство. Кто-то подкрашивает надстройки, кто-то смазывает блоки грузовых стрел, другие расхаживают трубы вентиляторов, то и дело звучит сигнал какой-нибудь учебной тревоги: с приходом в порт капитан и старпом должны отчитаться, что все требования международных конвенций в рейсе были полностью выполнены.
Я тоже подвожу итоги. Мы сыграли на судах тридцать спектаклей, провели творческие встречи, литературные вечера, и даже везем почетные грамоты, полученные едва ли не на каждом судне, где мы выступали, и дипломы почетных рыбаков от экипажа одного из траулеров. И, наверное, главное, – ощущение того, что бы своими спектаклями смогли поднять настроение у людей, занятых круглосуточным тяжелым трудом вдалеке от дома, от родных и близких...
По судовой трансляции прозвучало объявление: нашу Татьяну просят подняться на мостик. Я, еще не зная, в чем дело, тоже побежал по стальным ступенькам наверх. Оказывается, нас вызвал траулер, идущий встречным курсом туда, откуда вы уже третий день следуем. А капитан этого траулера – муж Татьяны.
Вахтенный помощник провел Таню в правую часть рубки, где находилась радиостанция ближней связи, и показал ей, как нужно обращаться с микрофоном. Поприветствовав встречное судно, он передал Тане микрофон, а сам деликатно удалился в левую часть рубки.
«Вот так, – сказал он мне, прежде чем я вышел на крыло мостика, – он – туда, а она – обратно... И так вот всю жизнь…»
Красавец-траулер прошел в миле от нас по правому борту. Конечно, разглядеть толком кого-нибудь там на мостике, даже в сильный бинокль, было невозможно.
Разговор продолжался долго, даже еще несколько минут после того, как встречный траулер скрылся за горизонтом. Сквозь стекло рубки мне было видно, что Таня недоуменно оглядывается, не зная, что дальше делать с микрофоном. Вахтенный помощник понял ее жест и, подойдя, забрал микрофон. Я тоже вошел в рубку, чтобы отвести Татьяну вниз. Мы долго стояли молча, глядя вперед сквозь лобовое стекло, как будто ожидая увидеть там что-то, что – не зная сами.
Когда слезы на глазах Татьяны высохли, я подал ей руку.