"Я привяжу её к стулу!" - сообщил Виктор Андреевич своему другу.
Что-то новое в чертах, и холодная решимость во взгляде подтверждали:
привяжет. Ещё только вчера Виктор Андреевич рассказывал о перепалках
с женой, о бессонных ночах, и итог - жена, Эля, торжественно обещала,
что будет разумна, что будет советоваться. Говорила, что любит его,
что на работе вокруг неё - скучающие уроды, и что никогда больше не
будет так себя вести... И все эти волнения случились от того, что в
последний момент Виктор Андреевич случайно узнал, что вот уже месяц
как его Эля, любимая жена, задерживается на работе, репетирует
танец барабанщиц, который предполагается исполнить в День
Влюбленных, на корпоративе, в стенах какого-то ресторана при высоком
руководстве.
"Вот те на! Я же знаю каждую её родинку, каждый её изгибчик! Она
мать нашего ребёнка! И вот она полуголая вытанцовывает перед
какими-то обожравшимися котами, только для того, что бы соблюсти
внутреннюю этику и упрочить своё положение в фирме!" Страшно
смотреть было, так отчаянно переживал Виктор Андреевич буквально
всё в этой истории. А что он там ещё себе придумал! И вот опять
- открывшаяся тайна. На этот раз Эля была готова к реакциям мужа,
и просто ушла на кухню, когда его понесло. Она уже не спрашивала
согласия мужа, сказала просто, что очень нужно поехать, и что это
- в последний раз, и что после - уволится. Виктор Андреевич побежал
следом, напоминая, как она извинялась, напоминая о коллегах-уродах, о
кокаине. Стыдил дочерью, и наконец сказал, что не отпустит. Эля села
на стул, отвернулась и заплакала.
"Я привяжу её к стулу!" - сказал Виктор Андреевич, на что друг
ответил: "Это какая-то уголовщина. Воспользуешься скотчем?"
Это была пятница, зарплату опять не дали. Эля о своих деньгах
уже не говорила, и спросить было неудобно. Ребёнку нужны были
кисточки. Виктор Андреевич ходил по дому на цыпочках, бормотал себе
под нос всякое, и чувствовал себя в западне. Что-то такое в воздухе.
И вот ответ: почти перед отлетом Эля сказала, просто так, словно на
всякий случай, что уезжает с отделом на Кубу, на две недели.
"Куба-Куба..." - угрожающе бормочет себе под нос Виктор Андреевич,
ищет скотч, прячет глаза. "Куба-Куба..."
Поздно ночью, часа в три, Виктор Андреевич связался с другом и
просил сообщить на работе, что уехал в монастырь. В монастыре его
старший брат, и брат давно в гости звал. И вот, может быть навсегда,
Виктор Андреевич уезжает к нему.
В понедельник Виктор Андреевич, как ни в чем не бывало вышел на
работу. Сказал, что ночью почти до Москвы доехал (а это пятьсот
километров), но вернулся, и в субботу отвез Элю в аэропорт, посадил на
самолёт. Говорил он, и на телефон поглядывал - ждал, когда там, в
далёкой Гаване наступит утро, что бы написать, что любит, ждёт,
тоскует. Даже нашел в сети сайт, где видно как самолёты летят, и где
в какое время находятся.
Во вторник Виктор Андреевич на работу не вышел. Он всё писал,
а ответа не получал. Нахлынуло разное, и неожиданно для всех Виктор
Андреевич запил. Пил до понедельника. На работе - завал, заменить его
не кем, а Виктор Андреевич пьёт, да ещё пишет сообщения среди ночи.
В Гавану конечно пишет, и иногда другу своему. Говорить не может.
Совсем заболел по этому делу. Лежит, тощий, зелёный, как пришелец.
Вика, дочка, у мамы спит - в первый же день мама её к себе увела.
Где-то в далёкой Гаване, просматривая сообщения в ноутбуке, Эля
написала: "Я тебя тоже люблю!" Потом стерла написанное, ещё начала
писать, не дописала, захлопнула ноутбук, взяла сухое полотенце,
бутылочку "Мартини", и пошла на пляж. Вода была удивительная:теплая,
с волной - бодрящая. И песочек такой, песчинка к песчинке,
ровный-ровный... Пляж огромный, полупустой. И всё время солнце.
А вдоль горизонта пароходы . Какая-то музыка с набережной, живая,
"бессаме мучо" какое-то.... Совсем другая погода, не такая, какая стоит
в декабре в Петербурге. И хочется петь... Хочется закрыть глаза и
подпевать...