повесть

                КНИГА  ЖИЗНИ
                СМЕРТИ  ВОПРЕКИ

                Ж  И  Т  Ь
                НЕЛЬЗЯ  УМЕРЕТЬ
         
               
     Эту книгу я посвящаю своей жене.
Моему солнышку, любимой Наташеньке, Наталье Викторовне Ягозинской, в девичестве Опалевой.
     А также тем, кто вместе с ней работает в онкогематологическом отделении детской областной больницы города Ростова-на-Дону.
      И, конечно, тем, для кого вопрос борьбы со Смертью стоит сейчас на первом месте.
               
                ПЛЮШЕВАЯ ИГРУШКА
Вам никогда не придет в голову спросить меня, кто я, потому что ответ очевиден. Я - плюшевый мишка. Для кого-то дурашливый, а для кого-то милый, серьезный, улыбчивый. Все зависит от того, в чьи руки попадаю.
С такими игрушками, как я, обычно не церемонятся. Ну, не видят во мне особой ценности, чтобы поставить на более подходящее место, чем подоконник, залитый палящими лучами солнца и еще чем-то липким, тщательно вытираемым каждый день.
Иногда, правда, дети кладут к себе в постель, мнут бока, дергают за уши, крутят руки-ноги, бросают на пол. А когда у них случается хорошее настроение, приласкают, и мне уже становится хорошо от детского тепла, непринужденной радости, доверия, надежды. Потому что их надежда дорогого стоит.
Я уже не помню, да, наверное, это и неважно, кто забыл меня на окне этой небольшой уютной комнаты с тремя кроватями, двумя светлыми тумбочками для мелких принадлежностей, небольшим платяным шкафом для верхней одежды, рукомойником над раковиной и дверью со стеклянной вставкой.
Она имеет немаловажное значение. Потому что когда я впервые обратил внимание на эту ажурную вставку, за ней в коридоре отчетливо просматривались спешащие по каким-то делам люди в белых халатах. Пришло четкое понимание: уютная комната является стандартной больничной палатой.
Однажды утром дверь распахнулась и на пороге показалась милая женщина с распущенными светлыми волосами ниже плеч. Она так явственно, естественно, прямо физически ощутимо источала флюиды добра, что даже мне, игрушке, захотелось улыбнуться в ответ. Это была Ева Викторовна, врач.
- Ну, как тут у нас дела? – Она погладила по лысой, без единого волоска голове мальчугана лет десяти. – Как спалось?
Ваня, до прихода лечащего врача не отрывавший головы от подушки, засиял улыбкой, от уха до уха. На его лице заиграла гамма чувств: злость, обида, надежда, радость, любовь…
К тому моменту я находился в палате довольно длительное время, видел здесь Никиту, Свету, Марину и Олега  и уже знал, что на такой замес чувств способны смертельно больные люди, особенно дети. Только им удается естественным образом почувствовать и отразить одной улыбкой, одним жестом абсурдность, нелогичность ситуации, при которой маленькие люди готовятся заглянуть в лицо Смерти.
А в детском онкогематологическом отделении, где находилась моя палата с залитым солнцем и чем-то липким подоконником, Смерть довольно часто приходила в гости. И по-хозяйски шлялась по коридорам и палатам, что-то или кого-то высматривая и вынюхивая.
Я уже начинал понимать: ее никто не звал, не ждал, а она все равно являлась, подолгу стояла над детскими кроватями, вглядываясь в лица мальчиков и девочек, их родителей, забывшихся в тревожном сне.
Мне иногда казалось, что она словно в раздумьях мучительно долго выбирала себе жертву. Приходила и выбирала, выбирала и приходила.
Однажды она опоздала или ей помешали. Не знаю точно. Только мальчика, к которому она присматривалась долгими, липкими от людских страхов ночами, выписали.
Мама и сын собрали вещи, тепло попрощались с остающимися в палате соседями, пожелали им справиться с тяжкой болячкой и, поблагодарив врачей и медсестер, быстро покинули больницу.
После их ухода я еще слышал, как женщина-врач радостно объясняла кому-то по телефону, что наступила долгожданная ремиссия, в результате которой у Ванечки появился настоящий шанс окончательно вылечиться от серьезного недуга.
Кажется, она говорила о лейкозе. Во всяком случае, именно этот диагноз звучал в ее разговоре с невидимым собеседником, с которым лечащий врач мальчика возбужденно делилась своими впечатлениями.
Я видел, что светловолосая женщина в белом халате действительно радовалась за Ванечку. Ее глаза лучились мягким, теплым светом. Милая, нежная улыбка в течение дня не сходила с лица. А когда она рассказывала об успехе бывшего пациента в других палатах, надежда искоркой загоралась и разгоралась костром до лихорадочного блеска в глазах и душах самых безнадежно больных мальчишек и девчонок и их родителей.
После того, как лечащий врач ушла, дети тесно прижались к мамочкам. Они вместе  дружно радовались за Ванечку и одновременно, перебивая друг друга, говорили о том, что верят и в свой успех.
Ближе к ночи, когда в коридоре, за стеклянными вставками дверей палат, ходили только усталые медсестры, завершая расписанные врачами вечерние процедуры, общая эйфория понемногу сошла на нет.
                ***
Сгустившаяся за окном темнота незаметно проникла в палаты, окутала всех невидимым покрывалом. Дети, зевая, засыпали. Забывались в зыбком, сыпучем крупинками пережитых событий сне и их родители.
Им было что вспомнить и вновь пережить. Одним тяжелое пунктирование, другим безрадостное будущее, не сулящее ничего хорошего, внезапно забрезжившие надежды, успешно проведенную операцию, предстоящую химиотерапию, забытые дома учебники, которые пригодятся ли еще?
Только мне почему-то не спалось. Радость за Ванечку улеглась, и я  таращился в темноту за окном, в невидимый уже внизу сквер, где даже мартовские коты перестали петь серенады и драться за любовь.
Когда на черном небе закачался серповидный крендель луны, мне показалось, что в комнате кто-то есть. От внезапно охватившего страха я увидел, как желтый серп на горизонте зловеще подмигнул и тревожно замерцал. В этот момент я  почему-то даже не удивился осязаемым чувствам.
«Разумная игрушка! Это же надо, кому скажешь, не поверят! – Вихрем пронеслось в моей плюшевой голове. – А кому я скажу-то? Все спят!».
Мои бессвязные размышления бесцеремонно прервала бледная тень над кроваткой Ванечки. Она скользнула по одеялу, подушке, спинке  кровати.
«Это же Смерть! – Осенило меня. – Странно, но я никогда не видел лица под этой накидкой-капюшоном».
Словно услышав меня, тень откинула невесомую ткань,  и я заметил красивое лицо довольно молодой женщины.
«Этого не может быть! – Не поверил я своим глазам. – Столько раз слышал, что Смерть – это старая, грозная, безобразная, дряхлая старуха. А тут такое приятное явление…».
Женщина с утонченными, словно высеченными из мрамора чертами лица наклонилась над тем местом, где еще прошлой ночью покоилась головка Ванечки. Ее брови  стремительно взметнулись вверх, когда руки ощутили пустоту и прохладу постельного белья.
Я не понял, что и как произошло. Тонкие брови домиком на миловидном, слегка бледном лице осыпались на пол желтыми, прогнившими за зиму грязными листьями. В палате сразу запахло сырой землей и еще чем-то смрадно-протухшим.
- А-а-а, - застонала женщина. – Я не могла опоздать. Так не бывает.
Она вмиг сгорбилась, ссутулилась, скукожилась и стала похожа на пожухлый лимон, про который хозяева, надрезав, надолго забыли в холодильнике.
- А-а-а, - продолжала то ли стенать, то ли стонать Смерть, хватаясь за покрывало и сдергивая его на пол. – Здесь действительно никого нет!
В этот момент она повернулась к окну, и в свете луны я отчетливо заметил, как по лицу побежали мелкие судороги.
Они плотными волнами покрыли лицо, - от уха до уха, от глаза до глаза, от лба до подбородка,  - до тех пор, пока красивая женщина не превратилась в смрадно пахнущую старуху.
Ее губы кривились в зловещей ухмылке. А в уголках жестоких глаз застыло недоумение, гнев, непонятные мне злорадство и вера в то, что все еще можно исправить.
- А кто тут у нас остался? – Прошепелявили ее потрескавшиеся губы. – Может, ты мне сгодишься? Дай-ка посмотрю.
С этими словами старуха направилась к другой кровати, где тихо посапывал Санечка.
                ***
Этот мальчик находился в больничной палате четвертый месяц. Кажется, врачи сделали все, чтобы вылечить его.
Один блок лекарств сменяли другим, чередуя цикличность вводимых химиопрепаратов и их дозировку. Но все их старания не приносили нужного результата. Даже коллеги из-за рубежа развели руками. Никто не знал эффективного и надежного способа излечения.
- Мы делаем все, что в наших силах, - подслушал я разговор двух усталых врачей, когда в палате в отсутствие пациентов наводили порядок. – Я больше не могу смотреть в глаза его матери. Она все понимает, как и я. Но верит в чудо.
Я хоть и игрушка, но тоже верю в чудо. Вместе с тем эта женщина-врач со светлыми, ниже плеч, волосами действительно не ошибалась. Если все это время не было позитивной динамики после проведенного лечения, финиш, к сожалению, может быть только один. Вопрос лишь во времени.
За несколько курсов химиотерапии тело мальчика иссохло. Тонкие руки и ноги отказывались повиноваться, и Санечка все время лежал, не решаясь лишний раз повернуться, чтобы не причинить себе боль.
Однажды я заметил в его глазах ненависть. Это было так неожиданно! 
После очередного обхода, когда лечащий врач покинула палату, Санечка вдруг расплакался, а потом зло бросил: «Я никому не нужен! Мне никто не хочет помочь!».
- Ну, что ты такое говоришь, - запричитала мама. – Сыночка, мы все стараемся. Надо только верить и все обязательно будет хорошо.
Когда она отошла от Санечки, я заметил в его глазах плескавшуюся ненависть. В палате был только он и мама.
Я уже ничего не понимал. Почему врачи, если знают о безнадежности ситуации, не могут сказать матери: «Бегите отсюда, пока не поздно. Насладитесь последними мгновениями жизни  дома, среди друзей и близких?».
Я также не мог понять, откуда столько ненависти в маленьком человеке? И кому она предназначена?
Врачам, которые бессильны что либо изменить в создавшейся ситуации? Или матери, все эти долгие, непростые месяцы безвылазно находившейся рядом с ним в палате? Или родителям вообще, потому что они боятся забрать сына домой в таком состоянии и, надеясь на чудо, настаивают на продолжении лечения? 
Но что с меня взять? Я всего лишь игрушка, плюшевый мишка на подоконнике в палате отделения.
А еще мне непонятно, почему люди не всегда вовремя находят ответы на не простые, но важные для них вопросы.
Или кто-то из них по каким-то причинам не хочет отвечать искренне?
                ***
Смерть склонилась над кроваткой Санечки.
Ее капюшон вновь свалился на голову. Но я уже знал, чье лицо скрывается под невесомой тканью.
- Не смей этого делать, старуха! – Как мне показалось, я заорал в надежде, что проснется мама мальчика. – Уйди от него!
Прислушался к вязкой тишине и снова, уже с безнадежностью в голосе,  закричал во всю мощь плюшевых легких, взывая о помощи.
- Зачем так надрываться? – Раздался вдруг приятный, мелодичный голос, от которого сильно закружилась голова, так, что я едва не упал с подоконника. – Тебя все равно никто не слышит, зря стараешься.
- А ты?
- Я не в счет, - заявила Смерть. – Меня, как выясняется, замечаешь лишь ты. Но это ничего не меняет.
Она медленно повернулась ко мне и  скинула капюшон.
Если бы в моей плюшевой груди билось сердце, оно бы тут же остановилось. На меня смотрело миловидное, красивое лицо той самой женщины с тонкими чертами, словно высеченными из мрамора.
Во всяком случае, так мне казалось в свете все еще мерцающей за окном луны.
Она словно смеялась надо мной, то прячась за ветвями деревьев, а то вновь выплывая на самый горизонт. Туда, где черная черта пролегала границей между небом и землей.
- И нет тут никакой чертовщины, - улыбнулась Смерть, разгадав мои мысли. – Тем более что ты, безмозглая игрушка, в этом ничего не понимаешь!
«Действительно, ничего в чертях не понимаю, только по многочисленным сказкам имею представление,  - подумал я и улыбнулся. – А что касается мозгов, то здесь, костлявая, ты ошибаешься».
Смерть сделала несколько шагов в мою сторону, и я явственно услышал, как хрустнули ее косточки, скрипнули суставчики.
- Мыши завелись, - рассмеялся я, глядя, как улыбку на лице миловидной женщины сменяет гримаса боли и обиды. – Ты, часом, не боишься их?
Женщина ничего не ответила и сделала еще один осторожный шаг в мою сторону, сопровождаемый скрипом и хрустом.
- Скажи, а как тебе удается менять обличье? - Непонятно для самого себя осмелел я, наблюдая ее конфуз. – В кого ты еще можешь превратиться? В муравья или клопа слабо?
- Не старайся меня заговорить, начитанная игрушка, - огрызнулась Смерть. – Кот в сапогах тебе не поможет.
«Кажется, мне польстили, - подумал я, наблюдая за приближающейся тенью. – Сказки, в том числе и «Кот в сапогах», я только слышал от мамочек детишек в устном исполнении. Жаль, ни одной прочитать не успел».
- И уже не успеешь, - подтвердила Смерть, наваливаясь надо мной всей своей тенью. – Недолго тебе осталось, плюшевый гаденыш.
«Чем же я так разгневал старушку? – Удивился я, чувствуя неприятно ледяные руки молодой красивой женщины, пытавшиеся нащупать мою шею. – Да нет ее у меня, дура, нет, и никогда не было».
Мне хотелось смеяться. Перед лицом Смерти я не боялся умереть!
Кажется, ей это тоже понравилось. Потому что, прежде чем оторвать мне руки, ноги и голову, Смерть открыла секрет: она действительно старуха. И только новые жизни, которые забирает, позволяют ей на короткое мгновение почувствовать себя молодой и красивой женщиной.
«Только для кого она старается, перед кем красуется своей холодной красотой? - Думал я всего лишь миг. – В чем здесь смысл?».
И как же мне было хорошо в этот самый миг!
Я успел понять, что хотя бы однажды лишил Смерть привычной радости!
                ***
Утро следующего дня началось для меня неожиданно. Темнота разом исчезла, и я увидел, как солнечный свет заливает палату от самого окна и до двери.
Только в этот момент я понял, что впервые вижу ее от двери к окну, а не наоборот. И сразу почувствовал ласковые прикосновения теплых рук.
- Мишка мой, очнись, ты мне нужен, - услышал я голос склонившегося надо мной Санечки. – Я знаю, ты меня слышишь, моргни хотя бы.
Я посмотрел на лысого мальчика и не увидел в палате его маму. Она, наверное, ненадолго вышла, поэтому поспешил моргнуть. Потом еще раз и еще.
Санечка счастливо расплакался и прижал меня к груди.
- Я все знаю, - прошептал он мне в ухо. – Я ночью все видел и слышал. Ты молодец! Спасибо тебе!
- А мама?
- Что мама? – Санечка не понял меня. – Я попросил ее пришить тебе все на место. Она только сильно удивилась, кто тебя так разделал. Вначале даже подумала, что это я, представляешь?
- Представляю, - устало выдохнул я. – Значит, она ничего не знает…
- Абсолютно ничего, - подхватил мальчик и очень серьезно продолжил. – Я хочу договориться с тобой. Давай сделаем, чтобы она не знала о нашем общении. Хорошо?
- Как скажешь, - согласился я и с удивлением посмотрел в мудрые глаза маленького человечка. – А чего бы ты еще хотел?
- Чтобы ты уговорил ее забрать меня домой, - выпалил он. – Мне плохо здесь.
Я опешил от такого поворота событий, забыв о нелогичности и непоследовательности просьб Санечки.
- Но тебя лечат, пытаются спасти, есть шанс, что…
- Нет у меня никакого шанса, - перебил мальчик. – И ты это тоже знаешь. Ты не представляешь, как я соскучился по друзьям, дому, своей комнате. Мне так надоело общаться только с мамой!
- Но она очень много для тебя сделала и надеется, что излечение может наступить.
- Ты сам-то веришь?
Я не нашел в себе сил ответить честно. Только устало прикрыл матерчатые веки. И вновь открыл, чтобы посмотреть в наполненные слезами глаза мальчика.
- Тебе не жалко будет маму, когда…
- Она всегда найдет, что сказать людям, - опять перебил меня маленький мудрец. – Знаю, она много сделала для меня. Наверное, все, что только можно. Теперь я сам хочу подарить себе хоть что-то. Мне надо домой. Не хочу еще раз встречаться со Смертью здесь. Пожалуйста, помоги мне еще раз!
                ***
Через несколько дней мама Санечки заявила врачам, что собирается забрать мальчика из гематологического отделения домой.
- Пользуясь тем, что наступило улучшение, пусть даже временное, хочу выполнить просьбу сына, - объяснила она. – Если что, вернуться можно всегда.
Меня Санечка решил не брать с собой.
- Мишка, ты нужен здесь другим детям, - заявил он на прощание. – Я тебя никогда не забуду.
- Однозначно и равносильно, - своими плюшевыми мозгами я, кажется, отлично понял маленького мудреца. – Ты главное осуществи свою мечту, сделай все, что хочешь и ни о чем не жалей.
В палате меня больше не оставили, а отправили в игровую комнату, где мне компанию составили всевозможные представители флоры и фауны.
Теперь я редко вижу уставшую и улыбчивую светловолосую женщину, лечащего врача Санечки, потому и не знаю достоверно о его дальнейшей судьбе.
В игровой дети и их родители больше говорят о бывших пациентах, которые после выписки полностью исцелились от недуга и сумели зажить полноценной жизнью. Очень хочется верить, что Санечка незаслуженно забыт здешними посетителями.
А еще по ночам я часто прислушиваюсь и смотрю в стеклянную вставку двери. Она здесь точно такая же, как и в палатах, только немного шире.
Скрип и хруст я ни разу не слышал. А вот знакомая тень мелькает часто. Только в игровую почему-то не заглядывает.
Наверное, Смерть стала хитрее. Или врачи поприжали ее, не так вольготно теперь костлявой живется.

                ЛЮБИ МЕНЯ, КАК Я ТЕБЯ…
Когда через несколько окон внутрь устремились солнечные лучи взошедшего солнца, санитарка завершила уборку помещения, устало отжала тряпку и поставила швабру обратно к стене.
- Тетя Клава, уже можно? – В дверь робко заглянул рыженький пацан.
На его веснушчатом лице появилась просительная улыбка. Но он не унижался! Наоборот, настойчиво, почти по-хозяйски интересовался, когда можно зайти в игровую. При этом настырность свою ловко прикрыл робкой, почти застенчивой улыбкой.
Мне ли, детской игрушке, простоявшей на полке игровой в онкогематологическом центре, не знать этих маленьких хитрецов. За ними нужен глаз да глаз! Дай волю, они веревки начнут вить из ближних.
С другой стороны, как не позволять им это делать? Учитывая серьезность их заболевания, трудно представить, что какая-нибудь мамочка откажет своему чаду в маленьком удовольствии утвердиться на шее и ножки вниз свесить.
- Миша? – Удивилась женщина, поправляя  на голове сползший набок платок. – Ты опять к нам?
Мальчик странно пожал плечами, будто сомневаясь, кто к кому пожаловал в гости – он к ним, персоналу отделения, или они к нему.
- Сколько тебя не было, месяцев четыре?
- Почти полгода, - с гордостью поправил Миша. – Время быстро летит.
- А мама где?
- Вещи в палате раскладывает.
- А ты сразу сюда?
- Там сейчас скучно, она с соседями знакомится, - философски рассудил малец. – Тут интересней. Наверное, много новых игрушек. Хочу посмотреть.
- Вообще-то не положено, игровая в одиннадцать открывается, - вяло сопротивлялась сестра-хозяйка. – Мне достанется.
- Да ладно вам, - теснил ее в дверном проеме мальчуган. – Вам никто ничего не сделает. И вы это знаете лучше меня.
Тете Клаве захотелось потрепать Мишу по волосам. Она ловко скинула кепку, и ее рука застыла в воздухе над головой мальчугана.
- Как же это? – Вырвалось у нее. – Ведь столько времени прошло…
- Ну, вы прямо как маленькая, - Мишка шмыгнул носом. - Будто не здесь работаете. Я же и дома продолжал лечиться. Иначе бы меня уже не было.
Сказав это, он выхватил кепку из рук соляного столба, в который превратилась тетя Клава, и прошел мимо.
- Играй, милый, играй, - санитарка пошире распахнула дверь игровой, лихорадочно соображая, сколько мальчику сейчас лет – двенадцать или тринадцать. – Новых игрушек действительно много появилось.
Но Миша ее уже не слушал, углубившись в интересный процесс ознакомления с новым.
Он ходил от стеллажа к стеллажу. Брал и прижимал к груди зайчиков, лис и волков. При этом каждую игрушку называл по имени, как старого знакомого.
- А это кто у нас тут? – Мальчик остановился перед полкой, где стоял я. – Ты кто?
«Мишка, разве не видишь?» – Почему-то разозлившись, хотел крикнуть я, но вовремя сдержался.
- Вижу, что мишка, - рассудил пацан. – А как звать-то?
Тут я понял, что как раз имени-то у меня и нет. Мишка и мишка, плюшевая игрушка, без роду и племени.
Санька перед отъездом не успел одарить именем. А других посетителей игровой этот аспект в наших взаимоотношениях почему-то не интересовал.
Я с уважением и зародившимся интересом смотрел на задумавшегося юнца, чей мыслительный процесс отражался на его чересчур, на мой взгляд, веснушчатом лице. В его глазах я читал про себя: Пух, Силач, Мишка, Ловкач, Глазастый…
«Нет-нет, только не Глазастый, - запульсировала в моем плюшевом мозгу лихорадочная мысль. – Не хочу им быть, не хочу!».
- Все, решено, ты будешь у нас Красавчик, - Мишка вынес вердикт, не подлежащий обжалованию. – Точно, Красавчик!
Я не успел сообразить, нравится ли мне это имя, как в игровую влетела молодая женщина. Она осмотрела всю комнату, словно здесь, кроме Миши, находился кто-то еще.
- Так и знала, что ты здесь, - она потянула его за руку. – Ты почему не сказал, что уходишь из палаты?
- Мам, ты что? – Удивился пацан. – Ну, куда я денусь с подводной лодки?
- Все равно, нехорошо так поступать, - настаивала волевая женщина. – Надо вначале познакомиться с новыми соседями.
- Разрешите представить, это Красавчик, - Мишка сунул меня в руки мамы. – А это Светлана Сергеевна, моя мама. Прошу любить и жаловать.
Мне стало весело, чего не скажешь о волевой женщине.
По ее лицу пробежала судорога непонимания и даже непонятной мне злости. К чему бы это? К ее чести, со своими эмоциями молодая женщина совладала быстро.
-  Все, формальности соблюдены, - удалось пошутить ей. – Теперь продолжим знакомства в палате.
Выйдя из игровой, Светлана Сергеевна плотнее прикрыла дверь, словно опасаясь, что я последую за ними.
«Нет уж, дудки, лучше останусь здесь, - как мне показалось, здраво рассудил я. – Сами разбирайтесь в своих «непонятках».
                ***
А семейные неурядицы, или, как их назвал «непонятками» плюшевый мишка, начались в семье Фокиных несколько лет назад, когда врачи районной больницы заподозрили у Мишки страшное заболевание.
Мальчик был единственным ребенком и ни в чем не знал отказа в благополучной, материально крепко обеспеченной семье, где все держалось на заработках отца.
Ираклий Петрович, папа Мишки, работал каким-то начальником на железной дороге. Это позволяло Светлане Сергеевне заниматься только домом и сыном.  Ощущая постоянную заботу и внимание родителей, мальчик рос избалованным, эгоистичным. Он часто просил достать игрушки, но при этом не обижался, если его просьбы не сразу удовлетворялись.
Однажды Мишка пришел от друга не в духе и заканючил:
- Хочу детскую железную дорогу.
- Что? – Не понял отец.
- Ту, что собирается, с путями и вагонами, чтобы собирать и двигать составы.
- Да где ж я возьму ее? – Удивился отец. -  У кого ты ее видел?
- Ни у кого, в кино показали. Ты же железнодорожник, тебе лучше знать.
Ираклий Петрович надолго задумался, а жена не без подначки подсказала:
- Ты, видимо, давно из своего кабинета не выходил. Это в наше с тобой время было не достать детскую железную дорогу. Сейчас никаких проблем нет. Выбор китайских игрушек огромен.
Ираклий Петрович виновато посмотрел на жену:
- Да, наверное, ты права.
- Заметь, как всегда, права я, а ты так, с боку припеку.
Муж не обиделся. За годы семейной жизни он успел привыкнуть, что Светлана всегда права. Тем более сейчас, когда Мишке и жене требуются особое внимание и забота.
Через несколько дней в комнате Мишки появилась большая коробка. Распечатав содержимое, сынишка скорчил обиженную гримасу:
- Я думал, это можно будет не только собирать, но и водить по путям. А так это мертвый груз.
Мишка собрал и склеил два вагона и поставил их на полку.
- Неужели даже в такой момент ты не можешь понять, что нужно сыну? – Пилила Светлана его вечером, когда сынишка уснул. – Ему не конструктор нужен, а модель дороги. Ну, что тут непонятного.
- Сама же говорила, что китайского сейчас полно, - вяло оправдывался Ираклий Петрович. – Вот я и достал.
Прошел месяц, и друзья выполнили заказ Фокина: привезли из-за границы то, о чем мечтал Мишка.
Весь день пацан возился на полу, сооружая кольцевую железную дорогу с мостами и станционными постройками. А когда начал движение настоящий грузовой состав, восторгу сынишки не было предела.
Родители и сами с радостью наблюдали, как их любимое чадо ползает по ковру в своей комнате и пыхтит-гудит как настоящий паровоз.
А спустя несколько месяцев в дом Фокиных пришла беда, приближение которой Ираклий и Светлана ощущали физически. Врачи из областного центра подтвердили, что их коллеги в районе не ошиблись: у Мишки действительно серьезное заболевание.
С тех пор жена и сын больше времени проводили  в области, чем дома. Их почти постоянным местом прописки стал онкогематологический центр.
Без привычного круга общения с друзьями и приятелями Мишка стал дерганым, капризным. Кажется, мальчик начал понимать серьезность заболевания. И это его удручало. А еще он злился на родителей, которые при своих видимых финансовых возможностях были бессильны помочь ему.
Нет, открыто он не упрекал маму и папу. Но всем своим хмурым видом показывал: не такого он ждал!
Постепенно, за несколько лет, в неврастеничку превращалась Светлана. Она держалась из последних сил, чтобы не скандалить с мужем постоянно, по поводу и без. Главным ее обвинением всегда было: «За что?!».
Однажды Мишка психанул по поводу очередной госпитализации в гематологический центр.
- Не поеду, - кричал мальчик. – Все равно от химиотерапии нет толку.
И Светлана Сергеевна не выдержала, в первый раз в жизни наорала на него. А потом на кухне, когда все дома уже спали, плакала навзрыд. Она не понимала, что может еще сделать, чтобы помочь единственному ребенку.
Перед последней госпитализацией Светлана повздорила и с мужем.
- Дорогая, что я могу изменить? – Не понимал звучавших обвинений Ираклий Петрович. – Ты у нас голова. Я работаю, приношу деньги, которые сейчас особенно необходимы. Что еще ты хочешь от меня?
Женщина и сама не знала. Ей было обидно за сына, за себя. А денег действительно хватало, последние безрадостные события не пробили брешь в семейном бюджете.
«Но толку-то? – Рассуждала и корила себя Светлана Сергеевна. – Мишке с каждым месяцем становится хуже. Как люди  на нас посмотрят? Скажут, не смогли помочь единственному сыну, имея для этого все возможности? Им не понять, что даже в лучших заграничных клиниках врачи оказались бессильны гарантировать конечный успех и окончательное выздоровление».
Она самой себе боялась признаться, что заглядывает в будущее… без сына.
                ***
В следующий раз Мишка пришел в игровую, как и все дети, с мамой. Светлана Сергеевна не казалась строгой, наоборот – озабоченной. Она всячески подчеркивала свое внимание сыну.
- Что будем делать, сына? – Ласково спросила она мальца. – Поиграем?
- Мам, мне надо пообщаться, не мешай, хорошо?
- А я?
- Не знаю, можешь пока что-нибудь почитать, - отрезал он. – И вообще, я уже не маленький, за мной не надо приглядывать. Сам могу поиграть, ты не находишь?
Я видел, что Светлана Сергеевна так не считала. Но возражать не стала. Хотя, скорее всего, обиделась на сына.
«А кто бы не обиделся на ее месте? – Подумал я. – Врачи, наверное, уже наговорили всяких неприятностей. Вот она и ластится. Только надо ли это делать?».
Я не успел додумать, как Мишка подошел ко мне.
- Привет, Красавчик! – Убедившись, что я не занят, обрадовался пацан. – Как дела?
Я опять не успел отреагировать, как он схватил меня с полки и обратился к присутствующим мальчикам и девочкам:
- А это Красавчик, прошу всех запомнить – мой Красавчик!
- А почему это он красавчик? - Вяло засомневалась белокурая девочка. – Никакой он не красавчик. Так себе.
Если честно, я был полностью с ней согласен. Ну, какой из меня красавчик? Нос пуговкой, век почти не видно, уши торчком, нитки отовсюду торчат – мама Саньки наспех зашивала-заштопывала.
«Но как же приятно быть Красавчиком! – Подумал вопреки всему я. – Пусть не по сути, а так… Может, по содержанию?».
- Можете соглашаться или нет, - отрезал Мишка, - но эту игрушку зовут Красавчик. Нравится это кому или нет.
«Весь в маму, - решил я, - но мне почему-то нравится называться Красавчиком».
Светлана Сергеевна попыталась выхватить меня из рук сына и поставить обратно.
- Зачем ты так говоришь? - Было видно, что ей неудобно перед другими женщинами за выходку Мишки. – Ты не один здесь, не забывай об этом.
Глаза пацана вмиг наполнились слезами.
- Один, не один, мама, какая разница? – Закричал вдруг он. – Я хочу забрать Красавчика к себе в палату.
«Оппачки, - обрадовался я. – Интересный поворот. А я не прочь опять оказаться в палате, пусть и на залитом солнцем и еще чем-то липким подоконнике. Хотя, может, тамошние дамы не ставят чашки с чаем и кофе без блюдец?».
- Но сына, так не положено, - увещевала Светлана Сергеевна. – Для того и открыли игровую, чтобы все…
- Я не хочу со всеми, - уперся Мишка. – Мне нужен Красавчик. Неужели это так трудно понять? Всего-навсего одна плюшевая игрушка.
Тут я не мог с ним согласиться. Ну, какая же я всего-навсего?...
Мне стало так обидно, что помимо воли издал нечто похожее на слабый рык.   
- Вот, Красавчик тоже со мной согласен.
«Нет, нет и нет»! - Чуть было не завопил я, но вовремя осекся, боясь быть рассекреченным раньше времени.
Эта миловидная женщина, мама Мишки, ничем не отличается от других взрослых. Ей совсем не обязательно знать о моих способностях. Взрослые, в лучшем случае, этого не понимают.
А что в худшем? Этого к тому времени я не знал. И если честно, не стремился к подобным знаниям.
Пока я, отвлекшись от семейного спора, размышлял, Мишка продолжал настаивать на своем.
- Мама, ну что тебе стоит попросить отдать мне Красавчика во временное пользование?
- Но так нельзя.
- Почему?
- Хотя бы потому, что есть другие дети, которым тоже интересно поиграть с мишкой.
- Если бы они хотели, - аргументировал свою позицию наглый малец, - давно бы придумали ему имя.
«Стоп-стоп-стоп, - запротестовал мысленно я, - не гони лошадей. Тебя послушать, я никому здесь больше не нужен?».
Я вспомнил, что за последние недели мой авторитет среди детей действительно не переходил порог «выше среднего». Но со мной играли, брали на руки, дергали за уши.
«Только никому не пришло в голову придумать имя, - урезонило меня мое плюшевое нутро. – Так что Мишка прав. Он может претендовать на меня. Во всяком случае, я не возражаю».
Как оказалось, не возражал никто, кроме Светланы Сергеевны.
Другие мамы даже не отреагировали на спор. Наверное, он показался им мелочным, недостойным их внимания. Тем более их дети, находившиеся в этот момент в игровой, также не заявляли на меня права и не предъявляли Мишке претензий типа «я тоже хочу» или «мне также надо».
Но Светлана Сергеевна с непонятным мне упорством продолжала настаивать на своем.
- Я попрошу папу, он в выходные привезет такого же, - уговаривала она. – Будет у тебя собственный мишка.
- Мне нужен Красавчик.
- Назовешь Красавчиком, он у тебя и будет.
- Мама, как ты не понимаешь, - заорал вдруг малец, из глаз которого слезы полились ручьем. -  Я уже этого мишку назвал Красавчиком. Другого не могу!
- Но почему? – Искренне недоумевала женщина. – В чем проблема?
- В тебе, - сказал Мишка тихо и стремительно вышел из игровой.
Больше я его в тот день не видел.
                ***
Ночью, впервые за несколько недель, я слышал, как тень долго скрипела и хрустела за дверью игровой суставами и связками.
Несколько раз Смерть проходила рядом со стеклянной вставкой. А однажды остановилась и заглянула через стекло.
- Стоишь? – Ухмыльнулась она. – Ну, стой, стой, плюшевая дрянь! Я еще с тобой разберусь, когда придет время. Не настал еще час.
- Погоди, костлявая, - закричал я вслед. – Не убегай, трусливая старуха!
Но Смерть даже не оглянулась.
Зато на меня с осуждением посмотрел плюшевый заяц.
«Как там его нарекли, Мелочь, кажется? – Засмеялся я, глядя в испуганные глаза игрушки. – Точно. Вот и не пялься на меня, Мелочь пузатая».
Обижать плюшевого собрата вслух не стал. Зачем? В чем он виноват? Но и извиняться за причиненные неудобства своей выходкой не подумал. Перебьется, Мелочь пузатая.
А Смерть в эту ночь еще долго носилась по коридору. Видимо, было зачем. Но в игровую больше не заглядывала. Плюшевый заяц сильно трясся на соседней полке и разбудил раньше времени крокодила.
«Да проглоти ты его, - веселился я, глядя на беззубого троглодита. – А то всех до рассвета перебудит».
Рептилия сделала было движение в сторону косого, но передумала и вновь задремала.
А мне не спалось. Потому и услышал сразу разговор двух санитарок, начавших уборку коридора спозаранку.
Женщины, видимо, хотели скорей освободиться после ночной смены, вот и начали мыть-подметать ни свет, ни заря. Только как это часто бывает, сцепились языками и забыли о своих благих намерениях.
- Про Мишку слышала? – Говорила невидимая мне санитарка.
- А что с рыженьким?
- Да все, пипец ему пришел, не жилец больше.
- Зачем ты так?
- Да-а, - протянула грубиянка. – Я это без злости, не обращай внимания, просто устала сегодня очень. Как с ними врачи с ног не валятся?
- Много ты знаешь, - отрезала вторая санитарка. – Они тоже люди, и устают больше нашего. Думаешь, легко со смертельно больными постоянно общаться, родителей успокаивать? У них даже специальный термин есть. Выгорание там какое-то.
- Деревня, - усмехнулась первая. – Не какое-то, а эмоциональное. Пора знать.
- Хватит умничать, - обиделась собеседница. – Ты про Мишку начала. Что там с ним?
- Слышала разговор в ординаторской. Анализы плохие, улучшения нет. Нужен донор. Но, говорили, в такой ситуации никто не возьмется за пересадку костного мозга. Так что шансов – ноль.
«Это у Мишки-то ноль? – Чуть не заорал я. – Да быть этого не может!».
Я вспомнил его гневные, наполненные жизнью глаза, волевой подбородок, кулачки, сжимавшиеся в стальной, жилистый клубок, когда он спорил с мамой по поводу меня.
- Эй, что вы несете? – Закричал, не выдержав,  я. – Зачем человека… мальца заживо погребаете? Он еще покажет, как надо жить! 
Но санитарки меня, конечно, не услышали. Шурша тряпками и позвякивая ведрами, они удалились в другой конец коридора.
Зато опять отреагировал заяц. Мелочь с явной укоризной смотрел на меня.
- Да пошел ты, - не выдержал я. – Как можно спать, когда слышишь такое?
- А ты не слушай, - изрек вдруг он. – Нервы крепче будут.
- Я не понял, что ты сейчас изрек, вошь пузатая? – Закипел я. – Ты сам хоть сообразил?
- Мелочь я, а не вошь, - обиделся плюшевый заяц. – Не надо на оскорбления переходить.
- Да пошел ты…, - далее я понес отборную нецензурную брань, которую непонятно где слышал.
Ругался и удивлялся, удивлялся сам себе и ругался, не в силах заткнуть внутри себя фонтан пошлости.
«Странно как, - выругавшись вволю, я почувствовал не стыд, а небывалую легкость. – Моя плюшевая душенька успокоилась, наконец».
Скосив глаза в сторону Мелочи, заметил, что заяц стоит с закрытыми глазами. Опустив длинные уши, он для верности прижал их еще лапами.
- Все, финиш, концерт по заявкам закончен, - устало изрек я и прикрыл глаза.
Но подремать не удалось. Скрипнула входная дверь и на пороге показалась женщина-врач со светлыми ниже плеч волосами. Та самая, что лечила Саньку. Я уже знал, что это Ева Викторовна Нежнинская.
Под ее глазами залегли темные круги.
«Видимо, ночка была еще та, - подумал я, глядя на ее усталое, слегка помятое, не выспавшееся лицо. – Нелегко, наверное, после смены оставаться на дежурство в ночь. А потом еще весь день тарабанить».
- Ну, и из-за чего весь сыр-бор, что меня в такую рань поднял? – Спросила Нежнинская и втянула за собой в игровую упиравшегося Мишку. -  Показывай давай, если уж разбудил.
- Я хотел, пока мамка спит…
- Хватит деликатничать, - лечащий врач состроила грозную гримасу и мне стало смешно от показной строгости. – Кого ты хотел забрать к себе в палату?
Мишка подошел к полке и показал на меня: «Вот, это Красавчик».
- Я вижу, что он красавчик, - согласилась молодая женщина и поправила густые светлые волосы. – Он действительно красавчик».
Я вперил в нее свой взгляд: «Издеваешься, да? Ну-ну, валяй дальше».
- Да нет, - засмеялся Мишка, чем снял мое напряжение. – Красавчик…это имя.  Я так назвал.
- А что, подходящее имя для симпатичного мишки, - одобрила Ева Викторовна. – Ты молодец, в корень зришь, умеешь подмечать детали.
Я незаметно скосил глаза в зеркало: «Ну, и где красота? Почему я не замечаю какие-то важные детали?».
Мне даже обидно стало за свою близорукость. Но обижался недолго, потому что интересующий разговор еще не закончился.
- Так можно он будет жить у нас в палате?
- Конечно, да, - улыбнулась Нежнинская, и на душе у Мишки и меня потеплело. – Думаю, Дениске твой Красавчик тоже придется по душе.
- Можете не сомневаться, - заверил пацан. – Мы с ним всю ночь проговорили. Он ждет-не дождется, когда я познакомлю их.
                ***
Так я вновь оказался в палате, правда, немного большей, чем предыдущая. Но с непременными кроватями с разноцветными спинками, тумбочками и платяным шкафом.
И поставили меня опять на подоконник. Правда, залитый только солнцем, а не чем-то еще липким.
По всей видимости, мамы Дениса и Миши привыкли ставить чашки с кофе и чаем на блюдечки. Ну, случаются еще хорошие привычки у людей, бывает…
А подоконник в палате казался мне самым удобным местом для плюшевой игрушки. Мне все были видны, и я находился на виду. Никому не было обидно.
Вскоре я понял, почему Дениска в последнее время не появлялся в игровой комнате. Он вообще почти не вставал, а под кроватью стояла утка. Наверное, поэтому Мишка из жалости и сострадания часто отдавал меня ему.
-  Бери-бери, Красавчик поможет тебе, - уговаривал он приятеля, жертвуя свою собственность от всей души. – По себе знаю. Ты только нежнее прижми его к себе, погладь и скажи что-нибудь ласковое.
Терпеть никогда не мог телячьих нежностей. Но когда Дениска впервые прижал меня к иссохшей груди с легко ощущаемыми ребрами, расслабился и заплакал. Так мне стало его жалко и захотелось хоть чем-то помочь! Но чем?
- Ой, а он почему-то плачет, - воскликнул вдруг Дениска, вытирая у себя на груди следы моей проснувшейся телячьей нежности. – Посмотри, если не веришь.
Мишка подскочил к приятелю, но я вовремя успел перекрыть фонтан избыточного сострадания. Еще не хватало, чтобы меня уличили и пожалели!
- Тебе показалось, - сказал Мишка не совсем уверенно, незаметно для приятеля стряхивая с моих ресниц не испарившуюся еще влагу. – Ты, наверное, чай пролил, когда пил.
- Ага, - неожиданно быстро согласился Дениска и подмигнул мне.
- Вот и ладненько, - поддакнул Мишка, показав незаметно кулак.
Думаю, не надо объяснять, кому он предназначался. Я так понял это с первого раза. А вы? Мне почему-то кажется, что тоже.
А вообще мне нравилось наблюдать за дружбой пацанов. Кажется, они понимали друг друга с полуслова, хотя познакомились в этой палате недавно.
Что касается меня, я тоже понимал их хорошо. Они любили меня, каждый по-своему, но любили – нежно, тепло, самозабвенно, как только можно любить плюшевую игрушку.
А однажды я услышал, как мама Дениски успокаивала сына после очередного приступа боли. Она гладила его по лысой головке и тихо нашептывала как заклинание: «Люби меня, как я тебя, люби меня, как я тебя. Любовь нам поможет».
В силу плюшевости мозгов, я не понял смысл этих слов. Но почему-то на душе стало тихо, спокойно, приятно. Захотелось заплакать, но не от безнадежной тоски, а от чего-то светлого, хорошего!
Еще больше я был удивлен, когда вначале Дениска, а потом и Мишка, с интервалом, наверное, в один день, заявили мне о своей  преданной дружбе. Причем странно, оба повторили непонятые мной слова: «Люби меня, как я тебя».
И только недавно до меня дошло… Нет, не смысл этих слов. Наверное, мои плюшевые мозги никогда не смогут это переварить. Я понял, почему они скрывают друг от друга особое, скажем так, ко мне отношение: подмигивают, кулаки показывают.
Не догадываетесь? Да все очень просто.
От кого-то слышал такое понятие, как «мужская дружба». Наверное, это оно и есть. Разве я не прав?
И пусть пацанам всего по двенадцать лет, пусть они проживут месяц, год или два. В конце концов, неважно сколько! Во всяком случае, не мне судить и рядить об этом.
Но я точно знаю, что они дружат и одновременно стесняются неких ласковых проявлений ко мне. Стесняются, потому что боятся друг перед другом показаться слабыми, сентиментальными, слабовольными.
И это при том, что оба (я точно знаю!), понимают: они находятся на грани между жизнью и смертью. Причем дыхание Смерти ощущают гораздо чаще, чем призыв жизни.
Мне это отсюда, с подоконника палаты в отделении детской онкологии и гематологии
, особенно видно. Вы уж поверьте!
                ***
Ночь подкралась незаметно.
Когда луна заглянула в окно палаты, я в который раз убедился, что пацаны открыты для душевного, откровенного разговора именно в это время суток.
Почему? Да, наверное, потому, что их мамы спят.
Вот и на этот раз Миша присел на кровать Дениски, когда Светлана Сергеевна и Анна Васильевна, нашептавшись вдоваль, погрузились в мир грез.
Наверное, им там было намного лучше. Женщины во сне улыбались, чего почти никогда не делали наяву.
- О чем ты мечтаешь? - Прошептал Мишка. – Чего бы хотелось сейчас больше всего?
- Оказаться на море. – Живо откликнулся Дениска. - Я никогда не видел море, только в кино.
- Да ты что!
- Тебе это трудно представить. Папка бросил нас, когда я заболел. Маме одной приходилось тяжко. Да и сейчас не понимаю, как она выкручивается. Так что о море приходится только мечтать.
Дениска замолчал и вспомнил, как несколько лет назад отец шумно, со скандалом ушел из дома.
- Я больше так не могу, - орал он на жену. – Подавай на развод, алименты – на все согласен!
Тогда девятилетний малец еще не понял, почему отец не зашел к нему попрощаться. Мама объяснила по-своему просто: Бог все расставит по местам, воздаст по заслугам и за прегрешения.
Дениска никогда больше не видел отца. А мама не любила вспоминать семейную жизнь. Только недавно услышал соседские сплетни, что бросил бесстыжий мужик жену с ребенком ради молодухи.
Денис пришел за объяснениями к маме.
- Не говори о нем никогда, я вычеркнула его из жизни, - обиделась почему-то Анна Васильевна. – Он предал нас в самый трудный момент.
Вскоре и мальчик понял, насколько трудной оказалась для них жизнь.
Когда мама услышала, какой страшный диагноз ему поставили, схватилась за сердце. Вскоре ей пришлось искать вторую работу, чтобы скопить деньги на лечение и частые поездки в областной центр.
Анна Васильевна преподавала английский язык в школе, подрабатывала репетиторством и переводами. При всем старании денег хватало на самое элементарное.
Однажды Дениска застал маму на кухне их маленькой, однокомнатной  хрущевки, где женщина сидела без сил, на полу, привалившись спиной к холодильнику.
- Мамочка, тебе плохо? – Испугался мальчик. – Давай я «скорую» вызову.
- Не надо, милый, - она потрепала его по безволосой голове. – Все нормально, только немного отдохну и будем ужинать. Все хорошо, у нас все должно быть хо-ро-шо.
Но Денис, быстро взрослея с каждым днем, понимал, что мама всего лишь успокаивает себя и его. На самом деле, в обозримом будущем их не ждет ничего. После двух лет болезни, которая только прогрессировала, мальчик знал это почти наверняка.
Перед последней поездкой в онкогематологию он в отчаянии попросил маму ускорить развязку, чтобы приблизить неизбежный финал. Он так и сказал – надоело бесполезно ждать!
- Да что ты такое говоришь, сынок? – Анна Васильевна в отчаянии заломила руки. – Я все сделаю, чтобы вылечить тебя. Ты только верь.
Дениске очень хотелось верить в это, но он уже не мог. Его не по-детски развитая интуиция подсказывала, настойчиво нашептывала, что перспективы безрадостные…
«А у мамы? – Подумал он, глядя на родного человека, клубочком, словно ребенок, свернувшегося на кровати в углу палаты. – Что ждет ее без меня? Как она будет жить потом, ведь она еще такая молодая и красивая?».
Он смотрел на маму, спящую на соседней кровати Светлану Сергеевну, и загадочно улыбался своим мыслям
Я тоже посмотрел на них, прислушался к вязкой, гнетущей тишине, прерываемой мерным посапыванием женщин. Их сны ничто не тревожило. Наверное, они это заслужили. Кому-то ведь нужно, чтобы хотя бы во сне мамочки почувствовали эфемерный покой и умиротворение.
Мишка, угадывая настроение приятеля, не спешил прерывать невеселые размышления. Но все-таки не выдержал, напомнил о своем существовании и незаконченном разговоре.
- А мне хочется, чтобы меня перестали бессмысленно пичкать лекарствами и оставили в покое. Но дома, в кругу друзей, приятелей. Я ведь даже еще ни разу с девчонкой не целовался! – Мишка вытер навернувшуюся слезу и с вызовом посмотрел на приятеля. – Не думай, я не боюсь умереть. Просто хочется больше успеть сделать, попробовать.
- Не спеши. Это у меня нет никаких шансов, - не согласился Дениска. – Для тебя ищут донора. Вдруг это поможет?
- Ты смеешься? – Насупился Мишка. – Я сам слышал, как мама говорила доктору, что папа будет искать донора и клинику, где возьмутся мне помочь.
- Вот видишь, а ты говоришь!
- Да что я говорю, - обозлился Мишка. – В тот же день, когда я сделал вид, что заснул, она позвонила бабушке и заявила, чтобы отец хоть чем-то занялся и не портил настроение своей постной физиономией. И сказала, что надеется только на чудо.
- Получается, у тебя тоже нет шансов?
- Видимо, так, - Мишка кивнул головой. – Только я не хочу дожидаться чуда в этой палате.
- А давай попробуем их уговорить, - Дениска кивнул в сторону спящих женщин. – Надо же что-то делать.
- Давай, - без особого энтузиазма согласился Мишка. – Только вначале чур уговор. Если наши переговоры увенчаются успехом или у кого-то из нас, это не имеет значения, то Красавчик останется с тобой.
- Это почему? – Удивился Дениска. – Твоя же игрушка.
- Ну, вообще-то не моя в точном смысле этого слова, - возразил Мишка. – Но я все улажу, и она останется с тобой.
- Почему? – не понял Дениска. – Тебе разве не жалко расставаться с ней?
- Жалко, но мне хочется, чтобы Красавчик увидел море вместе с тобой.
Я не успел обрадоваться открывающимся перспективам, потому что заметил, как в палату сквозь стеклянную вставку заглянула Смерть.
Старуха, не таясь, ввалилась внутрь и закрыла за собой дверь.
- Вот вы где, голубчики, - почти ласково прохрипела она и откинула капюшон. – Как я устала вас искать.
В палате запахло гнилостью, но пацаны этого не заметили. Как не обратили внимания на то, что старуха ходила рядом, переводила взгляд с одного на другого, словно присматриваясь к жертве.
- И кто сегодня предназначен мне? – Простонала Смерть. – Я даже не знаю, кто мне милей.
- Нет, костлявая, иди себе мимо, пока цела, - заорал я. – Здесь никого для тебя нет.
- А вот и ошибаешься, плюшевый гаденыш. Мне нравится…
- Люби меня, как я тебя, - неожиданно для себя заорал я. – Люби меня, как я тебя.
Смерть в недоумении посмотрела на меня. На ее морщинистом лице выступили синие пятна.
- Ты сошел с ума, плюшевый гаденыш, - говорила она неуверенно и нависла в нерешительности над Дениской. – Но меня это не интересует.
- Люби меня, как я тебя, люби меня, как я тебя, - заорал еще громче, не понимая, на что надеюсь. – Люби меня, как я тебя, люби меня, как я тебя.
Старуха опустила руки и медленно попятилась к двери.
Я изловчился и, издав еще один непонятный мне возглас, подпрыгнул на подоконнике, и стоявший рядом небольшой цветок в глиняном горшке упал на пол.
Раздался грохот!
На своих кроватях подскочили Светлана Сергеевна и Анна Васильевна. Женщины усиленно протирали глаза и никак не могли взять в толк, что произошло. Они, как и пацаны, не видели, что из палаты с возгласами проклятий в мой адрес улепетывала тень в капюшоне.
- Я никогда не полюблю тебя, плюшевый гаденыш, - донеслось до меня из коридора. – Никогда.
«Ну, и слава Богу, - понял вдруг я. – У меня для любви есть более подходящие объекты».
Я с облегчением наблюдал, как в палате появились врачи. Они быстро, без излишней суеты принялись бороться за жизнь Дениски.
Через несколько минут мальчику ничто не угрожало.
«На этот раз нам повезло, - услышал слова Нежнинской после утренней планерки. – Но нет никаких гарантий…». 
                ***
Несколько дней Дениска не решался войти в море. Волны подолгу призывно плескались возле его ног, а он не делал шаг вперед, чтобы ощутить влажную свободу водной стихии.
Вот уже несколько дней после приезда на Черноморский курорт я наблюдал, как пацан старается побороть робость, страх и любопытство одновременно. Это было интересное зрелище на заполненном людьми пляже.
Анна Васильевна, облаченная в стильный голубой купальник, наблюдая за сыном, выглядела счастливой. Исчезли тени под глазами, разгладились многочисленные морщинки, взявшие в плен ее бездонные глаза.
Женщина не спешила форсировать события. Она не старалась вылезти вперед, войти в море и вдохновить своим примером.
Однажды она даже сказала мне (я это четко уловил!):
- Не торопи его, Красавчик. Дениска впервые видит море. Ему надо привыкнуть.
«Да знаю, знаю все, - я с удивлением посмотрел на молодую женщину, но вовремя сдержался, чтобы не ответить: не время еще. – Пацан сам определится».
Это произошло на третий день. Дениска решительно взял меня на руки и для пущей уверенности твердо произнес, обращаясь ко мне:
-  Все, Красавчик, хватит бздеть. Следуй за мной и все будет тип-топ.
«Нет, не надо, - запротестовал я. – Я не знаю, что такое «тип-топ», но явно что-то неприятное, потому что мне не хочется в воду».
Но как это часто случается,  мои призывы остались не услышанными. 
Маленький наглец для смелости захватил меня с собой и направился к морю. Решительно преодолел первый барьер, отделяющий его от лежака до кромки воды, сбавив шаг, одолел второй в виде набежавшей волны и засеменил дальше, где на мелкоте кувыркались мальцы его возраста.
«Стой, верни меня на берег, мне туда не надо, - с ужасом смотрел я на буйки и натянутую веревку, ограждающую «лягушатник», тщетно пытаясь перекричать шум накатывающихся волн. – Купайся сам!
Когда Дениска дошел до маленького буйка, вода поднялась чуть выше пояса. Первая же набежавшая волна накрыла нас с головой.
Я потом долго отплевывался мелкими водорослями и соленой водой и откровенно не понимал, чему радуется Дениска.
Он визжал от охватившего его восторга, подпрыгивал и нырял, подпрыгивал и, пригибаясь, вновь старательно уходил с головой под воду на одном месте. Это безобразие продолжалось до тех пор, пока мама за руку не выволокла посиневшего Дениску на берег.
Пацан блаженно растянулся на горячем песке, не дойдя до лежака, под палящими лучами солнца. Меня он старательно примостил рядышком, чем вызвал мое явное неудовольствие.
«Какого рожна? – Возмущался я. – Зачем ты кинул меня в песок? Теперь буду чесаться и плеваться еще и песком!».
Мои стенания были услышаны. Дениска извинился и милостиво окатил  пресной водой из бутылки. А затем удобно примостил на расстеленной  рядом с собой тряпичной подстилке.
Сам же продолжал лежать на песке, широко раскинув руки, словно пытаясь взлететь. Мальчик пристально смотрел в бездонное голубое небо, щуря глаза на солнце и что-то говоря о каких-то розовых кругах и вспышках, которые видит.
Я последовал его примеру, глянул во всю ширь своих плюшево-тканных глаз на солнце и быстро прикрыл веки от сильной рези.
«Никакого кайфа, - вяло подумал я. – Только круги какие-то, да глаза слезятся. Сомнительное удовольствие!».
В тот день Дениска купался в море до синевы. Но меня с собой больше не брал. За что ему огромное спасибо! Я хоть просохнуть успел.
Вскоре Дениска получил письмо от Мишки и расстроился. Тот сообщал о безрадостном существовании в онкогематологическом отделении,  с мамой в одной палате, один на один.
«Мне кажется, я скоро высохну от непрекращающейся химиотерапии. Мама считает, мне это должно помочь, а я уже не верю, устал верить, - писал приятель. – Как и предполагал, мама не согласилась увезти меня домой. А твоя молодец! Низкий ей поклон!! Со своей говорить больше не хочу…».
Дениска читал скупые строки и по его щекам градом катились слезы, которые он не старался скрывать.
- Сыночка, тебе плохо? – Всполошилась Анна Васильевна. – Может, пойдем? Уже жарко, нам больше нельзя быть под солнцем.
- Нет, мамочка, мне хорошо, очень хорошо. Спасибо тебе за все и за эту поездку на море. Ты подарила мне сказку, - мальчик расплакался еще больше. – Я тебя очень люблю. Люби меня, как я тебя. Всегда!
- Обязательно, милый, - Анна Васильевна не сумела сдержать слез. – Но я хочу, чтобы ты знал. Сказку нам подарили врачи. Благодаря им мы получили отсрочку.
Дениска внимательно посмотрел на маму.
Мне показалось, мальчик понял истинный смысл слов и не испугался! 
                ***
Через несколько дней после возвращения домой Дениска сидел на полу и рассматривал пачки фотографий: море, еще море и опять море, спокойное и волнующееся, в лучах заходящего солнца и на рассвете. По его лицу блуждала загадочная улыбка.
- Посмотри, Красавчик, как хорошо нам было, - мальчик подтолкнул мне несколько цветных снимков. – Правда ведь?
Я глянул на свою испуганную и недовольную физиономию и невольно заулыбался:
- Да уж, было дело. Ты тогда так увлекся, что едва не утопил меня.
- А разве плюшевые игрушки тонут?
- Так то игрушки непотопляемы, - обиделся я. – Не улавливаешь разницу?
- Извини, Красавчик, не подумал.
- Ладно, проехали, - пошел я на мировую. – Но если честно, мне больше нравится эта.
На снимке счастливый Дениска обнимал маму. Анна Васильевна светилась радостью и заботой. На заднем плане в объектив подмигивал я.
- Да, это моя семья, - сказал серьезно маленький мальчик и без перехода неожиданно добавил. – Знаешь, я сейчас счастлив как никогда. Мне не о чем больше мечтать. Я получил все, что хотел.
Его ровный, без срывов голос приобрел тихие, едва различимые оттенки скорби и боли:
- Красавчик, когда явится Смерть, прошу, не гони ее. Чувствую, пришло время. Все.
Я смотрел в его спокойное, волевое лицо и не мог сдержать слез.
Он вдруг улыбнулся от уха до уха и потрепал меня по голове:
- Не надо меня жалеть, Красавчик. Я счастливый человек. И мне хочется веселиться и улыбаться. Сейчас и всегда.
Когда глубокой ночью в его комнату пришла Смерть, Дениска широко улыбнулся.
Тень в капюшоне долго стояла над ним, ожидая, что мальчик заплачет и попросит не забирать с собой. Но Дениска молчал.
Вдруг он открыл глаза и спокойно сказал:
- Ну, здравствуй, Смерть! Я уже заждался тебя!
Сбросив капюшон, старуха отпрянула от него.
- Ты меня не боишься? – Прохрипела она в отчаянии. – Я ведь страшная.
Зловещее лицо старухи пошло синими, безобразными пятнами.
- Ты несчастная, - улыбнулся маленький мальчик. – Мне жалко тебя и твою невозвратную молодость.
В другой комнате Анна Васильевна слушала этот ледяной диалог и улыбалась.
Улыбалась и плакала, пока Дениска не перестал дышать.
Но и после этого (я точно видел!) на лице мальчика застыла улыбка.
Так улыбаются только счастливые люди!
В его глазах плескалась не унылая палата, а безбрежное синее море.
А из разжавшегося кулачка выскользнул и упал на пол скомканный лист бумаги: «Я люблю тебя, милая мамочка. Люби меня, как я тебя…».
                ***
На девятый день Анна Васильевна позвонила и пришла в онкогематологическое отделение областной детской больницы, где ее встретила Ева Викторовна.
- Вот, посмотрите, Дениска хотел, чтобы вы это видели, - она протянула лечащему врачу несколько фотографий. - Мой мальчик просил, чтобы его запомнили таким.
Нежнинская долго, внимательно перебирала снимки.
Мне показалось, что она не находит слов.
Вот улыбается мальчик, которого уже нет. Что тут можно сказать? Я точно не знал. И, хорошо помня счастливые по морскому сюжету фотографии, зарыдал в голос.
- Спасибо, доктор, вы надоумили меня подарить сыну счастье, - Анна Васильевна словно прочитала мои мысли. – Сама бы не отважилась. Я все надеялась на чудо.
- Извините, что не сумели подарить его вам, - Ева Викторовна была очень серьезна. – Мы делали все возможное, но, к сожалению…
- Это вы меня извините за вынужденные оправдания. Вы и ваши коллеги прилагали громадные усилия, я знаю это. И Дениска знал…
- Да, чуть не забыла, мой мальчик просил передать вам это, - Анна Васильевна извлекла меня из целлофанового пакета. - Узнаете?
- Конечно, - с явно проглядываемой грустинкой в глазах улыбнулась Ева Викторовна.- Это Красавчик, любимая игрушка Дениски. Привет, Красавчик.
Я с радостью кивнул в ответ, чем, как оказалось, нисколько не удивил Нежнинскую.
Она, продолжая улыбаться, потрепала меня по плюшевой лапе. От ее ласковых прикосновений слезы на мох глазах быстро высохли.
- Дениске игрушка досталась от Мишки, Красавчик его. Мой сын хотел, чтобы после…, - Анна Васильевна запнулась, но быстро нашла подходящие слова, - одним словом, чтобы плюшевый мишка вернулся к хозяину. Он ему теперь нужнее.
- Да-да, конечно, -  на этот раз смутилась Ева Викторовна. – Мы постараемся…Я узнаю адрес и сама…
- Мишку выписали, он дома? – Загорелась мама Дениски. – Вот бы он обрадовался за приятеля. Тогда я, наверное, сама могла бы… Мне будет приятно.
- Извините, вы неправильно меня поняли, - Нежнинская тщательно подбирала слова, чтобы не причинить боль женщине. – Миши не стало на прошлой неделе…
Уже в игровой я узнал подробности  от плюшевого зайца, который встретил меня как старого приятеля. Оказывается, в последние дни он был в палате с Мишей.
- Ему было так больно, что не помогали даже наркотики, - рассказал Мелочь. – Он никого не подпускал к себе, а пуще всех маму, которую выгнал из палаты.
А еще мне удалось выяснить, что в его ноутбуке осталось письмо Дениске, которое Мишка не успел отправить приятелю:
«Мне больше некого любить в этой жизни, кроме тебя. Никто меня не понимает, как ты. Верю, что тебе сейчас хорошо. Море – это здорово. Твоя мечта осуществилась. Теперь ты, в отличие от меня, знаешь, ради чего жил. И я искренне рад за тебя. Помни обо мне и люби, как я тебя».
   
                ВСПОМНИТЬ ВСЕ! 
Маленькая вертлявая обезьянка сидела на полке разноцветного шкафа в игровой комнате онкогематологического отделения и крепко сжимала голову лапами.
Калейдоскоп мыслей кружился в ее приматской волосатой округлости, обрывки почему-то знакомых фраз раздирали плюшевый мозг. Она чувствовала себя пьяной и новорожденной одновременно.
- Как такое может быть? – Вопрошала она, обращаясь к своему отражению в зеркале. – Ну, какой же я Красавчик? Меня…
В этот момент она поняла, что сомневается, как ее зовут. А пронзившая головная боль в очередной раз взорвала плюшевый мозг под покатым лбом.
- Красавчик? Но почему меня так называли? – Воскликнула обезьянка и осеклась, покосившись на дремавшие в игровой игрушки. – Еще не хватает, чтобы они подумали…
Очередной приступ пульсирующей боли привнес в сознание смутно знакомые образы мальчиков.
- Откуда я знаю их? – Силилась вспомнить обезьянка, потирая голову. – Почему я? И вообще, кто я и что здесь делаю?
Она подозрительно разглядывала свои лапы, невероятно длинный, по ее представлению, хвост. И не в полной мере признавала приматские конечности своей собственностью.
Вместе с тем ее переполняло восхищение от собственной прыти и ловкости. За эти неоспоримые способности все игрушки признали ее старшинство в игровой.
Однако это не мешало обезьянке долгими ночами тайком от всех истязать себя сомнениями, что живет не своей жизнью.
                ***
Раньше я жил в другом месте. В большой светлой квартире с хозяйкой по имени Настя.
Она иногда называла меня «мой плюсевый миська». Поэтому пришло понимание, что я мишка, только небольшой и домашний. К тому же плюшевый.
Когда Настя была маленькой, она очень любила играть со мной. Дергала меня за лапы, трепала за ушами, прижимала к груди, прыгала и кружилась со мной. Тогда у меня теплело в груди, моё плюшевое сердце стучало от радости.
Потом Настя подросла, пошла в школу. А её лучшими друзьями стали мобильный телефон и Интернет.
Я подолгу сидел на спинке её дивана вместе с другими игрушками и смотрел, как Настя говорит по телефону с подругой. Мне было грустно.
Мы перекидывались ничего не значащими фразами с разноцветным плюшевым драконом и лохматой, тоже плюшевой собачкой. А потом снова скучали.
Иногда, когда у моей хозяйки было хорошее настроение, она брала меня на руки, целовала в нос и кружилась со мною, как раньше. Моё сердце снова замирало от радости. А потом я опять долго сидел в одиночестве и слезы помимо моей воли капали из глаз. Я украдкой утирал их лапой.       
Однажды к Насте пришла подруга и стала рассказывать о больных детях. Насколько я понял своими плюшевыми мозгами, очень-очень больных. Потому что они лежали в серьезном лечебном учреждении долгие месяцы и получали препараты, от которых тошнило и выпадали волосы.
Ученики из Настиной школы решили передать им свои игрушки. Договорились подарить самые лучшие и любимые, чтобы порадовать больных детей и помочь им пережить трудности.    
После ухода подруги Настя посадила меня на колени и серьезно сказала: «Мишка, ты самый милый из всех моих игрушек. Только тебя я могу отправить к больным детям. Верю, сможешь им помочь. У тебя очень доброе сердце».
На следующий день мы с Настей пошли на школьный двор. Там стояли большие картонные коробки, в которые упаковывали игрушки. Настя сказала: «Мой дорогой мишка, я очень тебя люблю и буду часто навещать. А сейчас ты должен помочь тем, кто нуждается в тебе».
С этими словами меня отправили в коробку к остальным игрушкам и быстро заклеили картонные края скотчем.
                ***
Так я оказался в большой красивой комнате. Таких мне еще не приходилось видеть.
Там была цветная мебель, десятки игрушек, сотни книг, настоящие надувные домики, замки и лабиринт, лошадки-качалки, игровые приставки, караоке. 
Меня посадили на полку разноцветного шкафа вместе с кроликом и крокодилом.
Кролик прикрывал глаза лапами и боялся оглянуться вокруг. Я чувствовал, как он дрожит от страха. Зеленый крокодил с желтым брюхом бесцельно раззевал пасть и беспомощно скалил зубы.
Вокруг столов сидели дети. Кто-то рисовал, делал поделки. А в центре комнаты находилась приятная, улыбчивая женщина и помогала им.
Я не понимал, что меня тревожит, не дает покоя. Красивая комната, игрушки, дети, воспитатель….
Что же все-таки не так? И почему кролик и крокодил тоже, как и я, растерянные? 
Мне хотелось протереть глаза и встряхнуться.
Я начал внимательно рассматривать детей.
Вот мальчик в разноцветной кепке, девочка в синей бандане. Рядом со мной еще один мальчик в кепке и девочка в легкой косынке. А в другом конце игровой малышка в соломенной шляпке. Там же веснушчатый паренек, побритый наголо.
Мода, наверное, такая?
В это время ребята разговорились, подняли головы. Их глаза без обрамления ресниц под выпавшими бровями смеялись, искрились, плакали, осуждали, изучали.
Они жили!
И тут я понял, что не давало покоя мне: ни у кого из детей из-под кепок, бандан и косынок не пробивались волосы! А в их глазах плескалась далеко не детская мудрость. Это были дети-инопланетяне.          
Первый раз в жизни (или уже не в первый, я так и не понял еще?) мое плюшевое сердце сжалось, и я потерял сознание!
                ***
С тех пор прошло несколько месяцев. Я выучил игровую комнату как свои пять пальцев на лапе.
Почти каждый ребенок поиграл со мной, и я наверняка теперь знаю, кто из них новенький.
Несколько раз дети гуляли со мной по длинному коридору, до холла с телевизором во всю стену и обратно. Я заглядывал через стеклянные вставки дверей в палаты, мимо которых меня проносили.
Мне удалось сделать важные открытия. О них я могу рассказать только вам.
Однажды пухленький розовощекий мальчуган выходил со мной за дверь отделения. И я увидел табличку с надписью «Онкогематологический центр. Отделение детской онкологии и гематологии с химиотерапией».
Да-а, теперь мне многое понятно. Например, почему здесь сокращенно говорят «отделение гематологии» или просто «гематология». Звучит не так грозно.
Хотя в этом отделении мне страшно почти всегда. И страх этот мне неприятен.
Особенно ночами. Это второе, смутно знакомое открытие.
В первую же ночь в игровой, когда я сидел на полке рядом с кроликом и разноцветным крокодилом, донеслись странные звуки. Я никогда не слышал такого раньше. Как будто кто-то ходил шаркающими шагами и чем-то скрипел.
Вдруг серая тень в балахоне с капюшоном, скрывающим голову и лицо, просочилась сквозь запертую дверь, подняла руки, и скрип на ужасающе тоскливой ноте замер в темноте.
Серая безобразная тень ухмыльнулась и бесцеремонно двинулась вдоль полок с игрушками. Подойдя ко мне, она потрясла головой, видимо, принюхиваясь.
- А вот и новый плюшевый гадёныш! - Утробно мерзко заухала тень.  – Как же я ненавижу вас, плюшевых и резиновых! Вы воображаете, что у вас плюшевая душа. Но вы бесполезны мне. Мне нужны живые души и свежая кровь! Особенно молодая, детская!
Тень протянула костлявую руку к моей шее и сжала кулак.
- Я вечна. Я живу миллионы лет. И буду жить, пока существует мир.
Тень горестно заухала.
- Я устала. Я стара и несчастна. И только новые души вливают в меня силы жить дальше. А что взять с тебя, кусок старой тряпки?!
Тень сжала мое горло с такой силой, что я стал задыхаться. Удушливый запах сырости ударил мне в ноздри. Голова закружилась, ледяной ужас сковал лапы, и я стал терять сознание. В этот момент серая тень с силой швырнула меня на пол.
- Не ты мне нужен, - закричала она. – Я ненавижу игрушки. Дети любят вас, а любовь вдыхает в людей жизнь. Меня же любовь убивает. Будь моя воля, весь мир забыл бы про любовь!
Тень со свистом вылетела из игровой комнаты, и я долго слышал, как она скрипела в разных концах коридора, тоскливо подвывая и стеная.
                ***
Днем мои страхи почти исчезали. Игровая комната наполнялась детьми, воспитателями, клоунами. Туда заглядывали врачи и медсестры.
Иногда характерные шарканье и скрип слышались и днем, но вдалеке и недолго.
С наступлением ночи все начиналось сначала. Я чувствовал присутствие кого-то, очень опасного и затаившегося.
Несколько раз наутро, после ночных отчетливых утробных уханьев и стонов, дети и взрослые приходили в игровую, пряча глаза, и разговаривали, с трудом подбирая слова.
- Вот и Егорки не стало, - услышал я однажды, как сказала воспитательница Ангелина Анатольевна. – Еще две недели назад он играл с розовым слоном. Забрала его все-таки костлявая. А ведь как врачи боролись за него!
Я чуть не задохнулся от негодования. Не стало Егорки! Это был мой любимчик, тот самый пухлощекий живчик, который иногда выносил меня за дверь отделения.
Тут меня осенило. Костлявая - это Смерть. Это та серая тень, которая приходит ночами. Она ненавидит людей, детей, игрушки.
Она ненавидит саму жизнь!
                ***
Как-то ясным весенним днем в игровую вошла красивая, молодая женщина в белом халате.
Она улыбнулась, и мне показалось, что вокруг стало светлее.
«Не может быть, - поймал себя на мысли, - чтобы всего от одной улыбки на душе, даже такой как у меня, плюшевой, стало теплее».
Я с интересом рассматривал ее проницательные глаза под тонкими, четко очерченными бровями, густые светлые волосы ниже плеч и внимательно прислушивался к тому, что ей рассказывает уже знакомая мне медсестра.
Оказалось, незнакомка - это доктор, врач гематологического отделения.  А зовут ее Ева Викторовна Нежнинская.
«Повезло же деткам с таким лекарем, - не удержался я от восхищения. – Может, и мне заболеть, чтобы она спасала меня?».
- Ангелина Анатольевна, пусть моя Полина посидит здесь, - Нежнинская ввела в игровую комнату девочку лет пятнадцати с длинными светлыми волосами. – Чуть позже мы пойдем с ней к окулисту.
- Солнышко, садись, - сказала она девочке. – Я скоро приду.
Полина улыбалась, с интересом осматриваясь вокруг. Изучив обстановку игровой комнаты, достала мобильный телефон и погрузилась в него.   
 - Солнышко, пойдем! Не забудь сумку, - через пятнадцать минут Ева Викторовна зашла в игровую.
- Ты напугала меня, - вздрогнула от неожиданности девочка, оторвавшись от телефона, но тут же радостно улыбнулась.
Через минуту Ева Викторовна и Полина покинули игровую и, насколько я мог видеть в дверной проем,  зашагали вверх по лестнице. 
А ещё через полчаса, когда доктор вернулась в отделение, я услышал, как медсестры просили ее рассказать об  отдыхе в Кисловодске.
- Было хорошо, - отвечала она, - у меня есть фото в мобильнике, только давайте зайдем в игровую.
В присутствии Евы Викторовны мне было спокойно. Как показалось, она ничего не боится. Поэтому и мои прежние ночные страхи быстро отступили.
Краем глаза мне удалось рассмотреть, как Ева Викторовна, Полина и какой-то серьезный мужчина с усиками стояли в парке на солнце и улыбались.
- Это Долина Роз, - объясняла доктор.
Фото в мобильнике мелькали.
- А это наша собачка, - сказала Ева Викторовна с улыбкой, и я успел заметить маленькую рыжую собачку с симпатичной мордочкой. Псинка развалилась, подставляя живот гладящей её руке, от удовольствия закатила глазки и  высунула язык.            
- Ева, - позвал кто-то, - тебя ждут в манипуляционной!
- Ева, - прозвучало следом, - поспеши, пациент почти в наркозе!
Мгновение спустя шаги Евы Викторовны были слышны уже далеко в  коридоре.
А я загрустил. Я устал бояться. Я ненавидел ночи!
Я больше не хочу слышать, что Смерть забрала кого-то ещё.  Мне вспоминалась умильная мордочка собачки Евы Викторовны и лица людей, счастливо улыбающихся под солнцем.
Я бы многое отдал, чтобы сидеть на спинке дивана в доме счастливых, любящих и любимых людей.
Мне бы и в голову не пришло жаловаться, что со мной  редко играют. Я бы просто жил там, где обитает счастье.    
Но отдать мне было нечего, кроме моих плюшевых потрохов.  И слезы покатились из глаз. Я был так раздавлен, что даже не утирал их лапой.
                ***
- Эй! – трясли меня за лапы, и нежный голос ласково распекал. – Да ты весь в пыли. Угораздило же так упасть!
- Можно было и уши оторвать, - продолжалась незлобная, с подковырками накачка, -  где только научился так мастерски летать?
Ева Викторовна усадила меня на полку. Обрывки мыслей и воспоминаний вихрем пронеслись в голове: «Только ты сможешь помочь больным детям. У тебя очень доброе сердце», «Ты поможешь тем, кто нуждается в тебе», «Я стара и несчастна. Мне нужны живые души и свежая кровь!»…
Сердце заныло, а моя плюшевая морда едва не стала пунцовой от стыда. Я хотел сбежать в счастливый мир, но кто же защитит тех, кто волею судьбы лечится здесь?
Но ведь Ева Викторовна не боится костлявую. Почему? Не потому ли, что любит своих пациентов и всех вокруг?
Да, все сходится! «Любовь вдыхает в людей жизнь. А меня любовь убивает», - так говорила Смерть.
Попробую не бояться костлявую и я. И оружие мое – любовь!
«Да, именно любовь, - уверенность пришла вместе с памятью. – Я тоже не боюсь тебя, Смерть. И ты это отлично знаешь!».
                ***
Маленькая обезьянка юлой крутилась возле зеркала, несмотря на настойчивые протесты кролика, которому очень хотелось покоя.
- Ну, будь человеком, спать хочется, - канючил он. – Дети отдыхают, успокойся и ты.
- Не хочу, - обезьянка показала язык.- И не буду!
- Какая же ты противная, - обиделся кролик. – Только о себе и думаешь.
- Не надо хамить, - маленькая врединка встала в боевую стойку, - а то могу неправильно понять.
- Все, все, - устало замахал лапами кролик. – Хотя не мешало бы знать…
- Что именно?
- Добрые люди, да и животные тоже, которые мирно сосуществуют, живут по принципам.
- Интересно, каким же? – Подбоченилась обезьянка. – Может, поделишься секретом?
- А нет тут никакого секрета, - кролик устроился поудобнее, - просто слышал, как однажды дети в разговоре сказали такую фразу «Люби меня, как я тебя».  И я подумал…
- Как ты сказал, - перебила обезьянка, - люби меня, как я тебя? Значит, если меня любишь ты, я должна отвечать взаимностью?
На мордочке примата отразилась смешная гримаса.
Вертлявая угомонилась, уселась перед зеркалом и внимательно всмотрелась в свое отражение.
- Люби меня, как я тебя?- Повторила она нараспев. – Лю-би ме-ня как я те-бя.
Обезьянка еще раз всмотрелась в зеркало и увидела такие знакомые лица…
«Нет, этого не может быть, - схватилась она за голову. – Это же Ванечка, Мишка, Дениска, Анна Васильевна…».
- Макака, тебе плохо? – Озаботился кролик. – Может, позвать кого на помощь?
- Нет, не надо звать, - обезьянка почему-то не захотела обижаться на кролика за грубость.  – Мне хорошо, даже очень хорошо.
Кролик с сомнением окинул взглядом плюшевого собрата, но докучать расспросами больше не стал.
«В конце концов, не мое дело, - рассудил он. – Говорит, хорошо, значит, хорошо».
А у обезьянки действительно пела душа, потому что она вспомнила все!
«Да все, - говорила она сама с собой, и одновременно обращаясь неизвестно к кому. - Догадались? Нет? Тогда подскажу. Я не безымянная плюшевая обезьянка. Меня нарекли Красавчик. Так захотел Мишка!».
                ***
Когда Анна Васильевна после смерти Дениски вернула Красавчика в отделение, тот решил разделаться со Смертью.
Это была драка, нет, битва – не на жизнь, а на смерть.
Костлявая тень поставила против него все свои смрадные чары: хитрость, силу, злобу, вонь и коварство.
Плюшевый же мишка был наивен в своем стремлении отомстить за Дениску, Мишку и Ванечку, и за всех детей, которых злобная старуха преждевременно унесла в мир теней.
Тогда он не знал, что нельзя тягаться с ней с открытым забралом.
Вот почему, потеряв верных друзей Мишку и Дениску, и, вернувшись в игровую, самоуверенно уповал в свою справедливую миссию под названием «возмездие». И плюшевая обезьянка видела это глазами самого Красавчика…
Ночью, под покровом темноты, старуха в капюшоне безнаказанно скользнула по коридору, но из любопытства задержалась в игровой.
- Дрыхните, гаденыши? - Ликовала она. – Ну, спите-спите, завтра у вас будет меньше посетителей.
Мелочь привычно затрясся на полке, тесно прижавшись к рептилии, которая от неожиданности клацнула зубами.
- Ты что-то сказал, ползающий? – Обратила на него всю злобу Смерть. – Может, повторишь?
Крокодил в испуге забился под зайца с опущенными ушами и, чтобы унять дрожь, сильнее сжал свои челюсти.
Тень продолжала откровенно издеваться над игрушками.
- Ну, остались еще герои? – Смерть окинула полки своим страшным взглядом. – А то мне некогда тут с вами…
- Ты куда-то спешишь, рухлядь гремучая, - я спрыгнул с подоконника, из-за цветочного горшка, куда меня накануне поместила Нежнинская.
Ева Викторовна определила мне временное пристанище, пока не решит, кто из детей больше нуждается в моей помощи.
- Не торопись, а то рассыплешься по дороге, - гнул свою линию я, приближаясь к тени в капюшоне. – Открой свое личико, дай всем налюбоваться.
Смерть в гневе задохнулась.
- Это ты?  Красавчик??– Отступила на шаг она. – Этого не может быть. Ты же…
- Что я?
Но старуха уже взяла себя в руки.
- Да как ты смеешь, гаденыш! – Она с ревом и необычайной прыткостью бросилась на меня. – Я тебя в порошок сотру.
Мне удалось увернуться, и костлявая со всего размаха впечаталась в игровой стол. На пол посыпались коробки, одна из которых пребольно ударила ее по замшелой макушке.
Старуха яростно взвыла и повторила попытку схватить меня.
- На-ка, выкуси, - радостно закричал я,  выскакивая из расставленных рук. – Получи.
Красавчик изловчился и ударил ее по костлявому заду удачно подвернувшимся ночным горшком, в спешке забытым кем-то из родителей.
- Ой, больно! – Кряхтела и ругалась старуха, потирая ушибленное место.
Было слышно, как хрустели ее косточки.
- Ну, все, ты достал меня, гаденыш, - возвестила она. – Теперь ты точно труп.
И она вновь пошла в атаку.
В какой-то момент показалось, что ей удалось загнать меня в угол. Старуха нагнулась и нависла надо мной своей страшной, безобразной тенью. В лицо мне смотрела сама Смерть!.
В этот момент на помощь пришел крокодил.
Рептилия вовремя выползла из-под трясущегося зайца, взмахнула хвостом, и на голову тени рухнул цветочный горшок, за которым я прятался до прихода Смерти.
- Это еще что такое? – Через несколько минут старуха пришла в сознание и удивилась. - Кому еще не терпится? Тебе, пресмыкающееся?
Она протянула жилистые, с прожилками руки к подоконнику, пытаясь схватить крокодила за хвост. Но тот вовремя улизнул.
В следующий момент я взгромоздился старухе на шею, увлекая в другой конец игровой. Во всю мощь своих плюшевых лап сжал ее синее горло.
Но попытка оказалась неудачной. Костлявой удалось сбросить меня и, воспользовавшись моей неповоротливостью, цепко схватить длинными пальцами.
Тень в порванном капюшоне методично принялась раздирать кривыми когтями мое плюшевое нутро.
- Ну, все, Красавчик, тебе конец, - уже рычала старуха, поливая меня вонючей слюной. – Я навсегда разделаюсь с тобой.
По-видимому, я переоценил свои возможности. Но страшно мне не было.
Глядя в отвратительное, обезображенное лицо Смерти, я не боялся ее. Мне было хорошо, потому что даже таким образом удалось отомстить за Дениску и Мишку. Они бы мной гордились!
А еще успел заметить забрезживший в окне рассвет. Значит, сегодня Смерть приходила напрасно. Дети могут досыпать спокойно.
Моя растерзанная плюшевая тушка едва ли вернет костлявой столь желанную молодость и придаст ей новые силы.
                ***
Утром следующего дня санитарка тетя Клава пришла в ужас, когда заглянула в игровую.
- Боже мой, да что же это такое? – Схватилась за голову женщина, обозревая следы ночного побоища. – Как все это убирать?
Она, тихо ругаясь, поднимала опрокинутые столы и стулья, подметала рассыпанную из цветочных горшков землю, расставляла игрушки.
- Что здесь произошло?
Услышав знакомый голос Евы Викторовны, тетя Клава, кряхтя, выпрямилась.
- Я бы тоже хотела знать, - ответила она Нежнинской. – А еще больше наказать негодяя, сотворившего все это безобразие.
Ева Викторовна перешагнула через собранную горку мусора, поставила на подоконник пустой цветочный горшок.
- А вы не видели Красавчика? Он стоял вот здесь, - врач показала на опустевший подоконник.
- Кого? – Удивилась тетя Клава.
- Ну, плюшевого мишку, - поправилась Нежнинская. – Я его оставляла здесь вчера.
Санитарка замотала головой, показывая на полки шкафов:
- Игрушки все там. Посмотрите, может, и мишка среди них?
Ева Викторовна на всякий случай осмотрела плюшевую и резиновую живность.
- Да нет его здесь, - задумчиво проговорила она, внимательно рассматривая мусор, собранный  санитаркой. – А это что такое?
- Так это я подметала тут, - объяснила тетя Клава. – Мусор… он и есть мусор.
- Позовите, пожалуйста, сестру-хозяйку, - обратилась Ева Викторовна к санитарке. - Мне надо решить несколько вопросов по уборке игровой.
Когда тетя Клава вышла, Нежнинская засучила рукав белоснежного халата и опустилась на корточки рядом с мусорным ведром.
Санитарка не видела, как врач что-то переложила из собранного для выброса мусора в целлофановый пакет.
«Не уберегла я тебя, Красавчик, - вздохнула Ева Викторовна, отодвигая пластиковое ведро. – Эх, не успела!».
                ***
В швейной мастерской кипела работа.
В двух просторных комнатах, заставленных столами, стульями и многочисленным оборудованием трудились сразу несколько мастеров в серо-голубых халатах.
Они что-то шили, кроили, строчили на швейных машинках. В примерочную заняли очередь несколько посетителей с платьями и брюками.
- Мне нужна Лидия Петровна, - сказала, поздоровавшись, светловолосая женщина в голубом плаще.
- Лида, к тебе пришли!
Из-за матерчатой занавески выглянула рыжеволосая девушка.
- Вы ко мне? – Улыбнулась она. – Я скоро освобожусь.
Через несколько минут она вновь радушно улыбнулась посетительнице.
- Я к вашим услугам.
- Вам должна была Оля звонить.
- А, - понимающе кивнула девушка. – Вы Ева Викторовна?
- Можно просто Ева.
- Хорошо, проходите за мной, - пригласила она в маленькую, без окон комнатку. – Нам здесь никто не помешает.
Ева Викторовна с интересом осмотрела скупо обставленное помещение.
- Мне говорили, вы творите чудеса.
- Ну, прям-таки и чудеса, - засмеялась девушка. – Просто кое-что умеем.
- Меня это устраивает, - Нежнинская достала целлофановый пакет и осторожно разложила на столе содержимое. – Можете помочь?
Лида осторожно начала перебирать плюшевые кусочки разного размера.
- Что это? – Вертела она какой-то кругляшок, не понимая его предназначения.
- Глаз, - подсказала Ева Викторовна и протянула еще два круглых предмета. – А это пуговка носа и второй глаз.
- Оля предупреждала, что вы обратитесь с необычной просьбой. Но вот с такой?
- А что, собственно, вас смущает? – Удивилась Ева Викторовна. – Это была детская игрушка. При определенных обстоятельствах… она испортилась. И вот … останки перед вами.
- Не проще купить другую?
- Видите ли, в чем дело, - Нежнинская ласково, как ребенку, улыбнулась рыжеволосой девушке, - эта игрушка очень дорога многим детям, которые находятся в нашем лечебном учреждении. Оля говорила, где я работаю?
Лидия кивнула.
- Значит, мне не надо объяснять ее ценность.
Собеседница еще раз внимательно осмотрела плюшевые кусочки.
- А кто это был?
- Да, совсем забыла, - спохватилась Ева Викторовна, - мишка. Смелый, настырный, добрый и бесстрашный мишка. Дети звали его Красавчик.
Лидия надолго задумалась, а потом вынесла вердикт:
- К сожалению, я не смогу вам помочь. Слишком мало материала осталось для работы. Извините.
Ева Викторовна аккуратно собрала Красавчика по частям обратно в пакет, заботливо прикрыла тряпочкой.
- Жаль, я так надеялась обрадовать наших детей, - на ее лице отразились разочарование и обида. – Очень жаль. До свидания!
Когда Нежнинская перешагнула порог швейной мастерской, Лида догнала ее.
- Ева, подождите, - девушка перевела дыхание. – Если ваш Красавчик не сильно будет похож на мишку, вас это устроит?
- Смотря как «сильно».
- Ну, может быть, и совсем не похож, - смутилась вдруг Лида.
- Я даже не знаю, - растерялась Нежнинская. – Так вы беретесь?
- Да, - решилась рыжеволосая девушка. – Я попробую. Зайдите через неделю. Но вы должны быть готовы, что ваш Красавчик будет жить, но не обретет прежний облик.
                ***
Шустрая обезьянка вертелась в игровой перед зеркалом и не могла успокоиться.
«Я не знаю, как душа мишки переселилась в меня, - размышляла она, внимательно рассматривая знакомые волоски в носу, пух над высоким приматским лбом. - Как это вообще удалось волшебнице Лидии? Может, она действительно колдунья?».
Плюшевая игрушка напряглась, и ей показалось, что она вспомнила, как рыжеволосая девушка носила ее в странную, затемненную комнату, где какая-то старая, с приятной улыбкой женщина делала руками всевозможные пассы над ней и при этом что-то нашептывала.
«Нет, бред все это, - отогнала видение обезьянка. – Не может такого быть».
Однако все ее плюшевое нутро нашептывало, подсказывало, навязчиво подсовывало: «А как же душа Красавчика? Почему ты вспомнила все и поняла, что ты Красавчик?».
Обезьянка продолжала крутиться перед зеркалом, находя в себе все больше и больше привлекательных черт. Ну, например…
- Эй, макака, - одернул ее кролик. – Сколько можно красоваться? Не надоело?
- Да пошел ты, Мелочь пузатая, - вырвалось у обезьянки. – Без тебя разберусь, сколько мне надо.
- Откуда ты знаешь, что меня так звали? – Обиделся кролик. – Так меня только Красавчик называл.
- А ты посмотри на себя в зеркало, - выкрутилась обезьянка. – Пузо – во, рожа – во, а сам мелкий. Вот и получается… мелочь пузатая.
Про себя же подумала: «Нет, не стоит говорить друзьям о своем открытии. Не время еще раскрывать карты. Пусть для Смерти останется сюрприз!».
И добавила: «Неприятный сюрприз. Потому что отныне Красавчик обладает силой медведя и ловкостью обезьяны. Пусть только попробует сунуться!».
А еще Красавчика прямо-таки мучил вопрос. Кто он теперь – «она» или все-таки «он»?
Если мишка по имени Красавчик был «он» по определению, то обезьянка с этим же именем – кто?
«Да какая разница, - мелькнула мысль в плюшевой голове, - главное, что я действительно Красавчик!».   

               
                СМЕРТИ   ВОПРЕКИ    
Семилетняя Дашенька не хотела умирать.
Однажды у нее уже была такая возможность, и  только врачи помогли не воспользоваться ей.
Теперь, семь лет спустя, девочка делала выбор самостоятельно, осознанно.
Она твердо, без подсказок взрослых, определилась, что ей лучше здесь, среди людей, а не в мире покоя и теней.
                ***
Говорят, в раннем возрасте дети не чувствительны к болям и потерям. Что их защитные рефлексы устроены таким образом, чтобы в  щадящем режиме переживать всевозможные трудности.
А еще бытует мнение, они не боятся Смерти, потому что не в полной мере представляют этот процесс или явление, вселяющие страхи в сознание взрослых людей.
Может, это и так. Но когда мне исполнилось семь, я четко поняла: мне не хочется оставлять без присмотра этих улыбчивых молодых людей, Павла и Марию, которых все величали моими родителями. И я сильно, по-настоящему, до ледяного холода в груди испугалась!
Я тоже называла их мама и папа, очень любила и была привязана к ним всей душой. Однако попав в гематологическое отделение детской областной больницы, поняла, что не все вечно под луной, которая иногда заглядывает в окно моей палаты.
В такие моменты я не понимаю, чего она хочет от меня, эта белая, холодная, чуждая мне звезда на темном небосклоне, над парком с той стороны окна. Она словно заглядывает в глаза и пытается проникнуть в меня, чтобы подсмотреть, подслушать мои сокровенные мысли.
А зачем ей знать, что я очень люблю маму Марию и папу Павла?
- Доченька, ничего не бойся, - говорила мне мама в ночь перед операцией. - Все будет хорошо.
- Я знаю, мамочка.
Со своей кроватки мне было видно, как изменилось лицо родного человека. Мама удивилась моему ровному, спокойному тону.
Наверное, ей кажется, что семилетний ребенок не способен с такой выдержкой ожидать…
А чего, собственно, я ожидаю?
Наверное, завтрашний день, когда все прояснится и будет понятно, в каком измерении я останусь – среди живых или в мире теней.
Хотелось бы еще играть со сверстниками, готовиться к школе, радовать родителей и самой радоваться.
- Все будет хорошо, - заверила во время утреннего обхода мой лечащий врач Ева Викторовна. – Ты же веришь?
Я кивнула. Конечно, верю. За то время, что лежу в этом отделении, четко поняла: кроме людей в белых халатах помочь мне никто не может! Заботливые и внимательные врачи и медсестры борются за каждого ребенка. Наверное, я не исключение…
- Дашуля, давай спать, - мама не может найти себе место.- Завтра нас ждет трудный день. Потребуются силы.
- Я знаю, Мария, спокойной ночи.
Мама ворочается. Слышно, как под ней скрипит кровать. Наконец, она не выдерживает, встает и перемещается по палате, где кроме нас никого нет.
Вернее, кроме нас и плюшевой обезьянки со странным именем Красавчик. Ее сегодня принесла Ева Викторовна Нежнинская.
- Дашенька, - сказала она в очередной раз, пристально глядя в глаза. – Я знаю, ты все понимаешь. Поэтому не стану объяснять, какая операция тебя ждет, в чем ее сложность и непредсказуемость.
Я киваю в знак согласия:
- Мне с опухолью не жить. Ее обязательно надо вырезать. Другого не дано!
Ева Викторовна с еще большим, чем в начале разговора, интересом смотрит на меня. Потом переводит взгляд на маму Марию.
- Вот и прекрасно. Значит, все обязательно будет хорошо, - Нежнинская достала из пакета плюшевую обезьянку. – Знаете уже, кто это?
Мария покачала головой.
Я слышала, что дети в игровой говорили о каком-то всесильном Красавчике. Но точно не уверена. У меня нет представления об этой плюшевой разновидности. Поэтому, как и мама, отрицательно качаю головой.
- Тогда знакомьтесь, это Красавчик, - говорит Ева Викторовна и улыбается. – Если хотите, кумир, даже талисман нашего отделения. Он многим детям помог.
После ухода врача я долго разглядывала симпатичную обезьянку и не понимала, в чем ее сила.
Потрогала лапы, дернула за хвост. Они показались мне вялыми, неживыми. Вот только глаза буравили нежной, бархатистой лаской и заботой. Они словно повторяли за лечащим врачом: «Все будет хорошо!». И я почему-то верила.
Ночью перед операцией я положила Красавчика к себе.
В свете тревожной луны, заглядывающей в палату, удалось разглядеть то, что осталось незамеченным днем: необычайно умные глаза плюшевой игрушки.
Они явственно искрились живым умом, пониманием происходящего. Казалось, обезьянка вот-вот заговорит.
Но вместо этого я слышу маму Марию, которая, наконец, преодолела расстояние, разделяющее наши кровати.
- Доченька, ты почему не спишь? – Удивляется она, хотя всего две минуты назад слышала меня. – Боишься?
Она нежно, осторожно, словно опасаясь потревожить, гладит меня по недавно побритой голове.
Мне объяснили, что так надо перед операцией. Опухоль где-то там, в моей маленькой голове. И как ее смогут найти?
- Все никак не могу привыкнуть к тебе такой, - мама Мария отворачивается, чтобы не увидела ее слез, которые она тайком пытается утереть. – Ну, ничего, волосы еще отрастут, дело наживное. Ведь так?
Я понимаю, она не ждет ответа. Просто ей хочется самой успокоиться и таким образом вселить уверенность и в меня.
- Ну, что ты, мамуля, - я глажу ее по густым темным волосам, и, обманывая себя, не понимаю, в кого у меня были светлые. – Успокойся. Мы всегда будем вместе. Ты, я и папа.
Она внимательно смотрит на меня и быстро успокаивается.
Вскоре я слышу, как мама Мария засопела. Вслед за ней, покрепче обняв Красавчика, заснула и я.
                ***
Ранним утром начались предоперационные мероприятия, которые, признаюсь, не доставили мне никакого удовольствия, несмотря на то, что люди в белых халатах были чрезвычайно внимательны ко мне и пытались выполнить любое мое желание.
Я решила воспользоваться этим, когда меня вывезли из палаты на каталке.
- Положите, пожалуйста, ко мне Красавчика, - попросила я полную тетеньку, взявшуюся за поручни каталки. – Мне будет спокойнее.
- Не положено, детонька, - медсестра с сожалением посмотрела на меня. – В операционную нельзя брать ничего лишнего.
- Он не лишний, - настаивала я, пока из глаз не брызнули слезы. – Это любимая игрушка.
Я знала, что моя влага на глазах производит неизгладимое впечатление на взрослых.
Папа Павел, пришедший утром в палату,  доказал это еще раз. Он умоляюще посмотрел на медсестру и едва сам не зарыдал вместе с мамой.
Но строгая женщина в белом халате была непреклонна:
- Не положено. Там все-таки операционная, а не игровая.
Я хотела закатить истерику, но сдержалась. Как оказалось, не напрасно. В палату вошла Нежнинская.
Ева Викторовна сразу заметила нашу мокрую, чуть не навзрыд рыдающую команду.
- Так, что тут происходит? – Она придержала каталку, которую медсестра пыталась протиснуть в коридор. – Почему глаза на мокром месте?
- Вот, прощание родных затянулось, - медсестра попыталась найти в лице врача союзника. – Не пускают!
- Куда?
- В операционную.
Нежнинская непонимающе перевела взгляд с Марии на Павла и обратно. Меня в расчет она не приняла.
- Ева Викторовна, разрешите взять Красавчика с собой, - я напомнила о себе сама. – Вы же говорили, он талисман. А мне нужна помощь.
- Палка тебе хорошая не помешает, - не сдержалась медсестра, буравя меня ехидным взглядом.
Я с изумлением уставилась на нее. Ну, почему она так злится? Ей-то что с того, что обезьянка может попасть со мной в операционную?
- Светлана Петровна, зачем вы так? – Нежнинская с укоризной посмотрела на медсестру.- Пусть Красавчик побудет с Дашей. Тимофей Егорович сам определится, что делать с плюшевой игрушкой.
Тимофей Егорович оказался главным в операционной, куда меня доставили через 15 минут после удачно разрешившегося спора на счет Красавчика.
Светловолосый мужчина в голубом халате на фоне стерильно-белого кафеля смотрелся как Карлсон на крыше, когда пугал воров.
Я с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться: «И это привидение будет искать мою опухоль?». 
- А это что у нас тут? – Главный в операционной откинул с меня простыню. – Неужели тот самый Красавчик?
Я с нескрываемым уважением посмотрела на него.
- А вы тоже знаете его? – Я с восхищением глянула на светловолосого мужчину и со злорадством на полную медсестру, дожидавшуюся моего окончательного и бесповоротного фиаско.
Где-то я слышала это слово. Наверное, от папы. Он часто говорил, что фиаско терпят слабые. А я себя слабой не считала.
- Дядя доктор, разрешите оставить Красавчика. Он должен помочь мне, я это знаю, - тихо, чтобы не услышала медсестра, попросила я. – Можно? Ну, пожалуйста!
- А почему ты, девочка, шепчешь? – Тимофей Егорович улыбнулся добрыми глазами, почти не разлепляя губ. – Или боишься кого?
При этом он усмехнулся и показал Светлане Петровне, что она больше не нужна.
- Да она не разрешала брать его с собой, - чуть не крикнула я, когда медсестра вышла из операционной. – Разве так можно?
- Конечно, - неожиданно кивнул светловолосый мужчина. – Она действовала по инструкции, как и положено медицинскому персоналу.
- Значит, вы тоже не позволите остаться ему со мной? – Разочарованно протянула я. – А мне показалось…
- Что тебе показалось? – Опять одними глазами улыбнулся доктор. – Что я нарушу инструкцию?
- Ну, не инструкцию, - растерялась я.
Мне почему-то не хотелось подводить этого доброго дядю.
- Просто…могут же быть исключения, - пыталась найти выход. – Неужели это так сложно?
- Исключения? – Уже открыто, не сдерживая своих эмоций, захохотал светловолосый мужчина. – Ради такой смелой и настырной девочки обязательно должны быть исключения.
Он вдруг понизил голос и, склонившись к моему уху, прошептал, чтобы никто из коллег не услышал:
- Пусть Красавчик остается здесь, раз ты нуждаешься в его помощи. Только об этом никто, ни одна живая душа не должна знать!
Он приложил палец к губам и серьезно посмотрел на меня.
- Даже они? - Прошептала я, показывая глазами на людей в белых халатах, о чем-то тихо говорящих за его спиной.
- Особенно они, - подтвердил Тимофей Егорович на полном, как мне показалось, серьезе. -  Только ты и я.
Я понимающе закивала головой и тесней прижала к себе Красавчика.
- И еще, давай договоримся, - предложил главный в операционной, забирая из мох рук игрушку. – Раз я иду тебе навстречу, то и ты должна. Так принято у договаривающихся сторон - баш на баш.
- Это как? – Не поняла я.
- А вот так, - сказал он и поставил обезьянку на какую-то высокую подставку. – Отсюда ему будет удобнее наблюдать за происходящим, не отвлекая тебя. Понимаешь?
Я посмотрела на Красавчика, удобно пристроившегося на возвышении. Наверное, ему оттуда действительно все видно как на ладони. Мне он также открыт для общения.
На душе стало весело и спокойно.
                ***
Взмыв вверх, на невидимые всем облака, я вдруг поняла, что в операционной что-то пошло не так.
Я это знала точно, потому что услышала взволнованный голос Тимофея Егоровича…
Хотя вначале до меня не доносились звуки, особенно когда мне надели какую-то маску и попросили посчитать до десяти. Перед глазами все поплыло, и я провалилась в ватную, вязкую тишину.
Потом мне показалось, увидела над собой склонившихся людей с белыми повязками на лицах. Они о чем-то тихо переговаривались, не сводя с меня своих внимательных глаз.
Чуть в стороне, за их спинами, удалось рассмотреть Красавчика. Он улыбался мне своей хорошей, теплой и успокаивающей улыбкой в белой, вязкой темноте.
- Она нас слышит, - сказал кто-то над ухом.
- Так сделай же что-нибудь, - я с трудом узнала тихий и напряженный одновременно голос Тимофея Егоровича.
Я вдруг ощутила озноб и опять провалилась в странное, невесомое состояние.
Я плыла на облаках и ничего не видела и не слышала, пока на пол в операционной что-то не упало. Тяжелое и звонкое, нечто металлическое. Например, щипцы или еще какой-то инструмент.
- Черт, мы теряем ее! – Раздалось где-то над ухом. – Срочно вводите…
Мне было неинтересно, что в меня собираются вводить. Наверняка, очередной неприятный укол, от которого будет болеть рука.
- Ну, что вы медлите? Вводите, давление падает…
Я открыла глаза и в легкой пелене увидела знакомые лица людей в белых халатах. Это они шептались за спиной Тимофея Егоровича в самом начале, когда меня только привезли в операционную.
Сейчас на их лицах застыла тревога, одна на всех, большая-пребольшая.
Мне удалось скосить взгляд на Красавчика.
Обезьянка беспокойно ерзала на высокой подставке, заглядывая за спины людей в белых халатах.
«Меня хочет увидеть, - обрадовалась я, - надо бы сигнал ему подать, чтобы не волновался».
Но руки и ноги не слушались. Я вообще не чувствовала их, продолжая скользить на облаках.
«Интересно, как они выдерживают меня? – Пронеслась мысль. – Я же тяжелая…».
А еще мне показалось, что Красавчик выискивает в комнате кого-то еще. Во всяком случае, не меня. Я хоть и недвижимая, но была у него на виду.
В этот момент заметила старуху, которой не было в операционной. Я это точно знаю!
В эту стерильную, обложенную кафелем комнату посторонних не допускают!!! Так говорил Тимофей Егорович, когда заключал со мной соглашение о неразглашении…
Безобразная старуха отвратительно, я бы сказала, омерзительно усмехнулась мне. Скинув капюшон, она оголила морщинистый лоб и отвратительно захохотала, заходясь в стонах и кашле одновременно.
- Теперь ты точно никуда от меня не денешься, - она восторгалась чему-то понятному только ей. – Точно…никуда…
В этот момент я поняла, что однажды уже видела ее!
                ***
Это было семь лет назад, когда я появилась из небытия.
Моя непутевая мать, которой едва исполнилось 18 лет, сильно испугалась нежеланной беременности.
А потому несколько месяцев, поглаживая живот, старалась в отместку за свое  состояние ущипнуть меня.
Мне было неприятно и даже больно. Но приходилось терпеть, чтобы не провоцировать молодую женщину, не желавшую становиться матерью, на необдуманные поступки.
- Милочка, ты в своем уме? – Услышала я однажды чей-то приятный голос и напряглась. – Ни о каком прерывании не может быть и речи. У вас шестой месяц! Я не хочу под суд!
Я постаралась побольней ударить потенциальную мать изнутри своей крошечной ножкой.
Наверное, мне это удалось, потому что тут же услышала в ответ:
- Пинайся-пинайся, не долго тебе осталось. Вот пропью специальный курс препаратов, будешь знать.
После ее нескольких визитов к какой-то странной, нелюдимой бабке, обитающей в зловонной, полуразрушенной хибаре, я начала ощущать недомогание и даже боль.
А через несколько дней меня завернули в твердую, неприятную на ощупь бумагу и выкинули в железный таз.
- Все, девонька, гони деньги, - услышала я бабкин голос. – Как и обещала, вот тебе преждевременные роды. Делай теперь со своим плодом что угодно.
Молодая женщина полезла в кошелек, пока я заходилась плачем в холодном тазу.
- Можно, я оставлю его у вас?
- Во-первых, это девочка, - прохрипела бабка. – А во-вторых, забирай свой приплод…
Она взяла меня в руки и потрясла, взвешивая на глазок.
- Грамм семьсот будет, - подытожила она. – Не тяжело, справишься.
- Но мне не нужен ребенок! – Взмолилась молодая женщина. – Мы же договаривались.
- О чем?
- Что вы поможете мне.
- А я разве не сдержала обещание? – Разозлилась бабка. – Забирай свой приплод, говорю, и проваливай отсюда. Мне лишние проблемы не нужны.
Я почувствовала себя в нелюбезных руках своей непутевой мамаши.
- Да заверни ты ее во что-нибудь, - услышала я злой окрик. – Тебя же на улице первый встречный остановит!
- Но…у…меня…ничего нет, - заплакала та, в чьих руках я находилась.
Мне было очень обидно: я полностью находилась в ее власти! И никто не спешил на помощь.
- На вот, заверни поплотнее, чтобы не кричала, - напутствовала бабка, протягивая какую-то тряпицу. – Да не ходи с ней долго. Здесь недалеко мусорные баки.
На улице было холодно.
Я старалась пищать погромче, чтобы меня кто-нибудь услышал. Но моя мать плотно прикрыла рот тряпкой, прижав для верности рукой.
Я уже задыхалась, когда она кинула меня в пустоту.
Там я увидела безобразную старуху в капюшоне с трясущимися руками и длинными ногтями. Она тянула их ко мне и приговаривала: «А вот и свежанинка, кровь с молоком. Как я истосковалась по тебе!».
Наверное, в тот раз я впервые испытала то, что взрослые люди называют страхом.
Мне очень не хотелось умирать, и я судорожно хватала маленьким ртом морозный воздух, пытаясь издать писк.
- Эй, женщина, - услышала я чей-то властный голос. – Не вы сверток забыли?
Я почувствовала себя в чьих-то сильных руках. Они старательно разворачивали колючую тряпицу.
- И хватает у людей совести губить живность, - попискивая, я прислушалась к спокойному голосу обладателя сильных рук. – Ну, не надо вам, предложите соседям, отнесите в приют, утопите, наконец, но не выбрасывайте же подыхать на мороз!
Я еще раз постаралась всхлипнуть и тут увидела красивое лицо мужчины.
- О е…! - Издал он странный, непонятный мне возглас и едва не уронил меня в снег. – Какого черта!
В следующий момент он отбросил мусорное ведро в сторону и бережно определил меня под одежду, к себе на волосатую, приятно пахнущую грудь.
Мы куда-то бежали, и я часто подпрыгивала в такт движению.
Потом стало тепло и светло.
Яркий, режущий свет ударил в глаза и до меня донесся знакомый мужской голос:
- Да сделайте же что-нибудь. Она же дышит еще!
- Молодой человек, вас как зовут?
- Павел.
- Я понимаю ваши чувства, Павел, но у вас сильно разыгралось воображение, - кто-то рассудительно призывал его к спокойствию. – Все уже кончено. Плод мертв.
- Не может быть! – Орал мужчина. – Она еще теплая.
Он вырвал меня из чьих-то нелюбезных рук и с силой встряхнул.
- Ну же! – Продолжал кричать он. – Почему ты молчишь?
Чтобы он больше так не орал, я издала слабый писк.
Меня тут же начали спасать.
А я еще слышала, как он орал кому-то в странное небольшое устройство: «Мария, ты не поверишь! Мы спасли девочку! Если бы ты не настояла выбросить мусор…».
Через какое-то время мои спасители разыскали меня в детской больнице для отказников.
- Вы ненормальные, - крутили врачи у виска. - Для чего вам это растение? Что из нее вырастет? Она не ходит, не говорит. Скорее всего, глухая.
Но я все слышала.
Только сказала об этом папе Павлу и маме Марии не сразу. Потому что говорить начала позже всех своих сверстников.
                ***
Смерть суетилась больше всех.
Ее гадкая физиономия то нависала надо мной, то ненадолго отодвигалась в сторону. Она получала удовольствие, наблюдая за моей беспомощностью.
Я хотела крикнуть людям в белых халатах, чтобы они прогнали Смерть. Ей не положено находиться в операционной, потому что это противоречит ими же разработанными и утвержденными инструкциями. Она здесь посторонняя!
Но язык, налившийся свинцом, прилип к небу и не повиновался мне.
Тогда я попыталась схватить светловолосого мужчину за полы голубого халата, когда он в очередной раз нагнулся ко мне, заглядывая в глаза.
Мне даже удалось рассмотреть бисеринки пота на его сморщенном заботой лбу. Но руки тоже не слушались.
- Напрасно стараешься, у тебя ничего не выйдет, - прокаркала Смерть. – Еще немного и я заберу тебя с собой.
- Но я не хочу!
- Не упорствуй, - рассердилась Смерть. – Тебя здесь ничто не держит. О тебе даже всплакнуть некому.
- Не правда! – Заорала я. -  Меня любят папа и мама.
- Маленькая, лживая соплячка, - рассвирепела Смерть. – Ты не хуже меня знаешь, твой папашка скрылся, узнав о беременности потаскушки, решившейся на убийство, чтобы избавиться от тебя.
- Нет! – Еще раз завопила я. – Папа Павел и мама Мария любят меня.
- Ты им чужая, - хохотала Смерть, упиваясь своей властью. – Ты никому здесь не нужна!
Я посмотрел на врачей. Люди в белых халатах с обреченным видом складывали инструменты. Тимофей Егорович зачем-то натянул мне простынь на лицо.
И в этот момент невидимая сила, как тогда, когда я услышала переговоры врачей в ходе операции, опять вознесла меня на невидимые облака. Я увидела сверху операционную, комнату за ней, где, обнявшись, плакали мои родители.
- Примите наши соболезнования,  - говорил им доктор,  простоявший всю операцию с Тимофеем Егоровичем. – Мы сделали все, что могли. Никто не мог предусмотреть, что у девочки…
В этот момент у папы зазвонил  мобильный.
- Извините, - он отошел в сторону.
И я услышала, как он на повышенных тонах говорит с кем-то:
- Зачем вы сейчас мне об этом говорите? Вы же знаете, я в больнице… У меня только что умерла дочь…
Я не ослышалась? Это я умерла?
Я осмотрелась вокруг и ничего не увидела.
- Да пошел ты… сам знаешь куда! – Донеслись слова папы откуда-то снизу. – Мне сейчас не до бизнеса. Да и вообще ни до чего нет дела. Мне ничего не нужно!
Павел вернулся к маме и обнял ее.
- Дорогая, успокойся. Мы ни в чем не виноваты, - говорил он, утирая слезы. – Дашенька знала, как мы ее любили.
- Вот именно, знала, - рыдала мама. – Если бы только она могла еще знать, как мы ее любим и как она нам нужна. Особенно сейчас!
«Я знаю, мамочка! – Пронеслось в моей невесомой голове. – Я не оставлю вас никогда!».
                ***
В операционной ничего не изменилось.
Тимофей Егорович снял с лица марлевую повязку и присел рядом со мной. Вернее, с тем, что осталось от меня там, внизу, под простыней.
- Эй, люди, - закричала я, - я вернулась. Мне с вами лучше. Сделайте же что-нибудь!
Но меня никто не слышал. Белые халаты продолжали со скорбным видом завершать начатое.
-Эй, да что же это происходит? – Взывала я. – Помогите!
- Вот видишь, - раздалось знакомое утробное клокотание. – Я предупреждала, ты здесь никому не нужна.
Смерть веселилась.
Мне даже показалось, она немного помолодела.
- Нет, этого не может быть, - решила я и набросилась на нее с кулаками. – Мерзкая, дрянная старуха. Ты не получишь, чего хотела.
- Уже получила, - хохотала Смерть, увертываясь от моих ударов. – Тебя больше нет. Сейчас ты пойдешь со мной в мир теней и там…
- А вот и нет, - раздался еще один знакомый голос. – В мир теней ты вернешься одна.
Обезьянка, стоявшая до этого молча на своей подставке, вступилась за меня. Она лихо прыгнула на шею Смерти и вцепилась ей в волосы.
- А ты, мать, постарела что ли? – Веселился Красавчик, вырывая у нее клок седых волос. – Фу, какая гадость – как пакля. Даже лапы противно марать.
- Ах ты, мерзость, - разъярилась старуха и попыталась стряхнуть седока. – Я разорву тебя в клочья!
Обезьянка ловко увернулась от ее острых, кривых когтей.
- Не на того напала, - известил Красавчик. – Это тебе не с медведями неповоротливыми драться.
Красавчик изловчился, схватил с эмалированной посудины какой-то острый инструмент и вонзил его Смерти в мягкое место пониже поясницы.
- Получай, старая, за все хорошее, - прокомментировала обезьянка и вовремя отпрыгнула в сторону.
Руки Смерти в очередной раз прочертили полукруг в пустоте и поймали только воздух.
- Ах, ты, гаденыш, я достану тебя! – Она в очередной раз бросилась на Красавчика. – Все, тебе конец.
Обезьянка схватила еще какой-то острый предмет и бросила в Смерть.
- А теперь лучше убирайся подобру-поздорову, - Красавчик взял еще один предмет с эмалированного подноса и удовлетворенно посмотрел на него. – Ты достала меня. Больше шутить не буду. Еще одно движение, и этот скальпель вонзится в тебя. Только уже не в заднее место. Больно оно у тебя костлявое.
Честно говоря, я не ожидала, что Смерть так быстро пойдет на попятную.
Надо запомнить и рассказать об этом всем. Вот только когда? У меня времени, наверное, не осталось на это.
Подумала и почувствовала, как руки и ноги потяжелели. Я не могла ими пошевелить, но уже ощущала их!
А еще я ничего не видела, потому что лицо, как выяснилось, было накрыто простыней, которую никто не спешил снимать.
- Красавчик, помоги, мне трудно дышать, - заорала я дурным голосом. – Сними с меня это!
Обезьянка дернула за край, и я увидела Тимофея Егоровича.
Он сидел рядом, безвольно опустив руки.
Его глаза казались пустыми и бессмысленными.
Но только один лишь миг.
Потому что в следующее мгновение, когда я вновь провалилась в небытие, светловолосый мужчина бросился меня спасать. Все врачи разом пришли в движение!
Красавчик потом рассказывал, как это было смешно, когда люди в белых халатах разом пришли в движение в операционной.
Я улыбалась для приличия,  чтобы не обидеть плюшевую игрушку, спасшую вместе с врачами мне жизнь.
Но смешно мне не было. Я бы не хотела вновь увидеть лицо Смерти.
Чур меня!
Мои любимые папа Павел и мама Мария думают также.
                ***
На улице, в парке перед больницей, было гораздо лучше, чем в палате.
Первая же мысль, вихрем пронесшаяся в моем сознании, не отличалась оригинальностью: «Вот она, свобода!».
Я сразу задохнулась от свежего воздуха и покачнулась.
Павел и Мария успели подхватить меня под руки.
- Тебе не плохо, доченька? – Мама сильно волновалась. – Может, сразу в машину?
- Ну, что ты, все хорошо, - успокоила я ее и вдохнула полной грудью аромат зелени, цветущих цветов и нагретой солнцем земли. – Я просто забыла, что бывает так красиво. Все можно потрогать, ощутить, а не только увидеть из окна.
Я подняла голову, отыскала несколько окон игровой на третьем этаже и помахала рукой Красавчику.
Веселая обезьянка кивнула, и я точно увидела, как она задорно прочертила в воздухе своим хвостиком.
- До свидания, друг! – Прошептала я. – Спасибо за все. Я никогда тебя не забуду.
Меня переполняли чувства, с которыми поначалу справлялась с трудом. Хотелось подпрыгнуть и полететь.
«Нет, - осеклась я вдруг, - хватит, налеталась уже. Лучше ходить».
И я сделала острожный шаг, потом еще и еще.
- Ну, что ж, - сказала на прощание Ева Викторовна. – Хорошо то, что хорошо кончается. Это как раз ваш случай. Но не забывайте обследоваться.
Я поняла, что имела в виду Нежнинская.
Коварная болезнь может неожиданно вернуться. В самый неподходящий момент, когда ее уже не ждешь. Но со мной этого не произойдет.
После операции  и специального курса врачи убедились, что опухоль не дала метастазы.
Пока не дала. А, может, уже и не даст? Ведь со мной работали такие умные, профессиональные специалисты. Они, борясь за мою жизнь, не могли что-то забыть или не так сделать.
Мне очень хочется в это верить. И я буду верить.
А еще я обязательно расскажу всем, кто меня услышит.
Смерть не так страшна. Ее можно и нужно побеждать.
Старуха умеет и будет отступать, когда вы этого захотите, сильно, очень- очень сильно захотите.
И особенно если с вами в трудный момент будут любящие вас люди.
- Дашенька, ты уверена в этом? – Нежнинская нежно улыбнулась, глядя на меня. – Тогда смело вперед и у тебя все обязательно получится.
Я посмотрела в растерянные лица папы и мамы. Хорошо, что они не сумели разгадать мои мысли, как Ева Викторовна.
Им совсем необязательно знать, что я смотрела в лицо Смерти.
А теперь я желала, чтобы дети, оставшиеся там, в отделении, никогда не переживали подобного. Медицинский персонал гематологического отделения обязательно позаботится об этом.               

                ВАНЬКА-КЛОУН 
Сколько себя помню, всегда нравилось смешить людей.
В раннем детстве первыми зрителями были родители.
Мама, Алевтина Васильевна, хваталась за живот, когда я натягивал веселенькой расцветки парик и превращал свой нос в синий или розовый шарик.
- Малыш, побереги мои нервы, - от души веселилась она и нежно трепала меня по русой головке. – Не говори ничего, я больше не могу.
Папа, Игорь Валерьевич, был более сдержан на эмоции. Мои репризы и пародирование многочисленных друзей семьи не приводили его в экстаз, как маму. Но именно он первым назвал меня Ванькой-клоуном.
Это прозвище закрепилось за мной на долгие годы.
Меня так пытались дразнить в детском саду, а потом в школе. И никто, ни одна живая душа не подозревала, что обидное для кого-то прозвище казалось мне наивысшей похвалой.
Однажды на школьной дискотеке мне удалось рассмешить всех одноклассников и напугать саму Варвару Петровну. Чтобы вы поняли, эта старая дева, всегда наряжающаяся во все черное, являлась завучем и наводила страх не только на учеников младших классов.
Даже старшеклассники вздрагивали от ее грозных окриков. А еще никто и никогда не видел ее смеющейся. Во всяком случае, в стенах нашего учебного заведения.
И вот как-то раз ей вздумалось прервать затянувшуюся дискотеку.
Варвара Петровна, особо не церемонясь, схватила за руку нашего ведущего и крикнула в микрофон: «А теперь все по домам, пока родители не забили тревогу».
Надо сказать, к девяти вечера веселье было в разгаре. А учитывая новогодний характер нашего мероприятия, всем до слез показалась обидной самодурская выходка завуча.
- Сделай же что-нибудь, - попросила меня Оля, по которой я вздыхал вот уже несколько лет. – Клоун ты или нет?
Мне польстило, конечно, что в такой ситуации самая красивая девушка класса обратилась ко мне. Не к Кольке, который носил ее портфель, и не к Сереге, навесившему оплеух шпане, пристававшей однажды к Оле в темном переулке.
Но что я мог сделать против самой Варвары Петровны?
У меня был один шанс, без права на ошибку. И я решил им воспользоваться, изменив до неузнаваемости карнавальный наряд.
Мое шуточное превращение в Смерть, в саване и с палкой вместо косы, вызвало бурю эмоций одноклассников. Вся дискотека ржала, когда завуч, сильно испугавшись,  вылетела из актового зала и не показывалась почти час.
Но потом мне было не до смеха. Очухавшаяся Варвара Петровна выместила всю злость и обиду за смешной и обидный конфуз. А на следующий день досталось и от родителей, вызванных для разборок в школу.
Больше распекал отец.
- Ума не приложу, как тебе такое пришло в голову, - методично долбил он на психику. – Эта выходка не достойна Ваньки-клоуна!
Я сомневался в этом, но перечить не отважился. Рассуждать о творческом диапазоне и мастерстве перевоплощения, когда у носа потрясают ремнем, показалось неразумным.               
С тех пор много воды утекло.
Десять лет назад мы с родителями перебрались в этот славный южный город на берегах Дона.
Сегодня меня, как раньше, уже не воспитывают с особым пристрастием, щадя мой отцовский авторитет.
У нас с Вероникой подрастает сынишка. Егорке скоро исполнится пять.
Ах да, я совсем забыл… представиться.
Меня зовут Иван, Иван Прохоров.
Или как по-прежнему иногда называет отец – Ванька-клоун, неизменный любимец постаревшей, но не утратившей чувства юмора Алевтины Васильевны, моей мамы.
                ***
Получив в свое время в столице классическое музыкальное образование, мне не составило особо труда обосноваться в музыкальном театре и прочно закрепиться  в основном составе труппы.
Вот уже несколько лет мне доверяют не последней важности роли в различных опереттах, концертах и шоу-программах.
А недавно вызвал главный режиссер и с порога сообщил:
- Молодой человек, у вас есть возможность отличиться.
Я с сомнением посмотрел в зеркало, где на меня смотрел далеко не юнец.
- Понимаю, вы польщены и боитесь не справиться. -  Настаивал на своем лысеющий, толстеющий  и быстро от этого потеющий главреж. - Но поверьте, петь с примой на ее бенефисе очень почетно и ответственно. Мы вам поможем.
Выйдя от начальства, я первым делом отыскал зеркало и вновь заглянул в него, чтобы убедиться в близорукости или просто плохом зрении главного режиссера.
Если в 35 меня можно назвать молодым…
- Привет, Иван, уже готовишься к выступлению с грымзой, чтобы достойно соответствовать ее возрасту? – По лестнице спускалась Света, вечная дублерша исполнительниц главных ролей. – Ну-ну, не переусердствуй, Мальвина тебе этого не простит.
Я в очередной раз убедился, как быстро в нашем театре распространяются новости и слухи. Но вступать в обсуждение на скользкую тему, зная скверный характер Мальвины Эдуардовны, счел излишним.
А еще подумал: «Сколько же лет на самом деле нашей с годами все «молодеющей» даме?».
Я заглянул в разложенные на столе вахтера заготовленные для расклейки афиши, но так и не прояснил ситуация с возрастом примы. Текст и картинки хранили девственную чистоту и не содержали ответ на сакраментальный вопрос.
Ведущий бенефиса, вышедший перед зрителями на малую сцену, также не удовлетворил моего (или нашего?) любопытства.
- А сегодня мы собрались, чтобы поздравить горячо любимую и уважаемую Мальвину Эдуардовну, - вещал конферансье. – Ее творчество прочно вошло…
Я не стал слушать, куда и насколько прочно, потому что меня отвлек главный режиссер.
- Ну, что, Иван, скоро твой выход, - словно страшную тайну сообщил он. – Ни пуха, как говорится, ни пера.
«К черту! – Хотел крикнуть я, но вовремя сдержался, вспомнив о его начальственном положении. – Вдруг превратно или, того хуже, буквально истолкует?».
- Спасибо, Эдуард Борисович, на добром слове, - не смог совсем не отреагировать на любезное пожелание. – Постараюсь не испортить картину.
В тот день прима блистала на сцене.
Ее царственная осанка, почти божественный временами голос, сменяемые эффектные наряды никого не оставили равнодушными. Зал рукоплескал и извергал на сцену шикарные букеты.
Я твердо решил соответствовать виновнице торжества, но, по всей  видимо, увлекся. И на малой сцене бенефис едва не перерос в скандал.
Войдя в образ, поймал настроение и так увлекся вокалом, что расфуфыренная барышня далеко за рамками бальзаковского возраста натурально потерялась на моем фоне.
Зрители по достоинству оценили наше мастерство и рукоплескали в конце уже обоим. Причем мне показалось, что моей особе не в меньшей степени.
Естественно, потом были обиды и слезы. А как же без них? Ведь я затмил саму Мальвину Эдуардовну в день ее юбилея!
- Как ты мог? – В сердцах бросила она, когда мы остались в гримерке одни. – Ты испортил мне праздник!
А главный режиссер тем же вечером заявил, что хороших ролей и партий мне не видать как своих ушей.
- Готовься к поденщине, - резюмировал он. – В лучшем случае, твое место в благотворительных концертах. О хороших приработках можешь забыть.
                ***
Несколько месяцев вместе с бригадой «штрафников» я колесил по отдаленным  районам, где еще не закрылись Дома культуры.
Назвали себя так, конечно, в шутку, потому что наши провинности перед руководством театра, на субъективный взгляд самих артистов, носили невинный, безобидный характер.
- Хотя как посмотреть, - шутил мой коллега по агитбригаде, когда мы кормили клопов в облезлой провинциальной гостинице.- Вот тебя, например, за такой фортель с примой могли, наверное, в иные времена попереть из театра.
- Да иди ты,- беззлобно ругался я, вяло отмахиваясь от ехидных нападок. – Это Семеныча наверняка поставили бы к стенке.
Преклонных лет солист нашего  театра Пал Семеныч отличался непотребным стремлением к возлиянию. Однажды он принял на грудь слишком много перед концертом и потом не вовремя вступил со своей партией.
Одним словом, таких, как он и я, штрафников набралось в нашем театре на целую агитбригаду, которой вменили в обязанность нести культуру в массы. Преимущественно в сельской местности, где о благах цивилизации напоминали только роскошные дачи-виллы богатеев.
Но обитатели хором и палатей, как раз, наши концерты игнорировали. Мы радовали селян в фуфайках и сапогах. А в чем прикажете ходить, когда вокруг навоза больше, чем простой земли?
Для меня стало большим откровением, что эти люди внимательно слушали нас и даже воодушевленно хлопали.
- Почему тебя это удивляет? – Спросил проштрафившийся чрезмерным любопытством и сплетнями исполнитель классических арий. – В век скоростей, телевидения и Интернета границы между городом и селом давно стерлись.
Я подумал и согласился. Тем более, что во многих местах, где мы выступали, действительно находились ценители классической музыки и пения.
Как-то раз, вернувшись из очередного вояжа по сельским просторам, я бродил за кулисами родного театра.
- А вот и наш герой, - услышал знакомый голос главного режиссера. – Ты-то мне и нужен.
Я напрягся, потому что тон у Эдуарда Борисовича был чересчур елейным.
- Ну-ну, - похлопал он меня по плечу.- Не напрягайся так. Еще спасибо скажешь, что отстранил от участия в агитке.
Как оказалось, кому-то стало угодно, чтобы артисты музыкального театра дали несколько благотворительных концертов перед детьми. Стали размышлять, судить-рядить и тут-то выяснилось, что не так много готовых номеров для детской аудитории.
- Ну, ты понимаешь меня,- объяснил Эдуард Борисович. – Не Мальвину же с ее ариями выставлять перед детворой.
- А что тут такого? – Поддел я главрежа. – Вы бы видели, как нас в коровниках встречали. Убежден, Мальвина Эдуардовна произвела бы там настоящий фурор. Что же касается детской публики…
- Но-но, ты прекращай хамить,- оборвал на полуслове главный режиссер.- Я ведь могу и передумать.
- Все, проехали и забыли для ясности, - я показал, что могу быть также пушистым и покладистым. – Что от меня требуется?
- Готовность номер один, - сообщил Эдуард Борисович. – Выступаем через два дня. И не забудь, твои репризы рассчитаны на детей, преимущественно не старшего возраста.
- И что прикажете делать?
- Вспомнить свои клоунские способности.
Я хотел спросить, откуда ему известно про это, но главреж только махнул рукой, показывая, что аудиенция закончена, и быстро удалился.
                ***
Выступать перед детьми пришлось на малой сцене.
Как оказалось, их привезли из разных больниц.
Когда я выглянул из-за занавеса, собралось едва ли не меньше половины зала. До начала концерта оставалось еще двадцать минут.
- Борисыч сказал, что еще из интернатов должны подвезти, - сообщил концертмейстер Сан Саныч, поправляя перед зеркалом бабочку.
- Какие-то они все там серьезные, напряженные, - не удержался я от комментария.- Словно не на концерт пришли.
- Ага, - поддакнул Сан Саныч.- А еще невоспитанные.
- Это почему?
- А вон те, которых только что рассадили в первых рядах, головные уборы не снимают, - объяснил концертмейстер. – Даже мальчики сидят в каких-то странных косынках, повязках, шарфиках.
- Это банданы, они…, - я почувствовал давно забытое волнение и поспешил в зал, в первые ряды.
- Извините, - обратился к женщине, показавшейся мне старшей в этой ватаге обладателей настороженных и любопытных лиц. – Вас как звать?
- Ангелина Анатольевна.
- Меня Иван, мы будем перед вами выступать.
- Очень мило, - улыбнулась она.
- Скажите, а они…, - я увлек женщину в сторону от кресел, - больны раком?
- Знаете, мы стараемся избегать таких терминов, - объяснила Ангелина Анатольевна, работавшая, как выяснилось, воспитательницей в онкогематологическом отделении областной детской больницы. – Психика ребенка не всегда…
- Да, мне знакомо это, - перебил я, глядя на часы. – Извините, мы сейчас начинаем.
Потом обернулся и добавил:
- Я хоть и клоун, но мне хорошо известно это страшное заболевание и все, что с ним связано.
- А вы действительно клоун? – Не поверила она.
- Не сомневайтесь, самый настоящий, - в качестве доказательства выудил из-под пиджака рыжий парик и водрузил на голову. – Постараюсь сегодня рассмешить вас.
-Будем ждать этого номера,- воспитательница Ангелина Анатольевна проявила любезность и вернулась к детям.
- Очень постараюсь подарить радость, - добавил я уже за занавесом, натягивая шутовской наряд.
Когда объявили мой выход, почувствовал сильное волнение.
На сцене посмотрел в серьезные, не мигающие глаза мальчиков и девочек и внезапно успокоился.
«Цель ясна, - напомнил себе, - эти внимательные, словно изучающие детские глаза должны лучиться и сверкать, улыбки не сходить с их лиц, озаряя все вокруг!».
Я выбрал в зале самую серьезную девочку. Казалось, она полностью отрешилась от происходящего, углубившись в одной ей понятные невеселые мысли.
«А если вот так?» - Подначил себя, и выполнил простейший трюк с теннисным шариком.
Моя визави  равнодушно взирала, как проглоченный белый кругляшок, благодаря элементарной ловкости рук, оказывался то в одном кармане клоунского наряда, то в другом.
Девочка никак не отреагировала и на второй трюк, хотя в зале уже слышался смех, переходящий временами в хохот.
Я поймал на себе довольный и удивленный взгляд воспитательницы. Ангелина Анатольевна по-детски наивно заливалась вместе со своими подопечными.
«Нет, ты будешь смеяться, ты просто обязана, - твердил я про себя, спускаясь со сцены. – Нельзя быть букой, надо отвлечься».
Вблизи глаза девочки показались очень глубокими и серьезными. Далеко не у всех взрослых бывают такие.
Я взял ее послушную руку и вывел за собой на сцену.
- А теперь мне нужна помощница, и я ее нашел, - объявил всем. – Тебя как зовут?
- Марина, - она послушно вышла за мной и уже удивленно смотрела в лицо. – А что надо делать?
Я заговорщически подмигнул и сказал, чтобы слышала только она:
- Помогать мне, а то я не справляюсь. Договорились?
Девочка кивнула, и ее губы в первый раз тронула улыбка.
У меня камень с души свалился и я, забыв про время, погрузился в клоунские забавы.
Когда весь зал буквально лежал от смеха, заметил рассерженное лицо главрежа. Он дико вращал глазами и показывал на часы.
Уже потом, когда зрители ушли, Эдуард Борисович набросился на меня.
- Ты что себе позволяешь? - Орал он. – Возомнил себя главным?
- А что, собственно, произошло? – Округлил я глаза.
- Ты действительно не понимаешь или придуриваешься? - Главреж натурально не мог успокоиться. – Вместо 10 минут, полчаса валял дурака на сцене.
- Клоуну иногда полагается это делать, - напомнил я. – А что касается задержки, то, как мне кажется, детский смех лучшее оправдание.
- Да они могли смеяться еще час, - орал он как резаный.
- Спасибо!
- За что?
- За похвалу и одобрение!
Эдуард Борисович задохнулся от такой наглости, но не нашел, что ответить. Он зашипел и замахал руками: проваливай, мол, с глаз долой.
А еще в тот день я долго вспоминал серьезные глаза Марины, ее улыбку и смех.       
«Девочка все-таки растаяла, - удовлетворенно думал я, рассматривая визитку, которую вручила Ангелина Анатольевна при знакомстве.- Надо будет позвонить, узнать…».
                ***
Ночью меня мучил кошмар.
Снилось, как гроб, в котором я лежу, накрывают крышкой и заколачивают длиннющими гвоздями.
Бригада могильщиков работает на совесть, действуют четко, слаженно, сноровисто. Они легко подхватывают невесомый ящик с моим юношеским телом и опускают вниз, под землю. Туда, откуда уже не возвращаются.
И вот старший говорит родным и близким: «А теперь можете бросить горсть земли».
Я слышу, как по крышке вначале робко, а потом сильней и громче ударяются комья промерзшей и чуть позже пахучей, с червями и обломками корней сорняков, земли.
Звуки извне раздаются слабее. И я уже не слышу плача мамы, которая в рыданиях упала на холмик с крестом, на котором прибита моя фотография в траурной рамке с черной ленточкой.
Я пытаюсь докричаться, что живой, но меня не слышат. Как и я, потому что в плотном темном вакууме вообще нет звуков.
Делаю усилие, упираюсь ногами и руками в крышку гроба, но сдвинуть ее не удается. Бригада могильщиков постаралась на славу! 
Меня охватывает дикий ужас, я ору во всю силу легких и… просыпаюсь.
Надо мной нависло испуганное лицо жены.
- Милый, тебе опять приснилось? – Вероника промокает вспотевший лоб. – Ты, как всегда, весь мокрый.
Она достает из прикроватной тумбочки полотенце и протягивает мне.
Я, все еще ощущая ледяной, удушливый озноб подземной тюрьмы, начинаю вытирать пот.
- Не сумел открыть? – Жена озабочена. – Как всегда?
- Извини, что разбудил, - я кивнул. – Пойду гляну, спит ли Егорка?
В соседней комнате пятилетний пацан, пуская слюнявые пузыри, демонстрировал крепкий, богатырский сон. Я даже позавидовал.
- Пойдем, милый, - жена увлекла в спальню. – Тебе надо поспать.
«Хорошо бы, - подумал я, послушно семеня за ней. – Замечательная все-таки у меня жена. Другая давно к психиатру посоветовала бы обратиться. А моя понимающе терпит, поддерживает».
Веронике известно, что двадцать лет назад врачи поставили мне страшный диагноз: рак.
В те времена это звучало как приговор. О заболевании не говорили и не писали часто, как сейчас. Не афишировали известных людей, которые борются или успешно справились с болезнью и наоборот.
И хотя врачи и тогда предпочитали использовать такие понятия, как «опухоль», мои родители, услышав впервые коварный диагноз, подумали именно о раке.
Потом я долгих два года лечился, пока медики не констатировали окончательное выздоровление. Школу закончил без страха за будущее…
- Знаешь, а ведь мне тогда, наверное, повезло, - вспоминал я ночью на плече у жены.
- Почему ты так думаешь?
- Ну, оперировали многих, широко использовали как способы лечения различные курсы химиотерапии и облучения, но ведь я мог оказаться и в числе тех, кого нет сейчас в живых.
Жена погладила по голове и теснее прижалась всем телом.
- Ты не правильно ставишь акценты, дорогой. – Я почувствовал, она напряглась. – В твоих рассуждениях нет места мне и Егорке.
- Да? – Не понял я. – А как надо?
- То, что было с тобой, далеко в прошлом, - спокойно объяснила Вероника. – А в настоящем нет этой страшной болезни. Есть только я и Егорка. Теперь понятно?
Я кивнул, хотя не был до конца в этом уверен.
Конечно, мне удалось справиться с грозным заболеванием. Теперь-то я окончательно убежден! Но разве есть в этом моя заслуга? Только доля везения, удача, не отвернувшаяся от меня. Большая часть заслуги принадлежит врачам. Это им удалось вдохнуть в мое щуплое тело жизнь!
С другой стороны, ведь я с самого начала хотел жить. Поэтому и не сдавался, верил в хорошее, светлое, теплое. И, наоборот, убеждал себя, что болезни меня не одолеть…
- Когда-нибудь твои страхи улетучатся, - прервала мои размышления Вероника. – Тебе удастся открыть эту проклятую крышку и выбраться на белый свет, в котором ты все это время живешь. А навязчивый кошмар обязательно перестанет тебя мучить.
Какое-то время мы лежали молча, глядя в темноте в потолок.
Потом я подскочил, включил ночник на прикроватной тумбочке и залез в верхний ящик.
- Мне кажется, я знаю, что надо делать.
Достав визитку воспитательницы из детского гематологического отделения, я подробно рассказал жене о недавнем выступлении на малой сцене, о девочке с бездонными серьезными глазами.
- Думаешь, ты нужен Марине? – Переспросила Вероника.
- Не лично я, а клоун. Если быть точным - Ванька-клоун, которому удалось в свое время справиться со Смертью.
                ***
Я хорошо помню свой день рождения в шестиместной палате онкологического центра, когда исполнилось пятнадцать.
Тогда у меня были такие же бездонные и серьезные глаза, как у Марины.
А еще я на все смотрел с вселенской печалью, понимая, как ни странно, бренность бытия.
Вы никогда не задумывались над тем, почему в молодые годы (будь то школа или высшее учебное заведение), философские категории не всегда правильно усваивались? Или запоминались, но с большим трудом?
Я думал об этом, когда заболел раком. Вернее, не о философских категориях вообще. А о том, что мое бытие, существование конкретного человека (меня самого!) может в любой момент оборваться без моего на то согласия.
Каково это в пятнадцать лет, когда впереди только начинает расстилаться  жизнь и обозначаться желанными перспективами, понять, что финиш не за горами и вот-вот…?
Одним словом, в детском возрасте так же не хочется умирать, как и в любом другом. Вы уж поверьте!
В день своего пятнадцатилетия я думал примерно о том же.
Было очень себя жаль. Хотелось выть от тоски и горя.
В то утро меня никто не поздравил, как это всегда бывало дома.
Обычно мама с раннего утра, лишь только я вставал с постели, нежно обнимала, а я, ощущая себя маленьким мужчиной, чувствовал неловкость и увертывался от  ее рук и ласк, попадая в объятия отца.
- Ну, все, все, - говорил он, широко улыбаясь.- Мы видим, ты уже вырос  и стесняешься наших нежных к тебе проявлений. Но позволь все-таки поздравить!
Так было всегда, очень часто, но не в то утро, когда я с тоской смотрел в пасмурное небо за больничным окном.
Там собирались грозовые тучи, грозившие обрушить на спешащих по делам людей потоки воды.
«А ведь мне не хватает сейчас родительской  нежности и ласки, - поймал себя на мысли и почувствовал, как на глаза навернулись слезы.- Некому обнять, поцеловать, сказать приятные слова».
Я повернулся на другой бок и уткнулся в плюшевую игрушку.
Почему-то в последнее время перестал стесняться своих нежных проявлений по отношению к плюшевой живности.
«Не знаю, что думают обо мне соседи по палате, взрослые уже мужики, - размышлял я. -  Может, осуждают? Во всяком случае, виду не подают, не смеются».
Особенно мне нравилась игрушка клоуна, которую подарил отец перед началом второго курса  химиотерапии.
- Это что б тебе не скучно было, - улыбнулся он. – Посмотришь, вспомнишь свою проказу на школьной дискотеке и сразу станет веселей.
Почему-то когда я заболел, отец изменил свои взгляды на тот проступок двухлетней давности. Он чаще называл меня клоуном, жестами и мимикой подчеркивая исключительно положительный смысл этого слова. А потом в качестве талисмана подарил несерьезную игрушку, с которой мы сразу подружились.
Я назвал ее Олег.
- А что, это хорошее сочетание, - решила мама. – Иван Прохоров и Олег Попов. Звучит!
Честно говоря, я об этом не подумал. Но приглядевшись к игрушке, согласился с мамой: сходство действительно есть.
И вот в день своего пятнадцатилетия я лежал в больничной палате, дожидаясь, когда нас позовут на завтрак, и обнимал своего любимого клоуна.
- Ну, что, брат-коверный, ты то меня хоть поздравишь с утра?
Олег вздрогнул,  и мне показалось, теснее прижался ко мне.
- Да не надо жалеть, - попросил я. – Просто поздравь. Как мужчина мужчину.
Я оттолкнул его и протянул влажную ладошку, ожидая игрушечного рукопожатия. Вместо этого ощутил стальной обхват.
- Хватит уже киснуть, именинник, - услышал его тихий голос. – Мужчины себя так не ведут.
Я от неожиданности чуть с кровати не упал.
- Так ты еще и говорить можешь?
- А то, - улыбнулась игрушка. – Даже не сомневайся.
- А что еще умеешь?
- Много всякого, - улыбнулся плюшевый клоун. – И тебя научу, если вести себя хорошо будешь.
- Трюкам?
- И им тоже, - пообещал Олег.
Но больше ничего сказать не успел. Дверь в палату тихонько отворилась, и я увидел улыбающееся лицо папы.
- Именинник здесь проживает? – Улыбнулся он. – Можно его потревожить?
Я посмотрел на спящих соседей и пожал плечами.
- А у нас есть именинник? – Удивился Сергей на ближней ко мне кровати. – Странно, но мы ничего не знаем об этом.
Панцирные сетки заскрипели и на других кроватях.  Соседи по палате быстро проснулись и привели себя в порядок.
- А я не один,  - обратился папа ко всем сразу. – Можно?
Получив согласие, открыл дверь и пригласил маму.
Боже, какая же она была красивая!
Моя любимая мамочка надела свое самое нарядное платье.
Она сверкала широкой улыбкой и ясными голубыми глазами.
Я почувствовал, как образовавшийся  недавно лед быстро растаял в груди. А на глаза навернулись слезы.
- Опять мокроту разводишь? – Прошептал плюшевый клоун.
- Все нормально, - оправдался я. – Это от счастья.
- Так не бывает, - упорствовал он.
- С людьми и не такое приключается…
- А с кем это ты разговариваешь? - Удивился папа и подошел к моей кровати. – С плюшевой игрушкой?
Я смутился и покраснел.
- Понимаешь, - начал я. – Олег не совсем чтобы…
- А это неважно, - подхватила мама. – Потому что в помощь Олегу мы пригласили  настоящего  клоуна.
Дверь снова отворилась, и в палату вошел коверный. Таких я видел только в цирке.
Бутафорский наряд, макияж, разноцветные накладные усы и брови, веселенький парик, широченные шаровары и огромные ботинки с длиннющими, вздернутыми кверху носками – одним словом, клоун как будто специально готовился к выходу на арену.
- Прошу любить и жаловать, - объявил отец голосом профессионального конферансье, словно всю жизнь представлял публике артистов, - перед вами выступает Шпунтик, ученик легендарного Карандаша.
Не знаю, как моим соседям по палате, мне объяснять, кто есть кто в клоунском мире, не было нужды. Отечественная  история клоунады всегда вызывала неподдельный интерес.
Хорошо я знал и сценическое имя выступающего клоуна. Несколько раз с родителями были в цирке, когда в программу включались шутки и репризы в его исполнении.
Вот и на этот раз он до слез рассмешил всех. А зашедшая делать уколы медсестра, забившись в истерике, едва не уронила шприцы.
- Ой, не могу, - хваталась она за живот, поставив поднос с лекарствами на тумбочку. – Вот умора!
Я скосил взгляд на Олега.
Тот украдкой, думая, что мне не видно, промокал глаза краешком простыни.
«Надо будет подарить ему платок», - решил я и в очередной раз забился в судорожном смехе.
Шпунтик выступал почти час.
Гомерический хохот из нашей палаты привлек внимание всего отделения.  Хорошо, что это был выходной день!
Дежурный врач вначале сделала замечание, а потом попросила клоуна расширить арену и предложила нам переместиться в холл. Там Шпунтик закончил выступление уже перед всем отделением.
Родители так и не рассказали, как им удалось на мое пятнадцатилетие сделать такой славный подарок. 
Тогда я не обиделся на них. На мой взгляд, подарок подразумевает некую тайну, флер недосказанности. Особенно если он понравился.
Я же был в диком восторге от выступления Шпунтика. Как и моя плюшевая игрушка.
Мы всю ночь проговорили о клоуне, его искрометных шутках, репризах, разнообразных номерах.
Тогда я впервые понял, что никакая болезнь, даже самая страшная и непредсказуемая, не помешает мне фантазировать и верить в лучшее.
А спустя несколько лет, когда благодаря стараниям врачей мне удалось окончательно исцелиться, прочитал в одном из глянцевых журналов, что известный артист цирка клоун Шпунтик,  как и я, болел раком.
Из тяжелой битвы за жизнь он также вышел победителем.
                ***
На третьем гудке вызов оборвался.
- Я слушаю вас, - раздался в трубке мелодичный голос Ангелины Анатольевны. – Говорите.
- Здравствуйте, я хотел бы…
- Добрый день, Иван Игоревич, - перебила воспитательница из гематологического отделения, узнав меня. – Я знала, что вы обязательно позвоните. Только не думала, что так быстро.
- А чего тянуть? – Решившись, выдохнул я. – У меня бывает свободное время, хотел бы иногда приходить к вашим детям в качестве клоуна.
- Вы же понимаете, я одна этого не решу, - сообщила Ангелина Анатольевна. – Это не в моей компетенции.
- А кто может?
- Наш заведующий, Роберт Айвазович.
Через несколько дней я сидел в его кабинете и листал медицинские журналы, пока он решал неотложные вопросы.
- Мы знаем солиста нашего музыкального театра Ивана Прохорова, -  польстил мне заведующий гематологическим отделением детской областной больницы. – Но, честно говоря, был удивлен, когда Ангелина Анатольевна рассказала о вашем выступлении на малой сцене.
- Нет ничего странного, - объяснил я. – Клоунада – это мое призвание. С детства мечтал о шутовском колпаке.  Жизнь так распорядилась, что начал и продолжаю карьеру вокалиста. Но речь сейчас не обо мне.
- Если я правильно понял суть вашего предложения, - Роберт Айвазович сделал паузу и внимательно посмотрел мне в глаза, - вы хотите на благотворительной основе выступать перед нашими детьми.
- Совершенно верно.
- А вы знаете, наши пациенты – это особый контингент больных, - начал заведующий. – Я бы сказал, эти маленькие люди ежедневно борются за жизнь и к ним нужен…специфичный подход.
Я кивнул в знак согласия, достал толстенную тетрадь, обложка которой затерлась от времени,  и протянул ему.
- Что это?
- История болезни.
- Чья?
- Моя.
Роберт Айвазович внимательно, как это могут делать только  врачи, знакомясь с тяжелым пациентом, пролистал мою историю болезни двадцатилетней давности.
- Ну что ж, - сказал он через несколько минут. – Это меняет дело. Пойдемте, представлю вас доктору Нежнинской. С Евой Викторовной  вы обо всем и договоритесь.
- А можно вначале зайти к Марине?
- К какой именно? – Уточнил заведующий. – У нас их несколько.
- Не знаю фамилию девочки, - растерялся я. – Она была на недавнем представлении в театре.  У нее еще такие серьезные, грустные, бездонные глаза.
- Кажется, я догадываюсь, о ком вы говорите, - улыбнулся Роберт Айвазович. – Пойдемте,  провожу в палату. А потом…вы извините, у меня дела. Машина с лекарствами пришла.
- Что, такие же проблемы с обеспечением, как и двадцать лет назад?
- Нет, наоборот, сейчас всего хватает,- объяснил заведующий. -  Стараемся выбирать самые лучшие и качественные медикаменты. Вот и на этот раз удалось договориться с фирмой о поставке очень редкого и дорогостоящего препарата.
Роберт Айвазович пригласил в палату и, извинившись, быстро удалился.
Девочка обрадовалась мне. Это было заметно по глазам. Они заискрились и  наполнились живой, лучистой энергией.
«Энергией живого человека», - отметил про себя.
- Здравствуйте, я узнала вас и без грима.
- Что, так плохо выгляжу? – Наигранно обиделся я.
- А мне ваш сценический образ не кажется некрасивым, - Марина еще раз удивила своей серьезностью и рассудительностью. – Вам идет шутовской наряд.
- И нос картошкой?
- Обязательно, - засмеялась она. – Без него чего-то не хватает.
- Ну, как ты? – Не удержался от банального вопроса. – Не грустишь больше?
- Повода нет, - поделилась Марина своей радостью. – Врачи обещают скоро выписать.
- А я буду часто у вас выступать, - в ответ поделился хорошей новостью. – Уже и с заведующим договорился.
- Жаль…, - выдохнула девочка и тут же исправила получившуюся двусмысленность. – Я имею в виду, что меня уже не будет здесь.
- Да, мы готовим Мариночку к выписке. У нее очень хорошие результаты, беспокоиться больше не о чем, - подтвердила вошедшая в палату светловолосая женщина и представилась. – Я ее лечащий врач, Ева Викторовна. Мне Роберт Айвазович сказал, что вы здесь.
Пожав руки, мы направились к выходу.
- А ваш заведующий занятой и очень добрый человек, - я внимательно посмотрел на Нежнинскую. – Создается впечатление, на нем в отделении многое держится. Он и общается так, что хочется сразу довериться ему. И вместе с тем такой пробивной…
- Вы верно заметили, Роберт Айвазович и хозяйственные проблемы отделения решает, и лечебные, и организационные, - Ева Викторовна улыбнулась. – Мы с ним как за каменной стеной. И главное, все его любят и уважают.
- Это как?
- Ну, подумайте, разве не хочется спустя многие годы сказать слова благодарности врачам, вылечившим вас? – Искренне удивилась Нежнинская.
Я ненадолго задумался, вспоминая свое детство. Почему-то в памяти не отразились яркие образы людей в белых халатах.
- Значит, вам не повезло встретить такого врача, как Роберт Айвазович, - разгадала мои мысли Ева Викторовна. – Иначе и двадцать лет спустя вы тянулись бы к общению с ним, как многие наши пациенты.
Увлекшись разговором, мы позабыли про девочку.
- Подождите, Ванька-клоун, - окликнула Марина.- Мне жаль, конечно, что не увижу ваших представлений здесь, но и очень рада этому. Вы ведь понимаете меня?
-  Можешь даже не сомневаться, - подтвердил я. – Много лет назад мне довелось пройти через такое же испытание. Как видишь, успешно.  Поэтому очень, очень за тебя рад!
- Я тоже, за себя и за вас, - глаза девочки вновь наполнились вселенской грустью. – Но знайте, здесь остаются дети, которым еще очень нужна помощь.
- Не беспокойся об этом, - заверил ее я. – В больнице работают прекрасные специалисты. Они им обязательно помогут.
- Я знаю. Мне тоже так кажется…
                ***
После знакомства и беседы с Евой Викторовной Нежнинской, я стал часто приходить в онкогематологическое отделение детской больницы. 
С легкой руки Марины, девочки и мальчики запросто называют меня Ванька-клоун.
Мне очень приятно.
Смешить их, дарить радость и видеть ответные улыбки… 
Понимать, что наши встречи  вселяют в них уверенность…
Каждый раз убеждаться, что уровень медицины многократно повысился…
Видеть, что в гематологическом отделении работают люди, не равнодушные к чужой беде и способные помочь преодолеть временные трудности…
Чего еще можно желать человеку, который сам двадцать лет назад победил Смерть?
Наверное, так же размышлял и Шпунтик на мое пятнадцатилетие?
Если когда-нибудь пересекусь с ним, обязательно спрошу об этом.
А еще меня перестал мучить кошмар. Я больше не срываю крышку с собственного гроба, пугая ночью жену и сынишку.
У нас с Вероникой и Егоркой все хорошо. Чего и вам желаю!!!
   
                ВМЕСТЕ ВЕСЕЛО ШАГАТЬ   
Игрушки живут своей жизнью. Когда не о ком заботиться и не за кем присматривать.
Свое настоящее для них начинается без пригляда со стороны взрослых и детей.
Вот тогда они  позволяют себе настоящие эмоции.
Я это хорошо знал и терпеливо дожидался, когда в игровой стихнут голоса и смех детей и их родителей. Мне не терпелось задать пару вопросов новенькому, узнать, по какому праву тот занял самое лучшее место на подоконнике.
Оттуда открывался самый лучший вид из окна.
Цветущий поздней весной парк, покрытые кроны деревьев снегом зимой – во все времена года это место притягивало обитателей гематологического отделения. Ребятня с родителями любили гулять там, а я - наблюдать за ними.
Много раз меня забирали в палату, когда мое присутствие было необходимо там, а не на расстоянии, в игровой. Но всякий раз я неизменно возвращался на свое законное место.
Это происходило чаще, когда дети выздоравливали и собирались с радостью домой.
В такие случаи и мне было не грустно расставаться. Это хороший повод сказать друг другу «прощай» и просто теплые слова благодарности.
А произнести что-то хорошее, вы мне поверьте, в такие моменты хочется всегда. Потому что отчетливо понимаешь:  повод более чем подходящий!
Вот и вчера мы все дружно проводили Ирину.
Пятнадцатилетняя девочка уезжала со слезами на глазах, потому что здесь остались мы, ее друзья. Но еще больше она радовалась тому, что больше никогда не вернется.
 - Красавчик, мне очень жаль расставаться с тобой и твоей дружной компанией, - она гладила меня по плюшевой голове и глотала слезы. – Но ты должен понять…я так счастлива!
В этом я нисколько не сомневался, наблюдая, как трогательно и нежно девочка дарила цветы вылечившим ее врачам.
После выписки Марины, Ирина почти сразу заявила, что обязательно последует ее примеру.
И вот ей тоже удалось выиграть схватку со Смертью!
Старуха в который раз просчиталась в своей надежде на быстрое омоложение. Это была великая радость для родителей, врачей, нас, ее верных друзей, на протяжении долгих месяцев…
Да к чему я сейчас об этом? Хорошо то, что хорошо кончается. Как у Марины и Ирины.
Я же опять на время вернулся в игровую и застал этого выскочку.
Он по-хозяйски расположился у окна и мешал смотреть вслед Ирине, когда девочка махала на прощание.
Нет, он не закрывал обзор. Этот плюшевый клоун просто не подвинулся.
В это время в игровой было много детей и взрослых. Я решил выяснение отношений перенести на более подходящее время.
                ***
Когда последняя санитарка перестала звякать ведрами в коридоре, я подал сигнал рептилии.
Крокодил переполз поближе к клоуну и занял выжидательную позицию.
Его верный товарищ кролик, дрожа по привычке всем туловищем, также переместился к плюшевому коверному.
Я посмотрел на его клацающие зубы и усмехнулся:
- Мелочь, оставался бы на своем месте. Мы и без тебя во всем разберемся.
- Отчего же?  - Я услышал незнакомый, насмешливый голос. – Настоящие герои всегда идут втроем. Так ведь надежнее.
Я вгляделся в темноту и заметил сверкающую улыбку клоуна.
Игрушечный клоун откровенно насмехался над нами.
«Нет, - внезапно озарило меня. – Надо мной! Это же была моя идея выяснить отношения!».
- Уж не хочешь  ли сказать, что тебя здесь кто-то боится? – Ощерился я.
Плюшевый артист в смешных шароварах не переставал улыбаться от уха до уха:
- Так докажи это. Давай поговорим один на один и во всем разберемся.
Его замечание показалось справедливым, и я махнул крокодилу:
- Отбой! Я сам справлюсь.
- Красавчик, ты уверен в этом?
Мне пришлось еще раз махнуть лапой, чтобы убедить верных друзей.
Клоун смотрел открыто, без вражды и насмешки. Он просто улыбался, как это делают взрослые над мелкими шалостями детей.
В этот момент моя затея с выяснением отношений не казалась уже правильной и нужной.
«И чего я взъерепенился на этого малого? – Продолжал размышлять, приближаясь к нему. – Что мне от него надо? Ведь на подоконнике еще много места, хватит и для меня».
Так и не решив, как правильно поступить, я легонько толкнул новичка в плечо:
- Ты кто и по какому праву здесь?
Вблизи глаза плюшевого незнакомца казались мудрыми.
Он уже не улыбался, а просто с грустью и даже жалостью смотрел на меня.
- Слышал о Красавчике много, - произнес клоун серьезно, пристально глядя на меня. – И все как-то не вяжется с образом смешной обезьянки, которая сжимает сейчас кулачки перед моим носом.
Я невольно расслабил пальцы и не сдержал нахлынувшего ехидства:
- Да? И что же ты конкретно слышал, шут гороховый? Что я позволяю первому встречному занять свое место? Но по какому праву?
Моя внезапная агрессивность передалась друзьям.
Рептилия зашевелила хвостом, а кролик опять принялся дрожать в предвкушении активных действий.
-Тебе не запугать меня, даже не пытайся, - клоун вновь улыбнулся, демонстрируя завидную выдержку. – Напрасные усилия. Не такие старались.
- Да кто ты такой?
- Я? – Удивился цирковой артист. – А ты разве не видишь? Клоун, такая же плюшевая игрушка, как и ты.
- Откуда ты взялся?
- Меня оставил мой хозяин, Иван Прохоров. Вы разве не слышали о его выступлениях?
Я уже несколько раз видел мужчину, который переодевался клоуном и давал веселые представления.
А еще заметил, что в последнее время Смерть гораздо реже приходила к нам в поиске жертв.
- Получается, вы были вместе несколько лет, - я вспомнил рассказы Евы Викторовны. – И когда ему была нужна поддержка, ты оказался рядом?
- Если быть точным, - поправил клоун, - уже более двадцати лет. А что касается «оказался»… Может, ты и прав.
- Это что же получается? – Я озадаченно почесал плюшевый затылок. – Тебе двадцать лет?
- Ну, немного больше, - смутился клоун. – Но это не имеет значения, потому что твоя жизнь, я слышал, также полна неожиданностей. А это не менее ценно, чем приобретенный мной опыт.
Я с уважением смотрел на коверного:
- И ты можешь с уверенностью сказать, что находишься здесь с той же целью? Как и я?
Мудрый собеседник кивнул головой, украшенной париком с седыми волосами, и улыбнулся от уха до уха:
- Приятно иметь дело с умной игрушкой!
- Тогда хочу представить тебе своих друзей. Кролика по имени Мелочь и крокодила, которого чаще величаем просто Рептилия. А к тебе как обращаться?
- Когда-то давно родители Ивана, которого вы называете Ванькой-клоуном, в шутку сравнили меня с Олегом Поповым.
- А кто это?
- Великий артист цирка… И мне понравилось это сравнение. Можете и вы называть меня Олег. За двадцать лет уже привык.
                *** 
Однажды в игровой появился новенький мальчик.
Его вместе с мамой привела Ева Викторовна.
- Надеюсь, Илье понравится здесь, - объявила Нежнинская. – И он  обретет новых и верных друзей.
Мы переглянулись, ожидая, кого выберет печальный мальчик с густой шевелюрой темных волос. Это было так необычно для нас, игрушек.
Считая себя аборигенами в гематологическом отделении, привыкли видеть  лысых мальчиков и девочек. А тут…
«Наверное, он недавно заболел, - рассудил я. – Надо внимательнее к нему отнестись. Поначалу он будет особенно раним».
Когда Илья ни на ком не остановил выбор, я утвердился в первоначальном предположении: мальчик еще не в полной мере отдает себе отчет в серьезности заболевания.
Вскоре выяснилось, что о нем двенадцатилетний пацан вообще имеет смутное представление.
Играя как-то раз во дворе в футбол со сверстниками, впервые почувствовал резкое недомогание. В тот день он не придал этому особого значения, но игру прервать был вынужден.
Дома Илья ничего не сказал родителям. Как и на следующий день, когда очередной приступ слабости сразил на игровой площадке. И только высокая температура и непонятная сыпь заставили родителей забить тревогу.
Первоначальное обследование показало, что у Ильи рак.
- За что нам такое наказание? – Рыдала Ольга Игоревна, мама мальчика, когда муж приехал навестить их в областной детской больнице. – Врачи говорят, положение очень серьезное. В любой момент понадобится донор для пересадки костного мозга.   
- Не волнуйся, дорогая, - успокаивал ее муж, Александр Петрович. – Я сделаю все, что надо.
Чтобы Илья не слышал разговор, супруги скрылись в игровой. Они долго говорили ободряющие слова, но я видел: у них нет особой уверенности.
Мы искренне радовались за мальчика, когда к нему приезжали одноклассники. Потом эти визиты стали реже. По всей видимости, их родители не особо одобряли поездки отпрысков в областной центр.
Тогда Александр Петрович привез сыну ноутбук, чтобы он по Интернету продолжал общение. Но с каждым днем Илья погружался в депрессию.
- Красавчик,  надо что-то делать,- сказал Олег, когда Ольга Игоревна увела Илью из игровой в палату. – Мне не нравится настроение мальчика. Нельзя допустить, чтобы он потерял уверенность.
Но я не знал, что предпринять.
- Ваньки-клоуна давно не видно, - только вспомнил с сожалением. –Ты не знаешь, где он?
- Театр уехал на гастроли, его включили в труппу - коверный виновато улыбнулся. – Надо выкручиваться самим.
- Как? – Не понял я. – У тебя есть план?
Олег вдруг засиял знакомой уже улыбкой и произнес странным гортанным голосом:
- Есть ли у вас план, мистер Фикс? Конечно, есть.
Я воззрился на него:
- Ты это сейчас о чем? Кто такой мистер Фикс?
- Был такой мультфильм. Но не бери в голову, не это сейчас важно.
- А что?
- Я постараюсь устроить театр одного актера, но мне нужна ваша помощь и поддержка…
                ***
Мы несколько дней дожидались удобного случая. И, наконец, он представился.
Пасмурным днем, когда за окном дождь стоял стеной, плотной пеленой закрывая парк, настроение у всей плюшевой живности было соответствующее. После дневного сна в игровой никого не наблюдалось.
От нечего делать мы зевали, глядя друг на друга, как вдруг дверь отворилась.
- Мама, посмотри, сегодня неприлично пусто, - обрадовался Илья. – Давай поиграем.
Следом за сыном вошла Ольга Игоревна.
- А нам не будет скучно?
- Надеюсь, что нет, - улыбнулся мальчик. – Здесь так много хороших игрушек.
- Но ведь ты никогда не обращал на них внимание. – Удивилась мама. –Если б только захотел, папа купил бы любую.
- Знаешь, я и сам не знал, что потянет к игрушкам, - Илья был очень серьезен. – Просто в последнее время так много всего произошло, от меня все отвернулись…
- Милый мой мальчик, - Ольга Игоревна крепче обняла сына. – Это неправда. Посмотри, сколько друзей тебе пишут. Вы активно общаетесь по Интернету.
- Вот именно, - подхватил Илья. – По компу, не вживую. А еще недавно  вместе гоняли мяч на футбольном поле. Теперь я превратился в бледную тень и едва ноги переставляю.
Только теперь я обратил внимание, что недавно густая шевелюра волос на его голове исчезла. Вместо нее появилась разноцветная бандана.
Мы с клоуном переглянулись и подмигнули друг другу.
- Красавчик, пора действовать, - шепнул Олег. – Ты готов?
- По первому сигналу, - подтвердил я. – Дай только знать.
- Сам все увидишь и поймешь, - пообещал клоун.
- Сына, нельзя так говорить, - продолжала Ольга Игоревна. – Надо верить, обязательно верить, что все будет хорошо.
- Я бы рад, только не получается, - не по-детски размышлял двенадцатилетний мальчик. – Два месяца назад, когда мы сюда приехали, все было иначе. И я верил, что возникшие трудности… носят временный характер.
Было заметно, что слова даются ему с трудом. Он словно взвешивал каждое, опасаясь обидеть маму.
- Что изменилось теперь?
- А ты разве не видишь? – Илья с трудом сдержался, чтобы не повысить голос. – Я чувствую, будто высох изнутри. Смотреть на свои кожу и кости уже нет сил.
Ольга Игоревна отвернулась и украдкой смахнула слезы.
Илья этого не делал. Помимо его воли, по щекам ползли крупные капли.
«Странно, - я поймал себя на мысли. – Они не скатываются, а высыхают, не успев упасть!».
Мальчик первый взял себя в руки.
- Мама, мы не за этим сюда пришли, - напомнил он. – Давай играть.
- Конечно, - женщина стряхнула оцепенение и огромным усилием воли заставила себя улыбнуться. – Выбирай игрушки, и мы сразу начнем.
Но они не успели начать. В игровую комнату заглянула Нежнинская.
- А, вот вы где, - улыбнулась Ева Викторовна. – Ольга Игоревна, мне надо поговорить с вами.
- Да, конечно, - смутилась мама Ильи. – Сынок, поиграешь один?
- Конечно, - улыбнулась Нежнинская. – Ваш мальчик прекрасно здесь справится.
Ева Викторовна окинула взглядом шкафы с игрушками, сняла с полки меня, Мелочь, Рептилию. Подойдя к окну, дотянулась до клоуна.
- Илья, тебе нравится эта компания?
Мальчик улыбнулся и кивнул.
- Тебе не будет скучно, пока мы с твоей мамой обсудим некоторые вопросы?
Он мотнул головой и схватил нас в охапку.
Я впервые ощутил, что крокодил пахнет водой, а клоун опилками!
- Вот и случай, - услышал горячий шепот Олега прямо в ухо. – А еще, обезьянище, тебе не помешало бы помыться. Ты давно это делал?
Я задохнулся от гнева, но ответить не успел.
Мальчик расставил нас перед собой на столе и начал двигать взад-вперед.
- Все, Красавчик, мир, беру свои слова обратно, - крикнул мне клоун и улыбнулся. – Пора реализовывать план! Удобней случая может и не быть.
                ***
Наша затея заключалась в том, чтобы заинтересовать Илью.
- Мальчик должен кого-то из нас забрать в палату, - втолковывал  клоун. – Лучше меня или Красавчика. У нас есть опыт…
- Это почему? – Перебил Мелочь. – Чем я хуже или, скажем, крокодил?
- Ты не хуже, может, даже лучше, - объяснил Олег. – Только скажи честно, не испугаешься Смерти, если она вдруг придет к Илье?
Кролик затрясся в припадке страха.
- Рептилия, ты хоть понимаешь меня?
Крокодил послушно закатил глаза.
- Ну, вот и славненько, - продолжил Олег. – А она, судя по всему, уже притаилась где-то рядом. Пока ее врачи сдерживают. Но нам следует поспешить и объединить усилия, чтобы помочь мальчику. Он сейчас в этом очень нуждается.
- А что вам даст присутствие в палате? – Не унимался Мелочь. – Вы схватите ее и расправитесь с ней?
Я посмотрел на Кролика так, что у него уши едва не осыпались:
- Мелочь, ты напрасно пытаешься вывести меня из себя. Мы же обо всем договорились…А наши действия зависят от обстоятельств и вашей, между прочим, помощи.
В конечном итоге совместные усилия привели к тому, что Илья, заинтересовавшись нашим маленьким театрализованным представлением, попросил маму забрать с собой в палату меня и клоуна.
- Но я не знаю, разрешат ли нам, - вяло сопротивлялась Ольга Игоревна. – И зачем тебе две игрушки сразу?
- Мама, так надо, - настаивал Илья, проинструктированный нами. – Поговори с Евой Викторовной. Уверяю, она не станет возражать.
Вышло так, как мы и хотели. Нежнинская одобрила наше переселение в палату.
- Думаю, мальчику пойдет на пользу дружба с этими игрушками, - сказала она и потрепала меня по загривку. – Красавчик и Олег на многое способны.
- У них есть имена? – Изумилась Ольга Игоревна.
- А что вас удивляет? – Не поняла Нежнинская. –Эти игрушки многое пережили.
- Мне казалось, каждый ребенок может придумать им свое имя. Разве не так?
- Понимаете, в чем дело, это не совсем обычные плюшевые игрушки, - объяснила Ева Викторовна. – Красавчик, например, по праву является талисманом нашего отделения. А Олега подарил человек, двадцать лет назад победивший вместе с ним такую же болезнь, как у вашего сына. Одним словом, не советую менять имена.
- Мама, мама, я ничего не хочу менять, - Илья схватил женщину за руку. – Меня вполне устраивают их имена.
По глазам женщины я видел, что она сильно сомневается. Но поступить вопреки пожеланиям лечащего врача, пусть даже кажущимся, на первый взгляд, странными, посчитала неразумным.
- Пусть будет Красавчик и Олег, - сказала она сыну, когда остались в палате одни. – В конце концов, это твои друзья и не мне решать, как ты станешь их называть.
- Мама, - Илья в очередной раз удивил своей взрослой рассудительностью. – Нам еще только предстоит подружиться. К сожалению, не все от меня зависит. А вдруг они не захотят?
- Что-то мне подсказывает, ты ошибаешься, - Ольга Игоревна внимательно посмотрела на нас. – Эти проходимцы спят и видят заполучить твое доверие.   
В первый раз я посмотрел на маму Ильи с нескрываемым уважением.
«Мы действительно проходимцы, - веселился я про себя. – Но действуем во благо, ради мальчика».
                ***
Новоселье справили втроем, несколько дней спустя, когда Ольга Игоревна, устав за день, крепко заснула.
У нее он был трудный. Весть о том, что результаты контрольного обследования Ильи подтвердили худшие опасения врачей, буквально подкосила ее.
Днем, после обеда, она оставила мальчика в палате, чтобы поговорить с мужем без свидетелей.
- Саша, Нежнинская сказала, чтобы мы пока не  искали донора, - сообщила она мужу, не глядя в глаза. – Они никак не могут добиться ремиссии.
- Что это значит?
- Пересадка костного мозга в настоящее время не даст нужного результата. Наши усилия будут напрасны.
- Получается, у Ильи совсем плохи дела?
Ольга опять отвела взгляд.
- Но почему? Откуда это взялось? – Взорвался мужчина. – До двенадцати лет все было хорошо и вдруг…
- Саша, давай обойдемся без истерик. Мне и так тяжело наблюдать, как наш сын сохнет на глазах, - оборвала Ольга мужа. – Ты лучше скажи, что будем делать? 
- Если бы я знал…
- А кто будет знать? – Поддалась нахлынувшим эмоциям женщина. – Ты же у нас глава семьи. Вот и предлагай.
Александр усилием воли подавил мгновенную вспышку гнева, чтобы грубостью не ответить жене.
«Нет, так нельзя, обвиняя друг друга, мы дойдем до крайности, - размышлял он, тщательно подбирая слова. – Нам нужно терпение. А  еще…».
- Дорогая, мне кажется, нам надо верить, - мужчина, наконец, понял, какая мысль вертелась в голове все это время. – Верить…
- В чудо? – Перебила Ольга. – Я готова поверить в черта лысого, только чтобы с Ильей все было в порядке.
- Вот в него-то как раз и не надо, - Александр обнял жену и поцеловал вспотевший лоб, теплые, влажные от слез губы. – Я видел, здесь неподалеку есть храм. Может, сходишь?  А я посижу пока с Ильей, чтобы ему не скучно было.
- Ему и так не скучно, - буркнула  Ольга. – В отличие от нас, наш мальчик не киснет. После того, как появились новые друзья, он даже улыбаться начал.
- Вот как? – Заинтересовался Александр. – И кто? Я их знаю?
- Нет, это местные. Вы не знакомы.
- А все-таки? – Настаивал муж. – Почему такая таинственность?
- Да игрушки это, - улыбнулась Ольга против силы. – Обыкновенные плюшевые игрушки.
- Я не помню, чтобы Илья когда-нибудь играл с…
- Я тоже вначале об этом подумала, - жена заставила себя улыбнуться. – Даже засомневалась, все ли с ним в порядке… Ну, ты понимаешь, о чем я.  А потом решила: раз Илье так надо, значит, тому и быть.
- И какие игрушки?
- Маленькая обезьянка с настырным взглядом и клоун, - Ольга сделала паузу и добавила. – Знаешь, мне иногда кажется, что он смотрит на меня с жалостью и превосходством.
- Кто, Илья?
- Да причем тут он? – Опять поддавшись внезапным эмоциям, разозлилась жена. – Клоун.
- Игрушечный циркач?
- Представь себе, плюшевый,  - Ольга с вызовом смотрела на мужа. – И не смей думать, что схожу с ума. Я в полном порядке!
- Да у меня и в мыслях такого не было.
- Вот и замечательно, - неожиданно, без перехода, всхлипнула жена. – Он с ними ест, пьет и спит. Одним словом, не расстается ни на минуту!
- А еще стала замечать, Илья разговаривает с ними, как с живыми, - добавила она, понизив голос. - Только шифруется от меня.
- Это как?
- Ну, чтобы я не видела.
Александр и Ольга обнялись, помолчали, глядя в небо на полупрозрачные рваные облака, медленно плывущие за горизонт.
- Так бы и смотрел на них, - почувствовав необычайный покой, сказал Александр. – Давай, кода все закончится…
Ольга оттолкнула мужа и с гневом посмотрела на него.
- Милая, ты не так меня поняла, - он притянул жену к себе. – Когда все хорошо закончится для нас троих, выберемся куда-нибудь, где мы будем одни. Без вечной суеты и толчеи. Без необходимости постоянно решать какие-то проблемы.
- Я согласна, - Ольга заглянула мужу в глаза. – А ты действительно в это веришь или говоришь просто так, чтобы меня успокоить?
- Верю и тебе настоятельно рекомендую, - Александр сделался серьезен как никогда. – Почему-то мне кажется, наша вера должна помочь Илье, поддержать его в трудную минуту.
- Никогда не замечала, что ты набожный.
- А это не то, о чем ты подумала, - возразил муж. – Хотя, наверное, хуже не будет, если попросишь помощи у Бога. Я говорю просто о вере в лучшее, а силу и профессионализм врачей, в то, наконец, что вместе обязательно справимся с болезнью.
- Я подумаю, - ответила Ольга. –Тем более слышала, в больнице есть часовня и даже батюшка приходит. Возможно, я и схожу туда.
- Это было бы замечательно, - сказал на прощание Александр. – А что касается игрушек, отнесись к этому как к вере.
- Что ты имеешь в виду?
- Сама говоришь, Илья начал улыбаться, - напомнил муж. – Это значит, наш мальчик нашел опору. И неважно, в чем она заключается. В тебе, во мне или в игрушках. Главное, чтобы мы вместе шагали в одном направлении.
- Саша, я кажется, поняла, что ты имеешь в виду, - взгляд Ольги обрел былую уверенность. – Я  буду стараться.
- Вот и отлично, я тоже!
…Илья наклонился над мамой, проверяя, спит ли она.
- Все в порядке, друзья, спит как убитая, - сказал он игрушкам. – Можно начинать.
- Не самое подходящее сравнение, - заметил клоун, спрыгивая с подоконника. – Я бы рекомендовал использовать другое.
- Например?
- Тебе должно быть самому виднее, - посоветовал я. – Твоя же мама. Хотя бы так – как сильно уставший человек.
- Как человек, своей любовью ограждающий тебя от бед, - добавил Олег. – Это, признаюсь, очень изнурительное занятие.
- Почему? – Не понял мальчик. – В чем трудность любить?
- Да хотя бы в том, что любящий человек принимает на себя удары судьбы, предназначенные не ему, - не удержался от нравоучительного комментария и я. – А на это способны далеко не все люди, даже любящие.
- А моя мама?
- Разве сам этого не чувствуешь? – Удивился я. – Посмотри, как она устала за день, полностью окунувшись в заботы о тебе.
Илья еще раз склонился над мамой. Внимательней всмотрелся в ее лицо, по которому во сне блуждала загадочная улыбка.
- А вот этих морщин у нее не было, - сказал он, показывая на складки под глазами. – И вот этих тоже.
- Молодец, малыш, - похвалил клоун. – Ты делаешь успехи.
- Ну что, пора начинать? – Поторопил я. – Так и ночь пройдет.
Цирковой артист взял Илью за руку:
- Понимаешь, малыш, обряд новоселья, с одной стороны, носит обычный характер. Мы, игрушки,  обрели новое место, рядом с тобой, что само по себе уже хорошо.
- Мне тоже радостно, - в темноте глаза Ильи сверкнули. – Я рад, что вы со мной.
- Не то, - перебил я. – Близко, но не то.
- Теперь, после вашей прописки в этой палате, мы вместе…
- Теплее, но не горячо.
Мальчик на мгновение растерялся и сказал:
- Друзья, мне кажется…
- Вот, - перебил клоун. – С этого и надо начинать. Теперь мы друзья.
- А друзья должны верить друг другу, - добавил я, - всегда помогать, радоваться успехам и отгонять беду.
- И что это значит? – Мальчик с любопытством смотрел на нас. – Что я должен сделать?
- Не ты, а мы, все вместе, - поправил я, и взял за руку его и клоуна. – Повторяй за нами клятву друзей.
- Только вместе мы, друзья, справимся с бедой, - шептал Илья, чтобы не разбудить маму. – Только вместе, я и вы, радостью наполним этот светлый мир любви, предназначенный судьбой.
Мы стояли в темноте палаты, взявшись за руки, и улыбались.
Нам было хорошо, тепло, надежно.
Мне даже показалось, что Илья действительно, а не понарошку, чтобы нас не обидеть, поверил в светлое будущее.
Об этом говорили его сверкающие надеждой маленькие, но бездонные глаза. В них поселилась надежда!
- А теперь давайте споем «Вместе весело шагать по просторам…», - предложил клоун и затянул первый куплет, лихо подхваченный мальчиком.
- Можно и песенку из мультфильма «Бременские музыканты», - напомнил я, когда спала первая волна эйфории братства и единения. – Там прекрасные слова про друзей…
Увлекшись, мы угомонились только на рассвете.
Илья, как и мы, засыпал с блаженной улыбкой.
И никто не заметил, как Ольга Игоревна, вслушавшись в темноту, прерываемую нашим дружным храпом, открыла глаза и тоже улыбнулась.
«Значит, Сашка прав, - прошептала она, боясь потревожить наш сон. – Надо быть вместе!».
                ***
Это случилось ночью, через две недели после обряда прописки.
Илья пребывал в плохом настроении и лежал в своей кровати молча, вперив немигающий взгляд в потолок.
- Малыш, с тобой все в порядке? – Ольга Игоревна выглядела озабоченной. – У тебя ничего не болит?
- Нет, мамочка, все нормально, ложись спать. Я просто устал.
«Маленький хитрец, - подумал я. – Кого ты хочешь обмануть?».
Я много раз видел такие пустые взгляды, когда детям кажется, что впереди ничего хорошего нет…
- Очнись, - услышал я голос клоуна. – Хватит спать, пришло наше время!
«Ничего себе, - удивился я. – Оказывается, мне удалось уснуть в такой обстановке».
- Олег, что случилось?
- Протри глаза, сам все увидишь.
Я всмотрелся в темноту и не сразу заметил какое-то движение возле кровати Ильи.
Только в робком свете луны разглядел странную фигуру.
- А это что за явление? – Спросил я. – Кажется, футболист? Откуда он тут взялся?
Между тем человек в спортивной форме с эмблемой известного футбольного клуба на груди разговаривал с Ильей.
- Я ведь не ошибся, это вы? – Удивился малыш.
-  Все верно, - обрадовался тот. – Ты узнал меня.
-  Конечно, - мальчик улыбнулся. – Мы с пацанами часто старались походить на вас, когда выходили гонять мяч.
- Вот видишь, как хорошо, - улыбнулся незваный гость. – Значит, ты согласишься пойти со мной.
- Куда?
- Поиграть в футбол.
- А вы меня научите бить по мячу так же сильно и метко?
- Обязательно, малыш.
- Скажите, - не успокаивался Илья. – А как вам удалось в игре с немцами забить такой красивый гол?  Ведь вам было неудобно в окружении трех защитников.
Человек в спортивной форме показался мне озадаченным.
- Пойдем, малыш, - поторопил он. – Нам нужно быстрее уходить.
- Но вы не ответили, - настаивал любопытный мальчик.
- Это не имеет сейчас значения, - футболист схватил мальчика за руку и потянул из постели. – Я научу тебя всему, что сам умею.
Илья встал рядом с незнакомцем и только тут я обратил внимание, что в свете луны за ними образовалась только одна тень. Маленькая тень пацана.
- Так это же…, - ужаснулся я.
- Ну, наконец-то тугодум очнулся, - уколол клоун. – Скорее вниз, пока Смерть не увела мальчика.
Мы настигли их на выходе из палаты.
- Назад, ни с места! – Заорал я дурным голосом.
Мальчик обернулся:
- Ну, что ты, Красавчик, так орешь? Мы идем играть в футбол. Если хочешь, присоединяйся.
- Нет уж, лучше ты к нам, - издав боевой клич, я прыгнул на плечи лже-спортсмена и почувствовал ледяной холод, исходящий от него.
- Ну, вот и встретились, Красавчик, - шепнула Смерть и дохнула на меня могильным смрадом. – На этот раз тебе не уйти!
- Еще посмотрим, - услышал голос Олега. – Держись, карга старая. Береги свои кости!
- Что за клоун? – Рассмеялась Смерть и получила ощутимый удар в зубы.
- Надо же, - застонала она удивленно спустя мгновение. – Действительно, настоящий циркач.
- Вот именно, - подтвердил Олег, и я заметил, что его шутовской раскрас на лице сменился боевым, устрашающим.
«И когда только успел? – Пронеслось в моей плюшевой голове.- Тут думать некогда, не то что макияж наводить».
Убедившись, что хитрость не удалась, Смерть перестала таиться. Сбросив свой странный наряд, привычно заухала и заскрипела костями.
- Горе вам, несчастные, - кривилась она гримасой усмешки и скалила длинные клыки. – Вам не удержать мальчишку. Этот уж точно пойдет со мной.
Она покрепче схватила маленькую ручонку и потянула за собой, в темноту, проступающую прямо на том месте, где еще недавно была дверь в коридор. Там что-то клубилось и не проглядывалось.
Я заметил, что Илья очнулся ото сна и испугался.
- Не хочу никуда с тобой, - плакал упирающийся мальчик. – Мне здесь хорошо.
- Поздно, - хохотала Смерть. – Мы обо всем с тобой договорились!
- Врешь, старая, такого уговора не было, - я вонзил свои зубки в морщинистые складки на шее и для большего эффекта полоснул когтями по лицу.
- Ах ты, гаденыш, - задохнулась от боли и гнева старуха, выпуская руку мальчика. – Я разделаюсь с тобой!
Она сбросила меня и принялась топтать.
На помощь пришел клоун, но и его силы были на исходе. Смерть играючи впечатала коверного в стену.
- Не смей их трогать, - заорал вдруг мальчик и со своими маленькими кулачками бросился на Смерть. – Это мои друзья.
- Все твои друзья отказались от тебя уже давно, ты им не нужен, - захохотала старуха и потянула мальчика за собой. – Это всего лишь плюшевая нечисть, к тому же никому не нужная.
- Ты нагло лжешь, - раздался вдруг голос Ольги Игоревны. – Никто не отказывался от моего сына. Это тебе так хочется. А на самом деле все не так.
С этими словами мама Ильи открыла дверь из палаты:
- Уходи, старая, наглая обманщица, - глаза Ольги Игоревны не предвещали ничего хорошего. – Уходи просто так, пока я…нет, мы не передумали.
Смерть взглянула на открывшуюся картину.
Мы стояли стеной, крепко взявшись за руки.
Я, обезьянка, изрядно потоптанная и едва держащаяся на своих троих (моя четвертая лапа вцепилась в подставленное плечо мальца)…
Клоун, замотанный (в его-то солидном игрушечном возрасте!) донельзя поединком, и едва переводящий дыхание…
Илья, напуганный, но не сломленный страхом двенадцатилетний мальчик, в котором вдруг открылось второе дыхание…
И, конечно, его мама…
А, может быть, в первую очередь Ольга Игоревна. Потому что в этот момент молодая женщина больше походила на раненую тигрицу, защищающую своего детеныша. А полосатые хищники, как известно, бьются в такие моменты до конца. Чаще до победного.
Смерть отступила на шаг. Еще раз оглядела нас, словно взвешивая свои шансы, и стремглав исчезла в клубящейся мгле.
Только ее и видели.
                ***
Через три недели у Ильи наступила ремиссия.
Родители увезли мальчика в столицу, где в федеральной клинике ему сделали операцию по пересадке костного мозга.
Насколько я могу судить своими плюшевыми мозгами, успешно.
Во всяком случае, Ева Викторовна Нежнинскя говорила, что в семье мальчика все налаживается.
Однажды мы с клоуном, сидя на подоконнике игровой, присматривались к новеньким. Предстояло решить очередную дилемму: кто из них больше нуждается в нашей помощи?
«Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам», - раздались показавшиеся знакомыми голоса с улицы.
Мы с клоуном обернулись и уткнулись носами в стекло.
«И, конечно, припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором», - весело распевали Илья, Ольга Игоревна и Александр Петрович.
Они крепко держались за руки и махали нам.
Илюша ничем не напоминал того истощенного, изможденного и иссушенного болезнью мальчика.
Вдруг он скинул кепку и с радостным возгласом провел рукой по голове.
В этот момент мы с клоуном заметили пробивающийся ежик волос.
- Спасибо вам, друзья, за все! – Изо всех сил крикнул мальчик. – Благодаря вам я жив.
Мы весело закивали, а Олег вдруг опечалился.
- Несправедливо получается, - изрек он наконец. – Мы герои, а врачи, медсестры, которые с ним возились? На мой взгляд, настоящие герои именно они.
- О нас можете не переживать, - мы дружно обернулись, услышав знакомый голос, и увидели Еву Викторовну. -  Персонал отделения не забыт. Принимайте свою порцию благодарности!               
               
                ПЛАТА  ЗА  ЖИЗНЬ   
Разрывая сознание, давний, тяжелый сон ворвался явью десятилетней давности.
Тогда  на Кавказе полыхала вторая война или, как официально называли ее, контртеррористическая операция…
- Заходи справа, он тебя там не увидит, - орал краснолицый майор, жестами показывая, откуда лучше подползать к дому. – Уводи группу.
Добротное строение, выстроенное далеко не бедным чеченцем в виде крепости, прикрываемое с трех сторон глухим забором, превратилось сегодня в укрепленный район для засевших боевиков.
С раннего утра, почти сразу, как омоновцы начали проверку документов, оттуда открыли огонь. Все были вынуждены залечь.
- Капитан, не тормози, - продолжал орать краснолицый майор. – Отползай в сторону, сокращай дистанцию.
Я поднял большой палец, призывая к спокойствию. Мол, понял, понял, зачем так орать? Ведь могут услышать и они. А этого мне очень не хотелось.
Жестами показал своим, чтоб не дергались и вели методичный обстрел дома.
- Почему не видно Степана? Надо снайпера на чердаке успокоить, - размышлял вслух. – Подниматься сейчас опасно.
- Нет больше Степана, - вклинился в размышления Матвей. – В самом начале боя положили.
Я посмотрел на своего заместителя. Лицо лейтенанта было мрачней тучи.
Никто из нас не рассчитывал на легкую прогулку, но по данным разведки, в этом селении ничто не предвещало угрозы. Мы должны были только обеспечить прикрытие милиционеров в ходе рядовой проверки документов.
- В общем так, лейтенант, - показал на холм справа от дома. – Я меняю дислокацию. Вы здесь ведете обстрел, не поднимая головы. Хватит с нас потерь на сегодня.
- А если майор…
- Что майор? – Заорал, не сдержавшись, я. – Моей группой командует не он.  Ясно? Действуй, как я сказал.
Матвей с сомнением посмотрел на меня и обиженно засопел, но возражать не стал. И правильно сделал. Не люблю, когда младшие по званию дают мне советы. Подчиненные обязаны выполнять приказ, а не размышлять.
«А как же сам? - Поймал себя на мысли на счет краснолицего майора. – Ладно, с Лехой потом объяснюсь. Он недавно пришел в наш отряд, договоримся.
Сто метров до холмика под непрерывным обстрелом показались адом. Боевики не хотели подпускать на выгодную позицию.
«Лишь бы растяжек не поставили, - пульсировала мысль. – Могли и успеть».
Осмотрев внимательно подступы к возвышению, успокоился – чисто. Значит, разведка не ошиблась: нам встречу заранее не готовили. Сами свалились боевикам как снег на голову.
Я задрал разгоряченное лицо к небу и обнаружил мрачные, густо-свинцовые тучи, нависавшие низко над землей: «Да, только снега для полного счастья не хватает!».
 С холмика открывался прекрасный обзор на дом, внутренний двор, где залегли боевики. Насчитал с десяток бородачей, вооруженных автоматами. Один нацеливал гранатомет…
«Не зря врывали меня в землю,- размышлял я, соображая, с кого начать.- Обзор великолепный…О, черт!».
Оказывается, выстрел гранатомета предназначался мне. Я едва успел вжаться  в землю, прикрыв голову руками, как за спиной, метрах в тридцати ухнуло.
«Мазила! – Полоснул в ответ  длинной очередью во двор и второй – по чердаку.- Вот как надо».
Гранатометчик, выронив металлический тубус, завалился на спину.
А с чердака выстрелы продолжались. На меня открыли настоящую охоту. Минут десять не высовывался.
Выждав удобный момент, приподнялся и открыл прицельный огонь по чердаку.  Для верности успел жахнуть туда еще и из подствольника.
Когда по моей команде Матвей повел бойцов к дому под прикрытием подоспевшего бронетранспортера, убедился, что снайпера снял. Тень в дымящем зеве чердачного проема больше не мелькала.
Через полчаса все было кончено. Два уцелевших боевика прекратили сопротивление и побросали оружие, когда во двор ворвался спецназ.
Они стояли лицом к каменной стене дома, широко расставив ноги. Краснолицый Леха ходил рядом, пока бойцы досматривали дом.
- Не мог раньше? – Повернулся ко мне майор, когда я вошел во двор. – Столько времени потеряли!
Я не успел ничего ответить.
Из еще не досмотренной бойцами сараюшки, предназначенной для хранения рабочего инструмента, выскочил чернобровый малец. На вид не больше десяти лет.
- Аллах акбар, - прокричал он и направил на Леху автомат.
Не прицеливаясь, я выстрелил на голос.
Мальчишка посмотрел на меня злющими глазенками хищника и, выронив автомат, упал.
Когда я подошел, на его лице застыла гримаса боли и обиды. Так дети обижаются, когда их за какую-нибудь провинность наказывают взрослые.
Из полуприкрытых остекленевших глаз выкатывались слезы, оставляя на чумазом лице белые кривые полоски…
- Опять воевал? – Я очнулся ото сна, почувствовав ласковые прикосновения рук сына. – Тот же дом, двор и все остальное?
Не в силах еще ответить, несколько раз моргнул.
У нас с сынишкой есть свой, только нам понятный язык общения.
К нему мы прибегаем не часто. Только когда словами уже все сказано или чтобы запутать чрезмерно любопытствующих. Бывают, знаете ли, такие, особенно в общественном транспорте.
Десятилетний Владимир положил ладошки на мой вспотевший лоб и молча рассматривал меня.
«Откуда в его возрасте такое серьезное выражение?». – Подумал я, разглядывая любимое маленькое личико, спокойные, бездонные голубые глаза, в которых плескались жалость и сострадание.
«Как же хорошо, что все тревоги по поводу его здоровья уже позади, - подумал я и притянул Вовку к себе. – Даже не верится…».
Сынишка поцеловал в щеку и мягко, чтобы не обидеть, отстранился, давая понять, что не маленький уже и в телячьих нежностях не нуждается.
- Папа, со мной все хорошо, - тихо, почти шепотом сказал он. – Меня не надо больше опекать.
Он несколько раз прикрыл и открыл глаза, а потом подмигнул одним. Это означало, что к нам шла Маша.
- Живо дуй в свою комнату, миротворец, - жена изобразила хлопок по мягкому месту и подтолкнула сына из комнаты. – Ночь на дворе, а они лясы точат.
По ее ворчливому тону понял, что моя Машунька хоть и в хорошем настроении, но обеспокоена.
- Опять тот же кошмар? – Она нежно заглянула в глаза, когда сын вышел. – Может, к психологам обратиться?
- Не кошмар, Маша, сон, - мягко поправил ее. – А от него излечить невозможно. Сама знаешь, сколько раз ездили в санатории, баловались иголочками и другой нетрадиционной чепухой.
Жена легла рядом и, немного помолчав, тихо произнесла:
- И все равно не понимаю, в чем винишь себя? Если бы не ты, малолетний отпрыск боевиков положил бы вас там. Кому было стало легче?
Я не знал, как объяснить ей, что понимаю это. И тем не менее угольки глаз пацаненка с автоматом иногда буравили меня ночами.
- Знаешь, мне стало казаться, - я тщательно подбирал слова, чтобы четче выразить ускользающую мысль, - с Вовкой все приключилось из-за меня.
- За последние несколько лет, что тебя преследует кошмар, это уже нечто новенькое. – Машуня подложила под голову руку и пристально посмотрела на меня. – С этого места поподробней, пожалуйста.
- Ну, если б тогда, в Чечне, не застрелил мальца, - рубанул я разом, - то Вовка не заболел бы. Разве не очевидно?
- По-моему, не очень. Может, ты еще хочешь сказать, это кара была? – Под пронзительным взглядом жены стало неуютно. – Ты вообще сейчас серьезно говоришь?
Я прикрыл глаза, позабыв, что Маша не владеет нашим тайным языком.
- Почему ты молчишь? – Допытывалась она. – Только не наговаривай на себя. Это вздор!
- Вовсе нет. – Не согласился я. – Я убил чужого ребенка и за это…
- Володя десять лет назад заболел раком? – Закончила за меня трудную мысль жена. – Но это же бред, дорогой!
- Почему?
- Потому что наш сын, слава богу, вот уже несколько лет здоров! Если быть точным, почти девять! Мы справились с болезнью, справились вместе – ты, я и Вовка.
- Но это ничего не меняет, как ты не понимаешь? – Чувство вины продолжало когтями раздирать грудь. – Если бы тогда в Чечне…
- Перестань себя винить! – Голос жены был резок, но она ласково, как больному, улыбнулась мне.
                ***
Полугодовая командировка в Чечню заканчивалась через несколько дней. Я стал более осторожным, предчувствуя малейшую опасность.
Особую тревогу испытывал ночью, когда на пост заступала необстрелянная молодежь. Перестраховываясь, я часто выходил для проверки в неурочный час…
Брошенный окурок яркими вспышками прочертил темноту.
- Жить расхотелось, Трофимов? – Зло крикнул я, тихо подкравшись к часовому.
- Стой, кто идет? – Боец попытался изобразить бдительность на посту. – Пароль семь…
- Я дам тебе пароль, мало не покажется, - крикнул я, запоздало понимая, что при таком ответе часовой мог запросто полоснуть в меня из автомата. – Почему куришь на посту и даже не шифруешься? Да твой огонек - лучшая мишень ночью!
- Виноват, товарищ капитан.
- Виноватых бьют и убивают. Это не учебка, рядовой, здесь война, - не унимался я, распекая  проштрафившегося по полной программе. – Почему не стрелял, когда ничего не ответил тебе? Или забыл, что до утра пароль «девять»? Что я должен был сказать?
- Плюс два, - вяло оправдывался Трофимов. – Но я узнал вас.
- Тогда зачем орал, чтобы стоял?
- Но ведь так по уставу положено, - виновато улыбнулся рядовой. – Сами бы потом сказали…
- Отставить разговорчики, - перебил словоохотливого бойца. – Два наряда вне очереди. Завтра после смены толчки в вашем распоряжении. Вернемся с задания, лично проверю.
Обойдя посты вокруг пункта временной дислокации отряда и убедившись, что никто из часовых не спит, вернулся в офицерскую палатку.
Не моя была очередь проверять, но на душе как-то спокойней: молодые бойцы в большинстве своем оказались нормальными пацанами и сходу врубились, что здесь не летний лагерь для бойскаутов. Могут в легкую и убить!
«Да, могут, - подумал я, прислушиваясь, как сильный ветер треплет брезент палатки. – А так не хочется умирать. Мне вообще нельзя умирать. Завтра последняя, тьфу – крайняя боевая операция. Потом домой, к своим любимым».
«Мог не ехать сюда, - гадливо подначивал внутренний голос. – Тебя никто не гнал в это пекло приказом, как несколько лет назад, когда застрелил маленького боевика. Сам напросился».
«Да сам, - соглашался я, - но полгода назад у меня уже не было выбора».
                ***
Был яркий, солнечный день, когда девушка в белом халате спустилась из родильного отделения и спросила: «Кто Егор Матвеев?».
С виноватым видом оглядел пустую комнату и выдавил робкую улыбку:
- Наверное, я.
- Очень остроумно, - ответила она. – Мальчик у вас родился, три девятьсот, 49 сантиметров.
Я представил этот маленький, шевелящийся комочек в руках жены и не удержался от слез.
- А еще офицер, - презрительно бросила молоденькая медсестра и убежала.
Я даже не успел вручить заготовленную ради такого случая коробку шоколадных конфет.
В тот день мы завалились с ребятами в кабак.
До поздней ночи шумно гуляли, пили за меня, Машку и новорожденного, за наши семьи.
Новый командир отряда, сменивший Михалыча, который поступил в академию, сказал во время перекура:
- Поздравляю, Егор, с пополнением.
- Спасибо, товарищ майор.
- Ну, не надо так официально, капитан, - сморщился он. – В такой обстановке я для тебя просто Леха.
Под конец вечера «просто Леха» сообщил, что из штаба округа пришло распоряжение готовить людей на замену в Чечню.
- Два месяца на подготовку, а потом полгода боевых, - говорил командир отряда. – Но тебя не трону, поедет твой зам. Все-таки молодой папа, понимаю. Но чтоб группу свою подтянул по полной программе!
Майор пьяно улыбнулся и погрозил мне пальцем.
«Я бы сделал это и без напоминания, - подумал с благодарностью за проявленную чуткость к волнующему моменту в моей личной жизни. – Все будет по высшему разряду, особенно для новобранцев. Меня потом никто не упрекнет».
Через несколько дней встретил жену у дверей роддома.
- Ну, покажи наследника, - чмокнув Машу в щеку, поторопил я. – А то видел богатыря только в окно.
- Успеется, - улыбнулась Маша. – Сперва цветы.
«Вот солдафон оловянный, - выругался про себя и зашелестел целлофановой оберткой. – Купил и забыл».
- Извини, солнышко, - протянул ароматный букет роз.- Только не уколись, шипов много.
Мы осторожно обменялись свертками. Причем мой оказался больше, вернее длиннее за счет толстых ножек цветов.
Я подхватил сына на руки и впервые так близко увидел его голубые, бездонные глаза в обрамлении бесцветных ресниц.
Он пристально рассматривал меня, видимо, соображая, кто я. Потом его глаза засветились, и малютка улыбнулся, пробуждая во мне умиление и восторг.
«Моя порода, - c гордостью подумал я и тут же поправился. – Наша!».
В доме моей мамы, где мы тогда жили, сразу стало шумно.
Владимир, как единогласно назвали сына, оказался беспокойным мальчиком. Мы с Машей часто и по многу раз вставали к нему ночами, чтобы успокоить. Иногда в этот процесс включалась и моя мама.
- Вы поспите, на вас же лица нет, - говорила она, когда мы сонные вылетали из спальни по первому писку Владимира. – Я посижу с ним, мне не трудно.
- Неудобно, Зинаида Николаевна, - не соглашалась жена. – Да и кормить его мне надо.
Но спорить с мамой было бесполезно.
Вскоре мы смирились с ее вмешательством в ночные дела. И только в крайнем случае, когда Вовка настойчиво требовал молока, удавалось отправить маму спать.
Однажды вернувшись со службы, я застал Машу в глубокой печали. Она даже не сразу меня заметила.
- Что случилось? – Забеспокоился я. – Что-то с Вовкой?
- Нет, все в порядке, - было видно, как жена отводит взгляд, чтобы не смотреть мне в глаза. – Все в полном порядке, просто я малость устала.
Было заметно, что она не устала. Маша себе места не находила!
Жена весь вечер не отходила от кроватки Володи, все время заглядывала туда, поправляла покрывало и то и дело вздыхала.
- Может, ты все-таки объяснишь, что происходит? – Не выдержал я ночью, когда жена, накрывшись подушкой, плакала. – Я имею право знать…
- Да, имеешь, - она рывком села в кровати и чуть ли не крикнула. – У нашего Вовки рак!
До меня не сразу дошло, что малютка, которому всего три месяца от роду, тяжело болен.
- Но как такое может быть? – Тупо спросил я. – Кто тебе сказал?
- Врачи, - внезапно успокоилась Маша. – Нам выписали направление в детскую областную больницу.
- Когда надо ехать?
- Чем скорее, тем лучше.
- Завтра не могу, - лихорадочно размышлял вслух. – Провожаем отряд в Чечню. А вот потом, послезавтра, едем.
- Скорее всего, нас положат в стационар, - огорошила Маша. – В районной больнице предупредили, чтобы взяли необходимые вещи.
- Надолго? – Я почувствовал, как внутри от нехорошего предчувствия все сжимается в болезненный комок.
- Пока не знаю.
                ***
Почти месяц как загнанная лошадь мотался между областным и районным центрами. Дорога в один конец занимала около полутора часов.
Охранники на входе уже знали меня в лицо. Никто не пытался препятствовать, когда я вечерами добирался в больницу с полигона.
- Не спеши, - в глазах пожилого секьюрити в черной униформе отчетливо читалась жалость, когда в очередной раз влетел в больницу взмыленный. – Ужин еще не закончился. У тебя есть час.
Я глянул на часы и, перескакивая ступеньки, побежал на третий этаж.
- Как вы тут? – Влетел в палату и сразу обнял жену. – Что нового?
- Присядь, отдышись, - предложила Маша. – А то на тебе лица нет.
- В машине насиделся, - я мягко отстранил жену и заглянул в личико сына. – Какой смешной, спит уже.
- Не наклоняйся так близко, - обеспокоилась моя Машуня. – Ты с полигона, весь грязный, пыльный.
- Да что теперь об этом говорить, - не сознавая двусмысленность слов, произнес я.- Соскучился очень.
Только заметив слезы в глазах жены, осекся.
- Извини, ты не правильно поняла, - я обнял Машу, расцеловал и погладил по мягким волосам. – Что нового?
- Ничего, - обреченно сказала она. – Продолжаем курс химиотерапии.
- А перспективы?
- Будет второй, может быть, третий.
- И все? – Я заглянул жене в глаза. – Больше ничего?
- Нежнинская сказала, может потребоваться операция.
- Откуда этой девчонке знать? – Вспылил я, напуганный страшным словом «операция». – У нее еще нет опыта, чтобы…
- Между прочим, вы с ней ровесники, - перебила Маша. – Просто Ева Викторовна так молодо выглядит. Ее здесь все уважают.
Я смутился, понимая, что лечащий врач не виновата в страшной болезни нашего малютки.
Но вместе с тем во мне все клокотало и бурлило: «Ну, как могло случиться такое? Почему безгрешный кроха заболел раком?! За что?».
- Ты меня слышишь? - Маша дернула за руку. – Очнись!
Я медленно повернулся, прерывая скорбные и бесполезные стенания.
- Говорят, такую операцию лучше делать за границей.
- Почему?
- Слишком сложная опухоль. К тому же не везде оперируют таких маленьких детей, как наш Вовка.
- Где возьмутся?
- В Германии или Израиле.
- Но это, наверное, дорого.
- Да, у нас таких денег нет, - Маша обреченно опустила голову и вжала ее в плечи.
- Пока нет, - я размышлял вслух. – Когда надо делать операцию?
- Желательно, не позднее, чем через полгода.
- У нас будут деньги, - поразился собственной уверенности. – Я обязательно достану их.
Уже ночью вернулся в расположение части и стоял под кабинетом начальника штаба.
- Разрешите войти, Илья Петрович?
- Входи, Егор. Чего так поздно?
- Знал, что вы заступили на дежурство. Вот и приехал.
- Так припекло?
- Очень.
- Тогда садись, рассказывай.
Я понял, что смогу рассказать этому человеку все.
- И чем я могу помочь? – Через полчаса Илья Петрович выглядел озабоченным. – Мы, конечно, с ребятами  сбросимся, но  вряд ли даже всем миром соберем необходимую сумму.
- Не надо сбрасываться, отправьте меня в Чечню, к моей группе. За полгода боевых, которые там сейчас платят, может хватить.
- И как ты себе это представляешь?
Я молча пожал плечами.
- Списки наших согласованы с Москвой и уже отправлены в штаб группировки, в Ханкалу…
Я продолжал молчать.
- Но ты же понимаешь, риск большой, - замямлил начальник штаба. – Ты с женой говорил?
- Это уже моя проблема, Илья Петрович, - перебил я. – Помогите решить свою.
- В смысле? – Не понял пожилой майор. – Это какую такую мою?
- Что мне решить не под силу, - объяснил я путано, но доступно. – Отправьте в командировку на войну. Мне надо заработать на жизнь своему ребенку…
                ***
Я лежал в офицерской палатке и, вспоминая дом, вслушивался в ночь.
Потрескивала печка-буржуйка, огонь в которой поддерживал дневальный. Он в это время как раз задремал. Пришлось растолкать бойца, чтобы подбросил дровишек.
Под напором сильного ветра шелестела над головой брезентовая палатка. Временами казалось, она не выдержит и рухнет.
«Но за полгода и не такое выдерживала, - медленно погружаясь в сон, продолжал размышлять я. – Не обрушится и сейчас».
Откуда-то выплыло лицо Машеньки.
- Ты что удумал? – Всполошилась она, когда сообщил о своем решении. – А если тебя убьют?
- Почему меня должны убить? – Набычился я, игриво расправляя плечи.
- Потому что на войне убивают. Ты не заговоренный.
- Спасибо!
- А ты подумал, что будет с нами, если это произойдет? – Жена не приняла игривого тона. – Оно и видно - нет.
Я разозлился, но не выплеснул злость на жену.
Зачем? Она по-своему права.
У меня же есть своя убежденность, твердая уверенность: по-другому мне не заработать на операцию!
Вслед за женой во сне выплыло лицо мамы.
- Сыночек, - говорила пожилая женщина. – Ты все верно решил, я не стану тебя отговаривать. А за твоими присмотрю, помогу. Можешь не переживать.
И я был спокоен. Мои родные писали, что все у них нормально. После очередного курса химиотерапии Володя чувствует себя хорошо. Даже делал попытки ходить.
Но где-то за месяц до окончания командировки письма стали приходить более и более напряженные. А вчера Маша призналась, что сильно боится за меня.
- Мне очень хочется прижаться к тебе, родненький мой, - писала она. – Знай, мы с Володюшкой ждем тебя. Наш сын вместе со мной считает дни и не дождется, когда же закончится твоя командировка…
На рассвете дневальный тронул за плечо:
- Товарищ капитан,  вы просили разбудить.
Я ополоснул лицо, оделся и вооружился.
Через час моя группа ушла в низко стелящийся над мерзлой землей туман.
«Это даже к лучшему,- размышлял я. – Никто не заметит нас. В село зайдем без приключений».
Однако уже через час все пошло не по сценарию.
Перед ущельем, где стояло боевое охранение соседей, нас внезапно обстреляли. Огонь был плотным, пришлось залечь.
- Сокол, сокол, я вепрь, - обезумев от страха,  я орал в эфир почти открытым текстом. – На постах охранения нет федералов. Кругом боевики. Нас зажали со всех сторон. Как слышите?
«Сокол» слышал, но не отвечал. Эфир лишь слегка потрескивал,  усиливая мое беспокойство и вселяя животный страх.
«А, может, база и не слышит? – Лихорадочно размышлял я. – Но мне нельзя погибать. Завтра борт на Ростов. Меня дома ждут…».
В этот момент рядом что-то взорвалось. Я даже не почувствовал боль. Я просто провалился в бездну…
- Этот тоже уже не дышит, - я с трудом разлепил тяжелые веки и различил человека в камуфляже.
- Грузите на броню, - услышал еще чей-то голос. – Забираем всех на базу. За ранеными сейчас придет вертушка.
Я почувствовал, как меня подняли и куда-то понесли. Вскоре ощутил ледяной холод железа и почувствовал озноб. Из легких вырвался стон.
- Постойте, - человек в камуфляже расстегнул мне ворот комбинезона. – Жетон надо забрать.
Он дернул за шнурок, и я, взвыв о боли, снова провалился в бездну.
Очнулся, когда вертолет сделал резкий вираж.  Заложило уши.
- Тебе сильно повезло, - я рассмотрел над собой небритое лицо незнакомца с белой повязкой на рукаве.
Это был санитар, оформлявший группы раненых для отправки в госпиталь.
- Хорошо, что жетон твой не сразу удалось оторвать, - заявил он.- А то бы на броню положили вместе с убитыми.   
Я не успел ответить.
Вертолет резко пошел вниз, и я опять погрузился во мрак.
                ***
Я проснулся, когда в палату вошел человек в зеленом халате.
За два месяца, проведенные в военном госпитале Владикавказа, я мог различать по его манере улыбаться, какие новости для меня заготовлены.
После первого осмотра, когда меня привезли с вертолетной площадки, Филипп Георгиевич заговорщически улыбнулся и подмигнул:
- Ну-с, батенька, могу вас обрадовать. Думал, ваши дела гораздо хуже.
Через несколько дней, отойдя от послеоперационного наркоза, я по большому секрету узнал от молоденькой медсестры, что хирург буквально собрал меня по косточкам. В раздробленную ключицу вживил имплантант, спас одну ногу и ювелирно ампутировал по колено часть другой.
- А сегодня я приготовил вам сюрприз, - заявил позже хирург, помогая снять с культи бинты, и изогнул губы в задумчивой улыбке. – Вот ваш протез. Надо учиться ходить, пока совсем не забыли, как это делается.
Несколько дней я ползал по палате, падал и поднимался. Кричал на всех матом и орал от боли.
К тому времени, когда приехала Маша, я научился сносно стоять и не качаться.
- Привет, родной, - она припала к плечу, едва не завалив  меня. – Извини, что без Володи.   
- Как ты могла его дома оставить?
- Не переживай. – Успокоила жена и посмотрела на часы. – Командование твоей  части постаралось. Военный борт летел на Владикавказ, им и вернусь.  Думаю, до вечера Зинаида Николаевна не сильно устанет с Володькой.
Я с тоской посмотрел в потолок.
- Как он?
- Все нормально, - Маша вся так и лучилась. – Спасибо тебе за все!
- Да ты что? – Я задохнулся от смешанного чувства боли и обиды. – Как ты можешь так говорить?
- Могу, - продолжала жена, причиняя мне боль.- Благодаря твоим боевым и помощи сослуживцев, мы скоро летим в Германию.
«Какая, к черту, благодарность, - кружилось вихрем в голове. – Это и мой сын. Причем тут благодарность?».
Но вслух, конечно, сказал не это.
- Знаешь, я тут понял, - мы прощались перед выходом из палаты, дальше не решался идти, - у нас обязательно все будет хорошо.
- А у Володи? – Жена заглянула в глаза.
- У него в первую очередь, - заверил я. – Ведь мы же вместе этого хотим…
А сегодня Филипп Георгиевич улыбался по особенному. Не только уголками губ. Кажется, глаза также растягивались в улыбку.
- Ну-с, молодой человек, усаживайтесь поудобнее, - предложил неожиданно он. – Вам сейчас будут звонить.
Хирург протянул какую-то черную трубку с антенной.
- Неужели никогда не видели? В каждом боевике их сейчас показывают. – Засмеялся он. – Это сотовый телефон.
- Не люблю боевики, мне их в жизни хватает, - выдавил я и с недоверием взял незнакомый аппарат с кнопками. -  Вы уж извините меня.
- Все нормально, герой, - Филипп Георгиевич похлопал по плечу. – Не буду мешать. Пойдет вызов, нажмешь вот на эту кнопку …
Телефон вздрогнул в руке и издал неприятный, громкий звонок.
- Не смею мешать, - Филипп Георгиевич нажал на нужную кнопку. – Я удаляюсь.
Приложив трубку к уху, услышал родной голос:
- Привет, любимый. У нас все хорошо.
- Прооперировали?
- Да, сегодня. Володя пока под наркозом.
- Что говорят врачи?
- Прогнозов никто не дает, но опухоль удалили успешно.
- Будем надеяться, - с облегчением сказал я. – Нам  с тобой очень нужно верить…
- И просить бога, - перебила жена. – Обязательно просить, чтобы помог справиться с болезнью.
После разговора с Машей, я надолго задумался. Даже не услышал, как приходил Филипп Георгиевич.
Хирург походил рядом. Но видя, что не обращаю на него внимания, забрал телефон и вышел из палаты.
Я мысленно был далеко, со своими любимыми.
                ***
Весной в нашем городе необычайно красиво.
Уже в марте, едва сойдет снег, под первыми ласковыми лучами солнца пробивается трава и набухают почки. А воздух настаивается терпким, сладковатым ароматом. Одного глотка хватает, чтобы ощутить головокружение.
Сойдя на первой платформе возле старого здания вокзала, я едва не упал, ощутив запах родного города. Пошатнувшись, прислонился  к световой башне, освещающей все вокруг в радиусе ста метров.
- Дяденька, вам плохо? – Маленькая девочка притянула за собой папу. – Давай поможем ему.
Мужчина средних лет не скрывал озабоченности:
- Чем могу?
- Спасибо, все нормально, - я улыбнулся. – Правда, все хорошо. Просто давно не был дома.
Девочка с отцом переглянулись, но не посчитали нужным настаивать.
«А и в самом деле, сколько меня не было дома? – Напряг память. –Полгода в Чечне, немногим меньше в госпитале и реабилитационном центре. Получается, почти год?».
И тут меня резануло. Володе скоро год исполнится! Узнает ли меня сын?
Дом, не смотря на поздний час, светился огнями. Только в детской комнате царил полумрак.
- Извини, Вовка уснул, - Мария виновато улыбнулась. – Ждал – ждал и отрубился, прямо на руках Зинаиды Николаевны. Недавно в кроватку отнесли.
Я с недоверием посмотрел на жену:
- Ждал, говоришь?
- А ты не веришь? – Сзади неслышно подошла мама и обняла.- Напрасно. Между прочим, первое слово, произнесенное твоим сыном, было «папа».
 - Да хватит меня разыгрывать, - не удержался все-таки я. – Ребенку и года еще нет, а вы такое говорите.
- Вот и нет, - возразила жена. – Если хочешь знать, почти каждый день показывала Вовке твои фотографии и рассказывала о тебе. А иногда и письма читала вслух.
Я не нашелся, что ответить. Просто обнял двух любимых и тихо произнес:
- Спасибо вам, милые. Ради вас жил и выжил. А теперь позвольте на сына взглянуть. Кажется, я забыл, как он выглядит.
Перед дверью в детскую в нерешительности остановился. Обернулся на маму и жену. Женщины ободряюще смотрели и улыбались.
- Иди один, - мягко подтолкнула Маша. – Ты давно его не видел. Мы здесь подождем.
Я прикрыл за собой дверь и едва не упал, наткнувшись на детскую кроватку. Вовремя схватился за решотчатую перегородку и удержался.
- Ну, здравствуй, родной, здравствуй, родненький, - наклонился над малюткой и принялся рассматривать маленькое личико. – Мне кажется, ты нисколько не изменился.
Я отдавал себе отчет, что он подрос и, наверное, немного прибавил в весе. Но по большому счету, для меня Вовка оставался тем, однажды уже виденным,  розовым комочком из роддома. Разве белесые, почти бесцветные бровки стали наливаться цветом. Вот только в темноте не разглядел, каким именно.
- Как ты тут без меня? - Осторожно, чтобы не разбудить сына, прикоснулся к теплому лобику. – Теперь всегда будем вместе. Это я тебе обещаю.
В этот момент Володька заворочался. Его губки тронула улыбка. И мне показалось, что он, не открывая глаз, невнятно прошептал «папа».
«Нет, этого не может быть», - решил я и в смятении вышел из детской.
Мы проговорили всю ночь напролет, взахлеб вспоминая важные события из нашей жизни.
Когда мама устала и ушла к себе, Мария пересела мне на колени.
- Не больно? – Заглянула в глаза. – Я так давно об этом мечтала.
Жена помолчала и продолжила:
- Знаешь, был период, когда я отчаялась. Однажды даже видела Смерть. Она приходила за Вовой.
- Когда? – На полном серьезе спросил я. – Помнишь, когда это было?
- В начале зимы.
- Примерно в это же время костлявая и мне в лицо смотрела. Только я не стал ее разглядывать.
- Получается, она за вами обоими заявилась? – Ужаснулась Маша и прикрыла рот ладошкой. – Мне это и в голову не приходило!
- Но у нее ничего не вышло, - продолжил я. – И в будущем нет ни малейшего шанса!
 Мы обнялись и молча поднялись в спальню.
- Ева Викторовна рекомендовала в мае или июне показаться для обследования, - неожиданно сообщила жена. – Одного последнего послеоперационного курса химиотерапии  может и  не хватить.
- Ты сама говорила, что опухоль удалили, - напрягся я. – Получается, все по новому?
- Нет, Егор, не получается, - улыбнулась Мария. – Обследование покажет, что мы окончательно исцелились.
- Ты сама в это веришь?
- Когда ты рядом, да, - она помолчала и добавила. – А еще у меня есть предложение. Давай покрестим Володю. Мне не кажется лишним, если его начнет защищать и Бог.
Я не считал себя верующим человеком, но спорить с женой не стал. Наверное, хуже действительно не будет.
После того, как отметили годовщину сына, мы все вместе отправились в храм.
                ***
Девять лет спустя я вновь оказался в храме и осмотрелся.
Дневной свет пробивался через окна, расположенные под самым куполом. Солнечные лучи прочерчивали полосы до пола в дымном и ароматном, слегка сером от горящих свечей воздухе.
- Скажите, пожалуйста, где икона Николая Чудотворца? – Спросил у бабушки, показавшейся мне сведущей в религиозных вопросах.
- По правой стороне пойдешь, не промахнешься, - она внимательно посмотрела на меня. – Сам узнаешь.
Увидев лик святого, я и впрямь догадался.
Опустив низко голову, зашептал первое, что пришло на ум:
- Спасибо тебе за помощь в исцелении нашего сына, господи! Девять лет боялся, что недуг может вернуться. Теперь уже можно смело говорить: самое страшное позади. Благодарю тебя, господи!
Рука со сведенными в одну точку пальцами непроизвольно, помимо моей воли, потянулась ко лбу. Но я вовремя сдержал рефлекторное движение.
- Рад видеть тебя, сын мой, - услышал смутно знакомый голос и обернулся.
За девять лет батюшка Андрей, крестивший сына, не изменился. Такое же гладко выбритое лицо. Только морщин, как и у меня, стало больше.
- Вижу, креста на тебе так и нет.
- За этим и пришел.
- Да? – губы священника тронула улыбка. – Если честно, думал, обряд крещения ты пройдешь вместе с сыном. Кстати, как у него дела? Почему один?
- Слава богу, у Володи все в порядке. Болезнь полностью отступила еще тогда, девять лет назад. После крещения сын пошел на поправку. Сейчас он на занятиях в школе.
- Слава богу, - батюшка Андрей перекрестился. – На все воля божья. А в твоем случае, сын мой, надо восхвалять и мастерство врачей. Не забывай об этом. Все под богом ходим.
Мы немного помолчали и священник напомнил:
- Так почему не крестился с сыном?
- Не созрел еще тогда.
- Получается, настало время, сам почувствовал?
- Да, батюшка, - я глубоко вздохнул и рассказал о кошмаре, преследующем меня.
Андрей долго смотрел мне в глаза, потом взял за руку и сказал:
- Вижу, решение твое осознанное. Приходи завтра, к утренней службе. А что касается кошмара, Егор… Ты, наверное, не знал. Брать оружие для защиты Родины не является грехом. Как и защищать свою жизнь на поле брани. Ты понимаешь, о чем говорю?
- Да, батюшка. Но если это ребенок?
- Для детей существуют игрушки, - привел последний довод священник. – Настоящее оружие берут в руки взрослые и делают свой выбор осознанно. Тебе не в чем себя винить. В той ситуации ты поступил правильно, потому что защищал командира. А если разобраться, то и жизнь своего сына. За все надо платить…
                ***
Несколько дней спустя я вернулся в храм вместе с Машей и Володей.
Несмотря на принятое решение, сильно волновался. Наверное, поэтому захотел, чтобы в этот час рядом были самые близкие люди.
- Да не робей ты так, воин, - шутила Маша и легонько подталкивала меня вперед. – Пути назад нет. Только вместе, одной дорогой и с верой.
Я заслушался ее и не сразу понял, что белокурая женщина с волосами ниже плеч внимательно смотрит на нас.
- Вот так встреча, - закончив молиться возле иконки, обратилась она к нам. - Рада вас видеть в полном составе!
Присмотревшись внимательней, узнал доктора из онкогематологического отделения детской областной больницы, где лечился Вовка.
- Ева Викторовна, мы тоже рады! – Маша засияла ответной улыбкой. – Вот, уговорила мужа, наконец, решился покреститься.
Я смутился и покраснел как нашкодивший ребенок.
- А моего в свое время уговаривать не пришлось, - Нежнинская осторожно притянула за руку мужчину примерно одного со мной возраста. – Кстати, познакомьтесь, Богдан. Мы уже несколько лет приезжаем в этот храм.
Я внимательно рассмотрел серьезного, неулыбчивого человека с усиками. Мой взгляд уперся в маленький крестик на его груди.
«Скоро и у меня такой будет», - подумал и внезапно очень быстро успокоился.
Глядя на счастливых Нежнинских, держащихся за руки, словно дети, неожиданно для себя попросил:
 - А вы не могли бы стать моими крестными?
Заметив колебания Богдана, добавил:
- Ева Викторовна, девять лет назад вы спасли нашего сына. Теперь я прошу помочь и мне.
Нежнинские переглянулись и, не размыкая рук, дружно улыбнулись: «А почему, собственно, нет? Мы готовы!».
   
                ПОГОНЯ  ЗА  СМЕРТЬЮ
Я наблюдал, как неумело крестится Егор.
Когда батюшка Андрей надел ему на шею крестик, совсем оробел. Молодой крепкий мужчина, опасаясь ошибиться, озирался по сторонам, наблюдая за прихожанами, и в точности повторял их действия.
Егор искал в их действиях подсказку.
«Он хоть и выглядит ровесником, - поймал себя на мысли. - Но, судя по рассказам Евы, младше меня лет на пять».
- Богдан, а почему вы приезжаете в этот храм? - Прервала мои размышления Мария, когда закончился обряд крещения мужа. – Ведь для вас это не ближний край.
Мы вышли из полусумрака храма и разом прищурились на ярком дневном солнышке. В этот момент поймал на себе ободряющий взгляд Евы. Она едва заметно кивнула, и ее густые светлые волосы съехали на лоб, когда сняла косынку.
- Видите ли в чем дело, батюшка Андрей в свое время крестил и меня, - словно нараспев, смакуя каждое слово, произнес я. – А потом венчал нас с Евой.
Я обнял жену и почувствовал ласковое прикосновение ее рук.
- Все верно, милый, - она заглянула в глаза и улыбнулась. - Все верно.
- Так вы тоже, как и я, приняли решение в зрелом возрасте? – Уточнил Егор, рассматривая седину в моих волосах.
- Вы не ошиблись. Мне перевалило за тридцать, когда…
Мы лежали во дворе дома, простреливаемого со всех сторон боевиками. Вжимались в землю долго, потому что приподнять голову было невозможно. Пули свистели рядом, совсем близко. Иногда казалось, одна из них обязательно найдет человеческую плоть.
- Со мной все понятно, - прошептал я, сплевывая с губ мокрую, прилипшую грязь. – Военный человек, командировка, долг и все такое. А вас, Андрей, что заставило приехать на войну?
- Ты не поверишь, тоже долг, - человек в черной сутане и с крестом на шее также приподнял лицо из мокрой грязи и ответил запросто, по-свойски, без всяких поповских прибамбасов. – Ратники Отечества нуждаются в защите, как и все остальные. А как это сделать, если не приехать на войну?
Я вспомнил, что в расположении отряда специального назначения батюшке установили отдельную палатку. Каждый желающий мог прийти, помолиться, принять обряд крещения.
Он несколько месяцев колесил по Чечне с отрядом!
Очередной обстрел боевиков заставил сильнее вжаться в грязь, чтобы не подставиться под пули снайпера. Этот гад засел на крыше соседнего дома и методично выбирал и следил за своими жертвами.
Рядом со мной что-то свистнуло, и я боковым зрением заметил, как у лежащего неподалеку бойца на голове словно кровавый цветок расцвел. Это пуля, вылущенная из снайперской винтовки, вскрыла черепную коробку совсем еще юного пацана.
- Ах ты, гад, - заорал другой боец и выпустил несколько длинных очередей по крыше дома, где нашел укрытие снайпер. – За Андрюху!
Он стрелял долго, пока в магазине не закончились патроны. Затем начал перезаряжать оружие, слегка приподнялся и тут же замертво уткнулся лицом в землю.
Я почувствовал, как по спине побежал противный холодок.
- Скажите, Андрей, а я могу прийти к вам покреститься? - Неожиданно для самого себя спросил батюшку. – Если, конечно, выйдем из этой передряги живыми.
- Обязательно выйдем, сын мой, - батюшка в очередной раз сплюнул мокрую землю…
- Так вы тоже военный? – Удивился Егор, выслушав мой рассказ.
- Бывший,  - откликнулся я, стряхивая остатки липких воспоминаний. – Уже бывший.
- А чем сейчас занимаетесь?
- Вы не поверите, - в очередной раз поймал ободряющий взгляд Евы. – Вот уже несколько лет гоняюсь за Смертью.
                ***
После отставки я не сменил профессию. Только перо военного журналиста заточил под гражданские темы.
К тому времени я уже слышал Смерть однажды. Она приходила к моему отцу, когда он устал жить.
Это было несколько лет назад, после сложной операции по удалению камней из мочевого пузыря. Избавить отца от боли в силу преклонного возраста долго не брались из-за отсутствия так называемых «жизненно важных показаний».
Но когда пожилой мужчина, превозмогая дикие боли, взмолился помочь, в одной из донских клиник нашелся хирург-уролог, закрывший глаза и на возраст, и на слабенькое сердце папы. Через несколько дней операция успешно завершилась.
- Вот, полюбуйся, с чем мне приходилось жить, - глаза отца радостно сияли, когда я навестил его. – Какую тяжесть мне приходилось таскать!
Он развернул марлевый кулек, пропитанный кровью, и  показал горсть камней, размер каждого из которых превышал монету достоинством в один рубль. Они показались мне нереально гладкими!
Осторожно взяв нелегкую ношу из рук отца, я вдруг понял, что камни из мочевого пузыря едва умещаются в ладонях моих рук.
- Да, тяжела шапка Мономаха, - ободряюще улыбнувшись ему, только и сумел выдавить из себя. – Вот если бы раньше…
- Если бы да кабы, - отшутился отец, не захотев вспоминать, что операцию можно было сделать гораздо раньше, еще до того, как начало пошаливать сердце. – Все в прошлом. Хорошо то, что хорошо кончается.
К сожалению, реальность оказалась не столь радужной.
Через несколько дней после выписки из больницы, когда мы начали вставать с постели и расхаживаться по квартире, все как-то сразу пошло не так.
Вначале папа пожаловался на слабость и под этим предлогом отказался вставать с дивана для тренировочного променада. Чуть позже заартачился по поводу еды и полностью перешел на детские молочные смеси. А вскоре уткнулся немигающим взглядом в потолок и заявил:
- Потерпи, сын, мне недолго осталось. Всего несколько дней!
Я не сдержался и вспылил, накричал на старика. Мне казалось, только так удастся отвлечь его от невеселых мыслей.
Но мои попытки оказались тщетными.
Тем же вечером от бессилия и отчаяния уединился на кухне, чтобы не смущать отца, и открыл бутылку водки.
- Налей мне рюмашку, - послышался слабый голос отца, разгадавшего мои маневры. – Так хочется выпить.
Я нацедил водку в стопку, а потом остановился:
- Но тебе нельзя! Ты ничего не ешь.
- Очень хочется, сын. Может быть, в последний раз.
Я покачал головой:
- Вот если съешь мясо…
Отец молча отвернулся к стенке.
И только когда ложился спать, папа позвал:
- Богдан, посиди со мной.
Я присел в изголовье.
- Если что, извини меня за все, - голос старика дрожал. – Всякое в жизни было.
- Ты что это надумал? – Из глаз непроизвольно хлынули слезы. – Мы еще с тобой…
- Обязательно, - папа улыбнулся и притянул меня слабой рукой к себе. – Я это точно знаю.
Я отпрянул от груди и всмотрелся в его осунувшееся лицо, в запавшие, но блестящие глаза. Они были кристально чистыми, незамутненными болью или обидой.
Папа улыбнулся, и у меня отлегло от сердца. Я заснул с чистой совестью младенца.
А глубокой ночью, в липкой тишине, внезапно проснулся.
В кромешной темноте комнаты тишина показалась особенной, пронзительной. Она словно звенела в ушах, больно ударяя в барабанные перепонки.
Вдруг нереальный вакуум из отсутствующих звуков разорвал папин тяжелый вздох. Он словно пытался набрать в легкие больше воздуха, как это делают ныряльщики перед погружением в воду. 
Я затаил дыхание и прислушался. Тишина уже не звенела.
- Папа, все в порядке? – Мне было страшно повернуться к нему. – Почему молчишь?
Я уже догадывался, что произошло непоправимое. Но боялся себе в этом признаться, отгораживаясь от реальности эфемерным барьером.
В следующий миг я подскочил к отцу. Он лежал на спине, закинув одну руку под голову. Его немигающий взгляд был устремлен в пустоту.
«А ведь я не дал ему последнюю рюмку водки, - пронеслась нехорошая, колючая мысль - Он так просил…».
После похорон оперировавшие папу врачи объяснили, что, скорее всего, хирургическое вмешательство в мочевой пузырь стало своего рода катализатором нехороших процессов. Злокачественная опухоль простаты ускорилась в своем пагубном развитии.
Честно говоря, разглядывая траурную фотографию папы на кресте, мне это было уже неважно. Куда значимей показалась мысль, что в ТУ ночь я слышал Смерть.
Оказывается, она не любит шума и суеты.
Смерть приходит звенящей до боли в ушах тишиной.
Я захотел поймать костлявую и взглянуть ей в глаза. Почему забрала близкого и родного мне человека? По какому праву?
                ***
Однажды, выполняя редакционное задание, писал о станции переливания крови, донорах и о всем, что с ними связано.
Мне упорно хотелось подчеркнуть: там тоже, как и в больницах, помогают бороться со Смертью, побеждать ее, возвращать людей к жизни. Но навязчивые штампы и стереотипы упорно лезли на бумагу. Самому читать было противно.
И тогда я решил еще раз съездить на станцию, но уже неофициально, чтобы дополнительно подпитаться необходимыми энергетикой, ощущениями и впечатлениями.
Утром выходного дня Ева сладко потянулась в постели и, с трудом разлепив тяжелые ото сна веки,  тихо произнесла:
- Нашему репортеру опять не спится. Куда на этот раз собрался?
Я посмотрел на часы – девять. Для субботы слишком рано!
- Извини, солнышко, так надо, - было неудобно, что разбудил жену. – Спи, потом все объясню.
Собираясь в дорогу, ругал себя последними словами.
«Кретин, знаю ведь, какая трудная у нее работа, - корил себя, наспех заглатывая бутерброд. - Поспать в выходной хочется, забыв о рабочих буднях, детях, их болезнях. Так нет, приспичило тему раскручивать!».
Но в тот день профессиональный зуд действительно не давал мне покоя.
- Ты бы поел нормально, - на пороге кухни показалась Ева. – Все наспех, дела да дела. Так и желудок посадить недолго.
Я смотрел в ее сонное, улыбающееся лицо. Ни тени недовольства! Да на ее месте я бы ворчал целый день, что помешали выспаться после трудов праведных и нелегких. А жена поднялась, пришла проводить, выразила заботу.
Мне опять стало за себя противно:
- Извини, солнышко, побежал. До скорого.
Я знал, если не вернусь до обеда, Ева завалится в еще теплую после нас постель, укроется с головой одеялом и беззаботно проспит несколько часов. Если, конечно, кто-нибудь из больных не потревожит.
Иногда я готов растерзать ее пациентов, вернее их безбашенных родителей, лишенных элементарных понятий о вежливости. Такие могут позвонить в шесть утра или поздно вечером.
А недавно вообще взбесился. Гуляли с женой в парке в праздничный день, вдруг ее мобильник ожил.
- Не хочу отвечать, - Ева взглянула на экран. – Не знаю, кто это. Вдруг, опять грузить начнут.
Зная особую щепетильность жены в отношениях с родителями пациентов, даже ушам не поверил:
- А вдруг что-то срочное? Может, помощь нужна?
- Сегодня праздник, имею право на отдых. Хочу от всего отвлечься. Как ты не понимаешь?
Я понимал. Каждый день как на передовой, когда необходимо принимать ответственные решения, от которых зависит, в какую сторону накренится чаша весов – в сторону Жизни или Смерти.
Мои размышления вновь прервал вибрирующий мобильник жены. Ева с тоской посмотрела на него и с сожалением на меня. Закатив глаза, словно говоря мне «Сам так хотел!», приняла вызов.
- Ева Викторовна, здравствуйте, мне надо посоветоваться, - услышал я в отставленную от уха трубку сотового женский голос. - Моим знакомым не дают направление в больницу, а им крайне необходимо попасть в стационар…».
Теперь уже я закатил глаза и грязно выругался прямо на улице, чем сильно удивил прохожих.
«Какого дьявола! – Мысленно накладывал неизвестной собеседнице жены. - Ты даже с праздником не поздравила доктора, а звонишь и просишь совета».
Вспомнив тот эпизод, я потерял уверенность, что Еве дадут выспаться до обеда.
«Но сам не буду спешить, - решил я, проверяя диктофон. – Пусть отдохнет, сколько получится, ей только на пользу».
Субботним утром на станции переливания крови было немноголюдно. Полусонные медсестры и лаборанты перемещались между кабинетами по своим делам. Доноров вообще не заметил.
Я без цели слонялся по коридорам, прислушиваясь к доносящимся разговорам. Одновременно умудрялся обходить и перескакивать через вонючую тряпку уборщицы, которая непонятно зачем в этот час мыла полы.
- Мы из онокогематологического отделения детской областной больницы, - услышал взволнованный голос. – Заказывали тромбомассу для Моховой.
Я заглянул в кабинет и увидел молоденькую медсестру в белом халате. В руках она держала небольшой ящик, чем-то напоминающий емкость для переноски мороженого в жаркую погоду.
- Да, был такой заказ, - подтвердила ее собеседница, женщина средних лет с густой копной темных волос. – Давайте документы.
Она водрузила на нос очки и принялась изучать бумаги.
- Извините, я не могу выдать тромбомассу, - сообщила сотрудница станции переливания крови. – На вас неправильно оформлена доверенность.
Молоденькая медсестра из детской областной растерялась:
- Как неправильно? Не может этого быть.
Она схватила привезенные бумаги, вчиталась в них и достала мобильный телефон:
- Ирина, у нас проблема…Да, это по Моховой. Срочно звони заведующему, Роберт Айвазович должен знать. А еще лучше Нежнинской. Мохова, кажется, ее пациентка…
«Нет, только не Еве! - Возмущался мысленно я. – Ну, что за день такой выдался?».
Вернувшись домой, застал жену на кухне с чашкой кофе и телефонной трубкой.
- Есть будешь? – Спросила меня и тут же приложила палец к губам. – Да, Роберт Айвазович, все нормально, удалось решить, слава Богу… И вам хорошего выходного…
Я смотрел, как она нажала кнопку отбоя на телефоне, и сразу вспомнила обо мне:
- Чай, кофе?
- Нет, лучше потанцуем.
- Что? - Не поняла Ева, не  отключившись еще от разговора с заведующим. – Ты пошутил?
- Не-а, - улыбнулся я, врубил любимую радиостанцию и притянул жену к себе. – Все гораздо серьезнее. Давай действительно потанцуем.
Когда музыка стихла, спросил с робкой надеждой, что не придется тащиться в больницу:
- С Моховыми все в порядке?
- Да. - Ева непонимающе посмотрела на меня. - А ты откуда знаешь?
Пришлось рассказать о своих журналистских потугах.
- И ты за этим поехал в такую рань на станцию переливания крови? – Удивилась она. – Сказал бы лучше мне.
Настала моя пора удивляться:
- А при чем тут ты?
- Здрасьте, - рассмеялась она и потрепала меня по волосам. – Да в нашем отделении каждый сотрудник едва ли не ежедневно гоняет Смерть, не дает костлявой спокойно жить. Ты разве не знал?
Пришлось признаться, что не задумывался об этом.
- Я не ищу легких путей, - гордо сообщил, пытаясь сохранить чувство собственного достоинства. - Привык самостоятельно добывать информацию.
- Да ради Бога, - улыбнулась она мне как маленькому. - Дерзай. Просто я немного помогу. Приезжай в больницу вечером, когда буду на суточном дежурстве.
- А можно?
- Тебе да!
- Потому что я твой муж?
- Это не главное, - Ева внимательно посмотрела мне в глаза. – Ты гоняешься за Смертью, хочешь ее увидеть. А я – показать людей, которые ежедневно с ней борются и помогают больным выживать.
                ***
Материал о работе станции переливания крови получился сухим, официальным, похожим на рапорт о трудовых достижениях большого и дружного коллектива.
- И ты ради этого несколько дней потратил? - Андрюха, мой коллега по журналистскому цеху, с брезгливостью отодвинул пахнущий краской свежий номер газеты. – Мельчаешь, брат.
Я и сам понимал, материал так себе. Но признаваться, расписываться в собственном бессилии не считал нужным.
- Можно подумать, любовные опусы про мужчин и женщин пользуются большим спросом, - уколол в ответ. - Твои лубочные персонажи смешны в своих жалких сексуальных потугах.  Не находишь?
Конечно, Андрюха так не считал. Поэтому, сказав друг другу еще несколько дежурных колкостей, мы с чистой совестью покинули редакцию.
«Ничего, - размышлял я по дороге домой. - Вот сделаю материал об онкогематологическом отделении, распишу Смерть во всей красе, тогда и …».
Честно говоря, сам еще не знал, что затем последует. Хотелось просто написать действительно стоящее, необычное, интересное.
- Роберт Айвазович не возражает, - сообщила с порога Ева. – Через два дня у меня дежурство, можешь приходить и гоняться за Смертью. Только не переусердствуй, ты мне живым нужен.
Черный юмор оказался пророческим.
В полночь, когда Еву вызвали в приемное отделение, в ординаторскую влетела Катя.
- Где Ева Викторовна? - Медсестра выглядела взволнованной. – В шестой судороги и кровотечение.
«Начинается, - подумал я, зевая и отгоняя дремоту. – Вот и посмотрим, как все закрутится».
Екатерина позвонила в приемник и убежала в шестую палату.
Я последовал за ней, но только до дверей со стеклянной вставкой.
В палату войти не решился, чтобы не мешать медсестре.
Молодая женщина, не дожидаясь прихода врачей, скрутила в трубочки марлевые тампоны и, смочив в каком-то растворе, вставила вначале в одну, потом и в другую ноздрю.  Кровотечение удалось остановить.
Потом измерила девочке давление и, набрав в шприц лекарство, ввела его в торчащую ниже правой ключицы, скрытую бинтами, пластиковую трубочку.
Делая эти манипуляции, медсестра поймала мой взгляд.
«Чего надо? – Читалось в ее глазах. – Не до тебя».
Через несколько минут у входа в палату меня дружно и настойчиво потеснили. Вначале вызванный дежурный реаниматолог, а потом и Ева.
- Иди в ординаторскую, не мешай. Сейчас здесь Смерть шляется. Нам надо выпроводить ее, - сухо сообщила жена, и прикрыла за собой дверь.
Я направился в ординаторскую, но вернулся.
«Какой смысл отсиживаться, если пришел увидеть Смерть? – Я опять заглянул через стекло в палату, где люди в белых халатах склонились над девочкой».
- Просила же тебя, - Ева показалась на пороге палаты. – В самом деле, все очень сложно, не мешай. Мы переводим ребенка в реанимацию.
Я посторонился, пропуская в коридор каталку. По мне скользнули равнодушные ко всему взгляды девочки и ее мамы. Только в глазах молодой женщины еще явственно читалась мольба о помощи!
А я в это время услышал звенящую тишину. Да-да, тишину!
Скрипели колеса каталки, стучали каблуки врачей. Екатерина с трубкой радиотелефона в руках с кем-то громко переговаривалась, дублируя команды Евы.  А я слышал звенящую тишину, как несколько лет назад, когда засыпал мой папа.
Но что-то было не так. Точнее тишина – не такая вязкая и сплошная, как той ночью. Как будто она хотела объять все отделение, но вынуждена была отступить, натолкнувшись на яростное сопротивление врачей и медсестер.
Как жаль, что в случае с папой, оказалось некому противостоять звенящей тишине!
…Под утро я задремал и не заметил, как в ординаторскую вернулась жена.
- Ну что, видел ее? – Спросила она и нажала кнопку на электрочайнике. – Давай пить кофе.
- Кого? – не понял я спросонья.
- Смерть.
- Нет, только слышал.
- Ну, и слава Богу, - решила Ева.- Нервы крепче будут. А то я за тебя испугалась, когда рядом с тобой увидела ее.
- Кого? – опять не понял я.
- Да Смерть, кого же еще, - сообщила жена. – Она же совсем рядом стояла, когда каталку вывозили.
Я с недоверием покосился на Еву:
- Ладно, со Смертью все понятно, а как девочка?
- Жива. Подключили к ИВЛ.
- К чему?
- Ну, приступили к искусственной вентиляции легких, - объяснила Ева. – Так полагается в таких случаях, не заморачивайся.
- Какие перспективы?
- Что? – Не поняла уже жена, зевая и прикрывая ладошкой рот.
- Что будет с девочкой?
- Пока мы прогнали Смерть.
Я решил прекратить бесполезные в этот утренний час расспросы. Еве нужно было приготовиться к начинающемуся рабочему дню.
«И как они выдерживают такой ритм? - Подумал я, ощущая ломоту во всем теле. – День, ночь, а потом еще день…».
- Да, может, тебе будет интересно, - прервала мои размышления Ева. – В десять часов придет клоун, будет играть с детьми.
- Что? – Продолжал тормозить я. – Какой клоун?
- Не впадай в ступор, - улыбнулась Ева. – Я тебе рассказывала о наших психологах, специальных программах по реабилитации детей. Клоун из той же оперы. Можешь остаться и посмотреть.
- Это как-то связано со Смертью?
- А ты разве не понял еще? – Ева прикрыла глаза и тихо попросила. – Дай подремать, у меня есть полчасика. Скоро начнут приходить…
Она не договорила.
Голова Евы безвольно склонилась на бок. Светлые волосы рассыпались по лицу, прикрыв глаза.
Я помог жене прилечь на диван в ординаторской и посмотрел на часы.
Шесть часов тридцать минут.
«Половина седьмого утра», - машинально поправил себя. 
                ***
Понюхав типографскую краску, я еще раз перечитал свой материал.
«Что и говорить, - пронеслась слащавая мыслишка. – Приятно читать себя, особенно когда профессионально написано».
- Хорошая работа, - похвалил сегодня на летучке редактор. – Один из лучших материалов номера.
Я посмотрел на фотографии, заверстанные под репортаж из онкогемалогического отделения.
Радостные лица детей, их улыбки. А вот мамочки, они также довольны, как и психолог Мила Марковна.
Вспомнилось, как располагающая к себе внимательным и добрым взглядом женщина, представившись штатным психологом, показала какие-то диаграммы и схемы, подтверждающие, что с раком нужно и можно успешно бороться.
- Мы должны быть едины, - объяснила мне Мила Марковна. – Тогда болезнь обязательно отступит. Для этого разработаны специальные программы…
Ее умные слова большой цитатой легли в материал.
Я читал свой репортаж и разглядывал фотографии под ним.
«Действительно, хорошая работа, - размышлял я. – Читается легко, доступно. Но в то же время чего-то не хватает. Что-то важное упустил».
Вечером после ужина с гордостью положил газету перед Евой.
- Есть что-то интересное? – Устало спросила жена.
Видимо, день опять на работе выдался не из легких.
- Там мой репортаж.
- Уже напечатали? – Обрадовалась Ева. – Любопытно посмотреть.
По мере того, как она вчитывалась в знакомые мне строчки, ее лицо, весь облик претерпевали явные изменения.
Вначале исчезла улыбка. Глаза стали холодными, колючими. Уголки губ изобразили подобие кривой усмешки. Мне даже показалось, она сейчас выронит газету и обязательно помоет руки.
- Солнышко, тебе плохо?
- Да нет, плохо тебе, - Ева уже с жалостью и состраданием смотрела на меня.- Это все, ради чего ты провел ночь со мной на дежурстве?
Я откровенно не понимал ее вопроса:
- Если что-то не так, скажи. Но материал признали лучшим…
- Понимаю и не отрицаю, - перебила Ева. – Написано без ошибок, профессионально, даже правильно. Клоун развлекает, психолог отвлекает, реабилитационные программы на высоте, дети рады и всем хорошо.
- А что тогда не правильно?
- Да нет, ты молодец, - жена отложила газету. – Хорошо написал, гладко, как все до тебя.
Мы помолчали.
- Скажи, ты действительно так хотел написать изначально? – Очнулась вдруг Ева. – Мне казалось, мой муж гоняется за Смертью.
- Да, - не понял я. – А в чем, собственно, проблема?
- А проблемы как раз и нет, - объяснила Ева. – Читаю и радуюсь, как у нас все хорошо, беспроблемно, легко и пушисто. Дети вылечиваются благодаря улыбкам и репризам клоунов.
 - Нельзя же все так буквально понимать, - оправдывался я. – На мой взгляд, самое главное здесь - позитив, заряд бодрости, надежда, которые вы дарите детям и их родителям.
- Неужели? – Усмехнулась жена. – А кто это «вы»?
- Врачи, медсестры, даже санитарки, - загорелся вдруг я. – Той ночью я понял…
- Ничего ты не понял, - перебила Ева. – Вот читаю в твоем репортаже «дружный и сплоченный коллектив». Это и есть мы?
- Ну…, - замялся я. – А что тебя не устраивает?
- Все устраивает, абсолютно все, - с грустью в глазах улыбнулась жена. – А где же тишина, о которой ты мне говорил?
Я вдруг остро понял, чего изначально не хватает в репортаже.
Той смой звенящей тишины, с которой приходит Смерть.
Звенящей до боли в ушах пустоты, которой Смерть обволакивает все вокруг, завлекая жертву.
И, конечно, людей в белых халатах, видя которых, тишина отступает. Только их она еще боится.
Но как совместить все в газетной публикации?
                ***
Мы не спеша подходили к больнице.
Я видел, что Ева собирается с духом, прежде чем переступить порог лечебного учреждения. Так обычно поступают люди, осторожно заходя в холодную воду.
Вначале постоят на бережку, потрогают обжигающую прохладу одной ногой, другой. Постоят на месте и только после этого бросаются в воду.
Кажется, примерно такой же процесс переживала сейчас и Ева. Она остановилась перед входной дверью, посмотрела на окна ординаторской на третьем этаже.
«Интересно, о чем сейчас думает? – Мелькнула мысль. – О том, что осталось дома или о перспективах сегодняшнего дня?»
По непроницаемому лицу жены трудно было разобраться.   
- Тяжело начинать? – решил прервать ее размышления.
- А, что? – Очнулась Ева.
- Не хочется, говорю, туда? – Я кивнул в сторону больницы.
- Нет, то есть да, - начала она и, наконец, окончательно собралась с мыслями. - Ты точно решил идти со мной?
- Конечно.
- Уверен, что на этот раз получится написать об увиденном и услышанном, а не слащавый газетный ширпотреб, предназначенный для обывателя?
- Мне кажется, да.
- Только кажется?
- Убежден.
Только после этого Ева решительно шагнула вперед и привела меня в игровую комнату, находящуюся в онкогематологическом центре.
- Тогда я знаю, с кем тебя надо познакомить, - жена впервые этим утром улыбнулась. – Заходи, пока не закончится обход, здесь никто не помешает тебе.
Я с интересом рассматривал уютную обстановку, плюшевые игрушки.
Мое внимание сразу привлекли обезьянка, клоун, крокодил и кролик. Они стояли отдельно от других, на подоконнике.
Мне даже показалось, странная четверка подмигнула мне.
- Это не просто игрушки, - сообщила Ева. - Можно сказать, они являются живым талисманом нашего отделения.
Я ничего не понимал и разинул рот от удивления.
При чем тут игрушки, когда пришли говорить, а потом и писать о Смерти?
- Ах, да, - спохватилась жена. – Забыла тебе представить. Это Красавчик, Олег, Рептилия и Мелочь.
- Солнышко, я хоть и кретин, - постарался улыбнуться как можно мягче, - но в детство еще не впал.
- И не надо, - не приняла шутливого тона Ева. – Мне будет спокойнее, если они окажутся рядом с тобой.
Когда жена вышла из игровой, обезьянка спрыгнула с подоконника:
- Ну, а теперь давай знакомиться по-настоящему, по-нашему, без посторонних. Ты что за крендель и зачем пришел?
Я от неожиданности присел на стул. Кажется, у меня отвисла челюсть.
- Чего молчишь? – Обезьянка прыгнула мне на руки и заглянула в глаза. – Язык проглотил?
Ответить я не успел, в игровую вернулась Ева.
- Да, совсем забыла предупредить тебя, Красавчик, - она потрепала обезьянку по макушке. – Это мой муж Богдан, так что давай без своих фокусов.
- Понял вас, мадам, - обезьянка скорчила смешную рожицу и изобразила поклон. - Обойдемся без прописки и сразу начнем дружить. Но вы хотя бы скажите, что ему нужно?
- Он сам все объяснит, - Ева улыбнулась мне. – Все, дорогой, побежала. Мне надо работать. А тебе скучать с новыми друзьями не придется. Они постараются.
- Ведь постараетесь? – Жена окинула взглядом дружную четверку.
Красавчик кивнул проплешиной, клоун Олег сжал кулак и потряс им над головой, крокодил клацнул зубами, а кролик забился нервной дрожью.
- Все будет в лучшем виде, - заверил Красавчик, показавшийся мне в этой странной компании старшим. - Мы расскажем вашему Богдану много интересного.
- Вот и ладненько, - подвела итог переговорам Ева. - А еще лучше покажите. Мой муж больше глазам доверяет.
В тот вечер и в последующую за ним ночь я услышал и увидел Смерть. Благодаря медицинскому персоналу и дружной четверке, мы общими усилиями прогнали ее.
Мне удалось также прикоснуться к хладной плоти смрада. Утром я гордился, что оказался в нужном месте в нужное время и в нужной компании. Но при этом ощутил себя выжатым лимоном.
А еще я понял, как трудно людям в белых халатах, как моя жена, ежедневно противостоять Смерти. Для них война за жизнь тяжелобольных детей не прекращается никогда.
Но об этом знают или догадываются только их родные и близкие.
Теперь и я представляю, каково Еве возвращаться домой, а потом  снова собираться на работу.
                ***
- Богдан, срочно зайдите к редактору, - голос секретарши скрипел тревогой в телефонной трубке. - Он вас уже час дожидается.
«Что опять случилось? – Выругался я про себя и отложил аппетитный бутерброд, сооруженный после вылазки в близлежащий магазин. - Опять срочное задание, а репортеры все на выезде?».
- Разрешите? – Я постучал и вошел в начальственный кабинет. – Вызывали?
- А, явился, -  шеф вальяжно развалился в огромном кожаном кресле. – Заходи.
Он подтолкнул ко мне по идеально ровной поверхности стола несколько листиков с напечатанным текстом:
- Что это?
Брезгливый голос не предвещал ничего хорошего.
- Мой материал, - я бегло пробежал по знакомым строчкам. – Как и заявлял в очередной номер…
- Насколько мне помнится, вы должны были сдать убойную корреспонденцию, - перебил редактор. - А это бред сивой кобылы.
- Не думал, что кобыла в состоянии противостоять Смерти, - съязвил я. - Буду мотать на ус.
- А я знаю, только псих может утверждать, что вместе с плюшевыми игрушками помогал врачам справиться со Смертью, - шеф от ярости раскраснелся. – Вы бы врали, но не завирались.
- Мне кажется, вы несправедливы, - сдерживая гнев, постарался говорить спокойно и рассудительно. – Мой материал способен украсить номер нашей газеты.
- Не нашей, а моей, - взорвался шеф. – И не вам решать, чем и как ее украшать. Этот жалкий опус о погоне за Смертью не достоин даже бульварной газетенки.
- Совершенно с вами согласен, - я поднялся, забрал со стола бумагу с текстом и направился к выходу из начальственного кабинета.
- Нежнинский, стой! Ты куда? – Шеф привстал из кресла.
- Искать более солидное издание, чем ваш желтый листок.
Через полчаса я был в ординаторской и разговаривал с женой:
- Кажется, материал получился и произвел фурор.
- Так быстро опубликовали? – Удивилась Ева.
- Нет, но резонанс уже вызвал.
- Какой же?
- Сногсшибательный, - сообщил я. – Меня уволили. Вернее, я уволился сам. Извини, если будет туго, придется звонить тетушке в Канаду.
Ева улыбнулась и сказала совершенно спокойно, как о чем-то очевидном:
- От всей души поздравляю! Тебя давно приглашают на административную работу. Твоя военная дисциплина будет незаменима там. К тому же, мне кажется, тебе вообще пора уходить из журналистики. Ты уже не вписываешься в ее рамки. Пора думать о большем.
                НОЧЬ ТЕМНА ПЕРЕД  РАССВЕТОМ
Я плыву, и волны ласково обнимают меня.
Делаю ускорение на пять гребков и резко застываю на месте. Поворачиваюсь на спину, раскидываю ноги и руки и раскачиваюсь на поверхности воды.
Изображаю ногами фонтанчик брызг и, перевернувшись на спину, блаженно щурюсь на солнце. Море уже само держит  меня. Я дурачусь с ним, бью руками, кувыркаюсь вперед и назад, ухожу под воду и резко выскакиваю вверх. А ленивая морская волна в ответ играет со мной: подталкивает, обтекает, пружинит. 
Просыпаюсь внезапно от каких-то посторонних звуков.
 Наверное, собаки дружно залаяли под окном. Они любят посреди ночи выяснить только им понятные отношения. Погрызться за лучшую будку? За неожиданно найденную кость?
Таращусь в потолок сонными глазами и не хочу отпускать зыбкое удовольствие, расплывшееся по телу от солнечных лучей и морской воды, от улыбок папы и мамы.
«Боже, какое же беззаботное было время, - цепляюсь за полусон-полуявь воспоминаний и не хочу падать камнем в реальность нового дня, занимающегося хмурым утром. – Когда же опять увижу море?».
 Перевернувшись на бочок, осторожно, чтобы не разбудить, обнимаю любимого, родного человека. Наблюдая, как он ровно, спокойно, словно ребенок дышит. Его ресницы подрагивают в такт снам.
«Интересно, что он сейчас видит? - Улыбаюсь своим мыслям и тесней прижимаюсь к нему, пытаясь разгадать тайну сновидений. – Может, как и я, море?».
Недавно мы с Богданом, наконец, определились, куда поедем отдыхать. Даже поспорили немного. Мне хотелось за границу, а он, в силу непонятного мужского упрямства, настаивал на поездке в Новороссийск.
Пришлось уступить, чтобы не бередить по мелочам самолюбие мужа. В самом деле, лучше уступить в малом, зато потом предъявить счет и выиграть в большем.
Я усмехнулась своим мыслям, потому что только смеяться и оставалось… Через несколько дней жизнь внесла коррективы в наши планы, разрушив их почти полностью.
Примерно за неделю до отъезда закровил мой самый тяжелый пациент. Дежурная медсестра позвонила ночью и сообщила, что Петю перевели в реанимацию.
- Извините, Ева Викторовна, решила поставить вас в известность, - робко сказала Валентина.
«Наверное, могла бы и утром сообщить, - запоздало подумала я, когда мобильник запищал быстрыми гудками. – Все равно сейчас ничем помочь не в силах, только переживать буду».
Богдан спустил ноги на пол и присел возле меня.
- Что-то случилось? – Сонно пробурчал он, пытаясь в темноте разглядеть стрелки настенных часов. – Два часа ночи…
- Помнишь, рассказывала про Петю, ну у мальчика очень сложная опухоль…
- Его, кажется, еще и грибы поедают.
Я не удивилась, что муж помнит этот случай. Когда показала ему фотографии на мобильнике мальчика, покрытого темными безобразными налетами и наростами, ему чуть плохо не стало.
- На нем же живого места нет, - воскликнул Богдан, борясь с подступающим приступом дурноты. – Как он дышит, ест, лежит? В конце концов, как ты с ним… общаешься?
Я поняла и была благодарна мужу за деликатность. Он не высказал того, что позволяют иногда коллеги из других отделений, когда волею судьбы им приходится соприкасаться с нашими самыми тяжелыми пациентами.
- Прекрасно общаюсь, мальчик вполне адекватный, живо интересуется всем, что происходит за стенами больницы.
- Это как? – Не понял сонный муж.
- У него в палате компьютер, интернет, он переписывается с одноклассниками, любимой девочкой.
- Он еще думает о девочке? – Воскликнул Богдан и осекся. – Извини, вырвалось.
- Ничего, - улыбнулась я. – У него действительно есть девочка. Наверное, он ее любит. Во всяком случае, часто показывает мне ее фотографии, рассказывает о ней.
Мы помолчали каждый о своем. Я мысленно была уже там, в больнице, соображала, что надо срочно организовать лор-врача. Хотя необходимых специалистов к Пете наверняка и без меня уже вызвали на консультацию.
- А что сейчас произошло? – Вернул меня в спальню муж. – Ты вроде говорила, ему стало лучше.
- Я тоже так думала. А оказалось…
- Что даже в выходной тебе не дают выспаться?
Мне показалось, Богдан напрягся, чтобы сдержать нахлынувшие эмоции. Кажется, ему удалось с ними справиться.
- Главное, чтобы ты победила, и мы с чистой совестью уехали в отпуск. Тогда ты выключишь этот проклятый телефон, - муж нелюбезно кивнул в сторону мобильника. – И мы сможем, наконец, побыть одни, без этих тревожных звонков.
Я кивнула в знак согласия, понимая, что, к сожалению, не все от меня зависит.
Так все, в конце концов, и вышло. Пока мы вытащили Петю с того света, паковать чемоданы было поздно. Пришлось переносить отпуск.
Богдан еще несколько дней ворчал:
- Неужели в вашем отделении не нашлось специалиста, которому можно было передать свои неоконченные дела?
Я прекрасно видела, что он делает это для проформы, собственного успокоения и не обижалась на него.
- Наверное, могла, - постаралась объяснить пикантность ситуации. – В таких случаях мы по возможности заменяем друг друга. Но представь себе, у каждого врача несколько больных, из которых есть и тяжелые. И вдруг я им добавлю Петю.
- Но с ним же все обошлось, - из принципа настаивал муж.
- Это сейчас мы знаем, а тогда ничего наперед известно не было, - не сдавалась я. – Представляешь, о чем я?
- Наверное, не до конца, - признался Богдан. – Но даже когда я делал военную карьеру, таких случаев с переносом отпусков не было.
Я с ним согласилась, а про себе подумала:
«Наверное, в настоящее время врачи тем и отличаются от военных, что на передовой приходится находиться иногда круглосуточно».
                ***
  «Небо совсем ещё темное, - подумала я, - значит, несмотря на долгие размышления, нет и пяти».
 Прерванный сон внезапно навалился на меня…
 Выхожу на берег. Солнце тепло касается нежными лучами всего тела.
  Мама и папа смеются и машут руками: смотри, не обгори!
  Я распластываюсь на камешках лицом вверх и счастливо жмурюсь…
  Щелчок! Где-то в голове. В глубине сознания появляются знакомые лица детей оттуда, из сегодняшней реальности доктора Нежнинской, а не из приятного сна воспоминаний моих каникул с родителями.
  Василенко – люмбальная пункция. Митрофанова – контрольный день, пункция костного мозга. Долотов и Сальникова – недельная круглосуточная высокодозная химиотерапия.
 «А, опять работа», - возмущается сознание, тщетно пытаясь отключиться помимо моей воли.
 Звонит будильник на мобильном телефоне мужа, а череда дел и лиц продолжают врываться в мое полусонное сознание. От того этим утром кажусь себе пока беззащитной.
  «Делецкий – очередная пункция под наркозом, - продолжает щелкать внутренний хронометраж предстоящего дня. - Арсенян – перелить эритромассу».
  Будильник звонит уже на моем мобильном. Это мы с Богданом так перестраховываемся, ставим оба. Вдруг чей-то заглючит?
   «Хромченко – высоко температурит вторые сутки. Конечно, это инфекция. Боюсь, что грибковая, - не удается прервать предстоящий распорядок. - Надо сделать компьютерную томограмму грудной клетки, поменять антибиотики и противогрибковый препарат…».
  - Солнышко, ты хоть поприветствуй меня, - притворяется обиженным муж, так и не дождавшись моей адекватной реакции на оба будильника. – Надо вставать, а ты…
 Вырываюсь из оцепенения собственных мыслей и прижимаюсь к нему. Мне хочется лежать так долго, очень долго. Нет, мне не страшно. Просто сейчас мне хорошо.
Вдвойне нет желания разрушать идиллию тихого, спокойного, семейного утра, потому что впереди рабочий день, переходящий в ночное дежурство.
- Не хочется? – По своему истолковывает мое молчание Богдан. – Ничего, ты у меня сильная, справишься.
«Ничего себе, сильная! – Хочу крикнуть ему и теснее прижимаюсь к любимому человеку. - Ты и представить не можешь, как тяжело почти ежедневно сталкиваться со Смертью!».
Смотрю на него внимательно и понимаю, что бываю к мужу несправедлива.  Все он понимает, или почти. Просто иногда пытается скрыться за личиной обиды, когда срываются наши планы.
Словно прочитав мои мысли, Богдан напоминает:
- Пока ты будешь на дежурстве, пройду техосмотр. Мало ли что, дорога не близкая. Пусть машину специалисты проверят, спокойней будет.
Я соглашаюсь с ним, а мысленно вспоминаю еще одного тяжелого пациента. Надеюсь, хоть на этот раз все обойдется, и сценарий нашего отпуска наконец станет явью.
 Через час мы выходим из дома. Полина до двух часов ночи учила обществознание, готовилась к Олимпиаде.
Утром поморгала сонными глазками и заявила:
- Я, наверное, не пойду на первый урок. Все равно физкультура!
 Что ж, у неё есть лишние сорок минут, которых нет у нас. Нам опаздывать нельзя.
Муж довозит меня до ворот больницы.
-Ну, что, милая, - Богдан нежно целует в губы, не опасаясь перепачкаться помадой. – Желаю тебе хорошего дня и чтобы все были живы.
«А как я желаю себе этого!» - ловлю себя на мысли и отвечаю на поцелуй. Потом какое-то время слежу за машиной, пока она не скроется за поворотом.
Богдан едет через весь город обратно, к себе на работу. А я прохожу больничный двор, вхожу в полустеклянные двери, здороваюсь с охраной и приближаюсь к лестнице наверх.
Стоп! Мгновенное и неуловимое ощущение! Я словно переступаю какую-то грань. 
 Я даже успела подсчитать, что вхожу сюда уже три тысячи девятьсот тридцать второй раз. Но, несмотря на это, каждый раз чувствую, как пересекаю невидимую грань.
 Это не стекло, не нить, не тень. Это не страх и не боль.
Может быть, в моем сердце что-то ёкает, колет тончайшей иголочкой и холодит. Это похоже на ожидание нежеланной, но возможной встречи.
Наверное, если я приду сюда в тридцать три тысячи девятьсот тридцать второй раз, буду чувствовать то же самое. Потому что в этом ожидании я активна. И отдаю себе отчет в том, что будущее – не мое, других людей - зависит от меня. Или и от меня тоже?
Быть или не быть? Не только я решаю этот вопрос. И в то же время именно я. В борьбе со Злом в его  самом отвратительном виде – смертельных болезнях детей – надо быть всегда готовым к неожиданным, но предполагаемым встречам со Смертью. Стопроцентно!
Вот и колет тончайшая иголочка сердце. Я отчетливо понимаю: Смерть ошибок не прощает.
Смерть…
Ох уж эта Смерть. Жестокая и коварная!
Только я не знаю, эта иголочка живет во мне лишь в моменты, когда  утром пересекаю невидимую грань, или она во мне всегда?
Даже когда я мечтаю об отпуске или просто сплю?
                ***
Обычно я прихожу на работу рано. В день, когда остаюсь на ночное дежурство, позволяю себе появиться на десять-пятнадцать минут позже.
Сегодня как раз такой день и поэтому, войдя в ординаторскую, здороваюсь с теми, кто меня опередил.
Буквально через минуту после меня с устало-одухотворенным лицом появилась Жанна Альбертовна Думанян.   
- Не спала полночи, -  сообщила она всем врачам сразу, не обращаясь к кому-то конкретно.
Я знала, что ее новый пациент Аришин, девятилетний мальчик, с высоким уровнем лейкоцитов в крови, головными болями и парезом лицевого нерва, не выходил у неё из головы несколько дней.
Вот и прошедшей ночью, как рассказала Жанна Альбертовна, она лежала ночью без сна и мысли роем вились в голове: «Лейкоциты очень высокие и есть бластные клетки, значит, точно лейкоз. А отчего болит голова и онемела часть лица? Неужели уже нейролейкоз? Надо попробовать исключить кровоизлияние и энцефалит».
- К утру план спасения Максима Аришина был готов, - радостно сообщила она нам. – Все, можно приступать к его осуществлению!
«Боже, - пронеслось у меня в голове, - еще одно неугомонное создание. И почему мы не можем хотя бы ночью, на несколько часов отключить мозги?  Так ведь тронуться можно».
В углу отщелкнул выключателем закипевший чайник, и я решительно направилась к нему. Чем вызвала неудовольствие Жанны Альбертовны:
- Евочка, к чему такие резкие движения с утра? Не надо спешки.
И в самом деле, к чему? Ведь можно было встать спокойно, достать неспешно чашку, пройти в угол комнаты. Но нет же! Раннее пробуждение, беспокойные мысли о предстоящем со второй попытки отпуске, по всей видимости, накладывают какой-то заметный отпечаток.
Я бросила на себе взгляд в зеркало и ничего особенного в себе не заметила. Мешков под глазами нет, щеки залил удивительно приятный румянец.
- Да нет, Жанночка, я никуда не спешу, - постаралась как можно любезней улыбнуться коллеге. – Тебе показалось.
- И ничего мне не показалось, - возразила Думанян. – Что я, первый день тебя знаю?
«Действительно, это так, - мысленно согласилась я и вспомнила, что Жанна Альбертовна никогда не любила резких движений. - Спешка - враг человека».
А ещё, оправдывая свою фамилию, Жанна Альбертовна могла и предпочитала тщательно выверять свои действия, а если по-простому - думать. Вот почему ее тактические и стратегические планы почти всегда имели успех. В профессиональной жизни это выражалось более чем в двух сотнях вылеченных от злокачественных болезней детей.
«Наверное, умение мыслить не терпит пустоты, - улыбнулась я, наблюдая за сборами Думанян. – Только этим можно объяснить, что у Жанны Альбертовны, словно по закону притяжения, чаще, чем у других коллег, появляются самые сложные пациенты».
Я не успела прийти к общему знаменателю по поводу интересной мысли на счет сложных больных, как Думанян, накинув халат, вышла из ординаторской и   направилась в палату к Максиму Аришину.
- К летучке вернусь, - сообщила она, пропуская Маргариту Владимировну.
Я невольно взглянула на часы и отметила, что Удальченко вбежала в ординаторскую за десять минут до начала планерки. Казалось, вместе с ней ворвалась струя бешеной энергетики. 
- Фуу-х, хороший денек сегодня, - вещала она, скрывшись в соседней комнате, одновременно переодеваясь и извергая информационный поток. – Я с утра уже полы в квартире помыла, брату позвонила, в банк в восемь к открытию заскочила. Виталику строго приказала утром, чтобы не забыл перед уходом полить цветы.
Удальченко выглянула из-за двери, обвела присутствующих большими карими глазами, похлопала длинными ресницами и изрекла:
- Всем здрасьте, коллеги! Не спать!
Когда ее юмор оценили улыбками, излила очередной поток полезных сообщений:
 - А вы знаете, кого я встретила вчера в супермаркете? А в «О’Кее» по карте продавали «Маасдам» по 299 рублей... Между прочим, с сегодняшнего дня в «Л’Этуаль» начинаются скидки...
Я по привычке фильтровала поток информации, автоматически отбрасывая ненужную. Занимаясь своими делами, мне удавалось поддерживать беседу и наблюдать за коллегами. Как и они, я знала, что, несмотря на дикую загруженность на работе, Маргарита Владимировна успевала везде и всегда. Её практичность позволяла вести хозяйство твердой рукой.
Но самое главное, она, как ее тезка из романа Булгакова, была очень преданной и сильной женщиной. В первую очередь, своей семье.
- Представляешь, Леонид струны порвал на гитаре, - сообщила она мне без всякого перехода о своем сыне. – Как только умудрился? Пришлось мужа напрячь, чтобы воздействовал…Хотя чего уж тут, ведь не школьник, сам должен думать…
Я мысленно восхитилась такой напористости. Ее энергии хватало, чтобы двух мужиков дома строить, подчинять своей воле безоговорочно. А еще стальной рукой вытаскивать своих пациентов на тропу, ведущую к выздоровлению.
- Привет, дорогой, - улучив последнюю свободную минутку перед напряженным днем, позвонила мужу. – У меня все нормально. Как добрался, не опоздал?
- Нет, в самый раз, удачно проскочил все пробки, - откликнулся Богдан. – Как у тебя?
- Пока нормально.
- Звучит не очень оптимистично, - в голосе мужа послышались стальные струнки. – Может, мне не гнать сегодня на техосмотр?
- Нет уж, гони, - невольно взглянув на Маргариту Владимировну, сжала кулачки и выпрямила плечи. – На этот раз на море поедем обязательно. Ты меня понял?
- Понял, - озадачился Богдан и отключился.
Когда я  закрывала электронную почту отделения, просматривая утренние сообщения, в ординаторской появилась Жанна Альбертовна.
- Ева, ты уже заработалась, - Думанян положила на стол историю болезни Максима Аришина.  – Все в сборе. Ксения  Дмитриевна, Василина Святославовна… И Роберт Айвазович пришел. Еще чуть-чуть и на планерку опоздаем.
- Чуть-чуть не считается, - я быстро захлопнула Outlook и вместе с коллегами направилась на планерку, загадочно улыбаясь.
- Ты чего? – Толкнула в бок Маргарита Владимировна.
- Ничего, - усмехнулась я. – Как твой тебя терпит?
- А куда ему деваться, любит, наверное, - хмыкнула она.
Я в этот момент представила озадаченное лицо Богдана.
                ***
После планерки наша ординаторская привычно ожила многими голосами одновременно.
Два Геннадия, с десятилетним стажем работы анестезиолог и его более молодой коллега, рассказали пару анекдотов, приперчив их соответствующими комментариями.
- Мы с Тамарой ходим парой, - дослушав остроты, беззлобно произнесла Жанна Альбертовна. – Идите сюда, голубчики. У меня для вас хорошая новость: я включила анестезиологическую службу в план спасения нового пациента.
- Чей план? – Уточнил более опытный Геннадий.
- Мой, конечно, - Думанян озадачилась непонятливостью коллег.
- А от чего вас спасать? – Геннадий помоложе серьезно буравил ее взглядом. – Может, начнем прямо сейчас?
- Типун тебе на язык, - под общий хохот врачей в ординаторской взорвалась Жанна Альбертовна. – А то ты не знаешь о Максиме Аришине.
- Да кто о нем не слышал? - Я обернулась на знакомый голос.
В ординаторскую, сверкая белоснежным, идеально выглаженным халатом, вошел Петр Аркадьевич.
Он остановился на секунду перед зеркалом и поправил темно-синюю рубашку и красный галстук.
- Писаный красавчик залюбовался идеальным сочетанием цветовой гаммы, - не удержалась от комментария Жанна Альбертовна. – Главное, чтобы костюмчик сидел, а там хоть трава не расти, да?
- Нет, Жанна, - не обиделся Петр Аркадьевич на беззлобную шутку. – Расти траве, конечно, расти. И позволь спросить: почему тебе не спится ранним утром? Уже в семь часов я узнаю о твоем Аришине.
- В следующий раз узнаешь раньше, - парировала Думанян. – Можно и ночью. Или слабо?
Авторитетнейший реаниматолог, доктор медицинских наук Петр Аркадьевич решил не спорить с деловой женщиной:
- Да посмотрел я его уже, посмотрел. Согласен, всё надо делать, как ты расписала. Кстати, я сегодня дежурю, вот и пригляжу за ним ночью.
- Значит не слабо, - улыбнулась, наконец, Жанна Альбертовна. – Ну, спасибо тебе огромное за заряд настоящего оптимизма.
 Я успела подумать, что мне за Аришиным тоже надо будет присмотреть ночью, чтобы не приключилось, как с моим пациентом Петей.
- Всем привет, мы уже осмотрели вашего мальчика, - в ординаторской появились окулист и невролог. – Чей Аришин?
- Вы разве еще не догадались? - Петр Аркадьевич показал на Думанян. – Ну, коллеги, вы меня и удивляете.
Пришедшие уселись рядом с Жанной Альбертовоной и принялись, громко обсуждая, писать заключения в истории болезни пациента Думанян.    
- Как тяжело приходить к вам в отделение и видеть ваших детей, – говорила опытная невролог. – Я бы не смогла у вас работать.
 Жанна Альбертовна с удивлением подняла глаза.
 - А мне тяжело видеть молодых пацанов, которые по глупости сломали шею. В реку им, видите ли, прыгнуть захотелось, - рассуждала она. – О чем, интересно, думали? Сейчас лежачих мать будет кормить. А потом кто?   
- Да, медицина в таких случаях бессильна, - не спорила опытный невролог. - Но все-таки у вас по-другому. Резче, острее ощущаешь смертельную опасность. Как на передовой!
Занимаясь листами назначений своих пациентов, я прислушалась к разговору.
«Интересно, что бы ты сказала, увидев моего Петю? – Вспомнила раннее утро понедельника после ночного звонка. – У нас не передовая, хуже».
В то утро Петю с трудом переложили на каталку, потому что на его теле не за что было взяться, чтобы не причинить боль.
Грибковые струпья облепили практически все тело. Из носа торчал зонд. Живыми были только глаза. Они смотрели с тоской и надеждой одновременно.
- Как же ему больно, - простонала молоденькая медсестра.
В реанимации я видела ее впервые.
«Новенькая, наверное», - подумала я и нагнулась над Петей.
Мне показалось, он прошептал одно-единственное слово: «Спасите!». И протянул ко мне ручки с сильно распухшими пальцами.
Когда из носа у него хлынула кровь, реанимационная медсестра осела на пол и простонала: «Это хуже, чем в фильме ужасов».
- Уберите стажерку, - распорядился Петр Аркадьевич. – Кому пришло в голову практиковать ее сейчас?
Его спокойный голос, уверенные действия возымели действие. Неопытную медсестру выпроводили из палаты, чтобы не мешать спасать мальчика…
«Везде, наверное, свои трудности, - подумала я, стряхивая остатки воспоминаний. - У нас действительно острее».
Я вдруг поймала себя на странной мысли, что мы неплохо гоняем Смерть. В последние годы она боится открыто показываться в нашем отделении. Затаивается и хитрит. Старается действовать коварно, изощренно. Но мы почти всегда опережаем ее.
«Или это нам только кажется? – Засомневалась я на секунду. – Нет, это вряд ли».
Пересчитывая дозы препаратов и объем инфузии, я продолжала размышлять на привычную для нас тему борьбы света и тьмы, Жизни и Смерти.
Да, у наших детей лысые головы, и они иногда выглядят инопланетянами, исхудавшими старичками. Но глаза у всех живые. В них светится надежда! 
 «Интересно, мои коллеги из других отделений также видели когда-нибудь Смерть? - От этой неожиданной мысли я перестала писать. - Или они стараются помогать детям без визуального ужастика?».
- Ева Викторовна, - прервал мои размышления звонок местного телефона, - приходите проводить совмещение эритромассы. Всё уже готово.
Когда я вернулась, телефоны в ординаторской разрывались. Солировала доктор Легкоступова, которую буквально разрывали на части.
 - Ксения Дмитриевна, это инфекционное отделение. Помогите поставить периферический катетер ребенку до года. Мы не можем, уже две попытки сделали.
 - Ксения Дмитриевна, приходите на стернальную пункцию, лаборант уже здесь, - звали в соседнюю педиатрию.
И тут же в ординаторскую явился посланец из нефрологии:
 - У пациента анемия. Проконсультируйте, пожалуйста.
Я как зачарованная наблюдала за доктором Легкоступовой. Ксения ловко сортировала все звонки и обращения, скрупулезно отрабатывая каждый вопрос. Терпеливо и доходчиво что-то объясняла родителям своих пациентов, которые зачастили сегодня в ординаторскую.
- А не попить ли нам кофейку? – неожиданно предложила Жанна Альбертовна и неспешно прошла в смежную с ординаторской комнату, где мы обычно перекусываем и чаевничаем, когда выдается свободная минутка.
«А как же без нее, этой самой минутки? – С радостью подумала я. – Так и свихнуться недолго».
Наблюдая за приготовлениями Думанян, отчетливо поняла, что отключиться от дел хоть ненадолго не удастся. Приготовления Жанны носили чисто ритуальный характер: приготовить кофе, а затем сделать серию из пяти-шести звонков по местному телефону.
- Мария, вы готовы? – Лишь пригубив обжигающий напиток, доктор Думанян забросила приготовления к призрачному отдыху. – Все, иду.
«Кофе как средство сосредоточиться над своим планом, - усмехнулась я, глядя на Думанян. – Когда еще удастся просто присесть?».
- Ну, все, - заявила Жанна Альбертовна, отодвигая чашку. – Мне пора. Чего и вам желаю.
Когда она вышла, в ординаторскую опять стали заглядывать родители пациентов.
 - Маргарита Владимировна, мы поступать сегодня должны. Нам когда анализы сдавать? - Спросила женщина, держа за руку мальчика лет шести.
  - Маргарита Владимировна, а мы уже сдали анализы. Нам через фильтр оформляться? -  Вторил мужчина, позади которого маячила девочка.
 - Я уже объясняла, мне сначала анализы посмотреть надо, - энергично отвечала доктор Удальченко. - Вы, Галина, не все по порядку сделали. А вы, Дмитрий, поступаете третий раз на поддерживающий курс лечения, запоминайте, пожалуйста, больше повторять не стану.
Родители пациентов не обиделись на симпатичного, деятельного доктора. Напротив, с обожанием внимали каждому её слову. Жизнелюбие и активность Маргариты Владимировны внушали уверенность.
«Наверное, с ней легко говорить о проблемах детей, - подумала я, наблюдая за Удальченко.- Она внимательно слушает, назначает грамотное лечение. Впрочем, как и все мы».
                ***
После обеда в ординаторской солировала Ксения Дмитриевна. Она едва успевала дирижировать тремя телефонами -  мобильным, городским и местным. А еще ей удавалось управлять потоком страждущих попасть к ней на консультацию.
«Такое ощущение, - поймала себя на мысли, - что она нужна всем и сразу».
А почему, собственно, нет? Доктор Легкоступова не любит полумер. Она предпочитает качество. Поднимаясь по лестнице, ведущей к вершинам врачебного мастерства, сумела отполировать до блеска все её ступени.
И сейчас, наверное, умеет больше, чем необходимо доктору. В её руках невиданные когда-то, пришедшие из Европы цифры - 75 процентов детей, больных раком, которых можно вылечить навсегда - стали и у нас реальностью.
Я вдумалась в эти цифры, за которыми стоят жизни детей, счастье их родителей. И мне стало приятно, что вместе с Легкоступовой к таким показателям имеет отношение весь наш коллектив.    
- Ева, с тобой все в порядке? – Ксения перестала манипулировать телефонами. – Ты прожжешь меня своим взглядом.
Я улыбнулась и отвернулась в другую сторону, чтобы не смущать коллегу. Что-то после обеда меня потянуло на философские обобщения. А ведь еще вечер и ночь впереди. А потом и следующий день. Но так далеко вперед заглядывать не хотелось.
- Василина, - услышала я через несколько минут Ксению Дмитриевну, выбравшую целью другого доктора. - Почему ты такая молчаливая сегодня?
«И правда, почему» - Подумала я о докторе Владцевой, которая этим утром пришла одной из первых.
Привычно продемонстрировав безупречно отутюженный халат и идеально уложенную прическу, Василина убежала к своим больным. До начала планерки она успела осмотреть самых тяжелых пациентов и сделать отметки в листах назначений.
- Василина Станиславовна, вы нас сегодня выписываете? – В дверь ординаторской заглянула молодая женщина.
- Уже готовлю документы для вас, - отчеканила Владцева и посмотрела на посетительницу. – Позовите родителей Ледищева и Потаповой. Они также идут на выписку.
Я искренне порадовалась за Кирилла и Кристину, в которых Василина буквально вдохнула жизнь, несмотря на тяжелые формы недуга. И в очередной раз восхитилась кажущейся легкости, с которой Владцевой удавалось бороться со Смертью.
Я не успела поразмышлять о редкостной организованности Василины Святославовны, успевшей «наследить» в практической медицине и оставившей следы в научной и преподавательской деятельности, как в кармане халата ожил мой телефон.
- Солнышко, как день продолжается? – Услышала ласковый голос родного человека. – У меня все нормально. Надеюсь, и у тебя.
Вроде бы недавно расстались с Богданом, ничего существенно нового произойти не могло, а все равно приятно было услышать его голос.
- Как всегда, работы много, но справляюсь, - буднично отрапортовала мужу.
- Твои все живы?
- Пока да, - сразу поняла, что его интересуют мои тяжелые пациенты, поступившие в отделение недавно. – Надеюсь, в ближайшее время ничего страшного не произойдет.
Я даже убеждена в этом. Двухлетние Настя, Даша и Данил просто обязаны после тщательно назначенного лечения пойти на поправку. А у Пети уже все хорошо.
- А как Андрей?
Отвечать не хотелось. Случай действительно крайне тяжелый и непредсказуемый.
Андрюша Звезденко болеет уже больше двух лет. Сейчас ему одиннадцать.
Началось всё с непонятного образования в спине. Какие только специалисты не консультировали его! Родители возили сына в Москву. Было сделано несколько операций, лучевая терапия. Но болезнь все равно развивалась.
В итоге Андрей поступил в наше отделение. Мы консультировали выписки Андрюши в Германии, Англии и Америке. Пока восемь курсов химиотерапии сдерживали болезнь, но не могли победить её окончательно.
Андрей терпеливо переносил то, что выпало на его долю, и вместе с папой и мамой верил в выздоровление. Несмотря на переносимые страдания, мальчик доверчиво смотрел на мир огромными синими глазами.
Вот и сегодня во время утреннего осмотра Андрюша задал нелегкий вопрос: «Вы можете обещать, что вылечите меня?».
- Можешь даже не сомневаться, - я не позволила себе колебаний.
В отличие от разговора с мужем. Решила пока не нервировать его. А то передумает ехать на техобслуживание. Как потом на трассу выезжать?
«А есть уверенность, что мы опять не перенесем отпуск?» – Подумала я с тоской о ласковом море, запах которого, кажется, ощутила даже в ординаторской.
- Эй, барышня, мне нужен Смольный, - Богдан напомнил о своем существовании. – Ты со мной или где?
- Я с тобой, любимый.
- Так что там с Андреем?
- Прорвемся, - без обычной уверенности сказала мужу. – Во всяком случае, постараемся прорваться. Нам бы эту ночь пережить, а там Смерть обязательно отступит.
Нажав на кнопку «Отбой», я решительно двинулась на вечерний обход.
Андрей, как и утром, вяло отвечал на вопросы.
- Немного тошнит, немного болит поясница, - сообщил он мне.
- Ничего, - продолжил после осмотра мальчик, - обязательно разойдусь. Мне папа вчера вот что принес, – показал на новую собаку с висячими ушками.
Я уже знала, что Андрей любит мягкие игрушки. Родители часто обновляют его плюшевый «зверинец». Однажды перед Новым годом мальчик подарил мне плюшевого кролика.
«Похож на Мелочь, - подумала я тогда. – Только не трясется, а смешно улыбается торчащими зубами».
Я принесла этого кролика домой и посадила на почетное место на центральной полке шкафа.
А сегодня у Андрюши на просторной кровати я обнаружила кота, собаку и разноцветную гусеницу.
 - Конечно, с такой компанией разойдешься, - пошутила я, показывая на мохнато-плюшевое сборище.
                ***
День пролетел незаметно. Я готовилась принять ночное дежурство по больнице.
Мысли роем вились в голове.
«Как я устала… Как хочется домой! – Пилила себя. - Хорошо быть билетером в кинотеатре – продал билет и никакой ответственности! А я выбрала другую профессию. Правильно ли я поступила?».
Посмотрев на себя в зеркало, показала отражению язык. Ну какой из меня билетер? Да я бы заскучала от тоски. Не то, что у нас.
«Как говорила сегодня невролог? – Вспомнила я утренние разговоры в ординаторской. - Что не смогла бы работать в нашем отделении? Ей, видите ли, морально сложно? Может быть, очень может быть».
Но лично мне, например, тяжело наблюдать за работой  травматологов и специалистов ожогового отделения. Люди после аварий, взрывов и пожаров так порой выглядят…
«А разве мой Петя лучше был? – металась мысль. - С другой стороны, кто-то же должен помогать людям и в сложных ситуациях!».
Я выглянула в окно, где в это время молодые мамочки совершали вечернюю прогулку.
«Интересно, а как они выбирали себе специальность? – Я приложила нос к прохладному стеклу. - По желанию? По совету родителей? По воле случая? Или у всех произошло по-разному?».
Разорванные, хаотические мысли прервал звонок телефона:
- Ева Викторовна, это приемник. Поступает пациент в нефрологию.
Я поспешила вниз. А через полчаса, назначив необходимые обследование и лечение поступившему, вернулась в ординаторскую и прилегла на диванчик.  Мысли с новой силой потекли, как горная река…
Я люблю жизнь. Люблю лето и зиму. Люблю танцевать и плавать, кататься на коньках. Я люблю мчаться на велосипеде, когда ветер треплет волосы, и они бьются о спину.
Люблю играть в шашки и нарды. Обожаю иностранные языки. Люблю составлять букеты. Перебирать украшения. Делать уборку дома.
Я люблю свою семью. Очень! Люблю рассказывать и слушать анекдоты. Развалиться на диване и громко смеяться чему-нибудь. Просто так, от счастья.
 Я хотела бы быть ландшафтным дизайнером.
 Я люблю, когда хорошо мне и моей семье. Когда люди вокруг радостно улыбаются.
И Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ ВОТ УЖЕ 16 ЛЕТ РАБОТАЮ В ДЕТСКОЙ ОНКОЛОГИИ!!!!!!!

***
Обойдя отделения больницы, узнала о состоянии самых тяжелых пациентов. Сегодня всё было относительно спокойно.
Я присела выпить чашечку кофе, и мои мысли опять поскакали галопом.
«Интересно, - думала я, – почему люди приходят в нашу специальность? И задерживаются надолго, чаще всего, навсегда? Что привлекает? Острота ощущений на грани экстрима? Желание быть нужным? Моральное удовлетворение от помощи другим? Профессиональный рост?»
Но я убеждена: всё это можно получить в других местах.
«Тогда, наверное, материальная сторона привлекает? – Мысленно рассмеялась я. -  Ну, уж, конечно, только не эта причина. А что тогда?».
Внезапно я вспомнила, что штатный психолог отделения Мила Марковна сегодня задержалась, занимаясь с поступившими пациентами.
Я направилась к ней.
- Мила Марковна, что-то рефлексирую сегодня, - извинилась я за вторжение. - Заступила на дежурство, а в голове вопросы без ответов. Да и вообще мешанина какая-то. Помогите разобраться.
- Проходи, Ева, ты не помешала, - психолог, наклонившись над столиком, расставляла игрушки.
- От больной головы ногам покоя нет? – улыбаясь, спросила она. – Выкладывай свою мешанину.
- Домой уже хочется, а впереди весь вечер, ночь и завтрашний день. Вот и задумалась, что же заставляет людей работать в нашем отделении? - Я окинула взглядом плюшевых симпатяшек.
 Люблю мягкие игрушки. Они как живые, со своими характерами и эмоциями. Иногда прижмешься к их мягкому нутру и становится спокойно, радостно на душе.
Богдан иногда даже говорит, что веду себя как маленькая в таких случаях. Интересно, это хорошо или не очень?
- В отпуск тебе надо. И как можно скорее. У тебя все признаки эмоционального выгорания налицо, - вынесла свой вердикт психолог. – Говори своему Богдану, чтобы чемоданы паковал и…
- Да что ему напоминать, - устало улыбнулась я. – Он только об этом и мечтает.
- А ты?
- Я тоже, но не все получается, как задумываем.
Немного помолчали, и я напомнила о главном вопросе, с которым, собственно, и пришла.
 - Каждый сам находит свой путь, - Мила Марковна перестала улыбаться и пристально посмотрела на меня. – Не думай, что обстоятельства заставили тебя и других врачей когда-то прийти в онкологию. Вы сами сделали свой выбор.
- А сейчас я думаю, что из меня получился бы хороший ландшафтный дизайнер. - Не унималась я. – Может быть, неплохой переводчик или отличный тренер по плаванию.
- Владимир Ильич Ленин тоже говорил, что если трудно придется в долгом процессе подготовки революции, сможет заработать пошивом валенок. 
Мила Марковна сделала паузу и подняла со столика красную игрушку. Это был рак. Да-да, большой красный плюшевый рак, совсем как живой, с длинными клешнями.
- Как он тебе? Правда, симпатяга? Возьмешь?
- Нет, - отпрянула я, - что-то не хочется.
- А нашим детям он очень нравится. – Размышляла Мила Марковна. - Не совсем понимаю пока, почему. Надеюсь, все-таки удастся разгадать этот ребус.
- А твой любимец Звезденко, - продолжила она вдруг, - просил сегодня взять на ночь всю эту компанию.
Психолог показала рукой на кресло, где сидели хорошо знакомые мне Красавчик, Олег, Рептилия и Мелочь.
Я погрузилась в размышления: «Интересно, к чему бы это? Что он задумал?».
После минутной, как мне показалось, паузы  Мила Марковна посмотрела на меня очень мудро. Как сова на ветке в лесу. Даже смешно стало от такого сравнения.
- Ева, не надо смеяться, -  сказала, наконец, психолог о главном, - отсюда просто так не уходят.
Я онемела от услышанного.
Калейдоскоп мысленных образов промчался перед глазами так быстро, что голова немного закружилась.
Наверное, поэтому мне показалось, что крокодил чуть махнул хвостом, кролик приподнял уши, а клоун и обезьянка дружно кивнули головами.

***
После очередного обхода я возвращалась к себе в отделение. Вдруг что-то неуловимое и непонятное заставило остановиться.
На мгновение я застыла на ступеньках, пока не поняла в чем дело. Тонкая иголочка покалывала и холодила сердце.
Я невольно ускорила шаги, и в ту же секунду зазвонил мобильный.
- Ева Викторовна, у Андрея Звезденко желудочное кровотечение, он рвёт с кровью, - голос у медсестры Людмилы был явно взволнованный.
- Я уже рядом. Вводите противорвотное, размораживайте плазму. 
Через несколько секунд вбежала в отделение.
У входа в палату невидимый туман липко обхватил меня, мешая двигаться. Иголка в сердце провернулась полным оборотом.
Ворвавшись в палату, заметила огромную серую тень, сдавливающую грудь Андрея. Мальчик из последних сил пытался сбросить её обеими руками.
 Я поняла, что не отдам Андрея без боя.   
- Пошла вон, мерзавка! - заорала я. – Люда, измеряй давление! Аня, шестьдесят миллиграммов преднизолона в вену!
Мерзкая тень повернулась ко мне.
 Я видела Смерть много раз. Чаще всего в виде морщинистой исхудавшей старухи. И не боялась её в привычном образе.
Но сегодня коварная Смерть превзошла себя. В таком страшном обличье увидела её впервые.
Смерть раздвоилась. Часть серой тени прыгнула на меня, и вот уже страшный череп заглянул мне в лицо своими пустыми глазницами и смрадно задышал удушливой волной, лишая последних сил.
А косматая седая старуха в это же время продолжала сжимать горло Андрея.   
Ноги у меня подкосились. Я физически ощутила удушье.
Андрей забился в судорогах. На его губах выступила кровавая пена.
Теряя силы, я крикнула:
- Кубик этамзилата и два кубика реланиума в вену! Кислородную маску!  Вызывайте Петра Аркадьевича!
Медсестры без промедления выполнили команды, а я едва сумела удержаться на ногах.
Вдруг череп взвыл и отпрянул от меня. Чьи-то острые когти впились в него.
Поймав струйку свежего воздуха, заметила, как Аня ввела лекарство в вену мальчика, а косматая старуха пыталась вырвать руку из чьи-то острых белых зубов. В этот момент на её голову прыгнуло что-то знакомое мне, мягкое.
Хватка Смерти на горле Андрея тут же ослабла. Я сразу почувствовала легкость во всем теле.   
Вскоре я смогла действовать дальше.
- Срочно нужна эритромасса, -  позвонила диспетчеру по больнице, - первой группы, резус положительный!
Тут же набрала внутренний номер анестезиологии:
- У нас реанимационный пациент. Требуется поставить второй подключичный катетер.
Через несколько минут в палату влетел реаниматолог Петр Аркадьевич.
С первого взгляда определил тяжесть ситуации и распорядился:
- Срочно поднимаем в интенсивку!
И только после этого обратил внимание на мой бледный вид:
- Ева, ты молодец. Грамотные действия. С тобой все в порядке?
Я устало кивнула, не найдя в себе сил ответить.
Ярослав Васильевич, дежуривший в анестезиологии, помог положить Андрея на каталку.
- У нас  поставим второй катетер, - сообщил он. – Нельзя терять время.
Я была полностью с ним согласна. Липкий туман в палате ещё давил меня. Серая тень, не сдаваясь, старалась застить глаза, но чувствовалось, что она уже устала и надеялась только на чудо.
Надо было лишить ее последней надежды!
Я не знала, чувствуют ли это другие? Ощущают Смерть рядом или нет?
Иголка продолжала покалывать сердце, когда взгляд упал на пол в углу палаты. Красавчик и Рептилия лежали обессиленные, облепленные вязкой вонючей слизью.
Рядом валялся Олег и держал раненую руку у груди, как будто баюкая ее. А под ухом у Мелочи образовалось большое красное пятно.
Я решила, что меня глючит от напряжения.
Вдруг вся компания, как по команде, подмигнула мне.
Иголка в сердце перестала проворачиваться.
Вскоре я дико захотела спать.
Вернувшись в ординаторскую, посмотрела в окно на повисшие на деревьях густые сумерки.
Перед рассветом они показались темными, неприветливыми, холодными и даже немного зловещими.
Но едва голова коснулась маленькой подушки, тревожные мысли отступили и растворились.
***
Поспать на раскладном диванчике в смежной с ординаторской комнате удалось не больше двух часов.
Еще не было шести, я подскочила, опережая будильник на мобильном телефоне, и уставилась в окно.
«Интересно, почему перед самым рассветом ночь кажется такой темной? – Поймала себя на мысли. – Может, от  того, что в это время суток особенно сильно ощущается накопившаяся усталость?».
Ополоснула лицо холодной водой и опять посмотрела в окно.
Бодрящая свежесть помогла заметить, как небосклон прямо на глазах тронули светлые полутона. Я с удовольствием наблюдала, как рассвет вступает в свои права, тесня мрак.
Ранним утром, сделав обход отделений, я пила в ординаторской крепкий, ароматный кофе. Глаза пощипывало, голова немного звенела пустотой. Но настроение было отличным.
«Как хорошо, - размышляла я, - что у нас сложилась команда. Петр Аркадьевич и Ярослав Васильевич не дали Смерти разгуляться. Помогли и медсестры. Они такие смелые, и у них просто золотые руки!».
Отпив ещё пару глотков, вспомнила и об игрушках:
«Хорошо, что Красавчика на этот раз возрождать не придется. Мы его только вымоем и высушим. Нравится он мне в облике обезьяны. Как и вся его команда вообще».
После восьми ординаторская начала оживать.
Ксения Дмитриевна, как всегда, заявилась на сорок минут раньше. Переодевшись, она на несколько секунд задержалась у зеркала.
- Ах, - сказала она, встряхивая волосами, - может быть, лучше заколоть волосы? А может, догладить ещё халат?
Я смотрела, как Ксения Дмитриевна возится с прической, и улыбалась.
- Ты что? – Удивилась она, пристально вглядываясь мне в лицо и зачем-то поправляя перед зеркалом идеально уложенные волосы. – С тобой все в порядке?
- Не мешай человеку приходить в себя, - вступилась за меня Василина Святославовна.- У нее ночка еще та была! Разве не слышала?  С трудом мальчика выходили.
- Это какого, Андрея Звезденко?
- Да, он еще в реанимации.
Я сидела за столом и молча наблюдала, как ординаторская наполняется людьми. За полчаса до летучки собрались все доктора.   
Забежал и Петр Аркадьевич.
Он заглянул в ординаторскую с сияющим лицом. Я с трудом представила, что реаниматолог провел, как и я, бессонную, трудную ночь.
- Ну что, Ева, отвоевались? – Улыбнулся он. - Забирай сегодня своего Андрея в палату.
- А про Максима не забыл? – Всполошилась Думанян, напоминая о своей просьбе.
- Жанна, твоему Аришину минувшей ночью моя помощь не понадобилась. – Успокоил ее Петр Аркадьевич. – Эй, а где моя чашка кофе? Глаза что-то слипаются…
Я была очень рада видеть коллег. Всех сразу, здесь, в нашей ординаторской, после этой безумной, тяжелой ночи.
          «А ведь Смерть боится нас, - резанула внезапно мысль. - Особенно когда мы вместе!».
Я вдруг расслабилась и поняла, что очень хочу домой. Полежать на диване, увидеть родных и близких мне людей.
Остро, почти явственно ощутила вкус жизни. Он почему-то ассоциировался со спелым персиком, терпким ароматом сирени, которой сегодня благоухают бульвары и улицы нашего города.
«Может быть, вечером пойдем с Богданом в парк, если останутся силы? – Соображала я, настраивая себя на рабочий лад. – Интересно, как прошла ночь дома? Выспалась ли Полина?».
Эти простые, житейские вопросы натолкнули на банальную, но такую хорошую мысль: «А жизнь-то продолжается!».   
Почти сразу в закутках моей памяти всплыли счастливые глаза Андрея Звезденко. 
Я пришла в реанимационное отделение на рассвете справиться о его состоянии, и была удивлена, что мальчик не спит.
- А у меня все хорошо, - сообщил Андрей, улыбнулся и серьезно добавил. – Жизнь продолжается, Ева Викторовна. Так ведь?
Я кивнула ему, легонько погладила по голове.
Выйдя из палаты, натолкнулась на заведующего.
- Все нормально? – Роберт Айвазович кивнул в сторону двери.
- Да, мы справились, - сказала я. – А вы что так рано?
- Переживал за вас, - почему-то смутился он. – Да и дел скопилось много.
Я посмотрела ему вслед и подумала, что Роберт Айвазович мог бы быть крупным менеджером или ученым. Но реализовал свои способности в работе нашего отделения.
Интересно, ему приходят в голову мысли, как порой приходят мне, о предназначении в жизни? Одно знаю наверняка: Роберт Айвазович не ошибся в профессии. Так же, как и я.
Борясь со Смертью, мы становимся сильнее, чище и мудрее. И Жизнь вливается не только в наших пациентов, мы тоже полной грудью вдыхаем ее.
Ох, права Мила Марковна, отсюда просто так не уходят… 
Да, жизнь действительно продолжается, и не только для меня!
А как она будет продолжаться, если все будут работать ландшафтными дизайнерами? На этот вопрос искать ответ этим утром не хотелось.
Я набрала знакомый номер на мобильном телефоне:
- Солнышко, я соскучилась!
-А я тебя просто люблю, солнышко, - ответил родной голос Богдана.
Я посмотрела в окно и убедилась, что солнце, услышав нас,  засветило ярче.
В этот момент я поняла, что с легкостью отработаю предстоящий рабочий день после беспокойного ночного дежурства.
- Можешь паковать чемоданы, - невпопад продолжила я и улыбнулась своим мыслям. – Мы обязательно поедем на море.

          УРОКИ  ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ  ПОПРОШАЙКИ
Иногда маленькие дети стремительно взрослеют и задают не по годам серьезные вопросы. Настолько стремительно, что нам, людям среднего возраста, повидавшим на своем веку всякое-разное, ответить на них бывает очень непросто.
Вот и меня мой восьмилетний Андрюшка застал врасплох.
- Мам, почему я заболел? – Его глазенки лихорадочно блестели, а маленькие пальчики нервно комкали краешек больничной простыни.
В свои сорок я впервые почувствовала себя загнанной в угол. Мне захотелось взвыть от тоски и бессилия.
- Почему именно я, а не Лиза или Никита? – Андрюшка продолжал буравить меня своими угольками, жар от которых проникал глубоко внутрь.
Я почувствовала, что задыхаюсь.
Пытаясь скрыть волнение, подошла к окну, приоткрыла форточку и вспомнила соседских детей. Они росли крепкими и здоровыми, вместе с моим сынишкой гоняли во дворе мяч и мартовских котов, пока…
Пока что? Пока мы не заболели. Не Андрюшка, а именно мы.
Потому что вместе с ним я физически ощущала почти тоже, что и он. Или пыталась это сделать, чтобы избавиться от навязчивого чувства вины, как будто действительно была виновата в страшном заболевании моего мальчика.
Я пыталась понять, в чем моя вина, и не могла этого сделать.
Всю жизнь любила только одного мужчину, моего мужа. Родила желанного ребенка, была счастлива, пока болезнь не наложила на Андрюху свою страшную отметину.
«Действительно, чем Лиза и Никита лучше? – Поймала себя на нехорошей мысли. – Почему именно на нашу долю выпало нелегкое испытание?».
Я отошла от окна и посмотрела на соседей по палате.
«Нет, среди них ответ не найти, - решила я, всматриваясь в лысые, без единого волоска, головы пацанов немногим старше моего сына. – Они испытывают такие же трудности и наверняка еще сами не знают».
Пытаясь найти ответ, я  поразилась, как такой вопрос мог прийти в голову моему тихому, спокойному, улыбчивому сынишке.
«А почему, собственно, нет? – Грудь пронзила острая боль. – За последний год он столько натерпелся, что, наверное, имеет право знать…».
- Мам, не напрягайся, - Андрюха вывел меня из ступора. – Наверное, никто не знает.
- Это неважно, - вдруг вырвалось у меня. – Ничего уже не изменить. Нам надо жить дальше. Ведь жизнь продолжается, не так ли?
Мой быстро повзрослевший за один год мальчик мило улыбнулся. Почти так же, как и раньше, до болезни.
Я вдруг резко поняла, что для меня теперь жизнь поделилась на две части: до болезни Андрюхи и после.
«До» – это тот счастливый период ожидания первенца, счастье в глазах любимого человека, когда он впервые увидел сынишку, возвращение на работу после декретного отпуска.
Вначале Станислав был против, чтобы я выходила на работу.
- Дорогая, моей фирмы хватит, - убеждал Стас, - чтобы прокормить тебя, Андрюху и еще кучу детей. Ты только рожай.
Но мне почему-то не рожалось и хотелось побыстрей возвратиться в родной коллектив детского садика, где работала еще моя мама.
Стас пообижался  и отстал, подыскав няню. А спустя несколько лет начался второй период, растянувшийся в тяжкие, безрадостные двенадцать месяцев.
Вначале моему сыну в районной больнице долго не могли поставить правильный диагноз и лечили различными антибиотиками пневмонию.
Видя, что Андрею становится от такого лечения только хуже, отважилась на жесткий разговор с врачом.
- Милая, что вы хотите, - рассердилась лечащий доктор. -  Мы думаем над тем, чтобы поменять антибиотик.
Но я решила поменять больницы и повезла сына в республиканскую клинику, где почти сразу поставили верный диагноз. Понадобилось еще некоторое время, чтобы уже в онкологическом институте определили вид опухоли.
- Ничем не могу обрадовать, - пожилой профессор развел руки. – Упущено драгоценное время, когда можно было надеяться только на химиотерапию. Срочно необходима операция!
- Но ведь после первого блока он даже есть начал, появился аппетит, - вяло возражала я, испугавшись страшного слова «операция».
- Людмила Сергеевна, Станислав Викторович говорил, вы разумный человек, - профессор снял очки и протер линзы платком. – Именно потому, что началась ремиссия, необходимо срочно вырезать опухоль. Это единственный шанс на спасение!
В тот день, когда Андрей узнал о назначенной операции, он попросил меня быть с ним рядом.
- Мам, не оставляй меня, - говорил он и крепко прижимал мою руку к себе. – Мне страшно.
- А мне нет, - возражала я. – У нас все будет хорошо.
Мой мальчик поверил и больше не боялся.
А еще через несколько дней удивил своим мужеством и стойкостью.
После операции его поместили в реанимационную палату, где он оказался единственным ребенком. Медсестры потом рассказали, что взрослые мужики стеснялись при нем стонать.
- Мы скрипим зубами, но не можем себе позволить скулить, - говорили они, - когда рядом терпит боль и молчит маленький ребенок.
Период «после» в нашей жизни затянулся до тех пор, пока после очередного блока химиотерапии не наступило ухудшение.
Стас опять договорился, чтобы нас взяли в республиканскую клинику.
                ***
- И все-таки, мамочка, почему это случилось со мной? – Андрюха прервал мои невеселые воспоминания. – Кругом так много детей, а болезнь выбрала меня.
- Тебе обидно?
- В какой-то степени, да. – Сынишка хмурился и внимательно смотрел мне в глаза. – Вместо того, чтобы гнить в этой палате заживо, я мог бы учиться, играть с пацанами в футбол, заниматься чем-то полезным, а ты бы работала как раньше.
На глаза навернулись слезы.
- У нас еще все впереди, - я нагнулась к нему и поцеловала в губы. – Я это знаю точно.
Когда Андрюшка после обеда заснул, спешно покинула палату. Я вдруг резко почувствовала необходимость поговорить, выговориться, излить все, что накипело на душе.
Но с кем?
Звонить мужу и отвлекать от дел бабскими истериками не хотелось. Говорить в очередной раз с врачами, которые не могли ничего гарантировать, надоело. Они и сами ни в чем не уверены.
Выйдя из клиники, направилась в сквер, как вдруг услышала перезвон колоколов.
«И как я раньше не догадалась? – Пронзила отчаянная мысль. – Конечно, надо идти в храм!».
Золотые купола сверкнули на солнце, когда нашла дорогу.
В полусумраке помещения не сразу заметила священнослужителя. Он что-то тихо объяснял прихожанке в темном платке.
Как только она отошла, я, поправив на шее крестик, решительно шагнула к батюшке.
- Извините, я могу поговорить с вами?
- Внимательно вас слушаю, - на меня пристально смотрели темные глаза под длинными ресницами. – Что вас тревожит?
Я глубоко вздохнула и выложила ему все. В том числе и о нашем сегодняшнем разговоре с сыном.
Не знаю, сколько это заняло времени, но батюшка слушал внимательно и ни разу не перебил.
Я перестала говорить, а он все еще хранил молчание. Мне даже показалось, что батюшка не услышал слов отчаяния.
- Насколько я понял, у вашего сына очень сложная ситуация, - он погладил маленькую бородку и продолжил. – Основная проблема заключается в том, чтобы перед лицом Смерти у человека не было паники. Не всегда ее удается успешно решать врачам, психологам и даже священнослужителям. Иногда сам человек не желает выйти из состояния шока и смириться с мыслью о Смерти.
- Но у Андрюши нет таких мыслей, - не сумела сдержать эмоции. – Мы боремся за жизнь, верим, что будем жить. Просто хочется знать, почему это делаем именно мы, а не кто-то другой?
Батюшка внимательно посмотрел на меня, будто не мою исповедь слушал почти час.
- Я все понял, дочь моя, - он мягко взял меня за руку и подвел к иконе Николая Чудотворца. – Вам надо молиться и просить, просить и молиться.
Мне показалось, в горле застрял комок, мешающий говорить.
Я сделала усилие и комок пропал.
- Но я молилась, много молилась, просила помощи, - вырвалось у меня. – Бог остался глух к моим просьбам.
- Не нужно на господа вешать свои проблемы, - возразил батюшка. – Бог не ошибается никогда. А вот мы и укус комара иногда воспринимаем как непоправимое бедствие. Вместо того, чтобы роптать на Бога, относитесь с благодарностью ко всему, что вас постигает.
Я опять почувствовала, что начинаю задыхаться от злости и обиды. На себя, батюшку, весь белый свет!
- Задача человека, который заболел неизлечимой болезнью, - продолжал между тем священник, - заключается в том, чтобы смиренно принять эту болезнь, стать милосердным, научиться любить и таким образом подготовить себя к вечной жизни.
- Нам не нужна вечная, - заорала я, напугав прихожан. – Мы хотим жить сейчас, в настоящем времени!
 Когда выбегала из храма, мне спину жгли недоуменные, осуждающие взгляды верующих.
«Вам не понять, - со злостью думала я, никак не реагируя  на них. – Вас это не касается, вот вы и осуждаете!».
В палате ничего не изменилось. Андрюшка сладко посапывал, слегка постанывая во сне. Из его глаз лились слезы. Мой мальчик плакал, не просыпаясь!
В груди все зашлось болью. Я сама зарыдала, зажимая рот рукой, чтобы никто меня не услышал.
«Разве это справедливо? – Терзала себя я. – Где же Бог? Почему он допускает страдания маленьких, еще безгрешных людей?».
В следующий момент я, не совладав с нервами, оборвала шнурок и бросила нательный крестик в косметичку.
«Там тебе самое место!» - Зло подумала я и внезапно успокоилась.
                ***
Мягкий, вкрадчивый, почти елейный голос Михаила Николаевича заставил напрячься. Таким тоном профессор обычно говорил, когда подготавливал к нехорошему известию.
- Людмила Сергеевна, - пожилой человек не спеша погладил себя по седым волосам и заглянул мне в глаза. – Несмотря на наши усилия, опухоль продолжает расти. Мы ничего не можем поделать.
- Вы хотите сказать, это конец? – Слова вырвались сами собой, я даже оглянулась, чтобы люди, стоящие в коридоре возле кабинета профессора, не услышали моего отчаяния.
- Нет, ну что вы, - глаза Михаила Николаевича не по возрасту забегали. – Можно попробовать еще одну операцию.
- Она что-то даст?
- Я очень на это надеюсь.
- А я нет, - в этот момент к горлу подкатил комок тошноты и дурноты одновременно.
Так со мной случалось перед истерикой. Когда вырывавшиеся на волю эмоции раздирали спазмами горло, грудь, душу. Заставляли глаза извергать потоки слез.
- Ну что вы, мамочка, - пожилой профессор подвинул стакан и налил из графина воду. – Мы еще поборемся за вашего сына. Надо верить в успех.
Из кабинета вышла в слезах. Но перед палатой остановилась.
«Нельзя, чтобы Андрюшка видел мои слезы, - пронзила мысль. – Ему и так тяжело, больно, а тут еще я такой явлюсь».
Отойдя к зеркалу, окинула себя критическим взглядом. Конечно, глаза потекли, веки опухли. Понадобилось несколько минут, чтобы привести себя в порядок.
- Что он сказал? – Сынишка, не поднимая головы от подушки, сверлил меня своими глазами-буравчиками. – Это все?
- Завтра операция, - игнорируя вторую часть вопроса, выдавила я. – Будем жить.
Андрюшка прикрыл глаза и замолчал, словно обдумывая услышанное. Мне показалось, он уснул, и я наклонилась поправить подушку.
- Мам, - он вдруг открыл глаза и заглянул прямо в душу. – Обещай не плакать, когда меня не станет. Мне больно от твоих слез.
Я прижалась к родному человечку, боясь посмотреть на него. На глаза навернулись слезы. Они сами собой вытекали и скатывались на бледное лицо на подушке.
Вечером Андрюшка поднял руку. Это означало, что боль стала невыносимой. Требовался укол, и я побежала за медсестрой.
После обезболивающего сынишка провалился в забытье. А я рассматривала любимое личико моего малыша и понимала, что должна что-то предпринять.
- Стас, - лихорадочно набрала знакомый номер. – Ты звонил в Ростов?
- Привет, любимая, - тут же откликнулся муж, словно ждал моего звонка. – Да, я разговаривал с заведующим онкогематологического отделения областной детской больницы после того, как на него вышли мои друзья.
- Что он сказал?
- Роберт Айвазович поручил разобраться с историей болезни Андрюшки, изучить результаты обследования…
- Стасик, - перебила я. – Ты меня слышишь? Что он сказал? Что решил?
- Милая, не волнуйся, - муж пытался успокоить меня своим ледяным тоном. – Он считает, в республиканской клинике хорошие специалисты, способные…
- Я тебе много раз говорила, люди советуют ехать на юг. И я верю им, потому что их детям там помогли, и они сейчас живы, - орала в трубку уже в туалетной комнате, чтобы не пугать мамочек в соседних палатах. – Или ты хочешь, чтобы наш единственный сын умер?
- Люда, я сделаю все, что ты скажешь, - Стас глубоко вздохнул. – Абсолютно все!
- Роберт Айвазович поможет нам?
- Да, - сообщил муж. – Он сказал, нам решать, где делать операцию.
- Тогда я уже решила, - сгущающиеся сумерки за окном нисколько меня не смутили. – Срочно приезжай за нами!
- Ты хорошо подумала?
Я на секунду задумалась, представляя удивленное и даже озадаченное лицо Михаила Николаевича. И поняла, что устала бояться неизвестности, растерянности врачей в клинике перед прогрессирующей болезнью сына.
- Да! Знакомые рассказывали, в Ростове врачи творят чудеса. Детей буквально с того света вытаскивают! – Выдохнула обессилено я. – Сегодня же выезжаем, иду собирать вещи.
И, словно опомнившись, добавила:
- Ты уж поторопись, дорогой. Мы и так много времени потеряли. Необходимо наверстывать упущенное, чтобы отнять Андрюху у Смерти!
                ***
- Знакомьтесь, - Роберт Айвазович представил светловолосую женщину с добрыми, лучистыми глазами и нежной улыбкой. – Как говорится, прошу любить и жаловать. Это Ева Викторовна Нежнинская, ваш лечащий врач.
- Добрый день, - тепло улыбнулась женщина в белом халате. – Ну что, будем теперь вместе бороться за Андрюшу?
- Да уж, - поддержал заведующий. – Вы теперь действительно должны стать союзниками.
Я с интересом смотрела на них. Это такой психологический подход, чтобы расположить к себе? Или они всегда близко к сердцу принимают чужую беду?
- Буду только рада, - выдавила, наконец, застрявшие слова я. – Нам с Андрюшкой в последнее время не хватало союзников и просто хороших людей.
- Ну-ну, не надо так грустно и пессимистично, - улыбнулся Роберт Айвазович. – В нашем отделении у вас все будут союзниками.
Через несколько дней Ева Викторовна не зашла к нам в палату, и Андрюшка обеспокоился:
- Мам, а почему доктора нет? Она обычно в это время всегда заходит.
Я не знала, что ответить. За две недели, проведенные в онкогематологическом отделении южного города, куда нас на машине привез мой муж,  Андрюшка привязался к Еве Викторовне и каждое утро после завтрака вслушивался в доносящиеся из коридора шумы. Вскоре он даже по шагам угадывал приближение лечащего врача.
Но сегодня Нежнинской не было ни в привычное время, ни через час.
«Может, заболела? – Обеспокоилась я. – Надо спросить в ординаторской».
Еще раз взглянув на часы, отправилась на поиски Евы Викторовны.
По дороге вдруг поняла, что и мне не хватает общения с этой доброй, внимательной женщиной. Хотелось рассказать, что после назначенного лечения у Андрюшки улучшился аппетит. А сегодня он ни разу за ночь не просил уколоть обезболивающее.
- Извините, - постучав в стеклянную дверь, я заглянула в ординаторскую. – А доктор Нежнинская…
- Она еще не возвращалась из реанимационной, - не поворачиваясь от компьютера, ответила мне незнакомый доктор, продолжая стучать по клавишам клавиатуры. – Обход будет чуть позже.
Я направилась в палату, когда рядом прошла Ева Викторовна. От быстрой ходьбы ее волосы развевались и покачивались в такт  энергичных движений.
Походка молодой женщины была жесткой, стремительной, как у человека, пытающегося как можно быстрее скрыться от кого-то нежелательного или чего-то неприятного.
Я открыла рот, чтобы окликнуть ее, как доктор Нежнинская достала мобильник и сказала невидимому абоненту:
- Солнышко, привет. Иветты не стало, прямо сейчас. Мы сделали все, что могли. Но Смерть на этот раз была сильнее нас.
Видимо, абонент был близким ей человеком, потому что Нежнинская долго прижимала мобильник к уху, слушая, по всей видимости, слова утешения.
- Да, спасибо, - сказала она и прикрыла мембрану телефона ладонью. – Нет, тебе показалось…Все нормально. Я готова к бою… Игрушки, конечно, заберу… Они очень нужны еще одному тяжелому…
На лицо молодой женщины легла тень. Такая милая, приветливая всегда улыбка куда-то исчезла. Ева Викторовна смотрела вокруг невидящими глазами. Было очевидно, каждое слово дается ей с большим трудом.
Чтобы не слушать чужой разговор, приотстала на посту медсестры. Мне показалось, доктору сейчас не до нас с Андрюшей, и она не обрадуется, увидев меня.
- Мам, а почему ты одна? – Расстроился сынишка, когда я вернулась в палату.
В его бездонных глазах плескалась неподдельная обида на весь белый свет. На ресницах блестели слезы.
«Если доктор так сильно переживает за чужого ребенка, - запоздало мелькнуло в голове, - значит, она действительно неравнодушна к беде. И сделает все для нашего мальчика!».
- Надо же рассказать Еве Викторовне, что мне стало лучше, - Андрюша прервал размышления, и я заметила, как уголки губ моего мальчика поползли вниз. – Она же еще не знает.
- У нее сейчас…небольшие проблемы, - не нашла я другого ответа. – Но Ева Викторовна обязательно придет.
Я не была в этом уверена.
Если правильно поняла, сегодня умер ее пациент. Может, в таких случаях принято заниматься чем-то другим, а не совершать обход?
«А что тогда еще делать доктору? – Лихорадочная, нелогичная мысль просверлила мозг и сильно напугала. – Не хочу, чтобы она так о нас переживала, подготавливая посмертный эпикриз!».
Я поняла, что близка к истерике, и выскочила из палаты.
- Мне нужно в туалет, - крикнула на ходу. – Сейчас вернусь.
Совладать с нервами удалось после прогулки в больничном парке. На свежем воздухе обрела уверенность и вернулась обратно.
- А мы вас заждались, - привычно улыбнулась Ева Викторовна, поглаживая лысую головку сына. – Андрюша рассказал хорошие новости. Они действительно вселяют уверенность. Значит, мы на правильном пути.
Я с удивлением посмотрела на нее.
«Какое самообладание! – Мысленно восхитилась Нежнинской. – Полчаса назад на ней лица не было. А сейчас вся светится теплом и надеждой. Откуда только силы?».
- Мама, мама, смотри, что нам доктор подарила, - прервал размышления сынишка. – Эти плюшевые игрушки могут разговаривать.
Я с сомнением окинула взглядом обезьянку, крокодила, кролика и клоуна.
«Странная подобралась компания, - решила я и не высказала сомнений по поводу способностей игрушек. – Поживем, увидим».
- Это нам досталось от Виолетты? – Неожиданно вырвалось у меня, когда вышли с Нежнинской в коридор. – Я правильно поняла?
Ева Викторовна вздрогнула, но не отвела взгляда. Она долго, не мигая, смотрела на меня, пока у меня не вспыхнули щеки.
- Людмила Сергеевна, откуда вы знаете про Иветту?
- Извините меня, - я окончательно смутилась. – Случайно услышала ваш разговор.
Нежнинская тяжело вздохнула:
- Я не обязана вам говорить, но у девочки был очень тяжелый случай. Мы несколько месяцев бились за нее, перепробовали разные способы лечения, но в результате…
Ева Викторовна развела руки в стороны.
- Думаете, эти игрушки от Иветты помогут моему сыну?
- Они не заразные.
- Я не об этом.
- Тогда зайдемте в игровую, - Нежнинская открыла передо мной дверь. – Когда-то эти игрушки находились здесь. Потом вместе с тяжелыми пациентами переселялись в палаты и помогали мальчикам и девочкам сражаться со Смертью.
- Как Иветте? – Не удержалась я.
- Благодаря им девочка прожила на несколько месяцев больше, - терпеливо, как ребенку, объяснила Ева Викторовна. – Она дала нам шанс помочь ей выздороветь. Еще бы немного везения…
- Извините, я не хотела вас обидеть.
- Что вы, Людмила Сергеевна, я вас понимаю, - живо откликнулась доктор. – Можете не верить мне…
- Все-таки вы обиделись. Я не хотела…
- Скажите, верите ли вы в себя, в своего сына? - Ева Викторовна, казалось, не услышала моих извинений. – В нас, наконец? Ведь вы приехали издалека, специально выбрали нашу больницу.
- Убеждена в вашем высоком профессионализме, - я нисколько не кривила душой. – Мне столько хорошего рассказывали про ваше отделение и специалистов, работающих здесь…Одним словом, у меня нет сомнений,  я полностью доверяю вам.
- А в Бога верите? – после непродолжительного молчания спросила вдруг доктор Нежнинская. – Как относитесь к вере и церкви? 
- Я крещеная, если вы об этом.
- Не совсем, - Ева Викторовна скользнула взглядом по моей шее. – Но крестика не видно. Так верите или нет?
- Не знаю, - я вдруг растерялась. – А крестик лежит в косметичке. Мне он сейчас без надобности.
- Почему?
- Знаете, я ходила в церковь, просила у бога помощи и поддержки, а священник объяснил, что надо готовиться к вечной жизни. Вот я и подумала: такой помощи нам не нужно. Это мне урок был – надеяться можно только на себя.
- Людмила Сергеевна, дело, конечно, ваше, - Ева Викторовна, взглянув на часы, завершила беседу. - Но когда стоишь на тонкой линии, разделяющей Жизнь и Смерть, все средства бывают хороши.
- Вы сейчас говорите о боге или игрушках?
- О всем сразу! В том числе и о нас, врачах. Если не поверите в наши возможности и не поможете, нам будет сложнее помогать. Я доходчиво объясняю?
- Более чем, Ева Викторовна. Я понимаю, вы не боги и ограничены в средствах и возможностях. Но мне кажется, у вас получится спасти моего Андрюшку.
- А вот это уже лучше.
- Значит, мы союзники? – Обрадовалась я.
- Во всем! Только вы должны представлять, - сообщила Нежнинская, - что на фоне лечения может произойти все, даже самое худшее. Будет очень тяжело переносить высокие дозы химиопрепаратов. А мы их будем вводить неделями непрерывно.
- Это обязательно? – Я почувствовала смятение. – Как-то все звучит не очень оптимистично.
- Вы вправе отказаться от такого лечения, - спокойно, как ребенку, объяснила Ева Викторовна. – В этом случае самое плохое может произойти в ближайшее время.
- Но ведь нет никаких гарантий?
- Совершенно верно. Только если начать лечение, мы дадим вашему ребенку шанс на Жизнь. Что вы решаете?
- Мы согласны на лечение.
В тот же день я подписала все необходимые бумаги.
                ***
О часовне на шестом этаже детской областной больницы я вспомнила, когда Андрюшку забрали на операцию.
Накануне Ева Викторовна долго сидела в палате и рассказывала о необходимости очередного хирургического вмешательства.
- Если мы не почикаем эту опухоль, - убеждала она, - то не сможем обезопасить себя окончательно и бесповоротно.
- Мам, а я ей верю, - сынишка посмотрел на меня, когда доктор ушла в ординаторскую. – Наверное, так и будет.
- Михаил Николаевич тоже говорил красиво и убедительно, - не удержалась я. – Но мы оказались здесь.
- Профессор, наверное, также был по своему прав, - в очередной раз удивил своей рассудительностью восьмилетний сынишка. – Но тогда с нами не было Красавчика, Мелочи, Рептилии и Олега.
- Кого?
- Так я и знал, - обиделся сынишка. – Это мои новые друзья. А ты никак не можешь привыкнуть к их именам.
Когда на следующее утро Андрюшу увезли в хирургическое отделение, я посмотрела на плюшевые игрушки.
- И чего ты сидишь здесь? – Обезьянка хитро подмигнула. – Нас никто не утащит.
Я достала из косметички крестик, накинула шнурок на шею и перекрестилась.
- Нашла нечисть, - подрагивая мелкой дрожью, кролик смеялся мне вслед, когда выбегала из палаты.
Ноги сами понесли на шестой этаж, где, как мне говорили, находилась часовня.
Как оказалось, здесь была большая икона Божьей матери с младенцем. Лубочные рисунки на стенах живописали различные библейские сюжеты. Маленькие репродукции иконок уютно расположились на подоконнике. Из окон лился дневной свет. Не было, как в храме, привычного, задымленного полусумрака.
На специальной подставке заметила поминальные записки, восковые свечи. Зажгла одну и задумалась.
- Мы молимся в углу, - услышала приятный голос.
Обернувшись, увидела молодого человека в одеяниях священника.
- Можете поставить свечку вот сюда, - сказал незнакомец и протянул выкрашенный под золото небольшой подсвечник. – И не обращайте на меня внимания, я не стану мешать.
«Ничего себе, - подумала я о человеке за спиной. - Как тут не реагировать на него, когда он так смотрит?».
Ощущая пристальный взгляд священника, начисто забыла слова знакомой с детства молитвы. Ее еще бабушка моя говорила.
- Извините, не буду вам мешать, - услышала приятный голос. – Я удалюсь. Если понадобится помощь, найдете меня в гематологии.
- Так вы приходите к детям, болеющим раком? – Не удержавшись, резко обернулась к нему.
- Да, стараюсь еженедельно причащать детей и их родителей, - объяснил священник. – Ощущая непрестанное действие Божьей любви, я убежден в необходимости делиться своей любовью с теми, кто может в ней нуждаться.
Я вдруг остро почувствовала, что нам с сынишкой такая любовь будет не лишней. Остро захотелось не жалости, а просто участия, понимания и сострадания.
Стас всего этого дать не мог. Приезжая наездами, муж оставлял кучу денег и исчезал.
Я не осуждала его, понимая, что он трудится для нас, меня и Андрюшки, с лихвой обеспечивая все наши потребности. И тем не менее, хотелось с кем-то поговорить по душам, поплакаться в жилетку. А кому?
Врачам? В республиканской клинике вопрос так вообще не стоял. Общение строилось на официальной почве: консультации – деньги, лечение- деньги.
Здесь, в онкогематологическом отделении, нашла отклик у лечащего врача. Но сколько можно грузить незнакомого человека? У нее своя жизнь. Наверное, и свои проблемы тоже. Поэтому доктор Нежнинская совсем не обязана превращаться в мой личный платок для бабских слез.
- Извините, - я заметила, что священник еще не ушел. - Как к вам можно обращаться?
- Батюшка Константин.
Я не сдержалась и улыбнулась.
«Батюшка, такой молодой, а уже батюшка, - вспомнила пожилого священника в храме и с трудом подавила глупый смешок. – Кто бы о нем позаботился?».
- Пусть вас не смущает моя внешность, - он покраснел как юноша, которому впервые предложили поцеловаться. – У меня уже большой опыт.
- Извините, - спохватилась я. – Вы неправильно поняли. Я не думала ни о чем таком. Просто… у меня сына взяли недавно на операцию. Вот и волнуюсь.
- Так давайте помолимся Богу нашему всемогущему, - батюшка Константин раскрыл толстую книжку с крестом на обложке и, быстро зашевелив губами, начал читать знакомую молитву. – Повторяйте за мной и не забывайте креститься!
                ***
Через несколько дней, когда Андрюшку вернули в палату из реанимации, нас навестил молодой священник.
- А откуда вы узнали…? – Смутилась я.
- Вы, наверное, забыли, - улыбнулся батюшка Константин. – Я частый гость в гематологии. А вот вы больше не поднимались в часовню.
- Но вам-то откуда известно? – Не сдавалась я, хотя и ощущала себя нашкодившим котом. – Вы же там не постоянно находитесь.
- Нет, конечно, - он продолжал мягко, как неразумному ребенку втолковывать и улыбаться при этом.- Но я бы обязательно узнал вашу записку. Сейчас в отделении нет мальчиков по имени Андрей.
- Там только поминальные оставляют…
- Ну, почему же? И за здравие тоже, - батюшка Константин серьезно посмотрел на меня, сынишку. – Вижу, у вас все хорошо. Не буду мешать.
За время нашего разговора Андрюшка не проронил ни слова.
- Мам, а что он хотел? – Не выдержал сынишка, когда остались в палате одни.
- Точно не знаю, - смутилась я. – Наверное, лично убедиться, что наши молитвы были услышаны.
- Это как?
Пришлось рассказать о знакомстве со священником и о молитве, обращенной к Богу в ходе недавней операции.
- Ты действительно считаешь, что это помогло? – Андрюшка в который раз поразил не детской рассудительностью. – Не мастерство врачей и медицинского персонала, а просто молитва?
- Не знаю, - растерялась я. – Но вполне может быть, обращение за помощью к Богу также помогло. Во всяком случае, оказалось не лишним.
- Тогда тебе, наверное, надо подняться в часовню, - предположил сынишка, - и поговорить со священником.
Я так и поступила.
- Не много слов утешения удается найти, когда общаюсь с родителями детей, болеющих раком, - встретил меня батюшка Константин. – Здесь мало заученных фраз. Нужно выслушать, вместе поскорбеть, помолчать. Однако я часто повторяю: он посылает вам врачей и медсестер, в руки которых вкладывает целительные силы. Разве когда-нибудь Господь вас покидал, бросал на произвол судьбы? Нет. Значит, и теперь не оставит!
Мне показалось, в груди что-то шевельнулось, разлилось теплом.
- Вы убеждены, что он нас не оставит?
- Абсолютно.
Я вдруг расплакалась и рассказала, как бежала недавно из храма, сорвав с шеи крестик.
- Понимаете, слова пожилого священника меня напугали, - объяснила я свое поведение. – Мне стало настолько страшно предстоящей вечной жизни…Может, грех так говорить, но перестала верить в Бога, который вместо того, чтобы помочь… А вы подобрали неформальные слова утешения и мне показалось, я опять могу и хочу верить.
- Значит, в том храме оказался не ваш священник, вам надо продолжить поиск, - сообщил батюшка Константин. – Вы не поверили ему, у вас не возникло доверительных отношений.
- А разве так бывает? – Удивилась я. – Мне казалось, каждый служитель Богу по определению не может быть плохим. И если он говорит, то не сам по себе, а от имени Бога.
- Понимаете, качество священника прихожанин может определить сам, - объяснил батюшка Константин. – Для меня главный критерий, это желание стать лучше. Если общение со священником пробуждает и усиливает в вас это желание, уже хороший знак. Значит, вы стремитесь стать лучше.  В противном случае стоит продолжить поиск своего священника.
- Мне кажется, я его уже нашла, - вырвалось у меня. – Вместе с вами после той молитвы почувствовала какие-то вибрации. Они меня успокоили и настроили на оптимистический лад, спасли от депрессии, сняли тоску и подарили надежду.
- Значит, давайте еще помолимся Господу нашему…
Когда я вернулась в палату, Андрюшка сладко спал. По его лицу блуждала довольная улыбка. Мне стало тепло и спокойно.
- Ну, что, больше не станешь прятать крестик? – Услышала чей-то голос. – Вот и правильно.
Я подняла голову и заметила ухмыляющуюся рожицу Красавчика. Или как там его звать?
- Запомнила-таки, - рассмеялся кролик. – А меня как?
- Кажется, Мелочь, - произнесла неуверенно. – Не ошиблась?
- Все правильно, - изрек плюшевый клоун. – Остался я и крокодил. Вспомнишь наши имена, будем и с тобой дружить.
Мне стало смешно, но все имена этой плюшевой команды разом всплыли в памяти.
- Олег, я готова обрести новых друзей, - обратилась к клоуну. – Даже в лице такого жутко зубастого крокодила по имени Рептилия.
- Мам, я так рад за вас, - Андрюшка проснулся и лукаво улыбнулся. – Мне очень хотелось, чтобы вы подружились, и мы были вместе!
- Ах-ты, маленький хитрец! - Воскликнула я.- Значит, ты все это время не спал?
Милый сынуля ничего не ответил. Только показал мне язык и игриво подмигнул. 
В этот момент я почувствовала твердую уверенность, что у нас все будет хорошо.
Чуткие, внимательные, профессиональные врачи и медсестры, отважные игрушки, мудрый не по годам священник… Андрюшка просто не может, не имеет права с такой командой не справиться со Смертью!
А мы ему обязательно поможем!
                ***
В актовом зале областной детской больницы было многолюдно. Все места заняли дети и их родители.
На первом ряду я заметила Роберта Айвазовича, Еву Викторовну, других докторов онкогематологического отделения, батюшку Константина. Он выглядел так же молодо, как и несколько лет назад.
- Извините меня за волнение, - я подвинула стойку микрофона к себе. – Еще недавно мы с Андреем не мечтали, что вернемся в ваш город в качестве гостей и привезем концертную программу, посвященную Дню защиты детей.
Я перевела дыхание и всмотрелась в знакомые лица.
Роберт Айвазович ободряюще кивнул, а Ева Викторовна прижала двух лысых девочек, на руках которых заметила клоуна Олега, обезьянку Красавчика, кролика Мелочь и крокодила Рептилию. Плюшевые друзья приветливо улыбались мне.
Глаза защипало, и я почувствовала предательски навернувшиеся слезы.
- Мама хотела сказать, четыре года назад у меня тоже была бандана и, как многие из вас, искал повод зацепиться за жизнь надеждой, - пришел на помощь мой повзрослевший и возмужавший сынуля. – Благодаря всем вам мне удалось побороть болезнь и прогнать Смерть.
Я отошла в сторону и наблюдала за Андреем. В двенадцать лет он превратился в настоящего оратора. Говорил с задором, с огоньком в глазах и неподкупной искренностью.
- Сегодня в этом зале наверняка есть те, кто сомневается в успехе, - продолжил он. – Так вот я призываю не делать этого. Отбросьте ложный стыд, наберитесь терпения, поверьте в свои силы и все обязательно будет хорошо. Только дружной командой можно побороть смертельную болезнь.
Наконец мне удалось справиться с волнением. Комок в горле бесследно растаял, и я смогла ясно и спокойно изложить свою мысль.
Но вначале низко, в пояс, поклонилась всем медикам в зале.
- А теперь мне хочется выразить особую благодарность людям в белых халатах, работающим в онкогематологическом отделении, - я сделала паузу и еще раз поклонилась. – Вы это заслужили. Вам достаются особенно тяжелые случаи, редкие по своему коварству заболевания, перед которыми никто из вас не пасует.
Посмотрев в первый ряд, заметила серьезные лица Роберта Айвазовича, Евы Викторовны, других врачей и медсестер отделения.
«А ведь им не часто говорят такие слова со сцены», - сообразила я и поддалась нахлынувшим чувствам.
- За год болезни моего сына видела много детей со страшными отметинами, оставляемыми тяжким недугом, - глубоко вздохнув, сумела досказать начатое. - Мне было страшно смотреть на них, не то, что подходить, дотрагиваться, снимать боль и лечить, как вам. Но вы это делаете ежедневно!
Я опять поклонилась, а когда разогнулась, почувствовала чей-то обжигающий взгляд. Обернувшись, заметила Андрея. Сынишка растерянно переминался, размышляя, не нужна ли мне помощь.
- Когда на руках умирает собственный ребенок, возникают мерзкие ощущения от собственного бессилия, - выдохнула я. – Но благодаря вам, сия чаша меня миновала.
Я еще раз в пояс поклонилась людям, сидящим в первом ряду, и поймала их растерянные взгляды.
- Извините, может, вам неудобно и даже неловко слушать мои слова, но по-другому не могу, - я поманила к себе Андрея и обняла его, когда он подошел. – Это всего лишь малая толика нашей с сыном благодарности за вашу помощь!
Когда начался концерт, подошла доктор Нежнинская.
- Людмила Сергеевна, вам удался сюрприз, - сказала Ева Викторовна и улыбнулась. – Я знала, что у Андрея все хорошо. Но от вас почти год не было известий, и вдруг Роберт Айвазович сообщает на днях о предстоящем концерте.
Я смотрела на доктора Нежнинскую, и мое сердце вновь наполнялось особой благодарностью к этому человеку. Она даже не упрекнула за несколько минут неудобства перед коллегами из других отделений.
- Извините, я не делала секрета из того, что задумала создать благотворительный фонд помощи онкобольным детям, - мои мысли легко выплескивались искренними, простыми словами. – Просто на подготовку необходимых документов и регистрацию ушло больше времени, чем предполагала.
- И как вы его назвали?
- Стас предложил, а мы с Андреем согласились – «Сотворим вместе чудо!».
- Подходящее название, - удовлетворенно кивнула Ева Викторовна. – Чем сейчас занимаетесь?
- Не поверите, я превращаюсь в профессиональную попрошайку.
Я сразу вспомнила предостережения мужа при планировании первых акций.
Различные фонды успели дискредитировать идею благотворительности, и некоторые люди, к которым приходилось обращаться, с недоверием относились к просьбам профинансировать покупку для больниц постельного белья, новых одеял, матрасов и других необходимых вещей.
- Но у меня после выздоровления Андрея прорезался особый дар убеждения, - рассмеялась я. – Видимо, не напрасно успешно прошла все уроки, предписанные мне жизнью. В тот числе и попрошайничества. Во многом благодаря этому теперь разрабатываем более масштабные благотворительные акции.
- А у кого вы просили раньше? – Не поняла доктор Нежнинская.
- У Бога, - выпалила я и смутилась, заметив батюшку Константина.
Священник погрозил пальцем, улыбнулся и поправил меня:
- У Бога не попрошайничают, а просят. Потому что он никому не отказывает. Особенно в беде. Как врачи и весь персонал онкогематологического отделения.
Батюшка Константин подумал и добавил:
- Это при помощи их золотых рук, высокого врачебного профессионализма и чуткого отношения к больным Бог творит чудеса и помогает бороться со Смертью.
 
                ИСПОВЕДЬ ЛЕДЯНОЙ ЖЕНЩИНЫ
Ох уж эти наивные людишки!
Смотрю на них, слушаю речи глупые и непутевые. Благодарят друг друга за помощь и поддержку, восхваляют стойкость и непреклонность. И не понимают, что смешны в своем стремлении побороться со мной и выйти победителем.  Напрасно верят черт знает во что!
А эти плюшевые нечисти, которые мечтают, чтобы в груди забилось сердце? Все эти Красавчики, Рептилии и прочая братия, возомнившие, будто мешают мне? Это им только кажется, что помешали мне забрать в мир теней Санечку или Мишку. Про Андрюшку и вспоминать не хочется.
Эх, разленилась, видимо, я. Старею, по всей видимости. Потому что детство свое и не помню уже. Давно это было.
Я и возраст-то свой растеряла во времени, потому что годки считать перестала.
Ни к чему мне это. Пустое.
Люди боятся меня и – ладно. Дрожат от страха – еще лучше. Ну, а если холодный пот прошибает, да дыхание у них сбивается – я нарадоваться не могу.
Значит, не напрасно живу!
Вот только в толк взять не могу, что страшного во мне? Смотрю на себя иногда в зеркало, а оно инеем покрывается.
И чем пристальнее всматриваюсь в свое отражение, тем быстрее лик дряхлой, безобразной старухи исчезает под белым, мутным, непрозрачным налетом.
Вот тогда вообще не пойму, почему меня люди боятся? Мало ли древних, обезображенных различными болезнями, бабок по свету бродит?
Чем я страшнее? Или, все-таки, есть чем?
                ***
Вспоминаю, бабка моя, Cмертушка родная, демонстрируя мне балахон с капюшоном, саван белый да косу острющую говаривала:
- Запомни, внученька, дело наше правое! Потому что мы санитары, призванные за людьми следить. Я это делала, настанет пора, и ты будешь. А пока смотри и запоминай.
Я глядела на нее во все глаза свои косые, бездонные. Каждый ее шаг старалась не пропустить, чтобы понять, как она сама за людьми-то следит?
Мои наблюдения любопытные не сразу принесли ответ желанный. Не дошел до меня, неразумной, смысл слов ее странных, непонятных.
И тогда бабка моя сказала, чтобы к лесу темному приглядывалась. Да за волками хищными присматривала.
За теми самыми, что зверье пугают, да поедают, не жалеючи. Чтобы число их темное не мешало друг другу жить и размножаться.
- И поймешь, внученька, что являются они санитарами живности в  чаще густой, - напутствовала бабка, -  как мы существ двуногих и глупых, но возомнивших себя разумными.
Не сразу по молодости смысл этих слов дошел до меня.
Но со временем поняла мысль ее истинную, бабушки-Смертушки моей родненькой.
Если не меня, Смерть желанную, то кого еще людям бояться-то?
Получается, больше и некого.
Так что страх ко мне, окаянной, ведет по пути очищения в мир истинный.
                ***
А когда моя бабка сгинула, балахон ее на себя с капюшоном примерила.
Огляделась я, осмотрелась,  на себя в большое зеркало засмотрелась.
«Вот краса видна, как и стать, - улыбнулась мне девка рослая.- Только вся бела, просто жаль, словно воздуха не видала отродясь».
Накрутилась я возле зеркала, отложила косу острую. Показалась она мне вещью странною, одним словом, бесполезною.
А за речь мою извиняйте. По годам моим и слова видать. Было дело лет четыреста. Лет четыреста да тому назад.
Помятуя наказ бабушки, нарядилась как пристало мне. В путь не близкий, а далекий я пошла на промысел.
Тьфу, ты, язык сломать можно! И как они, люди странные, говорили на нем? Песни пели да сказки складывали?
Не на промысел пошла я  - на работу!
Потому что для Смерти следить за людьми и хватать слабых – это работа. Так бабушка еще говорила.
Не мне, наследнице в десятом поколении, мир переиначивать.
И пошла я на работу, дорогой темной и извилистой.
Еще косточки мои не опухли все. Иду тихо, не поскрипываю, не похрустываю. А коса моя острая, за ненадобностью взятая, на плече тихо подрагивает и позвякивает в такт шагам.
Шла я долго и пришла. Кладбище на пригорке раскинулось. Все в крестах деревянных да могильниках каменных.
Огляделась я, осмотрелась. И поняла, что знакомы мне каждый кустик здесь, каждая тропиночка.
Луна взошла, аж душа поет, да не нарадуется!
Или вы сомневаетесь, что она есть у меня?
Напрасно. Не тот возраст, чтобы обманывать.
И вот иду, душой своей мутной радуюсь, да на луну заглядываюсь. Потому как мила-дорога мне она, путь мой освещающая.
Вдруг вижу, не одна я тут радуюсь. Боярин как будто одинокий застыл на другом конце погоста.
   «Что он там в час этот поздний да окаянный делает? – Думаю себе, подкрадываясь. – Дай погляжу, интерес проявлю».
Подхожу тихонько – ни веточка не треснет, ни сук на дереве, задетый невзначай.
Глядь, а он по пояс в земле. С ног до головы выпачкан, а все туда – вниз, в три погибели.
При ближайшем-то рассмотрении удалось разглядеть повнимательней. Не боярин это, простолюдин. Вот только одет добротно, в одежку опрятную и ладную.
А вот мысли его далеко витали от земли этой бренной.
В поздний час в лунном свете умудрился он взрыть могилку усопшего со свежим холмиком.
Оторвал крышку гроба и как коршун вниз спустился.
Посмотрела я на картину скорбную и безрадостную. Даже коршун не способен так. Как жук какой-то там копается, не нарадуется.
Уж насколько я, молодая Смерть, но привычная по наследству-то ко всему такому, а и то нос прикрыла. Потому как смрад поднялся несусветный из могилки-то недавно закопанной!
«Что заставило его в час сей поздний на погост прийти? – Размышляла я, притаившись за деревом. – Для чего ему приспичило потрошить прах людской этой ночкою?».
Пока думу думала непростую, человек дело делал не человеческое.
В гробу рылся том недолго он. Видать знал, где что искать скорей!
Когда свет луны пал в раззяв земляной, увидала я тень дрожащих рук.
То не страх был. Уже знала я – радость на устах вселенская.
Дождалась я на поверхности, чтоб не запачкать саван свой  белоснежный.
Вот на холмик, недавно порушенный, лег ларец, златом инкрустированный.
Вслед за ним из под земли показались тело толстенное да лицо больно радостное.
Захотелось мне сразу вмазать в глаз. Побольней-таки, да косой острою.
Но сдержала гнев я свой праведный. Любопытства всего ради лишь.
А когда ларец во льняной мешок полетел из грязных рук дрожащих,
Да остался земляной раззяв на порушенной могилке той,
Ясно стало мне и радостно, что нашла жертву первую и желанную.
Вышла я из-за дерева, потрясая своей белоснежностью.
Долго в свете луны наслаждалась я криком ночным,
Криком скорбным, безнадежным. Пока не стихло все на погосте том.
Где русский дух. Где Русью пахнет.
                ***
Молодая была тогда, любопытная.
Все в диковинку да в новиночку. Если б бабка жива была, посмеялась бы надо мной, неразумною!
Но прошли года, появился опыт. Опыт мой, уже собственный.
Я узнала людские слабости. Ничего святого нет у них. Во всяком случае, у некоторых.
Атрибутику свою смертную пересмотрела я полностью.
Ну зачем с косой людей пугать? Лучше заживо брать их тепленькими.
Наловчилась я умеючи за года мои тяжкие.
Натаскала в мир теней людей множество великое.
Особливо людей слабеньких.
                ***
Лет сто назад, когда переняла у людей иную, привычную для того времени манеру общения, обнаружила  в одном старинном замке картину.
Она висела под высокими резными сводами, в окружении бронзовых оплавленных подсвечников. Но не там, где портреты родственников.
Для портретной галереи люди обычно выбирают более подходящие места, где много света. А эту, словно специально, чтобы не бросалась в глаза, поместили в затемненную нишу.               
Я долго рассматривала старуху в странном, на первый взгляд, одеянии с младенцем на руках, пока не поняла, что это …я, собственной персоной!  Во всяком случае, именно так могла я выглядеть лет двести-триста тому назад.
Это у вас, людей, есть картины и  фотографии, посредством которых вы пытаетесь  сохранить память друг о друге. А мне  приходится рассчитывать только на себя. Потому и не сразу узнала портретное сходство.
Я долго разглядывала холст в пустом замке, пока хозяева были в отъезде. Приходила сюда вечерами и зажигала вокруг нее свечи, чтобы лучше рассмотреть  знакомые черты.
«Но почему так много морщин? - Удивлялась я. – И зачем было рисовать меня такой мерзкой и отвратительной? Неужели так виделась  художнику?».
Однажды я увлеклась разглядыванием картины и запоздало услышала крик сторожа:
- Надо звонить в жандармерию. У нас незваные гости!
Задула я огонь свечей и впредь, чтобы не привлекать ненужное внимание, была более осторожной.
Через несколько дней, любуясь картиной в кромешной темноте, неожиданно пришло понимание. Неизвестному художнику заказали полотно ради девочки, бледное лицо которой утонуло в белых кудряшках.
 Картина была написана в память об этой малышке в матросской форме, которую я увела в мир теней, а не ради меня.
… Это было, если мне не изменяет память, в начале 19-го  века. Да, точно, для Франции после поражения Наполеона тогда начинались смутные времена.
Впрочем, меня это вообще не интересовало, потому что Смерть, да будет вам известно, вне политики и местечковых интересов. Мне нет дела, кто пудрит мозги народу и насколько искусно. Я всегда, везде и при любых обстоятельствах найду свой интерес.
Вот и этот старинный замок привлек меня не своей красотой и величием. Хотя, если судить по внутренней обстановке и убранству, величественному камину, просторным комнатам и помпезному залу, обставленными мебелью из редких пород дерева, люди здесь обитали не бедные. 
Как-то раз задержалась возле глухих ворот с зарешеченным смотровым окошком. Звякнув массивным кольцом о тугое дерево створок, привлекла к себе внимание.
- Подайте сколько можете, - заканючила жалостливо и проникновенно. – Я долго шла, одежда моя обтрепалась. Мне нечего есть.
- Хозяева сегодня не подают, - сквозь прорезь решетки на меня смотрели внимательные, настороженные глаза сторожа. – Уходи, нищенка, не до тебя.
Смотровое окошко со скрипом захлопнулось.
Но от меня, когда напала на след, не так просто отделаться.
Я вновь схватилась за кольцо.
- Я же сказал, проваливай отсюда, - те же настороженные глаза обдали ледяным холодом. – А то мало не покажется.
В этот момент в глубине двора раздался мужской голос:
- Андре, доктор приехал?
 - Нет, хозяин, - поспешно откликнулся сторож. – Ошиблись адресом. Спрашивают дорогу к Лувру.
- Ну, так покажи и жди доктора Ламбре. Он обещался скоро быть.
- Слушаюсь, хозяин, - угодливый слуга заскрипел засовами, открывая ворота. – Ну, где ты, старая? Я покажу тебе, как честных людей беспокоить!
Он высунулся наружу и растерянно захлопал глупыми глазами, не понимая, куда исчезла дряхлая, неповоротливая оборванка.
Не на ту напал! Я бледной тенью просочилась в щелку не полностью раскрывшихся ворот. А когда сторож тщетно высматривал меня в закоулках мощеной булыжником улицы, расхаживала уже по замку.
«Очень интересно, - размышляла я, - кому здесь нужен Ламбре?».
В те времена в Париже имя этого доктора было на слуху. Высокооплачиваемый лекарь брался за самые тяжелые случаи. Были бы деньги оплатить не дешевые, скажем прямо, услуги!
Само собой, бедняки о его помощи и не мечтали. Зато толстосумы возносили Ламбре до небес. Они действительно считали, что он творит чудеса.
Если бы кто-то спросил мое мнение об этом докторе, я бы не была столь оптимистична. Все его успехи на медицинском поприще объяснялись моей неповоротливостью. А иногда откровенной ленью.
Ну, скажите, например, мне на милость, о какой сноровке можно говорить, когда после возвращения из городка, пораженного чумой, я позволила этому выскочке вылечить мальчика от скарлатины?
Зато весь Париж потом только и говорил о замечательных способностях лекаря. Чем заставил меня задержаться в Париже, чтобы доказать свое превосходство.
Я бродила по замку, прислушиваясь и принюхиваясь. Было уже очевидно, кто-то нуждается в моей помощи. Но кто?
Хозяин замка Николя? Вряд ли.
Этот мужчина среднего возраста с густой шевелюрой светлых волос светился здоровым румянцем. Даже умеренное потребление спиртного не давало мне повода задуматься о вмешательстве.
Его супруга Габриэлла? Тоже мимо.
Несколько лет назад молодая женщина родила желанного первенца. Ждали наследника графского титула, продолжателя рода. Но получилась белокурая девочка Женевьева.
Габриэлла быстро отошла от родов, набралась сил и выглядела спелым персиком. Надави, и он брызнет липким, сладковатым соком! Может, она и в самом деле готовилась ко второму заходу на мальчика. Но меня это мало заботило.
Тогда, может, служанка Люси? Это милое существо появилось в замке вместе с Женевьевой.
Но граф вряд ли бы вызвал дорогостоящего лекаря к гувернантке своей малолетней дочери.
Остается сама Женевьева?
Я быстро пробралась в детскую и расположилась у изголовья ее кроватки. По тому, как Люси часто промокала вспотевший лоб белокурой девочки, по мокрым шелковым простыням под ее маленьким тельцем я и без доктора поняла: мое чутье не подвело.
Приехавший Ламбре лишь укрепил уверенность.
- Вы делали все, как я говорил? – Учинил он допрос после осмотра ребенка. – В точности, по пунктам?
- Да, мсье, - ответила Люси. – Вот ваша микстура, порошки, растирки. Я ничего не могла перепутать, четко выполняла ваши инструкции, записанные на этом рецепте.
Ламбре для порядка глянул на свои записи и кивнул в знак согласия.
- Мадам, - обратился он к жене Николя. – Не вижу повода для беспокойства.
- Но Женевьева почти все время спит, - Габриэлла выглядела встревоженной. – И этот жар… Он почти не спадает.
Доктор Лабре увлек молодую женщину за собой:
- Не будем мешать Люси. Ей надо начинать дневные процедуры. Я же повторюсь: не вижу повода для беспокойства.
От удовольствия я потерла руки. Этот павиан распустил хвост, уверовав в чудодейственные свойства своих лекарств.
- Хрипы в легких почти ушли, - продолжил Ламбре. – Что касается остального, молодой организм девочки обязательно справится.
«А вот это вряд ли, - улыбнувшись, подумала я. – Коль я уже здесь, постараюсь разрушить воздушный замок самонадеянности».
Несколько дней, в течение которых Ламбре добросовестно навещал обитателей замка, прошли без изменений. Женевьева не вставала с кроватки, но, приходя в сознание, улыбалась и говорила, что чувствует себя хорошо.
И я, и Ламбре считали, что болезнь протекает как надо. Только кому надо? Каждый из нас оставался при своем мнении.
На седьмой день к вечеру девочке стало лучше.
- Мамочка, вы собираетесь ужинать, - попросила она Габриэллу. – Возьмите меня с собой. Хочу быть с вами.
- Но ты еще так слаба, - засомневалась молодая женщина. – Может, лучше мы к тебе поднимемся?
- Не стоит, - настаивала девочка. – Хочу посидеть с вами внизу, при свечах, за нашим длинным столом.
Габриэлла отдала необходимые распоряжения и вскоре вся семья собралась в гостиной, за столом, во главе которого стдел сияющий довольством Николя.
Если б они знали, что в этот вечер еще одним членом семьи была я, праздник не задался бы с самого начала.
- Дорогая, я так рад, что наша малышка пошла на поправку, - Николя поднял бокал с красным вином. – Давай выпьем за нее.
Габриэлла улыбнулась и пригубила терпкий напиток.
Женевьева, прерывисто дыша, с удовольствием наблюдала за всем происходящим. Она даже забыла о еде, так было интересно разглядывать счастливых родителей.
Вскоре по периметру гостиной во всех подсвечниках зажгли свечи. Довольная Женевьева заснула прямо на руках гувернантки.
Уже поздним вечером, когда в большое окно робко заглянула луна, обитатели замка при свечах обсуждали последние события, связанные с Наполеоном. Говорили тихо, чтобы не разбудить спящую на руках у Люси маленькую девочку.
- Мадам, Женевьева, кажется, крепко заснула, - молодая женщина в белом чепце поправила белокурые волосы девочки. – Я отнесу ее в детскую.
- Не стоит, Люси. Посиди еще с нами, - распорядился глава семьи, удобно расположившийся в кресле с резными деревянными подлокотниками. – Мы давно не видели, чтобы наша девочка так тихо спала. Правда, Габриэлла?
Мадам от умиления и мимолетной радости вытерла слезы батистовым платком с вензелем родового герба в углу:
- Да, Николя, ты совершенно прав. Женевьева, кажется, пошла на поправку. Ламбре настоящий кудесник, он вылечил нашу девочку от воспаления легких. Надо по справедливости отблагодарить доктора.
Я ликовала!
Счастливые родители и их глупая гувернантка были настолько слепы, что не сразу отличили спокойный сон ребенка от…небытия.
Когда они поняли это, я с Женевьевой была уже далеко.
… Рассматривая картину с изображением маленькой белокурой девочки, я вспомнила все.
«Интересно, - поймала себя на мысли. – Как же по справедливости они отблагодарили доктора Ламбре, воздали ему по заслугам?».
Я также всматривалась в свое изображение.
«Любопытно, кто надоумил художника изобразить меня такой старой? – ломала я голову. – В то время у меня еще не было глубоких морщин».
В том, что эта пожилая женщина с ребенком на руках, именно я, сомнений уже не возникало.
У Женевьевы не было больше родственников, кроме родителей. Люси – не в счет.
К тому же все они по возрасту не подходили на роль старухи с картины в старинном замке. Но кто же мог меня видеть, чтобы постараться изобразить?
                ***
Я долго бродила по свету, пока не вернулась в Россию в 40-х годах 20-го века. Когда здесь полыхала Великая Отечественная война.
Мне сразу показалось, что вернулась вовремя.
Надеюсь, вы не забыли? Я вне политики и войн.Мне без разницы, кто за красных или белых, кто нападает или обороняет землю свою.
За жизнь свою смертную, многовековую, насмотрелась столько всего!
Пробираясь однажды в густом лесу по заснеженной тропке, набрела на пристанище вооруженных людей. Они себя партизанами называли.
Крепкие, матерые люди. Лица обветренные, глаза тревожные. Жили в полуподземных землянках, как люди первобытные.
Как и далекие предки, блиндажи партизаны строили осознанно. Чтобы от врага схорониться. Ох, и лют был фашист на расправу. Не нравилось, что их поезда под откос пускают, да в тылах постреливают.
После очередной операции привели партизаны пленных.
- Тащи языка в штабной блиндаж, там гада допрашивать будем, - распорядился командир.
Зол он был на фашистов. Никто их не звал на землю русскую с оружием и мыслями погаными.
К тому времени в осажденной Москве у командира вся семья погибла. Весточку недавно получил он скорбную, безрадостную. Вот и чесались руки учинить расправу над фашистами.
Но не мог себе этого позволить, потому что в Центре ждали информацию о дислокации немецких частей. Без нее тщательно разработанная наступательная операциях советских войск могла сорваться.
- Разрешите, товарищ командир? – Не дожидаясь ответа, часовой втолкнул в блиндаж пленного немца.
Солдат с оторванными на серой форме знаками отличия затравленно вертел головой, озираясь по сторонам. Виновато улыбаясь, залопотал что-то по-своему.
- Молчать! – Рявкнул командир партизанского отряда и для верности стукнул кулаком по расстеленной на бревенчатом столе карте. – Показывай, где стоит ваша часть? Куда и на каких направлениях выставили боевое охранение? В каком месте склады с боеприпасами и горючим?
Солдат, почти безусый пацан, бешено вращал глазами:
- Нихт ферштейн, нихт ферштейн!
- Я спрашиваю, твою мать, где…, - опять заорал командир.
- Никола, ты разве не видишь? -  Перебил комиссар партизанского отряда. – Он не разумеет по-нашему. Надо переводчика кликнуть. Где Яков?
Часовой у входа, низко опустив голову, пожевал усы и, ни на кого не глядя, выдавил:
- Нет больше Яшки. Не вернулся с последней операции. Прикрывал отход наших и попал под минометный обстрел…
В блиндаже воцарилась тишина. Было слышно, как в буржуйке потрескивают дрова. Командир и комиссар буравили друг друга тяжелыми, немигающими взглядами.
- Ну, что будем делать, Никола?
Командир тяжело поднялся с табурета, расстегнул кобуру, достал пистолет и, махнув им перед носом пленного, отчеканил:
- Этого в расход. Ведите офицера. Может, с ним разговор получится.
Кажется, немец и без переводчика все понял. Он по-детски шмыгнул носом и заплакал, размазывая маленькими кулачками грязь на безусом лице.
Прежде чем часовой вывел его из блиндажа, пленный достал из внутреннего кармана маленькую фотографию с изображением двух молодых белокурых женщин. Они трогательно улыбались в объектив.
- У меня тоже была семья, - буркнул командир, переводя взгляд на часового. – Чего стоишь? Выполняй приказ!
Я посмотрела на усатого статного детину в заячьем тулупе с автоматом наперевес, переминавшегося с ноги на ногу у входа в блиндаж, и поняла: скоро мой выход. Чутье меня еще никогда не подводило…
Однажды долгие тропы той войны привели в маленькую деревушку, только что оставленную советскими войсками.
Местные жители прятались в своих хибарах, когда на узких кривых улочках появились первые немецкие мотоциклы с автоматчиками.
- У, ироды проклятые, - крестилась на икону старушка в белом платке, стоя на коленях в углу хаты. - Креста на вас нет.
Те, о ком она говорила, въехали в ближайший двор и учинили обыск. 
На чердаке покосившегося от времени дома прятался раненный красноармеец. Даже деревенская одежка на нем не скрыла выпачканные в крови бинты и марлевые повязки.
Я не успела подумать, как его расстреляли. Прямо там, на чердаке, на куче сена.
А потом фашисты загнали хозяев дома с малолетними детьми в коровник и подожгли вместе с обезумевшими животными. И продолжили обыски в других домах.
Ох, и много у меня было работенки в тот день в безымянной деревушке, стертой с лица земли!
А еще помню, как в полуразрушенном строении бывшей школы встретила потомка доктора Ламбре. Фашисты устроили там полевой госпиталь.
В том, что это внук французского доктора, уже встречавшегося на моем пути, не было никакого сомнения – одно лицо. Да и красноречивая привычка креститься каждый раз после исцеления пациента говорила о многом.
Увидев Марселя в немецком госпитале в качестве главного полевого хирурга, я нисколько не удивилась превратностям судьбы. Врача могли под дулом автомата вынудить сотрудничать с немцами.
А Марсель, судя по всему, являлся, как и Ламбре, настоящим лекарем. Для него была важнее не принадлежность людей к определенной нации, не их вероисповедание, а серьезность заболевания и возможность исцеления.
- Хельга, тампон, - торопил он операционную медсестру в ходе очередной операции. – Зажим…
Я следила за ловкими, быстрыми, четкими движениями хирурга и восхищалась им. Даже в условиях полевого госпиталя ему, в отличие от своего дедушки, действительно удавалось творить чудеса.
«А почему бы и нет? – Подумала я и решила задержаться в полуразрушенной школе. – Мне спешить некуда. Судя по начавшемуся массовому отступлению немецких войск, удастся еще раз сойтись в честном поединке с лекарем».
Вскоре мы схватились с ним не за Смерть, а за Жизнь!
Смешно, но дело было именно так, потому что солдат и офицеров с тяжелыми осколочными и огнестрельными ранениями привозили много и часто. Некоторые в поисках спасения уже заглядывали в глаза Богу.
Однажды Марселя подняли ночью. Требовалась срочная операция сразу трем тяжелораненным.
Я в предвкушении потирала руки, ожидая окончательного триумфа.
«Никакой хирург не способен оперировать одновременно несколько пациентов, - веселилась я. – Победа будет за мной».
Французский лекарь оказался настоящим кудесником. Не имея достаточного оборудования, при свете мерцающих свечей Марсель ввязался в неравную мясорубку. Два из трех раненных выжили!
Я была в шоке и диком восторге одновременно. Мое нелогичное, непрогнозируемое поражение толкнуло меня на необдуманный и авантюрный шаг.
Когда Марсель, закончив операцию, вышел на крыльцо покурить, его трясущиеся руки не справились со спичками. Я тенью пролетела рядом и зажгла ему папиросу.
- Чертовщина какая-то, - затянулся доктор терпким, дымным воздухом и с сомнением посмотрел на тлеющий табак. – Надо пойти поспать…
Через несколько дней я успокоилась и пришла в себя.
Массовый авианалет на соседнюю немецкую часть и артиллерийский обстрел советских войск в геометрической прогрессии увеличили мое превосходство.
Даже мастерство Марселя оказалось бессильно.
                ***
А вообще, хочу признаться вам, находиться в зоне боевых действий мне неинтересно. Особенно если это большие войны с привлечением массовых людских ресурсов.
По молодости казалось: чем проще, тем лучше. Поэтому  предпочитала легкие пути. Выйдешь на поле брани и точно не промахнешься. Работенки всегда хватит. Только успевай.
С годами пришло понимание… Люди еще так говорят: без труда не вынешь рыбу из пруда.
Когда разменяла четвертую сотню лет, не постарела, видать, а помудрела. Поняла истинный смысл этой пословицы.
И вот что странно! Скучно мне вдруг стало на дармовщинку охотиться. Начала предпочитать работу не пыльную, но сложную и интересную.
Другие Смертушки  у виска пальцем крутили, на меня глядючи.
Не удивляйтесь, не оговорилась. Думаете, я одна такая? Нет, на всех одной не хватит. Много нас по свету бродит!
И вот когда встречаемся, бывает, перемываем косточки друг другу. Только я этого не люблю. Потому что чаще про меня говорят. Считают белой вороной.
А какая я белая? Я обычная, как и все. Только пути теперь легкие не ищу. Но за людьми охочусь. Потому что наказ бабушкин не забываю!
И боятся меня пуще прежнего, особенно когда я прихожу неожиданно.
Одного не понимают людишки странные, что это для них – неожиданно. Для меня - все по плану, им не ведомому. Потому что чутье мое развитое не подводит меня в силу возраста!
                ***
Но только я предполагала…
А занесло меня шестьдесят лет спустя после окончания Великой Отечественной войны в городок, затерявшийся в бескрайних донских степях.
И хоть не было там боевых действий, а аукнулась тема прошлая, нехорошая.
Однажды зашла наугад во двор домика покосившегося, ничем не примечательного. Внутри – ни огородика, ни рассады с цветами.
«Странно, люди обычно землю пустой не держат, - удивилась я. – А тут такое раздолье и ничего не посажено».
Заглянула тогда в домик покосившийся и запах почувствовала странный и знакомый. Так старостью пахнет дряхлою да болезнью тяжелой.
В первой комнате мебель вся обветшалая. Я такую видела…даже и забыла когда.
Во второй - примерно та же картина. Только на полках старого буфета расставлены закатанные трехлитровые банки с капустой, помидорами и еще какой-то снедью.
В третьей комнате на широкой кровати лежала бабушка, ровесница века прошедшего. По всей видимости, на три четверти младше меня.
Присмотрелась к ней повнимательней и поняла, что чутье меня опять не подвело. Лежит она без движения, в телевизор вперилась, а не видит ничего. И не слышит, что там  с экрана вещают. Так глубоко в свои мысли погрузилась.
- Митрофановна, ты спишь? – Раздался звонкий бабий голос. – Гляжу, ты вроде телевизор смотришь, а не слышишь ничего.
- Ой, Любочка, спасибо, что забежала проведать, - живо откликнулась бабка. – Задремала и привиделось, что фашист проклятый бомбит нашу станцию. А я дежурю как раз, поезда санитарные да с военной техникой пропускать надо. А куда? Рельсы-то все покорежило, в дугу вывернуло. Вот и распереживалась.
-Ну, Митрофановна, сон твой в руку, - Любочка достала какой-то листок. - Профсоюзники прислали тебе, как и другим фронтовикам, приглашение.
- Это куда же?
- Да на станцию к нам, - радостно щебетала пришедшая. - Завтра ретро-поезд «Победа» с артистами прибывает. Концерт для ветеранов покажут.
- Как в прошлом году, когда состав военный пришел с теплушками и на платформе студенты устроили театрализованное шоу? – Мечтательно произнесла Митрфановна. – Артисты надели военную  форму наших лет и показали, как мужья и браться с фронта возвращались.
- Вот видишь, - обрадовалась Любочка, - ты все помнишь и знаешь. А еще на этот раз кухню полевую развернут, кашу и фронтовые сто грамм предложат. Ты как?
Я с сомнением посмотрела на Митрофановну, которая чтобы говорить с Любочкой, ложилась поудобнее.
 - Да нет, я свои фронтовые отпила уже, - тихо прошептала бабушка. - А вот на концерт сходила бы.
Я скептически посмотрела на ее тапки рядом с кроватью, предназначенные разве что для похода в туалет, серый плащ в дальний угол платяного шкафа запрятанный, весь помятый и давно ненадеванный.
«Нет, бабуля, - подумала я. – Не на станцию тебе собираться следует. Подожду еще немного и помогать начну».
Однажды ночкой темной притаилась возле кровати Митрофановны, слушаю ее дыхание прерывистое, в кашель переходящий. Иногда кажется, замолкает, стихает, совсем плохо становится.  Вот-вот дышать перестанет.
- Да не стой ты надо мной, окаянная, - услышала вдруг голос ее не по возрасту звонкий. – Не дави на меня тенью своей холодной.
Я отпрянула от кровати и невольно покосилась в зеркало.
«Не видно меня, - убедилась лишний раз. – Может, бабке приснилось что?».
- Не боюсь я тебя, Смертушка, - продолжила вдруг Митрофановна. – Только не ко времени явилась. Внуки еще не навещали с правнуками. Да с фронтовиками не встречалась. Вот управлюсь с делами и сама позову.
«Нет, так дело не пойдет, - думаю я. – Если каждый звать меня станет…Мне по вызову работать нельзя!».
Но пререкаться не стала.
Шаркнула в дальней комнате для приличия. Пусть слышит, что ухожу. А сама присела на колченогую табуретку в ожидании. Утром ЭТО часто происходит.
Видимо, умаялась я за день-то. Задремала вначале да в сон глубокий погрузилась. И не услышала, как за Митрофановной машина приехала.
Очнулась, а ее в комнате нет.
«Во, дела, - ругала себя последними словами. – Первый раз со мной такое приключилось, чтобы прямо из-под носа сама ушла…».
Долго не думала - не гадала. Поняла сразу, где следует искать Митрофановну.
На вокзале в этот час оркестр играл. Все вокруг шарами разноцветными разукрашено: деревья, строения, постройки хозяйственные.
Прямо на первой платформе вокзала для ветеранов стулья с мягкими сиденьями расставлены. А на центральном – она, Митрофановна.
Форма на ней офицерская ладно подогнана, погоны майорские звездами на солнце сверкают. А на плечики небрежно так накинут тот самый серый плащ мятый, из дальнего угла платяного шкафа.
- Не ожидала меня такой увидеть? – Митрофановне удалось перекричать медь оркестра. – Говорила же, не ко времени явилась.
Хотела ей едко ответить, чтоб неповадно, старой, было. Да не успела.
К платформе подкатил черный паровоз с надписью «Победа», издал протяжный, ревущий гудок и обдал дымом угольным. А потом еще и еще.
Глядела я, как люди радуются, и не слышала ничего. Так уши от гудка паровозного заложило!
Не стала дожидаться окончания концерта на платформе ретро-поезда. Потому и не увидела, как Митрофановна после ста грамм фронтовых раздухарилась и лихо отплясывала с каким-то старичком, позвякивая орденами и медалями на военной форме.
- Я сегодня Смерть напугала, - шептала она ему в ухо. – Ушла, костлявая.
- Типун тебе на язык, Митрофановна, - испугался ветеран. - Да что ты такое говоришь?
-   А что слышал, - с вызовом откликнулась фронтовичка. – Я еще в войну ее заприметила. Эк, повадилась без вызова приходить! Теперь лишний раз подумает, прежде чем сунуться.
                ***
Перестала я любить ровесников века. Мороки с ними много. Капризные старики, все им не так.
То сами на шею готовы прыгнуть, как спасительнице, а то смотрят глазищами злобными, как на врага лютого.
Совсем стыд потеряли на старости лет – не боятся меня! Уж я и охаю, и вздыхаю, и костями сотрясаю. Все ни по чем!
А некоторые, как Митрофановна, договориться пытаются – ты, Смертушка, приходи за мной, но попозже, когда рак на горе свистнет.
Да тлейте вы в трухе своей земной бесполезной, беспомощной и никчемной, если так нравится!
Триста лет (нет, уже четыреста с хвостиком) вы мне снились!
С детьми стало гораздо интересней. Вот кто боится меня искренне, до дрожи в коленях. Особенно те, что за жизнь всеми фибрами души цепляются, с кулачками малюсенькими в драку бросаются за каждый день лишний, каждый час на земле.
В последнее время к ним я подходы искать начала.
Одних лаской обхаживаю, других страхом беру. Ну, а кого и обманом уводить приходится.
Привыкли, видишь ли, меня с косой воображать. И невдомек некоторым, что эта атрибутика бабки моей давно пылится в местах темных и забытых.
Однажды, попав в онкогематологическое отделение детской областной больницы, поняла: контингент здесь для меня самый подходящий.
И пусть врачи твердят, что медицинские технологии и наука развиваются ударными темпами, свято верят в свои способности победить смертельный недуг, мне работенка там всегда найдется.
Я, как и те, кто заболел раком, знаем: шансы есть у всех.У них и у меня.
Или у меня и у них. Это кому как нравится.
                ***
Маленькую смуглую девочку я присмотрела давно. Слишком много суеты вокруг нее было.
Особую активность проявляла уже знакомая доктор Нежнинская.
Ева Викторовна созванивалась с коллегами из других онкоцентров, посылала запросы через Интернет по поводу маленькой пациентки коллегам за рубеж. Вот я и решила внимательней присмотреться к десятилетней Оле.  Вдруг это мой шанс?
Вскоре стало очевидно, что, несмотря на старания врачей, девочка угасает на глазах. Она с каждым днем теряла в весе, все чаще отказывалась от еды. А по ночам, когда мама засыпала, плакала в подушку.
В мою светлую голову явилась мысль навестить ее и поддержать. По-своему, как только я умею.
Услышав ночью шорох в палате, девочка встрепенулась:
- Кто здесь?
- Не пугайся, маленькая, - мне пришлось подставиться под яркий свет луны. – Это я, Мальвина.
Собираясь к разговору по душам, удалось выяснить, что Оля очень любит сказку про Буратино. А любимым  персонажем является эта прилежная во всех отношениях белокурая девочка.
- Мальвина? – Удивилась Оля. – Как ты здесь оказалась?
В глазах маленькой больной отразились любопытство и недоверие. Она придирчиво рассматривала мой светлый парик, голубые глаза с длинными ресницами, даже потрогала белые гольфики.
- Ух ты, здорово! – Осталась довольна Оля. – Как у настоящей Мальвины.
Я лишний раз похвалила себя за предусмотрительность и серьезный подход к подготовке гардероба.
- Я и есть настоящая, - постаралась как можно ласковей улыбнуться.
- Нет, - засмеялась девочка. – Мальвина всегда ходит с Артемоном.
«Эка невидаль, - ликовала я. – Черный пес!».
Следующей ночью со мной был пудель.
- Мы предлагаем пойти с нами, - я решила не откладывать главный вопрос на потом. – Зачем томиться в палате?
- А как же мама? – Оля с беспокойством в глазах посмотрела на спящую женщину. – Она будет переживать. Может, и ее пригласим погулять?
Пока я раздумывала над неожиданным поворотом, не входящим в мои планы, девочка выдвинула новое требование:
- Хочу, чтобы с нами был Буратино!
Несколько дней ушло на решение этой головоломки.
А когда мне удалось заполучить полено с длинным носом, девочки в палате и след простыл. Забугорные светила взялись исцелить Олю!
После этого случая я решила быть более напористой и мобильной.
«Хватит церемониться с ними, - разглядывая и ощупывая свои морщины, размышляла я. – Мне просто необходимы детская кровь. А то совсем зачахну!».
Подходящий случай скоро представился.
Двенадцатилетний Алеша давно мечтал покататься на лыжах. Но тяжелая болезнь перечеркнула все планы.
Лежа в палате онкогематологического отделения, он понимал, что ему не скоро еще пригодится подарок отца: новенькие сверкающие лаком и краской лыжи, пылящиеся дома в чулане.
Я четко уловила настроение мальчика. Цацкаться с ним, как с Олей, не стала.
Выбрав подходящий момент, когда мама крепко спала, я пришла к нему в спортивном костюме и предложила покататься на лыжах.
Алеша подскочил и выглянул в окно.
- Там снега нет, - разочарованно протянул он, и снова улегся в кровать. – Как мы кататься станем?
- Будет тебе снег, - я взяла его за руку и потянула за собой к окну. – Посмотри, что сейчас не устраивает?
В мире теней, краешек которого я приоткрыла, запуржило. Снег крупными хлопьями ложился на безмолвную поверхность, прикрывая ледяную бесконечность.
«Так бы смотрела и смотрела, - любовалась я безбрежными пейзажами и мелькающими тенями. – И никогда не прерывалась».
- А мы будем кататься, как и они? – Алеша показал на одну из теней. – Хочу научиться так.
- Конечно, малыш, - потянула я мальчика за собой и почувствовала его покорность. – Там ты всегда будешь кататься на лыжах!
Утром мама мальчика рыдала в палате, а я смотрелась на себя в зеркало и не находила былых морщин.
- Еще одна победа, - вдохновляла себя, - и молодость ко мне вернется. Пусть не на всегда, но … Как же мне будет хорошо!
Я поселилась в онкогематологическом отделении и следила за врачами, чтобы ничего не пропустить. Но, к моему величайшему сожалению, ничего важного не происходило. Эти лекари проклятые трудились на совесть, не оставляя мне ни единого шанса.   
«Ничего, - подбадривала себя. – Есть в мире справедливость. Мое терпение будет вознаграждено». 
Однажды услышала, что в больнице открыли часовню.
«Надо будет посетить пристанище для слабых, сирых и убогих, - решила для себя. – Там-то я точно найду отчаявшихся индивидуумов, обратившихся к Богу за помощью!».
Никогда не понимала людей, просящих непонятно у кого исцеления, богатства, любви.
Как можно слепо верить в чудеса?
На пришедших в часовню ради любопытства внимания не обратила. Мало ли что вызывает интерес у людишек?
А вот молодую женщину в накинутом на голову платке заприметила сразу. Строгое лицо, внимательные, усталые глаза. Опять же голову прикрыла. Значит, выражает почтение своим покровителям, подчеркивает серьезность и важность момента.
Она постояла молча перед иконкой, перекрестилась, упала на колени и страстно зашептала:
- Боже, помоги нам! Устала я, измаялась вся. Единственный сыночка Ванечка…Отведи беду…
Дальнейшей бессвязное бормотание отчаявшейся женщины меня не интересовало. Я не привыкла терять время зря и поспешила узнать все про Ванечку.
Уже к концу дня у меня был план, как завлечь желанной надеждой пятнадцатилетнего отрока.
Когда в отделение все стихло, я осторожно проникла в палату. Разбудить томившегося во сне Ивана не составило труда. Всего лишь пошуршала нарядным платьем в изголовье кровати.
- Варя, ты? – Услышала еще полусонный, слабенький и удивленный вскрик. – Как ты здесь оказалась?
- Тебя приехала навестить, - судя по реакции мальчика, мне удался голос любимой им девочки. – Ты, наверное, думал, раз заболел, то перестал быть мне дорог?
- А разве нет?  - На лицо Ивана легла тень. – Я уже почти месяц здесь, а ты ни разу…
- Глупенький, - я обняла и поцеловала мальчика. – Меня родители не отпускали. Как появилась первая возможность, сразу приехала.
- Постой, - глаза Ивана обрели на миг понимание реальности. - Но сейчас ведь ночь.
- Да что ты такое говоришь? - Придав голосу больше беспечности и игривости, накрыла его голову саваном и сразу же сняла. – Посмотри, какой прекрасный солнечный день!
- И правда, - пробормотал Иван и поднялся с постели. – Так что же мы тут делаем?
- Отлично, - с едва сдерживаемым ликованием поддержала его. – Пойдем погуляем, пока никого нет.
Мальчик послушно взял меня за руку, и мы направились к выходу.
- Стой, Иван! – Услышала я смутно знакомый голос. – А кто это с тобой?
- Все нормально, Красавчик, расслабься, - улыбнулся, оборачиваясь, юноша. – Это моя девушка Варя.
- А ей не кажется, что стоять спиной, когда разговариваем, верх неприличия?
«Да чтоб тебя расплющило, мерзкий плюшевый гаденыш, - медленно поворачиваясь на голос, лихорадочно соображала я. - Откуда ты только взялся?».
- Познакомься, Красавчик, это Варя, - улыбался Иван. – Правда, симпатичная?
- Варя, - представилась я. – Очень приятно.
- А мне нет, карга старая, - закричала дрянная обезьянка и прыгнула мне на  шею. – Думала, проведешь?
Почему этому примату так нравится моя шея? Еще с прошлого раза не зарубцевались шрамы от ее острых когтей. И вот новая напасть, Красавчик опять принялся за старое…
Нет, не могу рассказывать!
Мерзкая плюшевая игрушка опять спутала мне карты.
Но как на этот раз ей удалось  раскусить меня? Ума не приложу!
                ***
Много случаев было у меня. Не редко мне удавалась поживиться. Чтобы добиться своей цели, пускалась во все тяжкие. Я и облики меняла, и детей разных выбирала… Одним словом, пришла пора задуматься о будущем…
А вскоре после случая с Иваном решила уйти из онкогематологии.
Пусть там другие работают. Я больше не могу, а вернее -  не хочу.
Как оказалось, маленькие хитрецы способны на такое, что взрослым и не снится. Их уловки провести меня можно смело вносить в специализированные энциклопедии по выживаемости.
Если таких еще нет, пора писать. У меня собран громадный материал, могу поделиться.
Любопытные, жизнерадостные, стойкие, изворотливые, живучие – другие дети в онкогематологическом отделении мне не попадались. Наверное, все эти качества, а еще мастерство и самоотверженность врачей и всех работников медицинского учреждения, позволяли им сражаться со мной на равных.
Я видела в них достойных соперников!
А еще я поняла одну простую, казалось бы, вещь.  Когда дети вместе с врачами, медсестрами, родителями и этими гадкими плюшевыми игрушками вставали у меня на пути, мне было гораздо тяжелее.
Вот только не все взрослые и дети понимали это.
Говорю так, потому что ухожу. Мне все равно, кто будет вместо меня трудиться там. Вот и раскрываю карты. Тем более, у каждой Смерти свои способы и методы.      
Скажете, сентиментальная стала? Пожалела больных детей?  Может, вы и правы. Хотя…это вряд ли.
Моя ледяная душа не ведает жалости. Я просто не могу этого сделать по определению. Где вы вообще видели Смерть, жалеющую свою жертву?
Просто с некоторых пор начала уставать. А недавно увидела страшный сон и испугалась. Если  в свое время, много-много лет назад (не меньше пятисот!) я сменила свою бабушку, то кто придет после меня?
Моя бабушка на этот счет ничего не говорила.







Владимир  Ягозинский


                июнь 2013 год