Деревня наша расположена по берегам реки Тараба, что взяла своё начало в пяти километрах, у деревни Филатово на юго-западе.
В 1780 году на это место пришёл Фёдор Атаманов из-под Томска и образовал заимку. Потом к нему подтянутся другие поселенцы и в 1802 году деревня будет приписана к ведомству Колывано-Воскресенских заводов. Названа она будет Новая Кытманова – по фамилии самой большой семьи – Кытмановых. Со временем жители соорудили плотину, перегородив речку насыпной дамбой. В результате образовался широкий пруд, который обильно зарыбился. Привольные луга с богатым разнотравьем, плодородная земля, не мерянный лес привлекли сюда жителей. В 1897 году здесь проживало 350 человек, а в 1911 уже более 1200. Деревня не знала голода, нищеты, убогости, сиротства. В округе не было богаче её. Белокаменная церковь святого пророка Илии, три водяных, одна ветряная мельницы, две кузницы, молоканка, повсеместные огороды, большое количество скота, птицы, тут и там разбросанные пасеки создавали картину надёжности крепкого хозяйственного ритма настоящего и уверенности в будущем.
Правая сторона деревни называлась Кулаково - за прижимитость её обитателей, левая – Пузырёво. Про этих говорили, что «гнут из себя черт те что, раздуваются как пузыри, хвалются чем только могут». Между собой население не враждовало. Когда кому-либо надо было сходить на другой берег по делам, то говорили: « Пойду за речку», «Был за речкой», «А мы сегодня с зареченскими играли».
Фамилия Кытмановых происходит от тюркского «кытма» - конское пастбище. А коней в деревне всегда держали помногу – от 10 до 40 на двор в былые годы приходилось. Кроме этого, держали крупнорогатый и мелкий скот, а сколько – никто не считал. Выпаса вольные были. Навозом земля сдабривалась обильно, отчего почва была плодородной, Об этом и поныне свидетельствуют заросли крапивы жгучей. А она то и есть первейший показатель плодородия почвы и большого содержания железа, что, обратно же, говорило в пользу здоровья людей, так как продуктов питания хватало, и самоцелью еда не была.
Все общеисторические события так или иначе не обошли стороной и нашу деревню. О царе не жалели, в гражданскую войну грабили жителей соседних деревень, в коллективизацию образовали два колхоза и одну коммуну, в 30-х годах арестовали 8 мужиков, из которых 4-х расстреляли, 16 семей выслали. В Великую Отечественную войну 74 мужика призвали на фронт, из них 42 не вернулись. Был в деревне и Герой Советского Союза – Корнев Иван Фёдорович. На освоение целинных и залежных земель приехало 38 человек, выращивали кукурузу и свеклу, да так славно выращивали, что известность не только в крае, но и в СССР имели – на ВДНХ золотой табличкой отмечены были.
А потом деревня стала распадаться. В 60-х годах всё и началось. Поехали в Киргизию, Узбекистан, Казахстан, из армии ребята не стали возвращаться. Чего они там лучшего нашли – непонятно, но только в 90- годах начнут назад возвращаться, да от деревни мало чего уже осталось. Спохватится местное начальство и хорошую дорогу сделают, и школу восьмилетку откроют, клуб, магазин из кирпича построят, но было уже слишком поздно. Промышленный Барнаул, Алтайка, Бийск, Новокузнецк притянут молодёжь. Последний удар нанесёт Коксохим, после чего станет очевидным – деревня умирает. Сегодня здесь жителей меньше, чем в 1802 году…
И был в деревне Мост. Он находился посередине дамбы, которая соединяла берега и образовывала пруд – плотина, как у нас говорили. Настил моста из толстых брёвен крепился на мощных поперечных балках, которые в свою очередь опирались на листвиннечьи сваи. Перед мостом были устроены сливные вешняки, через них регулировался пропуск воды из пруда. За этим процессом следили строго, отчего воды в пруду всегда стояло столько, сколько нужно, что не позволяло активно размножаться водорослям, сохраняя водоём в чистоте и опрятности. Пруд достигал огромных размеров – до 4-х вёрст в длину и 100 сажень в ширину. Береговой камыш давал приволье всякой птице: и дикой утке, и домашнему гусю. Залётывал сюда и лебедь, гнездоваться даже начал. Да Ерохов Николай в угоду своей молодой жене убил лебедушку, а лебедь покликал-покликал её дня два и умер. Качался на волнах как-то белый ком, ребятня подплыла на лодке, глянули, а это – лебедь. Гогот на реке стоял такой, что не понять было, откуда шум идёт. На пруду от гусей да уток все было утыкано бело-серыми островами, а мелких птах в камышах да осоке было не сосчитать. Мост то и сдерживал и приумножал всю эту красоту.
Вода под мост падала лавиной в ширину метров в восемь с небольшой высоты и создавала такой шум, что мы, находясь под мостом, орали друг другу в лицо и ничего не слышали. Вырываясь из под моста, лавина образовывала кружало с глубоким омутом, в который при купании нас затягивало и вертело как попало, выкидывая потом где-нибудь ниже по течению. Нас за такие риски лупили дома, но без этого нельзя было считать себя равным в деревенской ватаге.
С моста мы рыбачили – на струю шло много рыбы, и особенно, пескари. Клевали они беспрестанно, а потому поймать 100 – 200 штук было без проблем.
Мост был тем местом, где по вечерам собиралась молодёжь, а днём здесь властвовала детвора – половить рыбу, покупаться, да просто провести время. Бывало, завидев трактор или машину намеревающихся проехать по мосту, мы залазили под мост и сидели там до тех пор, пока они не проедут. Настил мостового перекрытия трещал, скрипел, на нас сыпались комья земли, однако мы отважно переносили это испытание, утверждаясь в собственной смелости и храбрости.
Но были дни, когда мост играл решающую роль в проверке на мужские качества каждого деревенского пацана, где мы становились либо героями, либо изгонялись из нашего мальчишешьего сообщества. Такими днями было время, когда из-за сильных дождей вода в пруду поднималась до критического уровня и плотина могла не выдержать напора. Тогда вскрывались вешняки и уровень воды за мостом резко повышался. Это был наш час! Теперь мы разбегались по мосту, ныряли в пучину кружала, и нас несло как щепки, то погружая ко дну, то выбрасывая наверх. Было до жути страшно, так как в омуте находились коряги, и нас в любое время могло ей проткнуть. Как-то проносило. И когда нас выбрасывало на отмели, и мы, с вытаращенными глазами, сблёвывая водой, выползали на берег, меся собой глину, свет был не мил. Но в глазах ребят, наблюдавших за тобой, читалось одобрение, а девчата смотрели с восхищением. Не принято у нас было помогать друг другу выбираться из кружала – слабостью это считалось. И что интересно, за всю историю наших прыжков с моста не было ни одного несчастного случая. У нас, у детворы, сложилась традиция – тот, кто с моста не прыгал, в ватагу не принимался: с ним никто не водился и его звали «баба». Не одно поколение пацанов прошло через испытание мостом. Теперь, наблюдая за современными подростками, я жалею их. Какие-то они заморенные, вялые, неживые, мы таких звали «дохлыми».
А когда народ из деревни тронулся уезжать, за мостом стали следить меньше. Плотину весной прорывало, пруд обмелел и зарос. Теперь от его былой мощи остались лишь небольшие проблёсины. Рыба ушла. На правой стороне, бывшей Кулаковой, никто не живёт. Мост огнил и врос в камышовые плавни. Вода под мостом больше не шумит, а лишь просачивается через толщу камышовых зарослей. Моста не стало. Через место, где он стоял, проходит дамба. А переливная вода во время сильных дождей более не устремляется мощным кружалом, а просто переливается через дамбу. Некому стало проверять себя на смелость и храбрость.
Я стоял на месте старого - престарого моста и увидел всё, что написал выше. А моё ныряние закончилось пятьдесят лет назад.