(простенькая история, придуманная ненаглядной доченьке для настроения)
«Нет в жизни звука более захватывающего, чем стук в дверь»
Чарлз Лэм
Он не спал. Бессоница – подруга старых людей, наверно потому, что им жалко время тратить на сон. И кто сказал, что бессоница есть вредная! Отнюдь. Закинув натруженные руки за голову, утонувшую в пуховой подушке, зачарованно смотрел на тени, которые вольно протягивались из окна, где висела апельсиновая, безмятежная луна. Там, за окном, раскинула парус бирюзовая ночь, плыла, разбрасывая невиданные краски и запахи. Белая ночь. Отцветала сирень, качая полными гроздьями, расцвели розовые пионы в ее подножье.
Ему почему-то захотелось во двор, под простор звездного неба и в ароматы начала лета.
Скрипнув диванными пружинами, поднялся, качнулись удивленные тени.
Накинув на острые старческие плечи поношенный пиджак, прямо в трусах до колен, неторопливо раскрыл скрипучую дверь. Пристроился на крыльце, похлопав по обвисшим карманам, выудил пачку сигарет, закурил. Было так тихо, что мысли тоже замедлили темп, лениво перескакивали на дневные заботы. Вот ворота бы покрасить, облупилась веселая, когда-то синяя, краска, только местами разбросана по стареньким доскам. Крышу над колодцем подправить бы...Забот, слава Богу, хватает! Он обвел любовным взглядом весь двор, цветы, вишенки, дорожки, а в глубине – беседку и молоденькую березку.
Вот там, под березкой, и стояла она. Тоненькая фигурка трогательно прислонилась к стволу, настолько тоненькая, что ствол березки смог удержать ее. Бледное лицо повернуто навстречу ему. Совсем обыденно она стояла в белой ночи. Он спохватился, ведь в трусах, суетливо бросился в дом, нацепил брюки, боясь, что она исчезнет, почти бегом вернулся, но она ...она только сменила позицию, подняв лебединую руку нежно, бережно гладила кору, отвернувшись. Теперь уже неторопливо он подошел, присел на пенек возле березки. Молчали. И звезды, тающие в бирюзе, тоже молчали. Сколько прошло времени неведомо, наконец она повернулась к нему, внимательно посмотрела в выцветшие глаза, под седыми бровями. Он рассмотрел ее получше. Она была похожа на...на японку, на миниатюрную японку. Но волосы были не черные, и глаза, глубокие, бездонные озера в обрамлении густых ресниц. Немного неестествен разрез глаз, внешние линии резко поднимались ко лбу. Трогательные глаза олененка. Женщина - ребенок. Невиданный, нездешний ребенок. Это он сразу понял.
Приглашающе махнул рукой на беседку, дескать, проходи, посидим, поговорим. Она царственно тряхнула гривой и прошелестела мимо платьем из серебристой ткани, пристроилась в резной беседке на лавку и опять внимательно замерла.
Утро, раннее утро! Еще не настало, но и ночь на исходе. Самое прекрасное время. Природа бросает пригоршни рос на травы, на листья, умывая их. И дрожат, блистают бриллианты вокруг, пропитывая влагой зелень. Зашептал легкий ветерок, мешая плывущие запахи, дурманя. Небушко просветлело, засинело, а на востоке зарозовело. Только у природы такие яркие, волшебные краски, вот и алые полоски кинула она. Но все чудные метаморфозы наступающего утра он пропустил, суетился, накрывая на стол для гостьи. Парное молоко, соседка уже оставила банку на скамейке, подоив единственную корову точно по времени, черный хлеб и свежий лук, пучок перьев, щербатая солонка, чисто вымытая редиска, крупная, с малиновыми бочками. Она осторожно поднесла к пухлым губам большую кружку, медленно пила. Он, отломив ломоть хлеба, захрустел редиской. И все как-то было правильно. Утро и гостья, пробующая молоко наверно впервые.
Вытянув, тоже лебединую, шею, гостья, поставив пустую кружку, обвела взглядом кругом и что-то пропела соловьем, тихое, неразборчивое. Но он понял, согласно наклонил голову: да, да, очень красиво и хорошо, и вкусно! И сам повел разговор. Говорил, что, дескать, нет ничего красивее природы вокруг, говорил, что такое счастье наблюдать это, да и просто жить. Ему, уже старому, прожившему столько лет, только сейчас остро понятно это. Ему, деревенскому чудаку, читающему книжки, любителю порассуждать за жизнь, за политику даже, вот под старость лет открылась истина, какая-то тайна. Истинное наслаждение каждой секундой!
Наверно поэтому он уже меньше тосковал по жене, когда-то бросившей его, уехавшей с доченькой в город. Наверно поэтому и одиночество его не было тягостным. Наверно и поэтому, именно к нему, пришла гостья из далёка, из такого далёка, что им, жителям земли, и представить трудно.
Перескакивая с темы на тему, торопился, как каждый одинокий человек, рассказать свои мысли. А их, мыслей, было так много, что можно написать не одну книгу или говорить не один день. Он говорил вначале издалека и в общем о всей земле. А голос, сейчас почти молодой, бился о дырявую крышу беседки, которую уже пронизывали первые, робкие лучи солнца, золотя шершавые доски, высвечивая паутинки в углу, и даже свежий воздух светился желтым.
Убеждая, почему-то сокрушался, мол, люди – одинаковые и слишком разные. У каждого живущего есть мама, дети, есть любовь, чувство долга и родина. Это роднило всех.
Но почему-то не могло соединить всех в одном стремлении к простому - жить мирно и работать! Просто жить и наслаждаться жизнью, которая так коротка. Много рас и много религий. Ну, с разным цветом кожи рождались, а вот почему столько верований - ему совершенно непонятно. Совершенно непонятны войны и вражда.
Эх, люди! Да что люди? Земля наша стоит на пороге какой-то перемены. Ресурсы. Тают ресурсы. Тощает наша землица! А люди играют в свои «игрушки». Деньги, политика. Террор и наркотики. Оружие и бомбы. Страшно подумать! Говорил он это с болью, с продуманной не один раз, болью.
Закурил, разволновавшись. И, немного помолчав, опять о наболевшем.
Дескать, вона моя страна огромна, а жизнь идет только на половине ее территории. Сибирь, вся Сибирь, в тайге нехоженной, где пятен белых столько, что и по всей земле не наберется.
Скоро, очень скоро полезут к нам разные нации, полезут обязательно за драгоценными ресурсами. А война негласная уже ведется. Каждый вечер смотрел он телек и все между строк видел. Пил раньше мужик русский, было дело, пил, работал и пил с устатку. А сейчас травят детей неизлечимыми болезнями, наркотиками.
А прогресс такими скачками попер. Раньше как.... придумает пару новинок за целый век какой-нибудь гений да фантаст напридумывает, предскажет что либо. Например Жюль Верн придумал электричество задолго до его появления. А сейчас? Всего в одно поколение напридумали...ох, чего только не напридумывали! У них, в деревне, даже бабульки с мобильными телефонами имеются. А вот совесть лучше не стала. Не изменилась душа.
Виновато взглянул в русалочьи глаза гостьи, вроде он виноват за души людские.
А та, вертя круглобокую редиску в лебединых руках, по-птичьи наклонив головку, внимательно слушала и вроде все понимала. Может и у них там, на небесах, тоже такие проблемы имеются?
Он поднял синие, выцветшие глаза на голубое, невозможно голубое небушко, где уже веселилась утренняя птичья звень. Сокрушенно вздохнул. Как все устроено странно! Огромен космос.
Плывут в пустоте звезды, планеты. Кто всем этим управляет...и неведомо. А мы, люди, словно в клетке, заключены в оболочку атмосферы и смертны. Рождаемся и знаем, что смертны. И вот надо же....живем. Смелые значит. Смелое человечество. Жить со знанием своего смертного часа, причем неизбежного и навсегда – очень трудно. Может и оттого все так в жизни? От страха люди творят все. Не согласны со смертью и бунтуют. А?
И опять собеседница что-то нежно пропела на своем языке. Наверно о том, что рвутся смелые на волю из клетки, кто как может. Им, народу гостьи, удалось больше, раз она, тоненькая, хрупкая, а вот сидит напротив его и слушает. Сидят запросто в беседке, под медовыми лучами солнца, огромного солнца, которое просто пылинка по сравнению с просторами вселенной... и пьют молоко.
Сколько еще рассказать надо! О том, что все же в космос вышли, именно его народ вышел.
О том, что его народ богат культурой, самобытен. И Слово, простое слово, с честью несут через века. Рассказать бы о смутном времени, что сейчас настало. Много чего рассказать!
Да понял, что время, отпушенное им для разговора, истаяло. Время – самое неумолимое во вселенной! Непостижимое – никогда. Не прошлое, не будущее, а настоящее, которого просто – нет! Может и их всех тоже нет? Это просто сон! А вот кому он снится?
Гостья улыбнулась и успокаивающе подняла руку, дотронулась до его шершавой руки, вложила в нее маленький диск, сверкающий бирюзовый огонечек. Он распахнул ладонь, и диск завис в воздухе, искрясь и веселясь. Чудо! Пока он изумленно пялился на подаренную игрушку, «японка» уже удалилась в глубь сада и истаяла среди тенистых деревцов, на прощанье махнув тоненькой ручкой. Он долго смотрел вслед, потом смахнув слезу с морщинистой щеки, зажав в ладони подарок, устало поплелся в дом, отдохнуть от бессонной ночи. Уже накрывшись пушистым пледом, любимым ушедшей женою, засыпая, сладостно улыбнулся. Его жизнь прошла не зря! Подмигнул диску, который покорно завис над тумбочкой. И, вздохнув сладчайший воздух, который навеял шаловливый утренний ветерок, проникший через открытое окошко, уснул.
А чудо светилось и мерцало, как бы рассказывая, что чудес неоткрытых еще так много,
и человеку придется открыть их. Рассказывая, что Время, разумеется, всесильно, но, вот, они, люди, причем смертные, много постигнут и может когда-то еще примирятся со своей душой. Когда-то найдут Истину. Которая проста. Не драться в клетке, не разрушать ее,
а стремиться на волю, познавать ее. А крылья людские – чистая душа!
Об этом поведала гостья, оставив чудо – подарок, который преодолев пустое пространство невиданным путем, висел в воздухе в этой горнице, со старыми тканными половиками, но чистой и уютной. Этот диск гостьи знает много чудес!
«Чело задумчиво и строго;
Но взгляд, как обнаженный меч,
Порой сверкал, звучала речь
Как звон серебряного рога:
Excelsior!»
(из Лонгфелло. Перевод М. Л. Михайлов)
Excelsior - вперед и выше! ( с лат)