Глава 2. Последние соратники Эхнатона.
«Египетский год, как сообщают, насчитывал всего один месяц,
а впоследствии – четыре. Вот почему египтяне кажутся самым
древним народом на земле: считая месяц за год, они вписывают себе
в родословные бесконечные множества лет» Плутарх.
Шел 49 год царствования фараона Аменхотепа V Мудрого, по прозванию «Справедливость Амона», что по-египетски звучит просто и красиво: «Тутанхамон».
С тех пор, когда только было установлено египетское летоисчисление, пролетело уже 19476 лет. Это если учитывать последнюю поправку, рекомендованную нынешним фараоном. Если обойтись без нее, шел 48572 год. За это время якобы случилось 378 солнечных затмений. Несколько жреческих школ вели собственные подсчеты, но их данные различались на несколько порядков. Словом, никто толком и не знал, который шел тогда год: их попросту не считали. Самые значительные года обозначали по произошедшим событиям. Например: «Год, когда фараон такой-то приструнил нубийцев». Правда, один чудаковатый жрец как-то попытался сосчитать года по именам правивших фараонов. Он насчитал только имен около восьми тысяч из семисот династий, а лет он исчислил так много, что его сразу же подняли на смех, дружно посоветовали вернуть костяные счеты торговцу рыбой и строго наказали впредь ничего не брать без спросу.
Тут надо бы пояснить: Фараоны кроме своего имени, которое включало еще и имена всех предков до десятого колена, имели еще и с дюжину титулов на все случаи жизни, и, конечно же, надписи на стенах храмов, по которым горе-счетовод и вел свои подсчеты, содержали имена и титулы, и титулы предков и ближайших родственников. Именно поэтому вместо одного фараона жрец насчитывал с десяток разных, живших в разное время. Например: одно только имя фараона Сети I занимало половину храмовой стены и содержало примерно пятьсот иероглифов.
Так или иначе, Египет процветал. Молодой еще фараон, - совсем еще мальчишка! - ему только вот исполнилось 232 года, наконец-то положил конец смуте, которую устроил его предшественник Эхнатон, сын Аменхотепа III и Тии, его матери. Нынешний фараон мужал на глазах: он уже самостоятельно принимал решения и ни у кого не поворачивался язык называть проводимую им политику непоследовательной и несправедливой.
Намон, или же по-гречески Фивы снова обрели положение главного города государства. Прежние боги, главным из которых вновь стал Амон, и служащие им жрецы были восстановлены в своих правах и привилегиях, упраздненных ранее Эхнатоном.
Подумать только! Этот выскочка фараон, который и фараоном то стал только благодаря козням и интригам своей матери, объявил Атона единственным богом, себя его главным любимчиком, а всех других богов сделал не ценнее каменных глыб, из которых они и были изваяны! Мало того, этот чудак еще и столицу перенес за три с лишним перехода от Фив ниже по течению Нила. На голом месте за какую-то сотню лет был основан и построен новый город – Натон.
Вот так и было. Плыл как-то Эхнатон вниз по Нилу, остановился, вышел на берег размять ноги, огляделся, - красота неописуемая! - почесал бритый череп под париком и объявил свите:
– Тут будет город Атона! То есть Натон по устоявшейся традиции. И мы, Эхнатон, отсель Египтом будем править. И чтоб духу никаких священнослужителей тут не было, кроме ребят из храма Атона.
Сказано-сделано. Согнали кучу египетского народа и построили.
. Еще множество иных новшеств собирался ввести опостылевший всем правитель по чьему-то наущению или по собственным измышлениям, но, к счастью не успел.
Ропот и возмущение, подогреваемое многочисленными и влиятельными жреческими партиями, накапливались постепенно, росли и крепли одновременно с тем, как рос и мужал нынешний фараон Аменхотеп, который приходился Эхнатону сыном от первого брака. Одновременно он был и зятем Эхнатона, поскольку был женат на его дочери от второго брака Анхесепаатон . Теперь правда она именовалась Анхесепаамон. Это официально. А в домашней обстановке, во дворце, челядь ее называла Хашепсут. Фараон обращался к ней просто Анхес. Ее матерью была царевна Нефертити. Или не она? Кто его разберет теперь, столько лет пролетело.
Между тем, как только очередной Аменхотеп утвердился в своем правлении, в Египет вернулись старые добрые времена. Смута постепенно забывалась. Недовольных египтян, среди жрецов и знати становилось все меньше. Между простолюдинами, казалось тоже. Аменхотеп все еще колебался и не решался вот так сразу окончательно разделаться с наследием отца. Его постоянно подталкивали к этому шагу, но он проявил характер и предоставил всем равные права. В нем все еще сохранились теплые воспоминания из детства, которое он провел в новом городе вместе со своим отцом. В новой столице было пропитано духом Атона, - вне всякого сомнения, это было счастливое время! - и Аменхотеп и теперь не был к нему враждебен, хотя и отверг. Храм Атона остался единственный в Фивах, но ведь так было и прежде. Это справедливо. Новый фараон сохранял нейтралитет, пытаясь вести собственную политику. Процветание государства превыше всего.
Тем временем на Египет быстро, как всегда на юге, наползала ночь. С Нила веяло прохладой. На усыпанном звездами небе ярко горела полная луна, заливая тусклым холодным светом приемную понтифика. Две масляные лампы мерцали у входа, разбавляя желтоватыми отблесками лунный холод, выхватывая из темноты обстановку. Приемная представляла собой четырехугольный открытый дворик, мощенный камнем и устланный циновками. Справа от входной арки вдоль стены тянулся узкий цветник – клумба с кустами роз и жасмина, наполняя воздух тонким ароматом. Напротив входа под крытой колоннадой можно было разглядеть двери, ведущие в покои и кабинет понтифика. Слева от входа у стены под холщевым навесом был устроен широкий дощатый настил в локоть высоты примерно, служивший одновременно и ложем и скамьей. Мягкие подушки и одеяла в беспорядке лежали поверх циновок. Узкий и длинный резной столик был придвинут к настилу и едва возвышался над ним. На столе помещались кувшин с пивом и широкое блюдо с самыми простыми кушаньями. Хлеб, фрукты, зелень, сушеная рыба и жареное на углях мясо.
Ужин принесли давно, мясо уже остыло. Понтифик был занят и только сейчас собирался приступить к трапезе. Он вышел из своих покоев, удобно устроился на ложе, наполнил чашу.
- Да уж, времена настали, - вздохнул Батон, отхлебывая пиво.
Надо пояснить: Батон, понтифик (верховный жрец) бога Атона, мужчина приятной внешности и неопределенного возраста – лет 450-500 примерно. Рост средний, глаза карие, черты лица тонкие, череп гладко выбрит. Словом, типичный египетский священнослужитель. И одет подобающе.
Понтифик отломил хлеб, отправил кусочек в рот и неспешно жевал, разглядывая замечательную фреску на стене за цветником.
В лунном свете и в мерцающих отблесках ламп, она, казалось, оживала. И сам Атон будто незримо присутствовал тут, изображенный в виде солнца с нисходящими нитями-лучами, оканчивающимися ладонями. В этой картине было символично все, даже Солнце имело лишь символический смысл, но, разумеется, постичь всю глубину и значение рисунка, было дано не каждому египтянину, а только лишь избранным – посвященным в таинства жрецам Атона. Это не был бог – Солнце, это был бог подобный Солнцу, со всеми вытекающими отсюда свойствами. Как и Солнце, он ничего не мог отнять у человека, он мог только отдавать и дарить. Его любовь была безусловной и абсолютной. Он и был самой любовью. И в сиянии Атона на фреске красовались прежний фараон Эхнатон со своей супругой Нефертити - люди, с которыми связаны едва ли не самые яркие воспоминания понтифика. И теперь все это позади, есть о чем грустить.
Понтифик налил себе очередную полную чашу прохладного свежего пива, отхлебнул и, отгоняя печаль, жизнерадостно произнес:
- Впрочем, не все так плохо.
И действительно чего ему сокрушаться? Особенно вслух, наедине с собой. Особенно после второй чаши пива.
Он сейчас на своем месте, там, где ему и положено быть – на должности верховного жреца в по-прежнему лучшем храме Фив. Ну, или в одном из лучших. Какой еще храм может похвастаться такими высокими, толстыми и вместе с тем не лишенными изящества стенами? А гранитные колоны у входа? Мраморный бассейн с чистой прохладной водой на обширном внутреннем дворе? Цветники повсюду. Море цветов. И никаких крокодилов, шакальих голов, змей и прочих загробных ужасов, призванных внушать священный трепет, чем изобилуют храмы целой армии богов по всему Египту.
Да и не это главное. Сама атмосфера любви и тепла, которая наполняет всякого, кто переступает порог храма – вот чего хотят лишить Египет, посягая на Атона.
Батон вновь помрачнел и снова наполнил чашу.
Темный свод небес все ярче разгорался мириадами звезд. Понтифику казалось, что земля плывет куда-то вместе с ним сквозь звездный туман, подхваченная невидимыми лучами тепла Атона, которые в такие моменты ночной тишины он ощущал особенно явственно. Тепло струилось невидимыми нитями, наполняя жизнью, растекаясь по всему телу, опутывая, словно тонкой паутинкой, и это было его, Атона, тепло, оно было повсюду вокруг и даже в нем. Или струилось пиво? После третьей чаши всегда так. Но нет, не пиво, Атон, естественно. Не хотелось думать иначе. Он тут, повсюду. Божественный нектар, - как понтифик поэтически именовал перебродившее ячменное варево, - лишь способствует единению с Атоном, но не более того. Губы понтифика шептали слова молитвы: «О Атон, отец отцов, мать матерей, ты который повсюду, благодарю тебя за то тепло, которым ты согреваешь меня, прими мое открытое сердце в последний час…»
Примерно так молились Атону в те времена. Хотя достоверно неизвестно, что именно тогда бормотал себе под нос подвыпивший понтифик.
Из коридора послышались шаги, и в темном входном проеме появился человек.
Бритая голова, могучие плечи, мускулистые руки, твердый взгляд воина, белый хитон до колен, широкий пояс с кинжалом, который больше походил на меч. Это был Шаратон, начальник личной стражи понтифика. Он не был египтянином, о чем свидетельствовали черты его лица. Его атлетические габариты и рост ни с чем не спутаешь, в арку он проходит, вжимая голову в плечи и боком, хотя любой из жрецов помещается тут свободно, даже самые рослые. Хотя можно было и не смотреть на входящего - никто не может попасть в покои понтифика без его разрешения и сопровождения. В храме Атона он служил уже без малого 200 лет. А родиной его была Эллада.
Начальник стражи остановился в шаге от понтифика.
- Батон, пришел Муса. – бесцеремонно и по-солдатски четко доложил он. - Прикажешь привести?
Батон одобрительно кивнул.
Шаратон развернулся, вышел и вскоре появился вновь, но уже не один, вслед за ним вошел посетитель. Это был мужчина, с ног до головы укутанный в серый с синими полосами плащ. Лицо его полностью скрывал капюшон, из-под которого виднелась только густая черная борода. По габаритам он был раза в два меньше начальника стражи. Мужчину Шаратон пропустил вперед, а сам остановился у входа, готовый в любую секунду отреагировать на любую ситуацию.
Посетитель приблизился к Батону, приветственно поднял правую руку. Понтифик кивнул в ответ, указывая на циновку рядом с собой, приглашая присесть.
Посетитель уселся на ложе с краю и опустил капюшон на плечи. Теперь можно было разглядеть его лицо. Правильные черты, крупный нос с горбинкой, густые брови и борода, черные выразительные глаза, колючий взгляд. В движениях чувствовалась сила и ловкость, упругая походка выдавала в нем воина. Держался он с уверенностью и достоинством человека, привыкшего повелевать. На вид ему было лет четыреста, не больше. Он был младше понтифика лет на сто. Так же надо отметить: человек, которого звали Муса, так же не был египтянином, что было видно сразу. С первого взгляда становилось ясно - это типичный хетт* .
- Мир дому твоему, понтифик, - учтиво произнес Муса обычное хеттское приветствие.
- Привет, дорогой, - отозвался Батон и радушно добавил: - Пиво будешь? Может быть голоден?
Муса отрицательно замотал головой.
- Если можно воды.
Батон кивнул Шаратону, тот в свою очередь щелкнул пальцами темноте за дверью и через полминуты на столе появился еще один кувшин и чаша.
Батон налил гостью воды и подал чашу.
В храме Атона обходятся без церемоний, - в который раз мысленно отметил Муса, - и это ему нравится.
Жадными глотками Муса осушил чашу.
- Итак, - нарушил молчание Батон. - Во дворце как всегда многолюдно, а фараон как обычно черпает мудрость из уст служителей Амона и сопутствующей компании привилегированных интриганов? Я видел их лица! На них отпечатаны тайны бытия; их помыслы чисты, а речь проста и безыскусна. Капля внимания и заботы высочайшей особы: они, как дети, рады и этому. Одно их печалит и тяготит – храм Атона. И каждый всякий раз норовит излить свои тревоги. И что фараон? Разве не дрогнет его отзывчивое сердце? Отвернется ли он от своих чад? Оставит без внимания их плач? И неужели, как и прежде не будет востребован могучий разум столь выдающегося советника, как ты? Но нет, к концу дня, когда тронный зал опустел, наш бесконечно дорогой монарх все-таки уделил тебе несколько минут своего драгоценного времени и нашел, наконец, утешение в словах не твари дрожащей, но мужа.
К язвительному тону понтифика трудно привыкнуть, но Муса давно уже перестал реагировать на его колкости. В этом весь Батон, когда он в хорошем расположении духа, он и не такое может выдать. Хуже когда он серьезен и скуп на слова, тогда нужно ждать беды.
- А что я могу сделать? – проворчал Муса. – Не могу же я оградить его от иерархов. Но твою просьбу я исполнил.
- Я знаю, - улыбнулся Батон. – Спасибо. На мой взгляд, говорил ты весьма убедительно
- Убедительно или нет, не могу судить, - еле сдерживая предательскую ухмылку, доверчиво вещал Муса. - Но в числе прочего я поведал фараону о донесениях моих людей. Дескать, видели собственными глазами, как жрецы Атона пугали прохожих своими похоронными физиономиями, посыпая лысины пылью и размазывая слезы по чумазым лицам, рассказывая каждому встречному, будто в самое ближайшее время Атон отравит воды Нила, если хотя бы в намерениях фараон будет угрожать их храму.
«А что делать? – мысленно сокрушался Муса, прикусив губу, - приходится выполнять и такие вот смехотворные поручения»
- Знаю, - отмахнулся Батон и холодно добавил: - Знаю так же, что едва фараон перестал ржать как конь над «похоронными физиономиями»…. А это ты удачно подметил, - хмыкнул Батон и продолжал: - И едва ты вышел из дворца, как тут же фараон пришел в ярость и призвал самых непримиримых врагов Атона из числа первосвященников. Правда пока этот клубок ядовитых змей доплелся до дворца, фараон угомонился, отправил всех обратно восвояси, потребовал ужин и в настоящий момент поглощает вырезку из барашка в винном соусе в обществе своей супруги. Повар постарался, фараон набросился на еду как голодный шакал. Хотя, не исключаю, уже отужинали. Сегодня Хашепсут особенно обольстительна в новом ожерелье. Фараон смотрел на нее с вожделением, что было заметно. Торговец из золотого ряда не обманул, фараону продали действительно изящную вещицу. Она оценила подарок, и я думаю, сегодня во дворце будет жаркая ночь.
Хитро прищурившись, понтифик сверлил собеседника пронзительным взглядом. Брови Мусы предательски ползли вверх, а челюсть отвисала. Убедившись в ожидаемой реакции, понтифик удовлетворенно ухмыльнулся.
- Ладно, - он дружески хлопнул хетта по плечу, - на сегодня хватит, отправляйся домой.
Муса медлил, словно не решаясь спросить.
- Что-то еще? – осведомился Батон.
- Давно тебя хотел спросить, понтифик. Как ты можешь знать такие подробности? Даже если дворец переполнен твоими шпионами, в чем я лично сомневаюсь, ни один не мог бы добраться до тебя быстрее, чем я. Я не из медлительных.
Понтифик рассмеялся:
- Атон вездесущ и всемогущ, - с важностью пояснил он. - Для него не существует преград и расстояний. Ничто не может ускользнуть от взора Атона. Даже волос не упадет с твоей бороды без его ведома. А я тут в его храме не просто так торчу безвылазно. Так, между прочим: я его доверенное лицо на Земле. Я тебе это неоднократно повторял. Мне ли не знать, о чем болтают во дворце или люди в твоем номе? Или ты все еще считаешь, что это пустые слова? - добавил он угрожающе.
- Приходится признать, твои слова соответствуют действительности, – учтиво ответил Муса.
- Вот и отлично, - усмехнулся Батон. – Теперь можешь идти. И не вздумай болтать о нашем разговоре. Хотя, незачем повторять. Ты знаешь – от меня тебе не скрыться, - зловеще добавил он.
«А понтифик сегодня на редкость мил, - пряча улыбку, мысленно отметил Муса. – Каких-то пять минут и я избавлен от его общества. Могло быть и хуже»
Он налил себе еще воды, быстро выпил и в сопровождении Шаратона покинул храм.
За воротами храма его ожидали его люди, четверо из его личной охраны. К нему подвели коня. Муса вскочил в седло. Отряд шагом направился прочь и вскоре растворился в темноте.
Муса ехал молча, погрузившись в невеселые раздумья.
Осведомленность Батона каждый раз изумляла. Шутка ли! Понтифик не только в точности передал содержание разговора его, Мусы, с фараоном, - а беседовали они наедине, - так еще только что поведал то, чего даже сам Муса знать не мог никак. В это время он как раз находился в пути между дворцом и храмом Атона. Как ему это удается? Сколько Муса не бился над этой загадкой, никакого разумного объяснения не было. Пресловутая поговорка «даже двери имеют уши»? Какие уши? Уши неспособны мгновенно перемещаться в пространстве. Это невозможно. Тем не менее, это имеет место быть.
Божественный промысел? Колдовство? Ерунда все это, сказки для забитого народа, способ держать толпу в страхе и повиновении. Уж кому, как не ему знать это? Все сверхъестественное только от незнания и от нежелания разобраться в причинах, средствах и следствиях. Все в этом мире имеет разумное объяснение и вполне земное происхождение. А разум на то и дан, чтоб искать и находить ответы.
И Муса обязательно найдет ответ, он в это верил.
Да, но как? И как вообще с этим жить? Что можно предпринять, зная, что не только каждое твое слово, но и каждый твой чих долетает до ушей понтифика быстрее, чем успеваешь об этом подумать? Ничего предпринять нельзя – даже в разговоре с фараоном приходится принимать во внимание еще как минимум одну пару ушей.
Да если б только уши. Часто трудно отделаться от мысли, что Батон не только все слышит, но и видит.
Муса словно муха попал в паутину, и нет никакой возможности вырваться из нее. И это продолжается уже, наверное, добрую сотню лет. А начиналось все так:
Однажды вспылив, Муса убил египетского чиновника, который ударил плетью с его соплеменника. Бил он по лицу, изо всех сил. Чиновнику этому доставляло удовольствие истязать людей, это был уже не первый подобный случай. Хетт едва не лишился глаза. Это была последняя капля. Муса стоял рядом и видел все. Он огляделся, - никого! – в руках блеснул нож. Удар с разворота снизу вверх под ребра и вскоре египтянин умолк навсегда. Дело было вечером, в безлюдном месте, вдалеке от жилья, там их было трое, один остался лежать между холмов, укрытый слоем песка. Никто не назначал чиновнику там встречу – они столкнулись нос к носу совершенно случайно. Весь сыр-бор вышел из-за того, что хетт не уступил ему дорогу. Все произошло внезапно, убийство походило скорее на разбойное нападение, чем на месть. И самое главное - труп не был обнаружен. В городе чиновника сочли без вести пропавшим. Соплеменник Мусы молчал по известной причине: их наверняка бы казнили вместе, если бы преступление раскрылось. Но вскоре как-то под вечер Мусу схватили жрецы Атона, скрутили руки и поволокли куда-то. В то время Муса еще был никем – он пас овец у своего будущего тестя. Мусу притащили в храм Атона и бросили перед понтификом. Батон холодно смерил его взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, и без лишних разговоров предложил сделку: либо он будет служить ему, либо смерть.
Речь не шла о выдаче его правосудию. И предлагая службу, Батон не имел в виду рабство. В храме Атона вообще никогда не было рабов, Батон презирал рабство. Еще и по этой причине позже понтифик нажил себе множество влиятельных врагов.
Нет, не рабство. Выбор был или необременительная служба или мучительная и долгая смерть. Ее испытал тот, второй, еще раньше, чем Мусу схватили. Его обнаружили неподалеку от городской стены. На мертвом лице застыла гримаса ужаса, а тело окоченело в самой невозможной позе. Причину смерти не установили. При таких обстоятельствах Муса принял условия ультиматума. Он выбрал жизнь, не из страха, нет – что-то привлекало его к Батону, любопытство, что ли. Он много слышал о понтифике Атона – среди египтян о нем ходили самые невероятные слухи, все относились к нему с опаской и даже можно сказать с уважением. «Доносить я не буду» - твердо сказал Муса тогда, сверля своего мучителя исподлобья взглядом, полным отчаяния и злобы. «А вот как раз это и не требуется» - добродушно рассмеялся понтифик в ответ. Еще бы! Позже Муса понял причину столь странной реакции: порою казалось, будто каждый египтянин шпионит в пользу Батона. Одним доносчиком меньше, подумаешь какой пустяк.
Так он оказался на службе у понтифика. Это не афишировалось, мало кто знал об этом, кроме, естественно, понтифика и нескольких приближенных к нему жрецов. Да и служба ли это вообще? Так, явиться по требованию к понтифику, и выслушивать его бесконечные монологи на самые разнообразные темы. Редко когда какое поручение. У понтифика и без него всегда под рукой было достаточно людей для исполнения своих прихотей. Нетрудно вовсе, и в дальнейшем его тайная служба принесла ему немало выгод.
Сначала он просто часто бывал во дворце, для этого пришлось на время переехать в новую столицу. Делать там особо было нечего, зачем его туда призвал понтифик, оставалось загадкой. Скорее всего, как обычно - сначала тот поддался внезапному порыву, а потом просто позабыл за ненадобностью. Это вполне в духе Батона. Когда не с кем поговорить, особенно после двух-трех кувшинов пива, можно отправить гонца хоть в Мемфис и вызвать хетта. Муса был умным и интересным собеседником. Он умел слушать.
Что еще было делать во дворце? Бывший фараон, Эхнатон большую часть времени проводил в обществе самого понтифика и его жрецов и жриц. Вино, пиво, танцы, дни и ночи напролет, обычно плавно перераставшие в дикие оргии с участием не только жриц Атона. Трудно поверить - но и жена фараона не брезговала вакханалиями. Что там творилось, трудно даже вообразить. Но судя по фараону, чью опухшую кислую физиономию изредка приходилось наблюдать по утрам, происходили там нехорошие вещи.
Понятное дело, подобный образ жизни возможен длительное время только при наличии крепкого здоровья. Батону с его отборными жрецами и жрицами, - а в храм Атона всегда отбирали лучших и по силе, красоте и здоровью, - это было нипочем. Но не для Эхнатона. Для него вскоре все закончилось печально.
Естественно, Муса в оргиях не участвовал. Он все равно был чужак, и в таинства Атона его не посвящали. Предлагали несколько раз, но он всякий раз отказывался. Наверное, еще за это его ценил понтифик – за независимый и твердый характер, верность своему народу и его традициям. И как-то само собой получилось, что большую часть времени Муса проводил с будущим фараоном – Тутанхамоном. Любимым их занятием были гонки на колесницах, стрельба из лука и охота на самую разнообразную дичь. Помимо этого Муса учил Тутанхамона рукопашному бою – и вскоре будущий фараон владел мечом не хуже самого Мусы.
Муса привязался к этому юноше, и привязанность была обоюдной.
Когда Эхнатон переселился в мир иной, и его мумию упокоили на другом берегу Нила, для Мусы все изменилось. Или вернее почти все.
Тутанхамон стал фараоном и переехал обратно в Фивы.
Со временем понтифик так же вынужден был вернуться в Фивы, в единственный храм Атона, который к тому моменту еще не был закрыт.
Муса тоже вернулся в Фивы и получил должность советника фараона. Фараон не забыл своего наставника и вне всяких сомнений лучшего друга. На самом деле у Тутанхамона и не было друзей как таковых, кроме Мусы.
Многочисленные родственники и придворные не в счет. Что такое родня? Это влиятельные семьи, это интриги, борьба за должности, включая должности главных жрецов в самых важных храмах Египта. Это неуемное тщеславие каждого, кто хоть каким-то боком связан с фараоном родственными узами. Это сплетни, слухи, это ежедневные доносы и жалобы.
В этом смысле Муса имел безусловное преимущество – он не принадлежал к египетской элите, и поэтому на должности советника фараона устраивал всех. Просто потому, что он не был египтянином.
Он был хеттом и хеттом оставался.
Его народ, - собственно хетты, - проживали компактно на обширных угодьях к северу от Фив. Угодья эти тянулись от самого Нила до пустыни на востоке, с юга упирались в пригородные усадьбы Фив, а на севере были ограничены только указом фараона, поскольку имели официальный государственный статус и имели египетское название.
Назывались они коротко и звучно - ном.
Ну а должность главы нома называлась номарх, и к настоящему времени Муса совмещал пост советника фараона с должностью хеттского номарха.
И вот сейчас он, с отрядом личной охраны, направлялся к себе в ном, в свою резиденцию.
Отряд уже миновал городские предместья, и вдалеке показались тусклые огни поселения хеттов. Вскоре по обеим сторонам дороги потянулись крытые папирусом глинобитные лачуги и вполне добротные дома, уютные дворики перед ними, местами утыканные финиковыми пальмами за буйными зарослями фиговых кустов, часто служивших оградой. Несмотря на поздний час, повсюду сновал народ, резвились дети, дымились домашние очаги, воздух был наполнен запахами самого разнообразного варева. Едва завидев номарха, народ учтиво приветствовал его. Верховые свернули на широкую боковую улицу, дома вдоль которой были заметно больше и выше, а дворы – ухоженней; вскоре улица вывела на широкую площадь перед резиденцией номарха.
Резиденция мало чем выделялась от примыкавших к ней домов зажиточных хеттов, разве что двор был обширнее, а над широкими воротами на большом деревянном щите крупно египетскими иероглифами и хеттским письмом было выведено:
«Проживающий тут хетт, именуемый Муса, властью фараона и законами Египта наделен полномочиями править вверенным ему номом»
Два стражника в полном вооружении в надраенных до блеска шлемах со щитами и копьями стояли справа и слева у въезда, увидев номарха, один из них поспешил распахнуть ворота. Не заезжая во двор, отряд спешился, Муса передал поводья одному из солдат. Навстречу ему вышел еще один человек, как и Муса укутанный в темный плащ, перепоясанный широким кожаным ремнем с мечом в ножнах на левом боку.
Муса узнал своего заместителя.
- Мир твоему дому, Елизар, - первым поздоровался Муса и после ответного приветствия, направился к дому, увлекая зама за собой. - Пойдем, доложишь обстановку.
Солдаты из эскорта увели коней, стражники закрыли ворота и заняли свои посты.
- Ты голоден? – прежде осведомился Муса. - Приказать подать ужин?
Елизар отрицательно замотал головой.
- Ладно, давай вкратце, время позднее, - Муса остановился у крыльца своей резиденции. - Надеюсь ничего безотлагательного?
Доклад Елизара он выслушивал ежедневно, когда возвращался в ном, тут же, на месте совместно решались текущие вопросы.
- Нет, срочного ничего нет, все как обычно, - спокойно ответил Елизар и, помедлив, добавил. - Разве что….
- Что? – нетерпеливо спросил Муса.
- Сегодня в ном приходили жрецы, целая толпа бездельников. Утром появились жрецы Гора, не успели убраться эти, по полудню объявились служители Амона, как они себя назвали. Раньше такого не было, обычно в ном они не забредали, а тут на тебе.
- Что им надо? – мрачно осведомился номарх.
- Известно что, пришли собирать пожертвования, - зло пояснил Елизар. - Причем вели себя нагло и бесцеремонно, не выпрашивали, а требовали каждый свою десятину, проклиная каждого, кто отказывался подать. У меня не было твоих распоряжений на их счет, поэтому я собрал солдат и попросту вытолкал их взашей, сначала одних, а позже других.
Муса затрясся от сдержанного смеха. Сообразительный малый, такому не надо ничего объяснять и втолковывать, сделает все в лучшем виде.
- Молодец, одобряю, - похвалил он. – Я завтра же буду во дворце, лично поговорю с фараоном, а если встречу верховных жрецов, втолкую им, чтоб служители их культов или обходили наш ном десятой дорогой или, по крайней мере, вели себя подобающе. Я знаю, как и что им говорить.
Муса ухмыльнулся – говорить это было легко, даже если уши Батона тут, эти слова ему как пиво поутру.
- А что люди? – спохватился он.
- Люди роптали, - почему-то Елизар сбился на шепот. - Между собой говорят вот что: при Эхнатоне было куда лучше. Уплатил установленный налог фараону и Атону, и больше никаких поборов. Причем, сам знаешь, Атону жертвовать было необязательно. Кто хотел, тот и жертвовал, и того хватало с избытком. А сейчас, мол, шагу нельзя ступить, чтоб не встретить разного рода попрошаек. На рынке не появиться, вымогают, а не дашь ничего, клянут почем свет стоит. Опять жрецов развелось больше чем шакалов в пустыне и крокодилов в Ниле.
Улыбаясь, Муса снова с какой-то теплотой вспоминал Батона.
- И еще одна тема для разговоров. Это, пожалуй, самая обсуждаемая тема, - продолжал Елизар. – Тут вот что: Наверное, ты не знаешь, за последние дни на рынке заметно подорожали продукты от хлеба до мяса. Это вызывает беспокойство. Считаю причина вот в чем: Люди на рынке говорят о невиданных бедствиях, которые якобы ожидаются в самое ближайшее время. Говорят, будто бог Атон покарает Египет, и воды Нила будут отравлены в наказание за чинимые в стране несправедливости. Причем, надо заметить, жрецы втолковывают всем, мол, все это чушь и никакой кары не будет, а если будут жертвовать, то этого вообще никак не может быть, это говорят все жрецы, кроме…..
И тут Муса на полуслове оборвал Елизара, крепко схватил за плащ и притянул к себе.
- Значит так, - угрожающе цедил он сквозь зубы. – Слушай внимательно и запоминай, повторять не буду. Завтра же доведешь мои слова до каждого хетта: Никто не может упоминать имя бога. Отныне это будет законом. Каждый, кто нарушит этот закон, будет забит камнями. Уяснил?
Елизар затрясся.
- Далее, - с расстановкой говорил Муса. - У нас есть один Бог, и это Бог наших отцов, и что должно будет случиться по воле его, то и будет. Доведи до всех и больше никаких праздных разговоров на эту тему. Это понятно?
Елизар согласно кивнул, Муса оттолкнул его от себя и продолжал уже спокойно.
- Теперь что касается подорожания. Что у нас с запасами зерна в хранилищах?
- Ты же знаешь, урожай был хороший, наши хранилища полны, – голос Елизара дрожал. - А на подходе новый урожай, который так же должен быть неплох.
- Понятно. А насколько подорожало зерно? – осведомился Муса.
- На треть без малого.
- Тогда вот что: если цена поднимется наполовину, отдай распоряжения, пусть продают излишки с расчетом на то, чтоб хватило до следующего урожая. Но не ранее и с расчетом. Все ясно?
- Так точно, - по-военному ответил Елизар.
- Тогда все, ступай.
Когда за Елизаром закрылись ворота, Муса вошел в дом, едва не столкнувшись с женой у порога.
«Вот еще одна пара ушей, - мысленно отметил Муса, приветливо улыбаясь супруге, - значит, все сказанное мной будет доведено до последнего хеттского уха даже быстрее, чем с этим управится Елизар»
Ужинать не хотелось, Муса был сыт по горло сегодняшними событиями, поэтому прихватив супругу, он сразу же отправился в спальню.
Еще примерно через час он лежал с открытыми глазами рядом с мирно сопящей утомленной женой и размышлял.
Даже на супружеском ложе трудно было отделаться от мыслей о вездесущем понтифике.
«А вот если он не только слышит все, но способен видеть, интересно, каково ему наблюдать столь пикантные подробности? И интересно, что же он все-таки затеял? Неужели и впрямь спятил, упрашивая своего боженьку наказать Египет?»
Несколько дней этот вопрос так и висел в воздухе без ответа.
На третий день Фивы облетела страшная новость: в верховьях Нила начался массовый мор всех без разбора животных, все они словно обезумев, на последнем издыхании бросались в реку, спасаясь от непонятной напасти. Безмолвные, и, казалось почерневшие от горя и покрасневшие от крови, воды могучей реки источали нестерпимый смрад, неся раздувшиеся трупы самых разных тварей, как четвероногих, так и пернатых: начиная со слонов, заканчивая крокодилами и птицами самых немыслимых пород. Между ними плыла пузом кверху рыба в невероятном количестве. Два дня народ в ужасе взирал на эту жуткую картину, страшась подойти, а на третий день все прекратилось так же внезапно, как и началось. Жертв, как среди людей, так и из домашнего скота не было: вода, хотя и несла мертвых животных, никому не причинила вреда.
Нил снова блестел, переливаясь на солнце своей первозданной чистотой.
------------------
* Говорят, египтяне называли их шасу (по другим данным – шему) вавилоняне – амореями, финикийцы – халдеями, а кто кого и когда называл хеттами – история умалчивает. Нам это и на руку: хетт - это звучит достойно. И склоняется легко.
Продолжение http://www.proza.ru/2013/06/12/539