Когда Герман Титов в космос слетал, то в среде мальчишек моего поколения
только и было разговоров, что про него. Сочинения в школе, стихи, песни, рассказы – всё сводилось к Герману. У нас модно было говорить «Герман». Особенно, когда он приезжал в Новую Тарабу на встречу с населением. Мне тогда несказанно повезло, я уже знал, что он учился с моей двоюродной сестрой Зиной в Налобихе. Я себя тогда носил очень высоко.
На той встрече Лида Змеёва, как лучшая ученица школы, должна была вручать Герману цветы, и говорить слова. Космонавт стоял на машине, борта у которой были опущены, и таким образом это была будто сцена. Когда Лида вышла к Герману, то растерялась. Проговорив несколько раз одно лишь имя «Герман», она горько разрыдалась. Космонавт нагнулся к ней, обнял и с доброй-доброй улыбкой взял её на руки. Это было настолько запоминающее и необычно, что встреча получилась без какого-либо официоза. Меня пацаны подначивали насчёт знакомства сестры с ним, а мне и вправду хотелось подойти и спросить при всех у него про это. Эх, если бы тогда это произошло, то я бы был надолго в самой высшей славе у пацанов. Но в тот раз не случилось.
После встречи с Германом Титовым в нашей школе как с ума посходили. Только космонавтами все зажелали стать. Ну, на худой конец, лётчиками. И тут нас стали заставлять писать сочинения, изложения, выпускать стенгазеты и сочинять стихи. Признаюсь у меня неплохо получались стихи, и я стал думать, как получше придумать сюжет. В стихотворении обязательным должна была быть фамилия Титов. Рифму к этой фамилии можно было легко подобрать, но у меня заклинило, и кроме «Титов – здоров», ничего на ум не шло. Колька Кащеев, например, написал:
Много в стране Титовых,
Но лишь один таков
Оказался в космос готовым
. Это был Герман Титов.
И в таком роде многие писали. А у меня никак не шло. В тот раз я так ничего и не предложил на суд общественности.
После той памятной встречи с космонавтом прошло 16 лет, и я уже служил в звании майора, как мне снова пришлось встретиться с ним. Было это в Казахстане, и он занимался вопросами обеспечения полётов в космос. На спортивном празднике, который ежегодно проводился в воинской части, присутствовало высокое армейское и политическое руководство страны. Я на этих соревнованиях выступал в качестве спортсмена. Разминаясь перед забегом, я и увидел Германа. Сидел он один на трибуне. После забега я подошёл к нему, представился братом Сериковой Зинаиды, «с которой вы учились в Налобихе». Как же неподдельно он оживился! Как-то обмяк, раскрепостился, откинулся на спинку сиденья, усадил меня рядом и стал расспрашивать об Алтае. Алтай я люблю и поэтому рассказал ему о последнем своём отпуске так, что он загрустил. Он мне тогда сказал: «Тебе хорошо, земляк, ты можешь по своему желанию на Родину поехать, а я себе не принадлежу и уже семь лет там не был». Я напомнил ему про его давний приезд в нашу деревню и про Лиду Змеёву. Удивительно, но он всё помнил. Даже помнил, каким платком была повязана у неё голова.
На прощанье космонавт поинтересовался моей службой. Я мог бы воспользоваться его помощью в своём дальнейшем росте, но делать этого не стал. Только рассказал ему, что так и не смог написать стихотворение о нём. И Герман дал мне совет: «А это всё потому, что у тебя душа тогда была не раскукованная. Ты, как приедешь в отпуск, иди в лес и попроси кукушку, чтобы она тебе её раскуковала». Конечно, я понимал его шутку, равно как и понимал, что на прощанье он этой присказской показал истинное лицо сибиряка-алтайца: внешне казаться сурово-мужественным, а в душе – добрейшим человеком. И ещё мне показалось, что он с огорчением расстаётся со мной, когда прощаясь, сказал: «Увидишь Зинаиду, напомни ей то, о чём я тебе сказал». Больше мы никогда не виделись, а когда он умер, то у меня и родились эти стихи.
Раскукуй, мне, кукушечка, душу,
За рассветную синь уведи.
И оставь меня там. Буду слушать,
Как колотится сердце в груди.
Раскукуй ты меня лет на тысячу,
Пусть и знаю, что это обман
Может быть мне дорога отыщется
В моё детство, где синий туман.