16. http://www.proza.ru/2013/05/30/1803
В задачу последнего заступающего в наряд в обязательном порядке входила жарка картошки (при ее наличии, конечно) для "дедов" на электрическом "козле". Дело это было непростое, требующее известной сноровки и умения. Ведь на "козле" нагрев не подрегулируешь, он "фугует" на полную катушку нихромовой спирали, его не остановишь и не скажешь: "Подожди, я картофан переверну!" Резать картошку для жарки на "козле" - тоже наука. Ломтики должны быть тонкими, как папиросная бумага и прозрачными, как слюдяные чешуйки. От дневального требовались определенные навыки владения ножом, чтобы все было так, как того требуют технология приготовления и старослужащие. Сегодня, последним дневальным был Васька Борисов - "дух" по прозвищу Журналист, - рядовой Советской Армии, призванный на действительную военную службу два месяца назад.
Когда в предрассветный час Ваську разбудил Мехти Аббаскулиев, он тяжело соскочил вниз в проход между койками и принялся вяло, как сомнамбула, натягивать на себя галифе ВСО. Голова от проклятой рисовой водки раскалывалась, видимо недаром поминал ее недобрым словом Ванька Копалкин. Во рту же стоял такой привкус, будто там драгунский эскадрон ночевал. Наконец Борисов влез в сапоги, протопал в сортир, к умывальнику, брызнул в лицо холодной водичкой из-под крана и немного очухался. За окном было еще темно, чисто вымытые стекла отражали свет ламп, горящих в умывальнике и сушилке. Вернувшись в спальнее помещение, он первым долгом вытащил из наволочки зубную щетку и тюбик пасты, чтобы поскорее избавиться от противного привкуса во рту. Мехтишка уже завалился на-боковую, досматривать прерванный сон и только тихо тикали часы на тумбоске, да разноголосый храп раздавался со всех сторон, свидетельствуя о том, что доблестное воинство сладко почивает.
Завершив утренние гигиенические процедуры, Васька встал на тумбочку и, перво-наперво, принялся принялся вспоминать вчерашний вечер. Кажется, все обошлось, и никто не заметил, что они с Имамовым, что называется, "под шафЕ". Никто и не заметил... Хотя, нет! Один человек всё же проявил неслыханную бдительность! Им оказался Саня Вьюгов. После ужина он подошел в бытовке к Борисову и, оторвав его от подшивания свежего подворотничка, спросил:
- Журналист! Ты "под проволочку" подшивать могёшь?
- Нет, ответил Васька, хотя уже не раз и не два видел, как "духи" подшивают "дедам" пэша "под проволочку". Делалось это довольно-таки просто: под чистую свежую подшиву по краю воротничка пэша подкладывалась тоненькая хлорвиниловая трубочка. Затем, аккуратно надо было подшить подворотничок так, чтобы вшитая в него трубочка выступала над воротником маленьки ровным чуть заметным рубчиком. При достаточном опыте и умении получалось очень щеголевато и красиво. Но Васька, видеть-то видел, а вот самому делать, не приходилось.
Несмотря на его отрицательный ответ, Вьюгов все же швырнул ему на колени своё пэша со словами:
- Ладно! Не Боги горшки обжигают! Вот те пэшуха, вот проволочка и подшива, - тут он протянул Ваське весь комплект. - Сделай так, чтобы все было в ажуре! Чтоб как в лучших домах ЛондОна и Филадельфии! Усёк?
- Усёк, - уныло ответил Борисов, поняв, что он настырного "деда" не отвязаться и лишнюю чужую работу ему делать придется.
- То-то, Журналист! - Вьюгов пргнулся и по-отечески потрепал сидящего на табуретке Ваську за шею. Вдруг что-то его насторожило, показалось странным, не таким, как обычно. Глаза его сложились в узкие щелочки, он изучающе глянул на Борисова и принялся дурачиться:
- Ты чо, Журналист? Недоволен чем, а? Коль не доволен, так ты скажи: "Я - "дух" Борисов "дедушке" САше не буду подворотнички подшивать!" Ты скажи, а я двину тебе разок в торец, чтобы ты больше таких глупостей не говорил. А то смотришь на меня волком и молчишь. А это страшно, Журналист, когда молчат... - тут Саня сделал испуганное выражение лица. - Я боюсь тех, которые молчат и смотрят изподлобья! От таких - всего можно ожидать! Ну?! Что это с тобой, Журналист?
- Да, ничего, - попытался отвязаться от дотошного "деда" Борисов.
Вьюгов наклонился еще ниже, вплотную к васькиному лицу и весело кинул:
- Не дрейфь, Журналист! Делай вещь!
И почти сразу же, изменившимся тоном, точно удар хлыста, последовал приказ:
- А ну, дыхни!
Васька почувствовал, что весь задрожал, а пол вместе с табуреткой на которой он сидел, стал шатким и неустойчивым.
- Дыхни! - потребовал "дед" вторично.
Борисов нерешительно и слабо дыхнул.
- Сильнее дыши, падла!
Дыхнул посильней. Вьюгова передернуло. На лице отразилось изумление его дерзостью пополам с омерзением. Он понизил голос почти до шепота, не предвещавшего ничего хорошего.
- Да ты никак пьян? Где-ж это ты так нажрался, свинья?!
Васька понял, что отпираться бесполезно и, будь, что будет, но говорить придется всю правду.
- С Копалкиным мы... У него сегодня - день рождения.
- А еще кто из наших был? Ты один?
- Да, больше никого, - Васька понурил голову в ожидании неминуемой кары, но Вьюгов, сдернув с его колен пэша и выпрямившись в полный рост, окинул его презрительным взглядом и изрек:
- Ну, ты и скот, Журналист! Не ожидал я, что ты такая свинья!
"Дед" повернулся к Ваське спиной и вышел вон из бытовки. Слава Богу, что рядом никого не было и инцидент был исчерпан.
Сейчас, стоя на тумбочке, Борисов вспоминал минувший вечер в течение которого он ходил как на иголках, ежесекундно оглядываясь, чутко ловя каждое постороннее слово, каждый окрик, даже если и адресовался он не к нему. Больше всего он боялся, что Вьюгов "заложит" его Боброву, а что еще хуже - Авдею... Что будет тогда, Васька представлял себе очень плохо, но при одной мысли об этом,его прошибал холодный пот и возникала предательская дрожь в коленках.
Вьюгов оказался молодцом. Не продал. Промолчал. Что им руководствовало, Васька не знал, но сейчас, стоя на тумбочке, он испытывал к нему огромную симпатию, граничащую с нежностью.
Вспомнилось о картофане Еще с вечера ему указали на бачок полный очищенной картошки, предусмотрительно залитой водой. Бобров еще спросил:
- Картошку жарить умеешь, Журналист?
- Могу.
- Не мочь надобно, а уметь, - поправил его сержант. - Ну, а раз умеешь,
вот и пожарь ее нам утром. Только помни: "козел" - это тебе не кухонная плита у тебя дома! Шустрей надо быть! Есть такое дело?
- Есть, товарищ сержант!
Васька помнил... Он все прекрасно помнил и сейчас, сидя в бытовке и настругивая картофелины тонкими, как папиросная бумага, ломтиками, он вспоминал дом, домашнюю кухню, то, как жарила картошку его мать. Картофелины были мелкие, скользили в руках, Борисов с трудом неумело орудовал самодельным плохо отточенным ножом. Да! Эту картошку конечно же с домашней не сравнить! На за истекшие пару месяцев он напрочь забыл вкус жаренного картофеля и даже то, что он сейчас держал в руках было для него на данный момент неслыханным кулинарным изыском.
Наконец с резкой было покончено. Васька швырнул на металлический противень шматок комбижира, загодя принесенного из столовой, и, войдя в спальнее помещение, водрузил его на ярко рдеющий посередине центрального прохода "козел". Через минуту жир затрещал, расплавился и растекся по всему противеню. Он сыпанул из миски нарезанной картошки, разметал ее ножом равномерно по всей полезной площади противеня и принялся искать, чем бы его накрыть (насколько он помнил, мать всегда накрывала сковородку с жарящимся картофелем крышкой). Не найдя ничего подходящего, он принялся часто перемешивать картошку солдатской аллюминиевой ложкой, спасая ее тем самым от неминуемоко пригорания на пяти киловаттном "козле". Минут через двадцать блюдо было готово. Васька черпанул из противеня ложкой на пробу, остудил губами, начал жевать. Всё вроде было нормально, на зубах не хрустело, корочка вышла подрумяненная, нежная. Но чего-то явно не хватало... И тут он вспомнил о соли! "Как же так можно забыть! - выругал себя Борисов, пулей влетая в бытовку. - Ведь без соли - ни вкуса, ни смака!"
Ну вот, все кажется наконец правильно сделано: картошка готова и в меру посолена. Васька хватанул еще одну ложку из противеня. Дай ему волю, так он бы сейчас один весь противень умолотил! Но, никак нельзя! "Дедушки" за этакую борзость, ему башку оторвут, а потом еще и скажут, что так оно и было!
Проглотив сладкую слюну, Борисов выключил "козел"и, подойдя к тумбочке, глянул на часы. Была половина шестого утра. До подъёма оставалось еще полчаса, а пока надо было поднимать сегодняшних дежурных на утреннюю приборку. На улице уже давно рассвело, в казарме было светло, как днем. Васька прошелся к тумбочке, отключил горящую над ней лампочку, взглянул на список, лежащий перед ним. Дежурными сегодня были Небаба и Мунтян. Остап встал молча, без звука оделся, отправился в умывальник. Мартирос, выпростав из-под одеяла свое круглое луноподобное лицо, долго непонимающе хлопал глазами, затем выматерился и, встав, принялся со злостью одеваться, бормоча себе под нос русские и армянские ругательства вперемешку.
К шести утра казарма поблескивала сыростью свежевымытого пола. Ровно в шесть Васька глубоко вдохнул в легкие воздух и заорал что было силы:
- Рота! Подъём! По-о-о-о-дъём!
Посыпались с "антресолей" "духи", лениво заворочались "деды". Сухов сквозь сон буркнул:
- Заткнись, ублюдок! Дай поспать!
Авдей сел на койке, перегнулся, подхватил что-то правой рукой с пола и запустил в сторону тумбочки дневального. У Васьки хватило реакции увернуться от летящего тапка и, в целях собственной безопасности, он замолк. Трудовой день начался.
Сегодня "деды" на завтрак не пошли. Вернувшиеся из столовой "духи" застали их сидящими вкруг у противеня. Бобров, поднося очередную порцию жаренной картошки ко рту, удовлетворенно икнул и, глядя на Ваську, сказал:
- Молодец, Журналист! Отменно картошку жаришь! Будешь теперь постоянно в наряд под утро ходить!
Подобная перспектива Ваське явно не улыбалась. "Вот еще чего! Хорошо сделаешь - тебе плохо сделают!" - подумал он.
- Ништяк*, "дух"! Не ссы! Клёво картофан жарить уммешь! - присоединился к Боброву Сухов.
- Ага! А вот кабы еще он так же подворотнички подшивал, да сапожки дембельские чистил, цены-б ему, вообще не было! - добавил Саня Вьюгов озорно поблескивая васильковыми глазами.
Вдруг, вспомнив о пайках, Николай накинулся на "душков":
- Пайки наши принесли? Где кофе, хлеб, масло, а? Я вас, обормоты, спрашиваю! Где всё?!
Небаба с Мунтяном, бывшие сегодня дежурными, поднесли "дедушкам" их пайки: алюминиевые поллитровые кружки, полные горясего суррогатного ячменного кофе поверх которых были сложены куски хлеба с аккуратными желтыми кругляками масла на них. Сухов поспешно схватил свою пайку, размазал ложкой масло по хлебу, принялся быстро и жидно его жевать. Остальные разобрали свои порции не торопясь чинно и с достоинством.Бобров скомандовал:
- Пока мы тут дожевываем, можете быть свободны! Идите, курите на улице! Ну? Марш!
Бегом вылетели на крыльцо, расселись, кто смог, на лавоске, уныло переглянулись. Курить ни у кого не было, так же, как и не было денег. Наиболее заядлые курильщики принялись шнырять вокруг да около в поисках заветных "чинариков", но поиски эти были безуспешны, еще ночью Васька подобрал всё, что смог. Остап обратился к БабЕ Алиеву:
- Может сходишь в стройбат к земелям**, попросишь?
- У них у самих-то, наверное, нет!
- Сходи все-ж, узнай! Курить охота, до одури! Авось, что и надыбишь?!
БабА вместе с Мехтишкой отправились добывать курево, а Остап повел разговор с оставшимися:
- Вот что, мужики! Скоро пополнение из Питера прибудет с прапором новым! Хоть власть какая ни на есть установится! Поскорее бы, а то невмоготу уже этот беспредел терпеть и "дедам"-сукам жратву из столовки таскать!
- Поможет тебе прапор, как же! Как мертвому припарки помогают, так и он тебе поможет! - съязвил Васька.
- Ты, Журналист, не каркай! Каркуш здесь и без тебя хватает! Прапор их взнуздает!
- Жди у моря погоды! Это они нас еще больше взнуздают, а не он их!
- Это еще почему, Журналист?
- А очень даже и потому...
Борисов выдержал красноречивую паузу и пояснил:
- Прапор, говорят, молоденький. То есть только-только из учебки, так?
- Ну, так... - еще не совсем понимая, в чем тут подвох отозвался Остап.
- А раз так, то значит, прапор этот из бывших сержантов, которые с нашими "дедами" здесь срочную мантулили. Так?
- У-у-у! - взвыл Небаба до которого видимо дошел ход васькиных рассуждений.
- Вот и ответ на твой вопрос, - победно завершил Василий. - Коли он из бывших "кусков", то несмотря на то, что сейчас он - "сундук", защиты от него ждать не придется. Как говорят, ворон - ворону... Ну, а дальше - сам знаешь!
- Да-а-а, Журналист! Ты у нас - действительно голова! - уважительно глядя на Ваську протянул Остап. - Сам бы я до такого не додумался!
- Простая логика, братан! - "скромно" ответил Борисов.
Из "табачного рейда" вернулись Аббаскулиев с Имамовым, принесли четыре "беломорины".
- Покурим! Покурим! Покурим! - понеслось со всех сторон.
Али оставил покурить Ваське. Оттого, что долго не курил, от первой же затяжки у Борисова зашумело в голове и на секунду все поплыло перед глазами. Удовольствие от долгожданной папиросы было таким дивным и приятным, что он аж заурчал, как довольный кот. Васька блаженно закатил глаза, погружаясь в нирвану.
- Строиться! - артиллерийским залпом прогремел командный голос Боброва.
Еще не успев открыть глаза, Васька уже инстинктивно вскочил с насиженного места.
На крылечке стоял сержант, оправляя пэша у поясного ремня.
- Строиться на работу, черти полосатые! - весело командовал он. - Мушкой! Эй, Журналист! Чо таращишься, как баран на новые ворота?! Строиться говорю! Шевели рогом!
Васька вскочил с места и помчался в строй. На крыльцо вышли и остальные "деды". Последним "нарисовался" Вьюгов в полурасстегнутом пэша и с ремнем в правой руке. Соскочив с крыльца, он лениво потянулся, сладко зевнул и пристроился в хвосте шеренги. Бобров с Авдеенко вразвалочку прохаживались вдоль строя, все еще отходя от вкусного сытного завтрака. Бесцветные водянистые глаза младшего сержанта без всякого выражения неопределенно блуждали по лицам выстроившихся солдат. Вдруг Авдей неожиданно гаркнул:
- Рядовой Вьюгов!
- Я! - с придурковатой интонацией в голосе отозвался весельчак Сашка.
- Выйти из строя!
- Есть!
Высоко задирая ноги, все еще дурачась и пародируя строевой шаг, Александр не вышел, а буквально выскочил из шеренги. Был он с расстегнутым воротом сквозь который проглядывал полосатый тельник***, ремень болтался где-то на яйцах, а парадный фургон был лихо сдвинут на затылок. Сашка юродствовал сызнова. Он вскинул правую ладонь под козырек и, уморительно корча рожи, доложил:
- Ваше высокоблагородие! Нижний чин, рядовой Вьюгов, Александр Михайлович по вашему приказанию явился!
- Тоже мне! Явление Христа народу! - выдал Сухов.
Глядя на кривляния Вьюгова многие невольно прыснули смехом. Засмеялся и Васька. Ох, лучше бы он сдержал эмоции! Сашка метнул в него косой лукавый взгляд в котором на короткое мгновение мелькнула сталь и пригрозил:
- А вот тебе, Журналюга, я щас двину в торец, чтобы смешинка от тебя отскочила!
Авдей, тоже видимо решив подурачиться, обратился к сослуживцам с прочувственной речью:
- Товарищи солдаты! - начал он. - Вы видите перед собой известного разгильдяя и молотилу, "деда" Советской Армии и Флота, рядового Вьюгова А. Эм. Не берите с него примера, товарищи солдаты! Он до хорошего не доведет! Рядовой Вьюгов! За нарушение формы одежды, два наряда вне очереди!
- Есть два наряда! - с готовностью откозырял Сашка, ковыряя носком правого сапога песок у себя под ногами. - Разрешите вопросец, товарищ младший "кусок"?
- Разрешаю! - Авдеенко почти откровенно смеялся и с трудом сдерживал себя, чтобы не расхохотаться, глядя на идиотское выражение сашкиного лица. Бобров и остальные "дедушки" уже громко ржали на полную мощь своих недюжинных легких.
- Что будет, ежели за "дедушку" Сашу "каторжные работы" будет "дух" отрабатывать?
- "Дух"? А что, это - мысль! Только где ты такого добровольца сыщешь?
Вьюгов моментально перестал куражиться, подошел вразвалочку к Ваське и, крепко ухватив его за ухо, вытянул из строя.
- Ты, Журналист, смеяться горазд? Вот сегодня на полах и посмеешься!
- Э-э-э! Да у него и сапоги-то не чищены! - придрался Авдей.
- Слышишь, Журналист! Сапожки у тебя не в порядке, да и должок за тобою имеется, сам знаешь, какой! - напомнил Сашка про вчерашний вечер. - Так что будешь пОлики замывать за себя и за "дедушку" Сашу!
"Вот сволочь! - думалось Ваське. - Нашел все же повод, подлец!"
Его истерзанное ухо горело. Было больно и унизительно, а осознание собственной ничтожности жгло сильнее боли физической. Сейчас уже никто не шутил и не смеялся и всё, произнесенное Авдеенко и Вьюговым, было на полном серьёзе, без дурости и скидок. Как обычно, сашкина комедия плавно перетекла в васькину трагедию...
- Кончай балаболить! - пресек дальнейщее развитие событий Вадим. - Половина девятого уже! На трассу пошли! Взвод! Слушай мою команду! Строиться в колонну по-два! Ра-а-вняйсь! Смирно! Нале-Во, шагом марш!
Перестроившись в колонну, развернулись и пошли. Треклятый Сашка вприпрыжку шел вне строя возле васьки и нашептывал ему на самое ухо:
- Ты, Журналист, знай, когда и над кем смеяться! Пока не разберешься, быть тебе вечно виноватым и битым! Так что, секи масть, Журналист!
Вечером того же дня рядовой Борисов отрабатывал "урок", замывая на карачках темные доски пола на котором от частого мытья поблекшая краска сидела большими и рваными проплешинами, отчего сам пол был похож на гигантское лоскутное одеяло, которое неумелая портниха кроила из разномастных и разновеликих кусочков материи. Васька драил полА, а язвительный Вьюгов, развалившись по-барски на койке, "помогал" ему "ценными" советами:
- Старательней! Старательней полА дери, Журналист! - приговаривал он, пожевывая печенье из невесть откуда у него взявшегося бумажного кулечка. - Шевели рогом, Журналист! Шибче шевели! Я тебя за ударный труд, вот, печеньем угощу! Хошь печенющку, "дух"?
Васька злобно сопел и молчал. "Дедушку" Сашу подобная толстокожесть начала, что называется, заводить.
- Я тебя спрашиваю, охломон! Хочешь печенюшку? - повторил он вопрос. - Не слышу ответа! Ты что, оглох?
- Не хочу! - отрезал Васька, поднимаясь с колен и отжимая мокрую тряпку в ведро.
- Врешь, падло! Еще как хочешь! Ведь ты - Журналист, проглОт! Любишь вкусненького зажевать! Я это давно заприметил! Так что мой полА, а печенюшку, я тебе оставлю!
Самое обидное заключалось в том, что Саня был на сто процентов прав и Васька, как оказалось, действительно любил вкусно покушать. Любовь к еде нежданно-негаданно пробудилась в нем именно здесь, в армии, где кормили хоть и калорийно, но строго регламентировано и не особенно-то вкусно. Дома, бывало, мать не могла заставить его лишнюю ложку проглотить, здесь же аппетит за пол-дня нарабатывался бешеный, прямо-таки зверский и что за обедом, что за ужином Василий уметал подчистую всё, не говоря уже о сахаре, выдаваемом с кружкой вечернего чая.
Да, сахар был единственным сладким в их суточном армейском рациона, а уж о настоящем сладком или печеном, том самом о котором как о самой заурядной обыденности говорят на гражданке, Борисов успел и позабыть. Вот почеиу даже маленькое магазинное печенье, которое все здесь именовали печенюшками, было для него в настоящий момент желанным и недоступным лакомством при наличии которого можно было бы устроить настоящий лукуллов пир.
По завершении "каторжных работ" Александр угостил Василия остатком печенья, напутствуя напоследок:
- Будь умницей, Журналист! Никогда не лезь на рожон и всегда помни народную мудрость о том, что плетью - обуха не перешибешь!
И потекли дальше однообразные дни заполненные тяжелой физической работой и и полным опустошением души. Свежими в Усть-Камчатске считались газеты недельной давности, телевизора в казарме у сантехников отродясь не было, так что обо всех новостях солдаты узнавали здесь со значительным опозданием, да и то из "Красной звезды" - единственной газеты, которая была выписана на подразделение монтажников.
Часто по ночам Борисов долго не мог заснуть, несмотря на усталость. Вспоминая дом, тихо, из жалости к самому себе, тихо плакал в подушку. Когда пришло первое письмо из отчего дома, а пришло оно спустя два месяца после прибытия его на Камчатку, Васька дрожащими руками долго ощупывал конверт, как будто в него было вложено нечто необычное, некая невиданная ценность, которую обязательно надо взвесить в руке, хранить, беречь, прижать к сердцу. Не сразу, далеко не сразу решился он распечатать полосатый конверт авиапочты и с неясным внутренним трепетом развернуть неуверенными пальцами белый лист глянцевой финской бумаги на которой так любил писать отец. Еще и не развернув сложенный вдвое лист, он понял, что это его письмо. Это было открытием. Никогда не думал он, что отец будет первым человеком, который напишет ему, будучи в долгой с ним разлуке. Да, не думал, хотя нельзя сказать, что он не ладил с отцом или же они духовно были друг от друга далёки. Совсем напротив, отец всегда понимал Ваську, а тот, в свою очередь, старался понять его. Старался насколько мог, но мог далеко не всегда. И все же первое письмо в армию Борисов ожидал получить от матери, а не от отца и, вчитываясь в четкие ровные строчки выведенные отцовским каллиграфическим почерком, он мысленно представлял себе, как отец сидит у себя в кабинете в редакции за казенным полированным столом и выводит эти самые красивые круглые буквы на девственно чистом бумажном листе.
"Интересно, что чувствовал он, когда писал мне?" - задался гипотетическим вопросом Васька. "Волновался ли за меня, переживал ли? Наверняка переживал и волновался! Ведь он - мой отец!"
Отцовское письмо было теплым сердечным и на Ваську пахнуло давно забытым запахом родного дома. Писал Алексей Николаевич кратко, сдержано, но зато обо всём: о себе, о матери, о васькиных приятелях, которые продолжали там, в далеком Баку, обучаться в институтах и университете, о новинках литературы вышедших в различных журналах за последнее время. Советовал сходить в библиотеку части, почитать "Новый мир", "Москву", "Знамя". Такие советы вызывали у Васьки лишь горькую усмешку. Дефицит чтения был самым мучительным для него во всей его солдатской жизни. Книг - не было, Газеты - старые, да и сил и времени на них не было.
"Эх, папа, папа! Знал бы ты, где и с кем сейчас твой единственный сын из которого ты всю жизнь мечтал вылепить человека, причем не просто человека, а homo sapiens sapiens'a - человека разумного разумного, как сказали бы современные биологи!" - с горькой иронией думал Борисов-младший, аккуратно складывая письмо и бережно пряча его в наволочку подушки. "Как ты всё же далёк от всего того, что окружает меня сейчас, и как далёк от меня ты сам со своим миром и окружением, которые совсем не похожи на окружающий меня мир сейчас!"
А на ирассе всё шло своим чередом. Теплоизоляционную скорлупу за проволочки подвязывали к трубам и от стекловаты, которой скорлупа была подбита изнутри, возникало раздражение кожи, отчего нестерпимо хотелось чесаться и многие раздирали себе ногтями руки в кровь от страшного зуда.
Чесался и Васька, долго без сна ворочаясь на кровати после отбоя и потирая худющие впалые бока. За эти месяцы он здорово отощал, лицо осунулось, потемнело от камчатского злого солнца. Это была не метафора, ибо солнце здесь действительно было злым. Из-за разряженной атмосферы высокогорья ультрафиолетовые лучи проникали к земле во много большем количестве, нежели на равнине. Так что при тридцати градусах тепла в резко континентальном камчатском климате за считанные минуты под солнцем можно было обгореть сильнее, чем на жарком южном пляже.
В середине августа, при разгрузке машины с листовой жестью, Васька глубоко порезал об острый край жестяного листа запястье правой руки. Наскоро перевязав рану подручным материалом, то бишь собственной чистой подшивой, он продолжил работу не обращая внимания на физическую боль. Болеть "душкам" воспрещалось категорически. Отношение "стариков" к больным "духам" было во сто крат худшим, нежели к здоровым. И Васька знал это. И еще: из своего жизненного опыта Борисов точно вынес, что все раны на нем заживают как на собаке. С детства у него была пониженная болевая чувствительность и он привык не обращать особого внимания на всяческие там бытовые порезы, ушибы и синяки. Но то было дама, а здесь просто так не обошлось. Спустя день-два порезанное запястье принялось опухать, а раваная рана - гноиться. Тем не менее, он все же выходил на работу, хотя больная рука поминутно давала о себе знать и заниматься работой типа "тяни-толкай" становилось все труднее и труднее. Пересиливая в себе боль Васька исправно перетаскивал тяжести, помогая себе в работе здоровой левой рукой, благо был левшой от рождения и в свое время его матери стоило больших трудов и нервов заставить сына взять ручку в положенную правую руку. Сложнее всего было на подъёме и отбое, когда нужно было резко взлетать на второй коечный ярус и толкаться обеими руками, чтобы откинуться на свою койку, не выйдя при этом за рамки положенных сорока пяти секунд. Но к этому Васька приспособился так же, как и к постоянной тупой ноющей боли. Наверное так продолжалось бы до бесконечности, но вскоре все резервные подворотнички так перепачкались в гное, что отстирать их, да еще и с больной рукой, стало просто физически невозможно. Как-то, на очередной вечерней поверке, Борисов почувствовал, что его бьет озноб, а по зубам пробегает легкий холодок - верный признак надвигающейся температуры. Видимо он изменился в лице, потому что подошедший к нему Вьюгов, спросил:
- Что с тобой, Журналист? У тебя месячные?
Строй грянул хохотом. Василий, проглотив издевку, ответил:
- Ничего.
- Врешь, Журналюга! Вижу ведь, что не в себе ты!
- Да под дурака он молотит! - крикнул со своей койки Сухов.
Васька метнул в сторону Николая полный ненависти взгляд.
- Да не похоже это на него, - вступился за него Вьюгов. - Рука твоя зажила?
- Ну, зажила.
- Опять врешь, Журналист! Покажи!
Борисов оттопырил правый рукав ВСО и продемонстрировал грязную, пропитанную иссохшими кровью и гноем повязку давно потерявшую свой первоначальный опрятный вид.
- Разматывай!
Подошли Бобров с Авдеенко. Вадим жестом показал, что надо исполнять сашкин приказ. Васька c неохотой принялся разматывать кое-как накрученную на руку тряпку. Когда был снят последний виток, все увидели полную гноя рану, окаймленную краснотой воспаления.
- Да как же ты работал-то, Журналист? - голос Вьюгова перешел в ничего хорошего не предвещавший шопот. Затем, уже обращаясь к Вадиму, он добавил: - Его, дурака, в госпиталь надо, а то, упаси божок, без руки останется!
- Сейчас что ли в госпиталь? - обеспокоенно спросил Авдей.
- Ну, ежели он столько терпел, то я так думаю, что до завтра ничего с ним не случится. Но завтра с утра - прямиком в больничку!
- Разойдись! Время пошло! - резко рявкнул на толпу Бобров. - Ты, Журналист, не торопись. Раздевайся по-людски и укладывайся. Рота, отбой!
Увидя замешкавшегося Мунтяна, Вадим подскочил к нему и так двинул его под зад сапогом, что бедный Мартирос с воплем птицей взвился к себе на второй этаж. Оглядев холодными голубыми глазами враз притихшую казарму, Бобров скомандовал:
- Подъём для заправки обмундирования!
Опять все пришло в движение, но ненадолго. Через минуту прозвучал властный и желанный окрик:
- Отбой!
Когда дневальный рубанул**** в казарме основной свет к койке Борисова подошел Саня Вьюгов. В блеске его глаз Васька увидел нечто новое, чего до сих пор не замечал никогда, какое-то уважение, что ли... Он помолчал немного, а затем задал вопрос:
- Очень болит, Вася?
Никогда еще до этого он не называл Борисова по имени, и Васька был ему за это очень признателен и благодарен.
- Болит, Саша, - признался он.
- Температура есть?
- Пока нет, но похоже, что начинается.
- Может сейчас в госпиталь пойдём? А то заработаешь сепсис, да и помрёшь от царапины! Ты здесь с порезами не шути! Это тебе не дом родной, а Камчатка! Тут от влаги и сырости даже обычный комариный укус может загнить. Может всё же махнем в госпиталь, а? Идти-то тут. всего-ничего, метров пятьсот! Правда особой помощи тебе они сейчас в это время не окажут, но всё одно - полегче будет. Ну как, пойдем?
- Не надо, Сань, - Васька тоже впервые обратился к "деду" фамильярно, почувствовав, что между ним и Вьюговым вдруг возник новый уровень отношений, который дает ему право хотя бы на сегодня, сейчас, именно в этот момент, презреть все каноны солдатской иерархии. - Утро вечера мудренее! До завтра потерплю!
- Ну, как знаешь... Если невмоготу станет, ты разбуди меня, Журналист. Буди, не бойся! А сейчас - давай, спи!
Вьюгов по-отечески потрепал Ваську по стриженной голове и пошел к своей кровати, а "дух" Борисов еще долго не мог уснуть согретый неожиданным участием странного "деда".
* Ништяк (жарг.) - хорошо, отлично.
** Земеля (жарг.) - земляк, соотечественник.
*** Тельник (жарг.) - тельняшка.
**** Рубанул (жарг.) (здесь) - выключил.
18. http://www.proza.ru/2013/06/15/932