(из книги «На картах не значится»)
Вот скажи, дорогой читатель, как ты определяешь момент прихода зимы? Только не надо мне ничего говорить про календарь. Календарь – вещь искусственная и к реальным временам года никакого отношения не имеющая. Говоря о начале зимы, можно рассуждать о снеге, о приходе холодов, о ледоставе на реках, можно даже приплести сюда залегающих в берлоги медведей. Можно, в конце концов, вспомнить старый добрый анекдот про заготовляющего дрова чукчу. Но всё это, и вдумчивый читатель со мной полностью согласится, всё это – критерии совершенно ненадёжные.
В этом отношении жители посёлка Серышево образца 80-х годов имели неоспоримое преимущество. Они могли определить момент прихода зимы с точностью до часа.
Чётким критерием этого события было появление на серышевском вокзале цыганского табора. Да-да, самого обыкновенного табора: со степенными «будулаями», шумными и пёстрыми цыганками, с многочисленными голопузыми и сопливыми детьми, роящимися вокруг взрослых. Для полноты впечатлений не хватало разве что пасущихся рядом лошадей и дрессированного медведя.
В один «прекрасный» день табор появлялся на вокзале и, оккупировав зал ожидания, мгновенно там обживался. Уже спустя час создавалось полное впечатление того, что табор жил на вокзале всегда: на полу были расстелены ватные одеяла; на протянутых через весь зал верёвках сохло бельё; степенные «будулаи», собравшись в кружок, о чём-то степенно беседовали; цыганки, переговариваясь через весь зал, варили на электроплитках еду или, никого не стесняясь, кормили грудью младенцев; дети, как и положено детям, носились по всему залу, играя в свои, понятные только им самим, детские игры. В зале прочно повисал букет «ароматов», сотканный из своеобразных составляющих – запахов варёного мяса, горелых спичек и хозяйственного мыла. Табор занимал примерно две трети зала ожидания, вежливо оставляя для пассажиров несколько свободных скамеек и подходы к железнодорожной и автобусной кассам.
Понятно, не всем пассажирам нравилось такое соседство. Хотя справедливости ради следует сказать, что кроме вполне определённых неудобств, пребывание табора в зале ожидания имело и свои неоспоримые плюсы: пёстрое цыганское действо, безусловно, скрашивало часы томительного ожидания; опять же, если при вас были дети, вы о них могли забыть на любой нужный вам промежуток времени – дети быстро находили общий язык с цыганятами, вовлекались в их шумные игры и были веселы, самодостаточны и даже, если вы, конечно, этого сильно не опасались, накормлены. Кроме того, можно было совершенно безбоязненно, отлучаясь по делам, доверить цыганам свои вещи – табор свято исповедовал главный воровской закон: «Не кради, где живёшь!».
Не особо возражала против нахождения в зале ожидания цыганского табора и вокзальная администрация. Она имела от этого соседства свои вполне определённые выгоды: во-первых, цыгане напрочь отваживали от вокзала местных бомжей (по-дальневосточному – «бичей»), по всей стране с первыми холодами сползающихся к тёплым вокзалам и приносящих с собой пьянство, наркотики, драки, грязь и вонь; во-вторых, цыгане, а точнее, цыганки выполняли на вокзале роль уборщиц, причём выполняли её очень добросовестно; и в-третьих, цыгане брали на себя заботу о вечной головной боли администрации – о пристанционном туалете, приводя его со своим появлением в надлежащее состояние и поддерживая это состояние на протяжении всего срока своего проживания на вокзале.
Тем не менее с табором пытались бороться. Были ли тому причиной жалобы особо нервных пассажиров, или срабатывали время от времени какие-то таинственные репрессивно-административные рычаги – неизвестно. Но милиция с завидной периодичностью проводила рейды, пытаясь «выкурить» цыган с вокзала. Цыгане же в этих случаях поступали просто, но эффективно: они покупали несколько самых дешёвых билетов на поезд и превращались из цыганского табора в группу отъезжающих и группу провожающих, то есть – в граждан, находящихся в зале ожидания на вполне законных основаниях. А в тех нечастых случаях, когда милиция совсем уж допекала цыган, они дружно сворачивались, грузились на какой-нибудь проходящий состав и уезжали, чтобы несколько дней спустя вновь, как ни в чём не бывало, появиться в Серышево.
Табор жил на серышевском вокзале всю зиму, то есть до конца марта, а иногда и до середины апреля. И пропадал, как и появлялся, неожиданно, вдруг. На улице ещё лежал метровой глубины снег, ещё трещали по ночам двадцатиградусные морозы, а табор внезапно снимался с места и в одночасье куда-то исчезал, оставляя после себя непривычно пустой и как будто даже увеличившийся в размерах зал ожидания.
И серышевцы знали – это значит, пришла весна.