Чем сильнее человек – тем больший удар он держит, тем ужаснее его участь. Слабым ломают только волю. Сильным ломают всё. (с)
С той памятной ночи минуло уже десять лет. Десять лет, наполненных ночными кошмарами. Тогда, в ту памятную ночь, две обезумевших от ужаса девочки неслись по ночному саду, даже не оглядываясь на пули, которые с сочным звуком вгрызались в мякоть деревьев. На память остался лишь шрам от пули за ухом и маниакальное стремление к смене мест жительства. И вот теперь Генриетта должна посмотреть в лицо своему страху, в лицо человеку, который всегда был для нее воплощением ужаса.
Это было интервью в Берне. Встрече сопутствовала долгая психологическая подготовка. Выросшая и ставшая известной Генриетта слыла одним из самых безжалостных руководителей Германии. Мало кто знал, что в шкафу этой бесстрастной женщины хранится скелет. Отец внушал ей панический ужас, смешанный с неприязнью и отвращением.
Самая младшая из дочерей Генриха Риттермана прибыла на встречу точно в указанное журналистом время. Генриетту сопровождал ленивый Петер. Он казался толстым и добродушным, но в моменты опасности становилось понятно: его добрый центнер веса состоял из литых мышц.
Взяв себя в руки, женщина опустилась на скамейку, машинально проведя ладонью по шершавым доскам. Как теперь выглядит его отец? Она знала, что последние два года мужчина находился в психиатрической лечебнице, где проходил интенсивный курс терапии.
Так очень часто бывает: мы представляем себе картинку какого-то события или памятной встречи, а потом даже разочаровываемся, когда злодей-случай поступает согласно собственным прихотям. Генрих подошел незаметно, почти неслышно; лишь пара веточек хрустнула под подошвами летних туфель. Справа от него шла женщина. «Журналистка», - сразу поняла Генриетта.
Глава могущественного рода, некогда казавшийся колоссом, монолитом, которого боялся даже президент, теперь был фактически олицетворением собственной тени. Мутноватые белесые глаза запали вглубь, окруженные воспаленными веками. Остатки волос были полностью седыми. Единственное, что выдавало в нем прежнего Генриха, - это аристократическая осанка и презрительно поджатые уголки губ. Казалось, он заведомо недоволен этой идеей.
- Доб… добрый день, папа, - произнесла Генриетта убитым голосом, но не была удостоена ответа. Лишь узловатые пальцы, лежавшие на коленях, нервно вцепились в льняную ткань светлых брюк.
Потекли томительные минуты разговоров. Отец и дочь упорно избегали взгляда в глаза и прямого разговора друг с другом. Журналистка, которую сначала нервировало подобное положение дел, вскоре расслабилась и даже обрадовалась, ведь интервьюируемые не спорили друг с другом, отвечая лишь тогда, когда от них требовали ответа.
- Что Вы почувствовали, когда впервые увидели свою новорожденную дочь? – журналистка попыталась воззвать к отцовским чувствам мужчины.
- Я понял, что она должна умереть.
Слова, сказанные почти шепотом, прозвучали как гром среди ясного неба. Швейцарская журналистка приоткрыла губы, щедро измазанные перламутровой помадой, но так ничего и не сказала. Даже ленивый Петер перестал что-то жевать и изумленно взглянул на отца молодой хозяйки. Генриетта почувствовала, что воздух в лёгких загустел и стало нечем дышать. Страх ледяной змейкой спустился вдоль позвоночника, оставляя после себя крупные капли пота. Мелькнуло видение: маленькая девочка стоит на коленях перед фигурой, казавшейся огромной. Широкие мужские руки сжимают в руках сложенный вдвое ремень, оставляя на спине ребенка кровавые полосы…
Тем временем с Генрихом творилось нечто невообразимое. Блеклые глаза налились кровью и вылезли из орбит; пальцы, покоившиеся на коленях, скрючились, словно когти дикого зверя. С несвойственной старику прытью он вцепился сухими пальцами в нежное горло своей дочери, продолжая орать ей в самое лицо:
- Я убью тебя! Слышишь?! Я тебя убью!
Генриетта замерла, глядя на своего давнего мучителя остекленевшими от ужаса глазами. Из горла вырывался полузадушенный писк, зубы стучали. Как вдруг из хрупкого тела вырвался звериный рев, полный отчаяния. Как одержимая, Генриетта начала осыпать противника градом точных и сильных ударов.
- Ты больше никогда – слышишь? – никогда не причинишь вреда мне и моей семье!
Наконец охранник понял, что ему пора приступать к своим прямым обязанностям. К тому моменту, как он поднялся, Генрих лежал в пыли, пытаясь хоть как-то защитить своё старческое сухое тело. Его дочь сидела в траве и в полуобморочном состоянии беззвучно шлепала губами, как рыба.
- Я ведь победила его? Победила? – наконец выдавила она.
- Победила. Ты больше можешь не бояться.
Больше Генриетта не видела ничего.
***
- Да уж, досталось девочке, - сокрушались санитары, укладывая Генриха на носилки. – он самый агрессивный пациент во всей нашей лечебнице. Видимо, рано мы его выписали. Придется назначить еще один курс лечения.
Этти сидела на скамейке, смущенно улыбаясь и крепко прижав ватку к месту укола. Вынырнув из черноты, она увидела человека в белом халате, который осторожно вытащил иглу из белой кожи и усадил женщину поудобнее. Перед ее глазами снова проносились обрывки воспоминаний, которые терзали ее уже много лет. Осенний вечер, две худеньких девушки бежали не разбирая дороги, кое-как прикрыв головы руками. Ледяная вода намочила их платья, назойливо проникала в обувь, приклеивала волосы к лицу. Генрих фон Риттерман, молодой и чувствующий свое превосходство, поливал шквалом огня бегущие фигурки. Эти воспоминания всегда бросали в дрожь, но сегодня Генриетта поняла, что больше не испытывает страха.
Ведь она победила.
Если ты в меньшинстве — и даже в единственном числе, — это не значит, что ты безумен. Есть правда и есть неправда, и если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен.(с)