Она заранее знала, что в этом письме… заранее… давно. Ей не нужно было даже читать его, чтобы в этом убедиться. И письмо еще около недели пролежало мертвым грузом в ящике ее стола, терпеливо дожидаясь, когда придет его черед. Так ждет заряженный револьвер, чтобы сыграть свою короткую мелодию прощения или прощания.
И его черед наступил. Именно е тот день, когда ничего не предвещало беды. Был обычный загруженный вечер: концерт, несколько сольных партий, которые оттанцевала Инга. На сцене еще происходило какое-то действие, а девчонки уже словно сумасшедшие копошились в раздевалке, торопливо разыскивая недостающие шпильки, балетки, натягивая на мокрые от пота ноги колготки, стягивая купальники… Кто-то шепотом пересказывал результат вчерашнего свидания… Высокая худая девушка чуть ли не вытанцовывала по центру и без того тесной комнаты, крутя в руках старую пачку. Света, сидя в одном купальнике на подоконнике, громко смеялась и болтала ногами, постоянно оглядываясь на стоящих за окном парней, помахивала им и улыбалась во все тридцать два зуба…
Когда в комнату вошла куратор – Ирина Евгеньевна – некогда стройная женщина, с возрастом набравшая лишний десяток килограммов.
Девчонки сразу замолчали. Главная танцовщица от неожиданности даже выронила пачку и последняя отлетела в стенку, и в полной тишине упала на пол. Света соскочила с подоконника, при этом она больно зацепилась за батарею и теперь стояла, потирая ушибленное бедро.
- Инга, где результаты осмотра?
Инга, еще стоявшая с вымученной улыбкой, неожиданно стала серьезной и слегка непроницаемой – она даже думать забыла об этом зловещем конверте.
- Инга, ау!!! – требовательно позвала Ирина Евгеньевна.
- Да, - бесстрастно сказала Инга каменным голосом.
- Завтра чтобы был у меня на столе! – Ирина Евгеньевна еще раз оглядела всех. – Света, прикройся, стоишь как на панели! Маш, сигареты убери, не позорься передо мной хотя бы! Только и умеете, что в раздевалке грудью сверкать, а на сцене как доски заборные стоите!
Наутро так и не распечатанный конверт камнем упал на стол куратора.
Ирина Евгеньевна исподлобья взглянула на нее.
- Даже не распечатала… - холодно констатировала она, уже даже не удивляясь. – Инга, - неожиданно мягко продолжила она, - так нельзя. Мы же уже говорили, что о себе нужно думать, о здоровье. А если тебя со следующего концерта на носилках унесут? Что потом? Меня проклинать будешь???
- Не буду, - упрямо отозвалась девушка, говоря это скорее полу, нежели куратору.
По звуку девушка понимала, что конверт покладисто открывался в руках. Лист с тихим шелестом разворачивал свои тайны. Один, два, три… Вот она уже дочитывает заключение врача.
- Инга… - тяжелые паузы звучали как барабанная дробь… - Понимаешь, я не имею права… допускать тебя…даже до репетиции… Я не могу… Инга, уже завтра ты должна уехать. Мне действительно жаль.
- Просить бесполезно? – выдохнув, спросила Инга.
- Мне жаль, но…
- Я сегодня уеду. – Ответила Инга, не дав до конца сказать свою фразу куратору.
Ирина Евгеньевна молча кивнула. Инга развернулась на каблуках и вышла из кабинета, оставив дверь открытой настежь.
Комната в общежитии Инге нравилась – довольно просторна (после отчисления в прошлом году двух девушек-сестер), уютная. Вдоль стен стояли кровати, одинаково застеленные выцветшими покрывалами. Возле каждой из них стояло по небольшой тумбочки, забитой косметикой, вещами… Сейчас комната была совершенно пустой. Соседки были уже в холле, спокойно устроившись перед телевизором.
Инга до боли медленно открывала ящики с хореографическим добром, да и простыми вещами. В большой черный пакет небрежно полетели изношенные купальники, специфический запах которых напоминал о пыли народного зала, стертые до дырок балетки, миллиарды погнутых шпилек… Если вперемешку с этим добром попадались джинсы, юбка, спортивные штаны, то они аккуратной стопочкой ложились в неглубокий коричневый чемодан, как бы напоминая, что есть еще и обычная жизнь, где нет места тесным гримёркам – раздевалкам, хореографическим залам, похожим друг на друга как две капли воды, где нет принципа «через боль», «через не хочу», где можно делать то, что хочется, а не засыпать за столом, валясь от усталости.
И все же каждый хореографический предмет, прежде чем совершить свой последний полет, рассматривался Ингой с огромным вниманием. Руки ощущали холодный безжизненный материал, навевавший воспоминания…
Вещи были почти собраны. В пустом ящике одиноко и сиротливо лежали некогда розоватые пуанты. Инга взяла их в руки, поглаживая их, словно они с минуты на минуту могут рассыпаться прямо в руках. Они были уже изрядно потертые, мягкие, «разбитые, со стертыми от работы носками. Подчинившись неведомой и зовущей силе пуантов, Инга надела их, осторожно перевязав лентами узкие щиколотки. Привычное прикосновение мягкой ленты к коже добавило уверенности, и девушка вскочила на носок. Подъемы изогнулись, образовав балетные линии, а корпус автоматически подался вперед. Руки вытянулись вперед, выгибаясь в красивую линию. Неудобное с одной стороны, но настолько ставшее привычным за последние годы положение вызвало странное ощущение приглушенной боли, как будто затаившееся в глубинах тела. Эта боль неожиданно проявилась довольно ощутимым уколом в пояснице.
Пуанты своим неуклюжим носком неожиданно словно стали единым целом с ее ногой, продолжением покрытых мозолями пальцев…
Звук ударов-прыжков гипса по комнате глухо раздавался по пустому этажу. В ушах Инге звучала классическая, только ею слышимая мелодия, а пальцы девушки послушно дотягивались в ее такт. Словно в старом вальсе кружились предметы, стены, унося в свой сладковатый мир иллюзии. Ритм все учащался, но дыхание Инги оставалось ровным. Она кружилась на носке, ловко обходя все тумбочки в комнате, не нарушая при этом целостности танца. Застыв в финальном арабеске, она, наконец, заметила соседок по комнате, которые в немом восхищении остановились на пороге.
Инга долго смотрела на них, не меняя выбранной ей позы. Ее глаза, окаймленные густыми черными ресницами, смотрели безжизненно и холодно, словно глаза куклы. Потом, затянув ноги в пятую позицию, она сделала полу-шуточный поклон и молча сняла пуанты, отправив их вместе с другими вещами в черный пакет.
Став сразу на порядок ниже, Инга босыми ногами прошлась по комнате, в которой она провела столько времени, но которой было суждено стать для нее чужой через несколько минут. Прощальный взгляд на пустые стены, старый шкаф… На старую кровать с вытянутой сеткой, которая мрачно белела наволочкой-надгробием…
Уже выходя из комнаты Инга снова оглянулась На этот раз на девчонок. Они молчали… Инга тоже… Тихая зудящая боль, появившаяся в районе грудной клетки, расползалась до кончиков пальцев. Ее глаза стали темнее обычнее, холоднее, похожие на две горящие ледяным огнем бездны. Нависшее затишье требовало бурю. Но бури не было. Инга, на мгновение расслабившись, снова взяла верх над своими эмоциями. Лицо снова стало каменным, словно высеченным в мраморе. Инга вздохнула, молча развернулась на пальцах и вышла из комнаты. Черный пакет, словно случайно, остался около двери. Инга знала, что скоро острая нехватка денег и необходимость дальнейшей жизни перечеркнуть суеверный страх и ее пакет быстро разберут девчонки. И чтобы этого не слышать, Инга быстрыми шагами пошла прочь. Прочь от этой комнаты, этого училища, этой жизни. Она знала, что никогда и ничто не сможет вычеркнуть из ее жизни этот этап. Танцы давно стали ее дыханием. Каждый своим номером она несла в зрительный зал то, что не в состоянии описать тысячи слов.
Инга знала, что никогда не забудет эту атмосферу сцены, выступлений… восторженные взгляды зрителей… их аплодисменты… Хореография навсегда останется в ее жизни отдельным пунктом … Под каменным названием «НЕ_СБЫЛОСЬ»…