Сквозь редкие прорехи в облаках сверху кусались звезды, подобно комарам, которые смогли пробиться сквозь марлю, натянутую на окне. Их холодный и колючий свет впивался в глаза и холодил еще больше, нежели окружающий мороз. Юлия зябко жалась ко мне, крепко ухватив меня под руку, и благодаря неровностям дороги периодически утыкалась мне щекой в плечо, не спеша при этом, однако, отстраниться. Иной раз она проходила так, прижавшись, несколько шагов и тогда ее щека терлась о ткань моей куртки. Я шел с ней и думал под ее ничего не несущий в себе щебет о том, что будет, когда мы дойдем до дома и как бы мне побыстрее прошмыгнуть к себе в комнату, дабы увернуться от весьма недвусмысленных знаков внимания Юлии.
И прошмыгнуть мне удалось! Юлия на что-то отвлеклась, а я невразумительно буркнув, что пора спать устремил стопы свои в спальню. Оставшись наконец-то один, неспешно разоблачился и погрузил голову в подушку. Выпитое слегка шумело в голове и уносило меня прочь от деревни с ее обитателями, Юлии, паба и бармена Тихона. Как это обычно и бывает, шум в голове понес меня в прошлое. Точнее, не понес, а покатил по очень мягкому, не ухабистому склону куда то вниз…вниз, в дебри моего смутного прошлого, которое порой в реальности касается тебя где-то внизу живота мягкой, шерстистой лапой недоброго зверя и ты, смахивая лапу, начинаешь активно смотреть слышать и ощущать то, что есть прямо сейчас - это прогоняет зверя… на время. А сейчас, катясь вниз по мягкому склону, я совершенно отчетливо понимал, что внизу ждет меня мой недобрый зверь, с которым надо будет либо говорить, глядя в его желтоватые глаза, либо бежать, ощущая его горячее дыхание сзади. Но выпитое гасит бдительность… гасит… га-сит…гас…
В бескрайней, холодной, неизмеримой и черной пустоте носятся шорохи невысказанного. Они периодически наталкиваются в слепоте своего полета на крышку черепа и тогда шорох отскакивает от нее с легким гудением, которое, как в поющей чаше, становится все громче и плотнее. И вот гул от многих шорохов скапливается где то посередине пустоты и становится совершенно плотной и непроницаемой черной скорбью. Она висит в пустоте, еще более черная, чем она, вполне осязаемым и материальным комом, напоминающим чугунный шар, которым разбивают стены. И когда этот шар делается достаточно велик, остальное невысказанное более не может прилепиться к нему и черными каплями падает куда то вниз, где клокочет и пульсирует жизнь, ритмично вздрагивая, чтоб осуществить деяние. И с падением каждой капли эта пульсация замирает, а потом следует взрыв хаотичных, практически агональных корчей.
Помню, пацанами мы любили, сидя у костра, надеть на палку пакет целлофановый, найденный на окружающей костер помойке, поджечь его и смотреть, как огненные капли полиэтилена с жужжащим звуком падают на какую-нибудь поверхность и застывают там причудливой формой. Один из нас тоже любил делать примерно то-же самое, только горящие капли он направлял на дождевых червей и они с каждым очередным падением корежились, наверное, совершенно не понимая, что произошло в их жизни и за что им оная кара Господня. Он говорил тогда, что он – Хозяин Червяков. Так оно бы и продолжалось, пока пацан постарше не увидел это познавательное занятие и, вероятно, будучи человеком добросердечным, не отвесил Хозяину Червяков такого пинка, что тот упал, воткнувшись головой в костер. У него тогда помню сгорели все волосы и часть лица… И пока мы росли вместе волосы на голове упрямо отказывались вырастать заново, а ожоги на лице, хоть и затянулись, но прелести его лицу не добавили, а в каждую зиму принимались кровоточить. И этот феномен не прекращался до наступления более или менее устойчивого тепла. Доктора сей феномен объяснить не могли; бабки, к которым родители уже после возили Хозяина Червяков, говорили про сильную порчу, а я думал, что это страдания всех мертвых червяков достигли наконец то своего источника – Хозяина.
Позже, когда мы уже разъехались и о приятелях детства я узнавал обиняками, дошел слух, что Хозяин Червяков лет восемь, может десять спустя отыскал того пацана, что толкнул его в костер и зарезал. Причем, говорят, вполне продуманно и осмысленно. Зимой как раз… Когда его лицо на совершенно лысом черепе залепляла корка спекшейся крови. Зарезал и пошел домой спать. Оттуда его и забрали в места не столь отдаленные, где у него неожиданно стали расти волосы и перестали кровоточить ожоги… Но он все равно, говорят, повесился в камере на решетке окна… Даже несмотря на наступившее вроде как благополучие…
Шорохи невысказанного падают и падают в средоточие жизни и оно агонирует, как дождевой червь под ливнем горящих капель полиэтилена. Любопытно, кто в данном случае червяк, а кто Хозяин Червяков? И вот червяк замирает, погребенный под слоем мертвого, застывшего пластика… И вот пульсация где то там внизу с каждой новой каплей угасает, угасает… Пока не наступает мертвящий, ледяной холод покоя и тогда черная пустота качается раз и другой, и вместе с ней качается чугунный шар скорби все сильнее и сильнее, пока не достигает крышки черепа и не проламывает себе выход наружу. Но что с ним дальше я не знаю, поскольку пульсации внизу нет – все червяки умерли… И наступает небытие…
Я резко сел на кровать, не особенно понимая, где именно я нахожусь. Недобрый зверь щекотал мохнатой лапой незащищенное мое подбрюшье. Я спустил ноги, нащупал на тумбочке возле кровати сигареты и зажигалку, прикурил и только после этого поднялся и начал ходить по комнате туда-сюда меж лунных квадратов на полу.
В доме стояла непроходимая тишина, лишь слегка поскрипывали половицы под моими ногами и более – ни звука. «Интересно, - думал я, - отчего ж в этот раз мое прошлое явилось мне именно так? Абстрактно, почти по-буддистски. Раньше оно всегда обретало более конкретные формы страдания. И ты знал, что с ним делать, ибо оно конкретно и поддается коррекции. А сейчас оно абсолютно лишено формы и оттого более тотально, а главное, неискоренимо, - шаги сделались быстрее и затяжки чаще, - Если так дальше пойдет, придется выписывать самому себе снотворное, а потом на каком-нибудь пике мучений возникнет ощущение съесть всю пачку и укатиться по мягкому склону совсем вниз, там где замирает пульсация жизни и умирают червяки…, - я приоткрыл форточку и щелчком отправил окурок во мрак ночи, - Если думать аналитически, то природа «чугунного шара» вполне объяснима, но анализ, в данном случае, абсолютно не помогал, поскольку «все абстрактно и тотально», - мысль соскользнула куда то в сторону столовой с баром, где стояло наиболее подходящее сейчас мне remedium amarum…Мое горькое лекарство…»
Вереницу размышлений прервал практически неслышный скрип входной двери, после чего дверь притворили и вновь воцарилась тишина. Недобрый зверь прошлого не унимался и его лапа так и скребла меня, отчего я решил таки спуститься вниз и найти что-нибудь лекарственное в баре. Я как можно тише прокрался вниз. В доме стояла все та же великолепная тишина. Добравшись до столовой я по памяти нашел бар, открыл и, посветив зажигалкой, выбрал бутылку скотча. Прихватив стакан, я направился к холодильнику и нашел ледяной воды – запить. А вот дальнейший мой путь впотьмах пролегал очень близко от прихожей. Прихожая в лунных полутенях изменила свою форму, стала более выпуклой, угрожающе торчащей во все стороны, а учитывая ветер на улице и лунные блики, создавалось впечатление, что вся эта конструкция еще и шевелится во мраке. И вот тут мне стало страшно. Это не было страданием из сна максимально обостренным реальностью, это был вполне нереальный страх. Страх чего-то чужеродного и откровенно враждебного. Чуть не растеряв бутылки и стакан, я судорожно потянулся за зажигалкой и торопливо чиркая не с первого раза зажег ее… Вешалка никоим образом не угрожала мне ничем, а вот изменение формы легко объяснилось тем, что на вешалке висела большая дубленка Якова Захаровича…
Как можно неслышнее я повернул обратно. Проходя мимо комнаты Юлии, посмотрел на запертую дверь, из за которой вдруг раздался характерный скрип кровати и сдавленный возглас Юлии: «Ну, Яша!», и прошествовал в свою спальню, где заперся и налил себе сразу полстакана «успокоительного», которое залпом выпил, запил ледяной минералкой и вновь закурил. «Значит Юлия спит с Яковом Захаровичем?, - думал я, - интересно, а знает ли об этом старина Стефан?» Но это была совершенно порожняя мысль – виски теплым облаком выгоняло из живота недоброго зверя с его лапой, а это было сейчас самым главным. В контексте услышанного за Юлиной дверью, совершенно холодно и отстраненно пришло в голову воспоминание о том, как моя очередная супруга говорила мне, что мы расстаемся, поскольку «есть человек, гораздо более подходящий ей, нежели я».
- А ты, ты вообще никогда никому толком не подойдешь, - говорила она тогда, - наши отношения не подходят нам обоим и ты прекрасно это знаешь. Было бы нечестно обнадеживать тебя дальнейшим браком, при таком раскладе.
- Но может быть, было бы целесообразнее не расставаться пока и посмотреть, может со временем что-нибудь поменяется, - говорил я тогда, робко возражая.
- Ничего не поменяется, я никогда больше не смогу тебя любить и ты это знаешь, - и я это знал, но совершенно не хотелось лишаться того ощущения желания делать для нее чудо, желания…жить что ли, - и ты к тому же знаешь, что у меня есть другой.
- Ну и пусть есть. Времена меняются и «другие» приходят и уходят, а вот отношения….
-Я сказала: «Нет!». Мы расходимся окончательно и бесповоротно! - заорала она.
Я согласился и дал ей развод. А с какой стати мне было его не дать? Толку то в такой жизни? Мне и впрямь было абсолютно наплевать, есть ли у нее другой - собственное чувство жизни, это внутренний двигатель был существенно ценнее и она крутила его. И, самое тягостное, что это было привычно – на нужном ей этапе я оказался нужен, а затем внутренние неурядицы закончились и я перестал быть необходимым и единственным (хотя может единственным я и не был никогда). И нашли менее заурядного, наверное, и более успешного, а может и более близкого по духу. Хотя последнее вернее… Виски совершенно замечательно нивелировало всю эмоциональную подоплеку этого воспоминания и рассматривал его как ювелир бриллиант – сквозь лупу, заинтересованно, но отстраненно.
Неожиданно, среди этой череды воспомнианий, в голову явилась мысль: «А не навестить ли мне завтра поутру Александра Израилевича с «супругой»?». Он все таки сторожил, к тому же от старческих глаз редко что укрывается, хотя зачастую и интерпретируется не так, как надо. Но он мог бы сообщить хоть какие то факты о жизни Полины. Значит решено – завтра мы с Юлией идем в гости к Александру Израилевичу. Все же любопытно алкоголь влияет на подвижность и легкость мысли. Я налил себе еще полстакана, повторил манипуляции с виски, минералкой и сигаретой и продолжил следовать за потоком собственного сознания.
- Забудь навсегда!, - всплыл в мозгу голос моей экс-супруги.
- Но я не верю в «навсегда».
- Да во что ты вообще веришь, если я тебе не верю?!
Мы достаточно трудно расходились и мне очень долго невероятным было отпустить ее на вольные хлеба. Она, помню, просила, ругалась, отмалчивалась и вообще предпринимала море попыток сделать пропасть между нами как можно более глубокой. А я понимал, что и пропасть с ее стороны придумана и большинство проблем, которые были озвучены в процессе разрыва, тоже были придуманы. А я не собирался жертвовать истинным, что было промеж нас, во имя ее придумок, рожденных моментом. В ее характере было максимально все усложнить, забывая о простых и естественных вещах, таких как любовь, секс и так далее. Если любовь, то она непременно должна была носить в себе глубокий интеллектуально-духовный смысл. Хотя по мне так, коли она существует, то она бессмысленна и несет тебя, подобно потоку, увлекая все дальше. И совершенно не важно какие пороги и водопады ожидают впереди, когда ты, отдавшись потоку, позволяешь нести себя в неизвестность. В ее случае необходимо было понять смысл потока, причины почему он вообще течет, откуда течет и желательно было бы еще состав воды, и желательно биохимический состав. Поэтому в ее глазах я выглядел всегда немного психом. Мне так прямо и часто говорилось: «Ты сумасшедший!». А я не возражал. По мне, так «сумасшедший», это самый хороший комплимент в данном случае…
А вот интересно Александр Израилевич и вправду настолько безумен, каким кажется? Может статься, что под его идеями о живости его жены что-нибудь большее, чем желание наполнить свое одиночество придуманными образами? Нет, надо непременно его навестить поутру, пока он еще не слишком выпимши. Тогда можно будет и узнать что либо и заодно, возможно, убедиться в его нормальности… Хотя бы относительной.
- Да во что ты вообще веришь, если я тебе не верю?!, - всплыл снова голос экс-супруги.
Что же я ей тогда ответил? Даже и вспомню уже. Вопросы моей веры и для меня то в достаточной степени сложны, не говоря уж о том, что это надо умудриться объяснить другому, в то время как тебе, казалось бы все понятно для себя. Я ей процитировал Гражданскую оборону:
«Мы лежим с тобой в маленьком гробике
Ты костями прижалась ко мне
Череп твой аккуратно обглоданный
Улыбается скромно мне
Прижимаясь ко мне тонкой косточкой
Ты лизнула меня в черепок
Разобрать бы наш гробик по досточкам
И гульнуть бы на пару часок».
Помню в ответ она, хлопнув дверью и сказав, что я «чертов псих, с которым невозможно говорить серьезно», ушла гулять под дождь. А по моему, я нашел вполне так себе адекватный ответ на вопрос, на который откровенно не хотел отвечать. И она ж ведь знала, что я не хотел, но спрашивала. Это в ее понимании было «говорить серьезно».
- Интересно, а что слушала Полина?, - вторгся в голову очередной риторический вопрос. Хотя почему риторический? Можно же просто пойти к ней в комнату и послушать, что там у нее на дисках и на жестком диске компьютера. А это, однако, мысль! Завтра после визита к Александру Израилевичу можно будет попробовать. Недобрый зверь исчез… На меня наваливалось приятное дремотное состояние, и я знал, что если сейчас провалюсь в сон он будет пустым, без сновидений, без прошлого… Просто мягкий, не ухабистый пологий склон… С этой мыслью я снова лег и последнее, что я слышал в непроглядной тишине дома, был звук льющейся в душе воды…
Утро льдистой дымкой за окном и сухостью во рту подняло меня с кровати рано. Я допил минералку, выкурил сигарету и решил сходить в душ. В прихожей дубленки Якова Захаровича не оказалось – стало быть ушел еще затемно. Ну и Бог с ним. Не спеша ополоснувшись и почувствовав себя немного бодрее я побрел обратно в спальню к себе. Воспоминания от этой ночи воспроизводились с трудом, лениво копошились в мозгу но не стремились прорваться наружу. «Ничего, - подумал я, - скоро они, так или иначе, вылезут наружу, а частичная амнезия – всего лишь следствие выпитого ночью виски». Ополовиненная мною за ночь бутылка так и стояла на тумбочке. Я плеснул себе немного в стакан и, не запивая, опрокинул внутрь себя. Прикурил и сел ждать когда в голове начнет проясняться. После полутора сигарет это и произошло, и я принялся приводить себя в порядок, готовясь к предстоящему визиту в дом Александра Израилевича и дожидаясь, когда проснется Юлия.
Наконец это, судя по звукам в доме, случилось и я, немного погодя, вышел в мир. В миру Юлия сидела в столовой и не делала ничего. Вид у нее был усталым и невыспавшимся, но довольным. Я пожелал ей доброго утра, и в ответ услышал того же самого.
- Доброго утра и Вам, - сказала она, - будете завтракать?
- Нет спасибо, я повременю немного, - я вообще обычно не завтракаю, а уж после виски ночью тем более.
- Вот и мне совершенно не хочется, - она грациозно потянулась, демонстрируя мне изгибы своего тела.
- А не сходить ли нам сегодня в гости к Александру Израилевичу?
- Ой, а я думала мы проведем часть дня дома, - удивилась она, - на улице такая видимая холодина. А потом, я еще и выглядывала утром на улицу – и впрямь холодно.
- Ну, холод-то работе не помеха, - улыбнулся я, - я ж все-таки не просто гость у вас, а к тому же и работаю на вас.
- Ох, какой же вы все таки зануда, - подчеркнуто капризно протянула она, - ну вот надо оно вам было вспоминать про эту работу в такую рань?
- Но ведь речь идет о Полине, а она как-никак ваша дочь все же.
- А…Ну да…Конечно, - похоже факт наличия дочери, сидящей в мороз в летнем платье на дереве в соседнем лесу как то от нее ускользал.
- Кстати, а после визита к Александру Израилевичу, вы могли бы показать мне ее комнату?
- Комнату? А что вам в ней? Комната, как комната, - она недоуменно пожала плечами, - Нет, ну покажу, конечно, если вам в этом будет какой-нибудь толк.
- Ну, разумеется, будет. Это же возможность отчасти окунуться в ее внутренний мир. А может быть понять особенности ее поведения сейчас.
- Ну да… Конечно…, - она рассеяно обвела взглядом столовую.
Мне казалось, что она отчасти находится несколько не здесь. Во всяком случае, периодически ее взгляд скользил по мне, откровенно меня не видя. Но с другой стороны, учитывая то, как она провела теперяшнюю ночь, ее поведение было вполне объяснимым.
- Так когда вы будете готовы пойти?, - спросил я, глядя на ее шелковую ночную рубашку и прикидывая, что не менее, чем через час.
- Я думаю, что минут через тридцать-сорок.
- А кстати не рано ли нам идти в гости-то?, - я посмотрел на часы, которые говорили, что времени чуть больше семи.
- Нет. Что вы? Александр Израилевич встает обычно очень рано. Около пяти. Так что мы сможем застать его уже во всеоружии.
- Хорошо. Тогда давайте собираться что ли?
- Да. Пожалуй стоит начать. Вам, наверное не так много времени на сборы надо?
- Нищему одеться – только перепоясаться, - пошутил я.
- Тогда я пошла собираться, - сказала Юлия, поднимаясь.
- Отлично. А я пока поднимусь тогда к себе. Зайдете за мной, как будете готовы.
- Конечно, - Юлия кокетливо стрельнула глазами и улыбнулась, - Разумеется зайду.
Очередная небольшая порция виски окончательно прояснила мозги и я, прикурив, принялся ожидать Юлию в своей комнате. Она зашла за мной через удивительно короткое время полностью готовая к вояжу и мы вышли под высокое и морозное небо.