Варяг

          



                ....Наверх все товарищи, С Богом УРА !! Последний парад наступает...
             



Эту историю  рассказал мне очень пожилой капитан торгового флота.

Волею судьбы, или по прихоти моего начальства, я оказался в командировке в Мурманске.
Служебные дела закончились, пора домой, в родной полк.
В комендатуре, куда я явился за проездными документами, мне намекнули, что если я хочу улететь сегодня, то должен поспешить: транспортный борт вылетает из Североморска-3 на Москву  в пятнадцать часов  местного времени.
На перекладных  я добрался до указанного гарнизона.
Большой аэродром морской авиации встретил меня непривычной тишиной.
Сегодня не летают, на стоянках тишина, идет незаметная постороннему глазу работа : пробежал куда-то техник, проехала АПА.
Наконец , я добрался до транспортной диспечерской.
--- Еще один ? Охнула пышная дама  в погонах мичмана. – Вон,  загорают, –  мичманша величественно указала в глубину полутемной комнаты. Там сидели трое.  Я молча кивнул и пошел к ним.
--- Ожидайте, борт еще не вылетал из Энгельса. – Даме мы стали не интересны, и она углубилась в чтение «Огонька».
Самолет ожидали  два молоденьких лейтенанта-моряка и старый-престарый капитан торгового флота.
Я поздоровался, лейтенанты кивнули, полные сознания превосходства: еще бы, моряки.
Старик  поднял взгляд от журнала, опустил на кончик носа очки:
--- Здравствуйте , молодой человек , присаживайтесь.
Я присел на скрипучий стул.
Глянул на попутчиков: лейтенанты, смешные, молоденькие, круглоголовые. «Близняшки», подумал я, «важные какие».
Капитан же вызывал другие эмоции. Сухощавый, в ладно притертой форме, при регалиях. Седая борода клинышком, седые виски и голубые дальнозоркие глаза, выцветшие в морских скитаниях. Умение держаться с достоинством, внутреннее спокойствие и уверенность.
Невольно проникаешься  доверием  к таким людям.
Сижу я и прикидываю: с Энгельса сюда  Ан-12 будет  коптить  от четырех   до шести часов, кажется, ветерок еще встречный.
Если вылетит сейчас, то здесь будет часов в шесть. Ночь, за полярным кругом  осенью  темнеет рано.
В ночь на Москву не полетят, заночуют здесь. Значит раньше утра не полетим.
На столе у мичманши  зазвонил телефон. Она томным жестом взяла трубку:
--- Слушаю, так, записываю.
Записала в журнал что-то.
--- Мальчики, радуйтесь, вылетел.
Мальчики обрадовались, капитан снова опустил очки:
--- Молодой человек, как вы думаете, успеет до темна?
Я изложил попутчикам свою версию.
---Ну тогда мы  гоним в магазин  и, так-сказать, за содружество родов войск и торгового флота… – лейтенанты-отпускники  выразительно переглянулись.
---Пожалуй, надо размять ноги. –  Капитан положил журнал и поднялся. Я пошел следом.

Мы вышли в городок, причем весьма быстро, я же, по незнанию, протопал весь аэродром по пути в диспетчерскую.
Зайдя в магазин, который на удивление изобиловал продуктами, мы купили две копченые курицы, банку маринованных помидоров, хлеба и бутылку «Столичной».
Отойдя в лесок  на окраине аэродрома, мы расположились на отдых.
Место явно было насиженное: углубление  для костра, чурбачки, чтобы присесть, на ветках кустов обнаружились стаканы.
Аборигены, видимо, не раз здесь отдыхали, местечко берегли –  ни мусора, ни хлама.
Разожгли мы костерок, курицу на палочке греться поставили. Я куртку свою летную расстелил, на нее припасы разложили.

Выпили мы по маленькой, за знакомство. И пошел у нас разговор.
За жизнь нашу поговорили, лейтенанты о тяготах службы на море речь ведут, я о своем, о летном.
А старик слушает, вникает.
Вообще-то между моряками и летчиками есть определенный антагонизм, каждый свою службу опаснее и важнее считает:
--- Ну сбили тебя, дернул катапульту и болтайся под куполом. А у нас как ахнет корабль в пучину – выбраться не успеешь. Так и тонешь в отсеках.
Выпили мы по второй, за тех,  кто в море и в небе. Курицей закусили.
Старик папиросы достал, угощает. Закурили.

Тут зашел у нас разговор о войне, той, давней, с немцами.
Капитан старый оживился, видно, близко ему это, болят еще раны.
--- Расскажу я вам,  ребята, одну быль. Слушайте:


     Давно это было, аккурат в сентябре сорок второго. Шли мы из Ливерпуля в Мурманск. Я-то еще совсем молодой был, только-только паспорт дали, шестнадцать лет значит. В армию не брали, молод, так я на флот торговый пошел. Отец плавал, ну и я туда же.
Идем уже неделю, я вахты правлю, в кочегарке. Мозоли от лопаты –  во, спина не гнется, проклятая это работа...
Наломаешься на вахте, и лишь бы приткнуться где, стоя засыпал.
Втянулись, вроде легче; чапает наше корыто потихоньку, капитан курс  к северу держит, от немцев подальше. Там, у вечных льдов, меньше риск нарваться на подлодку или рейдер.
А бояться нам есть чего: в трюме тротила тонн сто, на палубе самолеты в ящиках. Обороны-то никакой, пушченочка 37-миллиметровая на баке, да пулемет зенитный на спардеке.
Жмемся мы ко льдам, чем дальше, тем страшнее.
Топили-то нас, в основном, поблизости от дома. Пока от Ливерпуля шли, шторм был, а к Мурманску подходить –  потишало. Капитан издергался: хоть бы туманчик какой –  мигом в Мурманск проскочили бы. А тут идешь трясешься.
А небо, как назло, вызвездило.
Утром сдал я вахту  и вышел на палубу. Руки горят, ломят, сам чумазый  как черт…
         Так вот: положил я руки на фальшборт, на них вода из-за борта заплескивает, хорошо, отмокаю.
Вдруг крик с мостика, сигнальшик орет:
--- На правой раковине корабль!

Видимость миллион на миллион, смотрю,  из за горизонта черточки торчат и дымок слабенький.
Корабля еще не видно, только мачты. Хорошо бы «семерка» наша, прошли бы под конвоем в Мурманск спокойно.
Надо бы мне на камбуз бежать, порубать, да спать валиться, а я все у борта торчу: что за корабль?
С мостика народ в бинокли глядит, тоже ждет.
Вдруг, как приговор:
---Немецкий крейсер, восемьдесят кабельтовых!
Капитан наш:
---Лево на борт, полный ход!
Да куда там: наш полный ход – едва-едва  десять узлов, а крейсер шпарит двадцать.
Страшно было: серый, как тень, башни орудийные на нас развернуты, бурун на носу.
Догоняет нас быстро. Как дистанция обозначилась двадцать кабельтовых, замигал немец прожектором, стопорить велит.
Застопили мы машины, куда деваться? Попались. И немец застопорил, может боялись: от русских всего можно ждать.
А орудия и так достанут.
Снова мигает: какой груз? Капитан и ответил:
---Взрывчатка.
Стоит немец, думает.
Стрелять-то опасно, сто тонн взлетит на воздух – и крейсеру не поздоровится.
Мигает снова:
---Сопротивление бесполезно, принять абордажную партию.
Капитан наш понимает: всё, плен.
Старпом сигнальные книги топит, а капитан и говорит:
---Как на борт поднимутся, открыть кингстоны, утопим сволочей.
Народ помалкивает, так, взглядами прощается. Многие молоды еще, да и старикам помирать неохота, а видно, придется.
Рейдер-то немецкий ближе подходит, но с опаской: вдруг русские взрываться надумают?
Труба немца пыхнула коротким дымком, застопорил. Смотрим, катер моторный за борт спускают.
Время тянется.
Тишина над нашей посудиной повисла, гнетущая, обреченная.
Вдруг крик женский, взлетел  как птица, к самому небу и упал –  заголосила  Глаша , буфетчица наша.
Муторно стало на душе, нехорошо.
Немцы от рейдера отвалили , к нам идут.
Тут сигнальшик наш, Коля, капитану докладывает:
--- По корме корабль. Приближается!
Смотрим мы –  над горизонтом облако дыма встает. Пожалели мы его: ишь раздымился, не ведает, что к черту в пасть лезет.
Капитан наш, Федор Матвеич, бинокль поднял.
Сам видел, как челюсть его отвалилась.
Мощно взрывая гладь океана форштевнем, покачиваясь с борта на борт, на нас шел –  не шел, а летел на всех парах –  старый крейсер.
Белый корпус, огромный, выше палубы, бурун на носу, желтые карандашики труб, извергающие клубы дыма.
Дым не поднимался вверх, разорванный скоростью хода, он прижимался к воде и застилал море за крейсером.
Солнце вспыхивало на стеклах рубки, рассыпалось на носовом украшении.
Он стремительно приближался. Мы никак не могли рассмотреть флаг: кто этот отчаюга, ринувшийся к нам на помощь?
Все ближе и ближе…
Торопливо прокричал на крейсере горн, взлетело на рею красное полотнище и затрепетало на ветру: корабль принимал бой.
Мимо нас проносило громаду крейсера, гремяще ревели воздуходувки, насыщая топки воздухом, стыли на ветру у орудий комендоры, в белых робах, в бескозырках, лица усатые, яростные.
Штурман наш, Петрович , вдруг перекрестился и прошептал:
---Флаг-то русский, Андреевский…
На стеньге трепетало белое, с синим крестом полотнище.
Русский крейсер занес руку для удара и ударил: ослепительно-зеленое пламя рванулось из орудий, оглушительный грохот раскатился над морем, жар сгоревших порохов донесло до нас, остро запахло эфиром.
Залп, за ним другой!
Вокруг немецкого рейдера встали столбы воды.
Горячая шестидюймовая кувалда рассекла мостик немцев и лопнула ослепительной вспышкой, другая ударила в носовую башню; та выбросила шар огня и скособочилась.
Немцы опомнились и открыли неуверенный ответный огонь. Вокруг крейсера взметнулись столбы воды, вязкая взрывная гарь растекалась над океаном.
Русский крейсер как на параде проходил сквозь нее. Весь в огне, как  извержение вулкана, презирая страх, он шел на врага.
Беспощадная математика артиллерийского боя :
---Снаряд.
---Заряд.
---Прибойник.
---Замок.
---Отскочи !
---Плутонг, Пли!
 Орудие выбрасывает столб пламени, и раскаленный снаряд пошел сверлить Эвклидово пространство.
Яростный, весь в наскоке, бой на малой дистанции.
Немцы не выдержали  и побежали.
Бежал немецкий рейдер, за ним удалялся крейсер, весь в огне, гремящий орудийными залпами, сияющий.
Корабли удалялись, за немцем тянулась пелена гари пожаров. Он затравленно огрызался.
Уже не видно противников, над горизонтом нависает шапка дыма да доносится гул артиллерийской дуэли.
Там бьются насмерть крейсера.
Опомнились люди на палубе, застучала машина, пошли.
---А с этими  что делать? – старпом кивает на беспомощьно пляшущий на волнах  немецкий катер.
--- Надо забрать, пропадут ведь, сукины дети.
Навели на катер зенитный пулемет:
---Эй , фрицы, кидай пукалки за борт!
Немцы покорно покидали в воду автоматы. Забрали их:
----Шевели мослами, папочка, шнель, шнель.

И поплелись мы дальше. Час идем, другой. К концу дня с моря подошел русский крейсер, пристроился в двух кабельтовых мористее  за кормой и поднял сигнал:
--- Курс Мурманск, ход иметь восемь узлов, иду в охранении.
Странно все это было: идет себе, красивый такой, трубы дымком попыхивают, блестит весь, словно и боя не было.
Вот только имя корабля  никак рассмотреть не можем.
Пригляделись однако – красивой русской вязью имя на носу: «ВАРЯГЪ».
Остаток дня и всю ночь шел он рядом , а утром растаял в набежавшем тумане.
А к середине дня  открылся родной, старый  Мурманск.
---Так вот, ребята… – Старик пошевелил палочкой тлеющие угли. У  лейтенантов лица серьезные.
Каждый из нас думал: неужели в час роковой пришел, с той далекой, Русско-Японской войны, легендарный крейсер, на помощь  потомкам своим? Неужели мысль материальна? Кто подумал о нем  в том сорок втором году?
Все это покрыто тайной.

Самолет прилетел поздно вечером, и, промучавшись ночь на стульях в диспетчерской, мы утром улетели.
Я сидел в гудящем АН-12, а из головы не уходила эта быль.
Это русское мужество и доблесть вековая собрались в нелегкий час, приняли облик земной и поразили врага.
Не покинет нас легенда, в тяжкие времена еще воскреснет «ВАРЯГЪ».
Надеюсь!