Ольховка гудела, как пчелиный улей. В ожидании выдачи невесты жениху в ограде дома Молевых собралась вся любопытная часть Ольховского народонаселения. Крыльцо, украшенное шарами на крыше и по бокам, напоминало праздничную взлетную полосу аэродрома. Только вместо боковых огней, по обе стороны ступенек, весело горели оранжевым цветом жарки, а вместо асфальта – красная ковровая дорожка, бегущая до самых ворот, по обеим сторонам которой стояли девицы и молодцы из фольклорного ансамбля. Жених-великан в окружении друзей и родственников невесты замыкал свадебную композицию, то и дело поправляя волнистые русые кудри, и поглядывая на часы.
Но вот девушки переглянулись и громко завели:
«Вьюн над водой, вьюн над водой
Расстилается, расстилается.
Зять у ворот, зять у ворот
Добивается, добивается»…
Молодцы, дружно и требовательно махнули разом руками и притопнули ногами:
«Дайте мое, дайте мое,
Дайте суженое, дайте ряженое»
И снова девушки:
«Вывел тесть, вывел тесть
Вороного коня, вороного коня».
По ограде прошла волна смеха. Дверь распахнулась, и появился Молев-младший, ведя под уздцы пучеглазого самодельного коня, под длинной попоной которого угадывались кривые волосатые ноги деда Наума. Он радостно ржал и взбрыкивал ногами, отчего терял равновесие и под смех публики падал на заднюю точку.
Громко отрекались и требовательно хлопали по коленкам молодцы и «дружка» жениха Павел.
«Это не мое, это не мое,
Это приданое ее, это приданое ее.
Дайте мое, дайте мое.
Мое суженое, мое ряженое».
Девицы продолжали торговаться:
«Вынесла теща, вынесла теща
Сундучок с животом, сундучок с животом»
Дверь снова открылась, и на пороге появилась Бабариха в ярком наряде и с сундучком ручной работы на солидном животе, прошлась по ковру купчихой, поклонилась жениху. Но хлопцы замотали головами, захлопали по коленкам.
«Это не мое, это не мое,
Это приданое ее, это приданое ее.
Дайте мое, дайте мое,
Дайте суженое, дайте ряженое!»
Девушки, наконец, согласились выдать то, что надо.
«Вывела крестна, вывела крестна
Красну девицу в цветах, красну девицу в цветах»
Толпа замолчала, застыла, и все взгляды с любопытством устремились на крыльцо. Максим Серов, до сих пор воспринимавший сей сказочно- народный лубок и свою роль в нем, как детскую игру в «тили-тили-тесто», вдруг тоже замер вместе со всеми и ясно услышал учащенный стук собственного сердца.
К горлу подступила удушливая волна страха в ожидании некоего чуда. Как тогда, когда сложил свой первый пазл и не нашел ни одной ошибки. Когда после долгой болезни впервые встал и сделал первый шаг, устояв и не упав от резкой боли. Когда голым стоял перед зэками в воде, цепенея от холода и сознавая: еще минута и ноги снова откажут. Что ноги? Погибнут все…
Дверь открылась в третий раз. «Крестна» Гога и «крестна» Макс в безупречных костюмах от Кардена гордо сделали шаг вперед, расступились, и вышла невеста в блистательном подвенечном наряде, скрывая под легкой вуалью смущенное лицо. Толпа восторженно зааплодировала, перебивая громкие мужские голоса, радостно утверждавшие:
«Это мое, это мое,
Мое суженое, мое ряженое»…
«Крестна» Макс и «крестна» Гога сбежали на ступеньку ниже, подали невесте руки, а Евгений бережно взял дочь под руку и повел к жениху. И пока длился этот замедленный полет воздушной трехметровой фаты, перед глазами Серова выплыло видение из детства – Анюткин день рождения…
…Анютка в белом платье кружится перед гостями. Кто-то шутливо спрашивает: «А чья это девочка, такая красавица?» И пятилетняя Анютка, смутившись, отвечает: « Я папина и мамина и больше никовойная…» И бежит к матери, закрывая ладошками лицо, зарывается в юбку. А мама успокаивает: «Мое дитятко, мое».
«Это мое, это мое» - прошептал вдруг Максим, пошел навстречу, поймал на лету невесту, поднял, как ребенка, и осторожно поставил перед собой. Медленно приподнял вуаль и увидел чистые преданные глаза, нежно говорящие в ответ: «Это твое»… И без всякого сомнения прильнул к теплым девичьим губам, еще никем нецелованным, еще никому не говорившим такие важные слова, пусть даже просто глазами.
Толпа одобрила незапланированный поцелуй новыми возгласами. Гога и Макс переглянулись: «Как натурально играют, да?» Молев – младший улыбнулся и, словно продолжая отвечать отставнику-номинанту Лабрадору, выдохнул убежденно: « И он ее любит». Евгений взял руки молодых, скрестил и подвел к Егору Степанычу, державшему старинную, староверскую, намоленную не одним поколением икону. Бабариха одним взмахом расстелила перед молодыми длинный белый рушник, и те встали на колени. Егор Степаныч перекрестил и благословил молодых, протянув икону для поцелуя. И как ни старался держаться, не выдержал: губы задрожали, а на глаза навернулась старческая слеза: «Жаль, Олюшка не дожила, порадовалась бы».
Но вот ансамбль завел новую песню, зрители засуетились, требуя выкуп, и крестные отцы стали разливать всем шампанское. Подходили к молодым родственники с расписными подносами, приговаривая: « Вот вам картошка, чтоб родился Антошка. Вот вам помидор, чтобы не было ссор. Вот лук, чтоб не было разлук. А это свекла, чтоб родилась девочка Фекла. А еще - морковка, чтоб родился сын Вовка». Но когда дело дошло до капусты, которую надо было «раздеть», чтобы найти спрятанную в ней монетку, Серов – баскетболист не выдержал, и, перекрикивая ансамбль, дружно гаркнувший «раздевайся, капуста, раздевайся, капуста», вскинул по привычке руки вверх крестом:
- Спасибо всем! Извините, мы опаздываем в ЗАГС! Прошу всех к пяти часам на свадебное застолье! Наум Поликарпович, остаетесь за старшего! А с капустой мы по дороге разберемся...
Он легко подхватил Лану на руки, словно сорвал пушистый одуванчик, и, боясь дышать, дабы не разрушить воздушное облачко, понес к празднично украшенной машине…
- Будьте покойны, Максим Петрович! – Кричал вслед дедок, держа за талии сразу двух певуний из ансамбля. – Где шум, там и Наум, где праздник – там и Наум –проказник. Запевай, девоньки…
По просьбе Ланы остановились возле поворота, ведущего на кладбище, что раскинулось на когда-то пустынном холме, а теперь почти полностью заселенном бывшими жителями окрестных деревень. И только вдвоем прошли к могильной ограде, где их встретили две фотографии похожих друг на друга, как две сестры, улыбающихся женщин: оставшейся навсегда молодой матери и не успевшей состариться бабушки.
Лана положила цветы, упала на колени, перекрестилась и со слезами на глазах испросила благословения у обеих. Максим стоял у ограды, опустив голову. Видно было, как желваки заходили под стиснутой челюстью: «Господи, девочка моя, как же мы похожи! Даже горе одинаково…» В этот момент он снова поклялся, что будет ей не только хорошим мужем, но и ангелом-хранителем до конца дней своих»…
К Минусинскому Загсу машины подкатили на полчаса раньше назначенного времени регистрации. Серов, поднимаясь по ступеням, пропустил вперед Лану и сопровождающих лиц, а сам задержался, поравнявшись с Георгием и Максом:
- Выручайте, отцы! Совсем забыл. Понимаете, дядя со своей семьей приедет сюда прямо из загородного дома. А его дочь, моя двоюродная сестра Софья, сейчас в моем доме. Попросилась, пока меня не будет, поработать на моем компьютере. У нее какая - то срочная работа, а комп сломался. Мне, сами понимаете, пока не до ремонта. Я и разрешил воспользоваться моим и пообещал, что на по пути в Загс мы ее захватим. А сам забыл. Уж извините, совсем очумел от счастья.
И широко, открыто улыбнулся.
- Оно и видно, дорогой. Весьма добросовестно вжился в роль. Ни грана фальши, понимаешь. – Одобрительно, но как-то жестко, похлопал по плечу жениха Гога, и, уже открывая дверцу машины, добавил: - Не заиграешься, Аватар?
- Шампанского захватить? – Интеллигентно сменил тему Макс. – А то у вас с собой только две бутылки…
- Спасибо, что напомнил, Макс. Обязательно возьмите. Там, на кухне, в ящике…
Машина тронулась, а Серов все стоял, провожая ее долгим взглядом. Его лицо вытянулось, улыбка исчезла. Своей иронией москвич будто поставил его на место, спустив с небес на землю. Серов вздыбил широкой ладонью отутюженные волосы, ослабил галстук и, неожиданно приподняв вверх два пальца, решительно произнес, пародируя кавказский акцент москвича:
- Нэт, генацвале! Все по правде, понимаешь… Асса! – И пошел лезгинкой крошить свежую бетонную стяжку площадки. Водители машин, завидев русского верзилу, по-кавказски размахивающего руками, стали похлопывать и покрикивать в такт зажигательной мелодии. Навстречу поднимались новые молодожены, улыбались, принимая танец за некую изюминку в формально-торжественном акте бракосочетания, и тут же включились в шумное действо. И вот уже чужая невеста, оставив своего жениха, плывет впереди Серова, подняв милые ручки с белоснежной бутоньеркой.
Вышла из машины и замерла в недоумении семья дяди, разглядев в горячем джигите племянника, но не обнаружив Ланы.
- «То кровь кипит, то сил избыток» - Процитировал поэта дядя. – Слава богу, недолго осталось.
- Максим! – В двери появилась радостная Лана. – Наше вре–е-мя…
Голос стих, и она, вдруг чего-то испугавшись, медленно опустила руки вдоль пышного свадебного платья. Такого Серова она еще не знала. Но Максим, как ни странно, услышал ее. Возбужденный танцем, раскрасневшийся и донельзя распоясавшийся новоявленный джигит, выхватил из букета какого-то мужчины яркий цветок, зажал его зубами и, подпрыгнув к Лане, нежно, из губ в губы передал невесте:
- Наше время, Ланочка. Только наше. Сегодня и навсегда…
(продолжение следует http://www.proza.ru/2013/06/10/367)