Старое кафе
Посвящается моей дочери Валерии
На тихой зеленой улице старого города, между домами послевоенной постройки притулилось кафе. Оно стояло на этом месте более двадцати лет, и все студенты после занятий заходили сюда. Оно напоминало аквариум, знаете, раньше такие аквариумы делали умельцы, с толстыми металлическими уголками для жесткости и немного мутноватыми стеклами.
Освещение внутри было неярким, чтобы посетители могли расслабиться после трудного дня. За угловым столиком сидела девушка. Она была красива. Пухлые яркие губы выделялись на ее лице. Любая современная актриса многое отдала бы за такие губы. Нос у нее был тонкий, прямой, с нервно раздувающимися ноздрями и жил какой-то своей жизнью, все время видоизменяя ее облик. Если кончик носа опускался вниз, то она становилась похожа на татарскую красавицу, если он был расслаблен, то она становилась греческой богиней. Глаза ее были огромны. Светло-карие блюдца излучали ум и озорство. Лоб над тонкими ниточками бровей был бел и высок, в нём чувствовалось столько интеллекта, что невольно думалось, что это поэтесса.
Казалось, что всю эту маленькую изящную головку какой-нибудь китайский мастер вырезал из слоновой кости, тщательно выправляя и шлифуя линии, чтобы увековечить ее облик, или сделать дорогой подарок своему императору. Волосы у нее были светло-каштанового цвета и спадали на тоненькие плечики. Одета она была в пестренькую кофточку ручной вязки и синие джинсы.
На столе перед ней стояли бутылка пива и высокий стакан. Она ждала заказ…
**
Пеструшка уже не помнила, сколько раз неслась, это было для нее вроде работы, и с только ей ведомой периодичностью она переворачивалась в гнезде, расправив свои пестрые крылья и уткнув пеструю голову под крыло. Сколько она себя помнит, вокруг нее всегда были эти стены, этот насест, эта корзина, именуемая гнездом, и ее грозный муж Петя. Она сидела уже давно, и чувствовала, что не сегодня – завтра появятся ее дети – маленькие цыплята, и что она опять будет привычно исполнять роль опытного и старого воспитателя. Что-то пошевелилось под ней и она в какой-то полудреме только приподняла свою голову с выпуклым недоуменным глазом, и опять задремала. Наутро под ней копошились цыплята. Пять белых и один пестренький – это был петушок. Она приподнялась в своей корзине и, перешагнув через невысокие края корзины, уже звала свой выводок. Хозяйка, зайдя утром в курятник, похвалила ее: «Молодец ты, моя Пеструшечка», поставила перед ней чашку с водой и насыпала рядом горсть зерна. Самым шустрым оказался пестренький петушок. Он сразу сообразил, что надо делать, и с жадностью начал клевать зерна. Он рос быстро, и вскоре уже важно поглядывал на своих братьев и сестер, которые были немного поменьше, и не такие сообразительные. Найдя во дворе дождевого червя, он, уже копируя своего отца, пытался звать своих родственников к трапезе каким-то несформировавшимся баском, временами срывающимся на фальцет, и загребать дворовую пыль небольшой еще шпорой.
Время шло быстро, он уже имел красивое пестрое оперение и пытался кукарекать по утрам, чтобы разбудить своих сородичей. Ему все казалось прекрасным в этой жизни, и что он будет радоваться восходу солнца всегда, потом заведет свой гарем, и будет гордо ходить дозором возле своих жен, зорко охраняя их беззаботную жизнь.
«Разбудив» солнышко, наш петушок попил водицы из чашки. Обернувшись на скрип открываемой в курятник двери, увидел хозяйку и незнакомого человека, в руках у которого был мешок. Изрядно попотев, хозяйка переловила всех подросших цыплят и связав им лапы, положила в тот самый мешок, который держал незнакомец.
Это был закупщик. Он приезжал постоянно к хозяйке, платил исправно, и у той претензий к нему не было…
**
Девушка за столиком кафе, аккуратно сняв шкурку с почти незаметным прилепившимся к ней пестрым перышком, широко раздувая чувствительные ноздри, откусила кусок хорошо прожаренного мяса. Прожевав его, запила глотком холодного пива и подумала:
- Как хорошо жить…
Александр Евтушенко