Мать моя всегда считала моего отца героем без якорей, с бездонной дырой в голове, та дыра, которая в темноте излучала чистый лунный свет, забавляла мать и заставляла думать ее о том, что вечность пахнет нефтью. Она видела в нем отважного сталкера знойных заболоченных ландшафтов, что может войти внутрь глубин меховых форточек, где сквозняк, ветер трепещет, порывы страсти, мать, которая по счастливой случайности, стала его женой, всегда жалела об этом, а это было в годы воины, ведь ему удалось доблестной отвагой доказать свое фатальное превосходство над оловянно-сырым, коричневым солдатиком в куче песка под березовой рощей, тогда- то запахом черемухи вся гимнастерка его и пропиталась, да так сильно, что и до сих пор из шкафа лавандой по всему дому несет. И это несмотря даже на то, что все совсем вышло из-под контроля, тем не менее, это сошло ему на руку, ибо в молчании лишь тьма рождается и черви бредут своим путем в Иерусалим к гробам, в которых лежат мумии, что ждут чудес с небес, ну и пусть ждут.
Мать, когда знакомилась с ним, то ничего не нашла в нем необычного и неуместного, да впрочем, и уместного тоже не нашла, но может быть, только чуть – чуть, но страсти кипят, лошади мрут, поезда идут, горят огни небосклона, шепчут пустынные крысы слова о любви маленьких мальчикам, что жуют небесные края без остановки. Позже она призналась мне, что вышла за отца из- за его геройских извилин и красивых созвучных ее душе мыслей: было чувство безграничное, упоение всеми и вся, поскольку, выкинув на свалку все существующие и не существующие истины, они вдвоем убежали от всего золотого к ручейку, где чувствовали холод ветра ночного на зеленом лугу. Ей двадцать пять лет, она красива и стройна, желанна и легка на подъем, ей нравилось ощущать рядом с собой героя, которому далеко за сорок, духовную величину без чувства времени, и смеяться от всего, что он предлагал ей делать, а также от его рассказов с огородов сражений. И так, все это было не минутным счастьем, а пожалуй, эдаким парадным заковыристым ходом в запасную дверь во вселенский амбар, где желтые фонари на бульварах синих стоят, бархатные двери домов, алмазные деревья, черные тучи, глубокие колодцы, алая вода, а в окно нашего дома можно было видеть лишь море, что было бескрайним, холодным и нежным. Дом наш был с печным отоплением и кошкой Сиреной.
Да, что- то было потом не так со всем этим романом, ибо ее звали бабки на кладбище отпевать мертвецов, утопленников, самоубийц, как оказалось, он могла утешить вдов и сирот с помощью лишь одной своей тягучей и грустной песни. Все соседские сплетни летали по деревьям и чердакам, и краем уха долетали и до пещеры, в которой томился я, жаждущий покинуть земной мир. Эти обрывки фраз отражались от речной клади прямо в открытый космос, где их ждали звезды и луны. Но я-то всю жизнь думал о том, что отцовская рука из мяса и костей.
Как-то во время парада победы я взял его за руку и не отпускал ее всю дорогу. Мы шли по площадям бодрым шагом, и я смотрел на отца и на людей, окружавших нас, и мне было удивительно так понимать, что нам всем выпало огромное счастье находиться в это время и в этом месте.
Рука была твердой и холодной, но я считал что это от труда такая она стала, мол, земля огрубила его тело, только и всего, и нечего тут пугаться и впадать в панику, ведь великий труд облагораживает людские члены. И мой отец- герой: без орденов из дома не выходит. Он рассказывал парням в парке о том, как он в годы войны убивал врагов голыми руками без перчаток, просто рвал на куски их тела, словно то были комары или моль. Это был вселенский экстаз - я сын героя! Все годы он рассказывал мне о том, что фронт - это святое, что там истину постигаешь в миг, когда танк мчит на тебя, а ты бросаешь гранату прямо под гусеницы, и мигом следует взрыв, пробитый шлем танкиста валяется на горящей траве, а его мозги и кровь потоком заливает луга. Отцу теперь скучно жить гражданской жизнью.
Однажды ночью я зашел от нечего делать в их спальню и увидел руку, лежащую на стуле, и мой взгляд был парализован ею, словно молния ударила меня, я рухнул на пол, я взял ее и заставил пальцы на руке шевелиться. Я стал искать то место, где лежали ордена отца. Не нашел. В его тумбочке было пусто. Я жаждал понять тайну, ощутить вкус страшной ночи, грозной обители, где танцуют русалки и утопленники на вальпургиеву ночь. Да а все потому, что я не герой, кажется, я жажду лишь понять тайну отца, который от меня что-то скрывает. Я не воевал, конечно, зачем мне его рука и ордена, но важно уяснить их смысл в моей жизни. Это меня и осенило сразу: я пока что еще не обладаю никакими механическими ухищрениями тела, какими обладают люди, признанные герои войны, но враг не дремлет, вот снова бомбы падают на Париж, а мне все равно сладко, ибо все пусть сгорает дотла, ведь мне нет никакого дела до этих пожаров Европы. Я нежно поцеловал свастику, что я носил под черной майкой, положил протез руки отца на стул, залез под одеяло в кровать, но там встретил отца, я стал трогать то место, где у него по идее должна быть правая рука. Там был кусочек руки, а дальше ничего, но в этом-то и сладость для меня вся заключалась. Очень необычное было ощущение. Отец начал просыпаться, и я поспешил к себе в комнату. Не хватало только того, чтобы он узнал, что я видел его руку в разобранном состоянии.
Я совершал свои ночные вылазки в спальню родителей. Я брал с собой фонарик, чтобы лучше разглядеть его живую часть руки, а он жмурил глаза и говорил мне, что протез ему нужен, что без него совсем никак, а его широкий лоб освещала луна, и тогда все было ясно – я стал иначе видеть мир вещей, они стали зыбкими, совсем перестали быть весомыми.
Как-то за стаканом молока на поле, мать прошептала мне о том, что отец отдал свой кусок живой руки ради победы, ради спасения людей и теперь у него есть механическое продолжение плоти, которое победоносно ликует в собственном блеске отраженного лунного света. Ах, до чего же прекрасная рука!
Отец проснулся вдруг ночью, и заглянул под одеяло, а я посветил ему фонариком в лицо. Он прищурил глаза от удовольствия, подмигнул мне правым глазом и сказал мне о том, что у нас должен быть взрослый разговор, ибо время пришло беседовать по-взрослому.
Мы вышли во двор и я впервые увидел его без правой руки. Был он в зеленом японском халате на котором изображались мечи и самолеты. Из-под правого рукава халата ничего не выглядывало, но вот это-то и страшно было для меня. Он закурил сигарету, прокашлял и сказал:
- Просто так даже кошки не мяукают, вот и пришла ночь, а она ныне жаркая, вот и вышел я покурить и подышать свежим воздухом. В те годы в ходе моего умелого командования, мы спасали сотни людей. Из под сгоревших домов и храмов, искореженных машин, бездонных рвов и бомбоубежищ, мы вытаскивали на белый свет раненных людей, что были залиты небесным светом. Лифт несет меня ввысь все дальше и дальше от земли туда, где полеты ракет идут, к звездам и солнцу. Не думал ни о чем, ибо тело забылось сном. Моя голова есть лишь мое тело. Голова молчит. В моем домике лежат по подоконнике камешки, которые оставил мой друг, что ушел в иные бродить. Смотрю на камни эти радостно, они радуют меня, ибо такие округлые, гладкие. Мой друг приходит по ночам ко мне в дом, дабы сказать, что там лишь бродить по камням ему приходится, он нежным голосом пел песни о том, что смерти и истории нет и быть не может. Я создал вселенную вокруг себя со своими героями и замками, дорогами и войнами. Лифт меня мчит, механизмы скрипят жутко так, словно бы в них сидят гоблины. Я же забыл о том, как они сделаны. Их делал кто-то, кто знает толк в шестернях и зубцах. Гоблины в механизмах соображали на троих, ибо им скучно было сидеть на месте. Я гляжу на мир гоблинов, где находится парадайз, в котором за зеркалами люди стоят спиной ко мне, закрыв мне картину мироздания. Люди и гоблины молчат. Люди с крыльями слова все забыли. Лица руками закрыли, а на шеях кресты висят перевернутые, они говорят о смерти богов.
Мы из оккупированных городов забирали остатки наших граждан. И вот, когда я в очередной раз сидел в штабе и слушал сказ усталого металла, меня срочно вызвали в местную деревню на поиски пропавшей группы радистов. Поскольку в том регионе боевых действий отсутствовали помощники командира, то выбор пал на меня. Я на мотоцикле поехал в ближайшую деревню, остановился в одном доме. В той деревне люди с крестами на шее набирали воду из ручья. Куча фляг на земля лежат. Они ждут пока вода наполнит их фляги. Они жаждут чуда, а вот у ручья сидит девочка, которая говорит им о том, что вода полна серебра, а люди слушают ее и улыбаются, а она говорит им о золотом веке, что внутри нее находится. Железный век уже надоел.
Я твоей матери никогда не говорил, что люблю. Ни разу не назвал ее по имени. Я боюсь ее. Она говорила ему, что найдет другого, например, генерала или полководца. Лодка в сарае, сделанная из досок. Там же ящик водки и вина, пива. Я сижу в лодке и плыву: в одной руке вино, а в другой пиво. Жизнь прекрасна!
Водопад недалеко урчит и бежит водица, бежит себе в строго заданном ритме. Черная маска стоит на красной вазе. Люди целуют свои крестики на ночь и по утрам, а у жены они перевернутые висят у входа в квартиру.
Была поздняя ночь и я пошел спать. И ночью возле дома упала бомба. Я спал крепким сном и взрыв разбудил меня. Я выбежал во двор и через некоторое время увидел свою тень, я сразу же стал корчится от боли, увиденное шокировало меня, я снял фуражку, обнял дерево, ибо знал, что все есть иллюзия. Из-под земли, где я стоял, фонтанировал мощный поток крови. Я не успел понять что произошло. Шок был сильным. В военно-полевом госпитале мне сказали, что я видел своего двойника, а потому и потерял от ужаса сознание. Осколки бомбы безжалостны ко всем, и они пробили брешь в земле, где были вены земли скрыты. Моя рука же пострадала от осколков. Мне дали кучу наград и я понял, что на самом деле почет и уважение людей стоят того, чтобы потерять кусочек своей плоти, но обрести настоящую механическую взаимосвязь с инженерным произведением искусства под названием протез. Генерал дал согласие на полную мою демобилизацию, но мне в то время не очень-то и охота было уезжать.
Отец замолчал, ибо ощутил, что слова не нужны, они лишь дрянные костыли, которые слабо дают представление о том, что есть мир снов; его взгляд был напряженным, казалось, что сделал свое тело духом, а дух телом. Он лишь курил и смотрел на звездное небо и луну, которая показалась из-за ярко-желтых облаков. Изо всех сил мне хотелось лететь в космос, дабы забыть о земном мире, мне стало ужасно не по себе, я ощутил, что все кончено, что теперь я одинокий мальчик. Для меня прежний мир рухнул моментально, а новый мир я собрать вряд ли бы смог в ближайшее время. Я увидел в небесных высях потоки слез, что падали на землю безмолвно, и тут мне стало все понятно, я уже не думал, что земля навеки меня затащит в свои глубины шахт и рудников, ибо родина моя совсем не земля, а отец сказал мне: «Гниение – это то, что впервые делает монету ценной».
Когда я вырос и уехал жить в другой город, то моя мать не понимала почему когда праздновали день победы, моему отцы не носили пайков как остальным ветеранам. Она спрашивала мужа, но в ответ слышала лишь грубое «отстань». Наконец, она пошла в военком, там посмотрела в списки и увидела, что его нету в списках, ей стало тошно от самой себя. Она не понимала ничего совершенно. Было странно наблюдать, что отец стал много пить, раньше он не злоупотреблял. Все началось с того, что она где-то у родственников нашла фотографии детства отца. И ее взгляд остановился на одном моменте, а именно: у моего отца с рождения отсутствовала правая рука. Он сидит маленький на полу, а руки правой у него нету. Вместо правой руки – лишь фломастером черным нарисованная тень в виде руки. В чем загвоздка - она не могла понять и пошла говорить об этом с родственниками, в результате разговора, она выяснила, что он должен быть пятым ребенком в семье, а это было накладно для семьи, и мать его решила от него избавиться, в результате, она сделал что-то с ним, когда он еще был в утробе, но до конца не смогла от него избавиться, вот, потому он и получил этот дефект, еще в те близкие от нас дни.