Книга избранной лирики

   



 

               


 
В этой подборке представлены фрагменты сборника избранной лирики  "Рубежи" 
Приобрести книги стихов Олега Демченко можно в московской Книжной лавке писателей Либо заказать через команду Отправить автору и получить по почте

   
            
Идея замечательной книги "Рубежи"  проста и великолепна. Она заключается в том, что насильственно разделенная страна отражается в душах граждан таким же нарушением гармонии. Книга читается на одном дыхании, раскрывает автора как зрелого, сильного русского поэта, способного дать образец и трезвой, но страстной гражданской лирики и тончайшей лирики любовной и пейзажной. В объеме книги перед читателем предстает зримая картина эпохи, которая верна не только эстетически, но и помогает сориентироваться в моральном смысле.

Сергей Сметанин,
Член Союза писателей России



    Олег ДЕМЧЕНКО


             РУБЕЖИ


             Москва

      Советский писатель

               

ISBN   978-5-265-06419-6
-               

ББК 84 Р5         
   Д-31
 
               
            
               

    








В ПРЕДГОРЬЕ КАВКАЗА


*    *    *
         Светлой памяти моего деда
          Ивана  Борисовича Чернозубова

Родился я в селе Самашки,
Когда была тепла земля.
Шмели шумели сквозь ромашки,
Как будто пули Шамиля.

Вершинами интеллигентно
Белел соседний Дагестан,
И речка Сунжа, как легенда,
текла в таинственный туман.

И тем таинственным туманом
Я душу всю заполонил:
Был дед казачьим атаманом,
Героем гор мой  прадед был.

Я б не склонялся к этим темам,
Но всё ж меня над тем селом,
Наверно, лермонтовский Демон
Коснулся на лету крылом.

Год пятьдесят седьмой... Чечены
Вернулись - началась резня.
“Аллах Акбар! “ - кривые тени
От них бросались на меня.

Жить стало там невыносимо.
Мы уезжали навсегда,
Я только помню, мчались мимо
Поля, селенья, города.

Мне было года три-четыре.
Объятья нам раскрыла Русь.
Но с той поры я, словно Мцыри,
Домой к себе куда-то рвусь.

И все ищу какой-то бури,
Какой-то доли неземной
в краю, где скачет в чёрной бурке
меж гор громадных прадед мой.



ПОДКУМОК
                Дочери

Вы видели речку в предгорье - Подкумок?
Когда с гор потоками схлынут  снега,
Пудовые камни он катит, угрюмый,
вгрызается грязной волной в берега.

Бывает,  подмоет обрыв высоченный,
и рухнет огромная глыба, как гром.
- Почти полдвора себе срезал скаженный -
ругался отец, опасаясь за дом.

Шло лето. Подкумок притихшим казался -
входил в свое русло, коряг не тащил;
задумчиво, саблей сверкая казацкой,
о берег песчаный теченье точил.

И к августу он становился прозрачным,
местами не речка, а просто ручей.
Зато из глубин бочагов его  мрачных,
сгибая бамбук, я таскал усачей.

А осенью выйду на берег пустынный,
присяду на камень и думаю всласть
у отмели, пахнущей рыбой и тиной,
что молодость с вешней водой пронеслась,

что небо прохладной повеяло грустью,
что листьям осталось не долго кружить,
что хочешь, не хочешь, а катится к устью
моя непутевая быстрая жизнь.

И вот, что  еще я однажды подумал
под шум журавлино журчащей воды,
что сам я похож на бегущий Подкумок,
в который  вторично уже не войти;

что слишком обманно его мелководье:
весной не удержат поток берега,
и в омуты темных раздумий уводит
осенней порою любой перекат.
            


*     *      *

Война
костей немало
наломала
и разминулась
за семь лет
со мной,
оставив едкий запах аммонала
над черною воронкою лесной.

Подбитый танк…
Не сдвинется он с места -
сквозь гусеницы травы проросли.
Из каски перевернутой немецкой
с жужжаньем выбираются шмели.

И луг цветущий майским пахнет мёдом.
Не пули ночью свищут - соловьи…
Но всё ж не говори о мёртвом -
не трогай раны старые свои.

Одни с войны пришли домой со славой,
другие -  на чужбине полегли.
А нам она досталась
миной ржавой,
которую сапёры не нашли.

…Друзья бежали в рощу за грибами
и вдруг -
рвануло в гулкой тишине!..
Всей школой
мы стояли над гробами
и думали
всей школой
о войне.


*      *      *

Мы в детстве были чистыми, как боги, -
В душе поляны светлые цвели!
Когда мы шли к реке, босые ноги
едва касались утренней земли.

Жужжали пчелы в поле над гречихой
и нежно медом веяла весна,
она была счастливою и тихой, -
совсем недавно кончилась война.

Травой веселой заросли воронки,
ржавела над могилою звезда,
и пели в звонком небе жаворонки
о том, что нам доступна высота!
   

*     *     *

 Я припомнил детство,
что давно забылось,
оттого и сердце
радостно забилось.

...Жаворонок в небе,
в поле жеребенок;
в  переспелом хлебе
крики перепелок.

А за полем - речка,
а за речкой - поле.
Я бегу с уздечкой,
мне легко на воле!

Как легко на воле
плакать и смеяться,
с диким ветром в поле
счастьем обменяться!

Обменяться счастьем  -
и в простор ковыльный
на  коне умчаться
по дороге пыльной!..


ОТЕЦ

Отец согнулся  - шуршит, строгает,
ворчит устало - судьбу ругает.
А то забудется, поет чуть слышно
у верстака, под белой вишней;
отложит в сторону свои рубанки,
достанет гвозди из ржавой банки,
брусок обструганный
с бруском сбивает
и за работой
все забывает...
Июньский ветер сирень колышет.
Смеётся батя, мол, всё бывает!
А в волосах его снежок колымский
который год никак не тает.


*      *      *   
   
Мать мне нарвала в саду нашем сливы.
Спелые...
Как я их в детстве любил!
Может, и был я  в те годы счастливым.
Может, и был...

Может быть,  жил на земле не напрасно.
Я невозможного вечно хотел.
Жизнь эта, видно, и вправду прекрасна,-
верно, я в спешке ее проглядел!

Вспомню, бывает, перроны, вокзалы...
Вижу былое - до боли,  до слез!
Может,  «люблю» ты, прощаясь, сказала  -
ветер признанье, навеки, унес!

Хватит об этом!
Ведь все промелькнуло,
все прошумело, как бурный  поток...
Мать поседевшая робко вздохнула:
 - Что ж ты не кушаешь
сливы,
           сынок?


*      *      *

В предгорье Кавказа
давно устоялась
прозрачная, тихая  осень.
Отчетливо дальних  вершин
проступают  косые штрихи.
Окликнешь ушедшее лето -
и  гулкое эхо 
твой  голос  разносит
по  выцветшим склонам,
по руслу  умолкшей  реки.

В лесу облетевшем
просторно, прохладно  и  тихо ...
В  раздумчивой грусти
прошел не одну я,
наверно, версту.
Боярышник выспел,
поспела  давно облепиха,
а тёрен морозца заждался -
он  вязнет во рту.

Тепло ускользает,
и листьев рассыпанных горстка,
как ласточек стайка,
взовьется на гаснущий свет,
летит торопливо
до синих вершин Пятигорска
и дальше, и дальше -
за летом растаявшим вслед ...








СЛАВЯНСКОЕ ПОЛЕ
 



*     *      * 

Страна моя!
Великая Россия!
Очнись –
ты в колдовском, тяжелом сне!
Захочешь крикнуть –
и не хватит силы,
и задохнешься  в страшной тишине.
Вперед  рванешься –
неподвластны ноги,
рванешься в бой –
и не поднять руки.
И  все пути, и все твои дороги
ведут неотвратимо в тупики!
Опять в яругах волки стали рыскать,
опять вокруг звучит чужая речь.
И голову, шальную, богатырскую,
тебе снесли соломинкою с плеч.
И чужеродцам власть твою раздали,
и города твои разделены,
и женщины здесь больше не рождают,
и гибнут  без войны твои сыны ...

    

               
*      *      *

Теперь все видят свет свободы явной,
а у меня в квартире лампа в 40 ватт
да на столе солдатик оловянный, -
такой наивный, новенький солдат.

Он молчалив.  Мне перед ним неловко,
как будто все - пустая болтовня!
Стоит он смирно, на плече - винтовка, -
он ждет приказа, жаждет он огня!

Присяге верный, горестный молчальник,
он рад служить ... А я уже устал.
Я взял его и, раскалив паяльник,
расплавил олово - и чайник запаял.

Солдат, солдат, попал ты в переделку ...
Сижу у печки, пью горячий чай.
Трещат дрова, устроив перестрелку,
летит дымок, как чьи-то души в рай.

И мысли все уносятся куда-то  -
к тем разоренным русским рубежам,
к тем новобранцам, мальчикам-солдатам,
которых стыдно убивать врагам... 



*     *     *

Там, где бор штормил - одни опилки.
Не споткнись – пеньки  торчат вокруг.
Ночь придет – осколок от бутылки
светляком оборотится вдруг.

Не тянись к нему  -  поранишь пальцы.
Доброты в проезжих людях нет:
эти проходимцы, постояльцы,
натворят непоправимых бед

Им-то что? Загнать бы подороже
кубометры, горы сосняка!..
Милостыню просит подорожник -
вся в прожилках трудовых рука.



СВЯТЫНИ

Когда народ плюет в свои святыни,
прольется горе горькою рекой:
нагрянет мор, и закрома пустые
откроет смерть костлявою рукой.

И на страну слетятся иноверцы
со всех сторон, как стаи воронья,
и вздрогнет  разум, оборвется сердце
от наглых криков, подлого вранья.

Чтобы не жить среди руин в пустыне,
чтобы друг друга нам не убивать,
не отвергайте отчие святыни:
другим, - поверьте, - больше не бывать!



МИТИНГ НА ТВЕРСКОМ

     «Боже, как грустна наша Россия!» 
    А.С.Пушкин при чтении первых глав «Мертвых душ»

Здесь все кричат:
Ноздрев и Плюшкин,
и Собакевич здесь кричит...
Лишь Александр Сергеич Пушкин,
склонивши голову, молчит.

Сплав обомшелой царской меди,
мы все пришли к твоим ногам.
Каких еще трагикомедий
не приходилось ставить нам?

Сквозь сон глухих веков, наверно,
ты  слышишь нас на том краю
свистящей бездны, где навечно
закован в музыку свою.

Ты слышишь ропот одичанья?
Ты слышишь гром грядущих дней?..
О, командор! Твое молчанье
все тяжелей и тяжелей.
 


СВОБОДА

«Все можно! - прокаркал злодей,-
Свобода пришла - веселитесь!»
И с криками в души людей
несметные бесы вселились.

Отключены свет и вода-
все можно! - и стыд забываем,
и режем свои провода,
и братьев своих убиваем.

Наркотики, водка и СПИД
идут на страну, как цунами...
Сказал мне сосед-инвалид:
«Мы все скоро станем бомжами».

Сосед матерится и пьет,
грозит костылями кому-то,
зовет обнищалый народ
опять собираться в коммуны.

Опять горемычная голь
за вилы возьмется, возможно.
Какая великая боль
вот в этом веселом «Все можно!»

«Все можно!» - ликуют воры.
«Все можно!» - визжат проститутки...
И смех из трущобы-дыры
порою доносится жуткий.


*     *      *

Их темное дело, их шапки горят.
"Чем хуже, тем лучше, "- они говорят.

Ищи их свищи под землею в аду.
Ан вот они все, как один, на виду!

С экранов глядят и с публичных газет.
Как призраки: тронь - и простынет их след.

Тут шутит, наверное, сам сатана .
Куда подевалась, скажите, страна?

Попробуй припомни, кто родом ты, чей?
Броди, как потерянный, в мраке ночей.

Закроешься дома - стоит у дверей
и просит напиться толпа упырей.

"Имейте же совесть!"- они говорят
и в двери железным прикладом стучат.
               
   

         
ТЕРАКТ В МЕТРО

 6 февраля 2004 года

Взорвалась дьявольская сила-
враз весь вагон разворотила!
Тела людские - на куски!
И запах серы ...  боль тоски...

А те, что чудом уцелели,
вдыхая горький смертный смог,
бредут по черному туннелю,
и кровь ручьем течет у ног.

Я опоздал на полминуты
на этот поезд - повезло.
Пускай и вас, друзья, минует
такой кошмар, такое зло!

Страшнее нашей нет  привычки!
Закону преданный народ
смиренно  дремлет в электричке,
что в преисподнюю идет.


*     *     *

Промчалась осень, как татары по Руси:
обугленные, чёрные деревья,
и колесо тележное в грязи,
и птиц последних долгие кочевья,
и запустенья русских деревень,
и заблудившийся в глухом тумане день,
и безысходный тихий-тихий дождь -
везде тоска, везде одно и то ж…
Уйди! Умри под нищенской рогожей! -
все это вызывает дрожь,
как у коня, идущего под нож,
когда он чует гибель всею кожей.




РУБЕЖИ

На выход посмертного сборника стихов
 А. С. Зайца («Вся жизнь», М.,изд «Вагриус», 2004)

Вот поэт -
Анатолий Семенович Заяц.
В этой книге стихов 
слышен плач окарины.
Он в последние дни, 
смертной мукой терзаясь,
дотянуться хотел до родной Украины.

А страна, как и он, -
вся синела рубцами!
Все под нож -
от столицы  до дальней станицы!
От Курил до Карпат
пролегли между нами,
как надрезы по телу, больные границы.

Рубежи, рубежи -
незажившие раны.
Зашумело враждою славянское поле,
и ударило  горе
в перекрестие рамы,
и душа содрогнулась от боли.

Один режет поэта,
другой - государство, -
все ножом по живому, все больно...
Анатолий Семеныч,
Вам небесное царство,
на земле Вы всего натерпелись.
Довольно!

Как живется теперь Вам 
в заоблачной куще?
Что останется нам 
от  былой Украины
в этой жизни  болезненной,
быстротекущей?
Только Ваши стихи,
только плач окарины.


КОХАНА

Стало слышно в потёмках далёкий ручей.
Всё весеннею силой наволгло…
От столичного шума, от подлых речей
отдохнуть я приехал сюда ненадолго.

Твоя хата тут с краю, и ты  молода, -
как вот эта весна, засветилась невестой.
То ли вишня цветёт, то ли это фата,
то ль качнулась в окошке твоем занавеска.

Выходи в переулок, кохана моя, -
я тебе подарю черевички!..
Украина!.. До боли родные края!
Позабытые Богом кулички.

То, что было нам близко, теперь далеко.
Но пока делят Крым, делят Раду,
сад сбежал, как на кухне твоей молоко,
белой пеной в овраг сквозь ограду.

Соловейко запел где-то возле ручья.
Как свежа гроздь сирени тугая!
Выходи за калитку, кохана моя!
Что делить нам с тобой, дорогая?



МЕДАЛИ*

Победные медали на помойку
свалили возле киевской горы, -
отдал приказ бандеровец какой-то,
в чиновниках засевший до поры.

Героев многих не нашли награды.
Но час пробьёт - поднимется народ:
история, как ржавая граната,
ещё в руках предателей рванёт.

* Примечание автора:   стихотворение написано  на основе реального случая



МЕТЕЛЬ

Метель - по всей России!..
Эк, намело - по грудь!
Снега летят косые
и некуда свернуть.

Гляди, собьются  кони-
задаром сгинешь вдруг....
Как при Наполеоне,
снега свистят вокруг.

Снега летят, как стрелы,
как сонм стрибожьих стрел!
И ружья поржавели,
и порох отсырел!

Нет прежнего задора,
фанфар померкла медь.
Морозец гренадеров
дерет, как злой медведь.

До Франции едва ли
когда-нибудь дойдут,-
сугробы их завалят,
их волки загрызут!

Их с честью не схоронят,
не  примут небеса,-
голодные вороны
им выклюют глаза!

А вслед за ними фрицы
разрозненной гурьбой
бредут, понурив лица,
дорогой древней той.

По всей Руси останки
разбросаны врагов.
Примерзли насмерть танки
среди больших снегов.

А нынче - хоть покайся-
глухая сторона
рубильником Чубайса
отключена сполна.

Бескрайняя Россия,
метель заносит путь, -
снега летят косые
и некуда свернуть.



*     *      *

Умер фронтовик в своей квартире
с холоду и голоду... Примерз
к полу... Вот такие вот картины,
вот такой диагноз и прогноз.

Все у нас давно поотбирали,
скоро будут воздух продавать!
Ветерана ломом отдирали,-
это легче, чем отогревать.

А метель мела на всю катушку.
нету сил в телеэкран смотреть:
шепелявит в микрофон старушка,
что надежда только лишь на смерть,

что в войну намного было легче,
что тогда не мерзла так страна...
Как ей объяснить, что нам на плечи
навалилась новая война?

Фронт незрим и мерзкий враг невидим,
мрет народ спокойно, без стрельбы.
Кажется, зимой, куда ни выйдешь, -
не сугробы всюду, а гробы.

Голосуйте, голосуйте, люди,
верьте в лохотроны и успех,
только не забудьте, как в Усть-Куте *
умер этот русский человек.

   
* Примечание автора:   стихотворение написано  на основе реального случая, произошедшего в этом городе в 2003 году.



*     *      *

Средь нищеты, смеясь, пирует тварь –
в том механизме черт завел пружины.
Но ты очнись -
и в колокол ударь
и разбуди победные дружины!

И в шлемах -  наподобие ракет,               
полки восстанут, и, врагов смятенных
повергнув в ужас, полыхнет рассвет
над Русью грозной от щитов червленых.

Сверкнув штыками, под Бородино
поднимутся убитые солдаты,
и оборвутся подлое кино
и смеха идиотского раскаты.

На полуслове смолкнет депутат
проплаченный, прокрученный, проклятый…
И во весь рост поднимется сержант,
как в сорок первом, и пойдет с гранатой…


*      *      *

Я вышел прочь... Ручей журчал в овраге.
Ночь с каждым шагом делалась черней.
И начали мерещиться во мраке
кривые рожи суетных чертей.

Я в них узнал политиков знакомых,-
они делили доллары и власть,
чтобы потом на основании законном
спокойно насосаться крови всласть.

- О Господи! Когда же прекратится
весь этот шабаш? - произнес я вслух.
И грянул гром! И я перекрестился.
Разверзлась твердь - и все исчезло вдруг.


*       *       *
 
                “Все расхищено, предано, продано,
                Черной смерти мелькнуло крыло”
                Анна  Ахматова.

Поля, травой заросшие, а в них - дорога дальняя.
Селения заброшены - страна многострадальная.

Все предано, все продано,
                крылом  взмахнула  смерть.
Готов ли ты за Родину сегодня  умереть?

Путей нет к отступлению, - куда ни бросишь взгляд,
в нас першинги нацелены...  А может быть, - летят!

А вслед - в ботинках кованных каратели идут
(не  в НАТО ль застрахованы коттеджи всех иуд?)

Не зря мы деньги тратили, -  кричит их вся урла, -
и вправду демократия на землю к нам пришла.

Все  предано, все  продано,
                крылом взмахнула смерть.
Готов ли ты за Родину, братишка, умереть?

Взлетает пыль с обочины - пыль фронтовых дорог.
Под нами - гробы отчие, над нами - только Бог.


ЖУРАВЛИ

Промчалось лето и растаяло вдали
раскатистым, веселым, звонким эхом.
И вот  летят над Русью журавли,
а вслед за ними - все заносит снегом.

От мертвых пастбищ и суровых вьюг,
преодолев последнюю усталость,
умчатся птицы на счастливый юг,
а я один среди полей останусь.

Лишь на прощанье прямо в душу мне
они с небес обронят голос грустный,
и, нарастая в гулкой тишине,
он зазвучит тоскливой песней русской.

Но грусть пройдет и радостно весна
вонзит в снега лучи свои косые!
И вот тогда, воспрянув ото сна,
раздольно рассияется Россия!

И вскрикнешь ты: "Над нами журавли!
Как широко раскинуты их крылья!
Над вольными просторами земли
они летят почти что без усилья!

Они поднялись высоко в зенит,
они летят на родину в сиянье!"
И голос русский, вздрогнув, зазвенит
мелодией любви и ликованья!
 
ГОДОВЫЕ  КОЛЬЦА
      
    Лирический цикл

 «ВЕСНА, ВЕСНА,
СКАЖИ, ЧЕГО  МНЕ  ЖАЛКО?
КАКОЙ МЕЧТОЙ ПЫЛАЕТ ГОЛОВА?»


*     *     *

Ах, весна не обидела -
распахнулась душа!
Верба в луже увидела,
как она хороша!

За оградою простенькой
мир прекрасен, широк.
Свежестиранной простынею
отдает ветерок.

И колеблются отблески
от воды -
на ветвях,
на обрыве, на облаке,
на счастливых словах.

И предчувствие нового
возникает в груди,
и смотрю я взволнованно:
что же там -  впереди?




*      *       *

Еще сыро в лесу от сугробов последних,
еще прошлое с вьюгой возьмет и придет,
но уже распускается слабый подснежник –
и уходят сомненья под треснувший лед.

Сходят с долгим туманом былые невзгоды,
и смеется и плачет взбурливший ручей.
Словно вешние воды, пронеслись мои годы
суматошных тревог, сумасбродных речей.

Все ушло. Только снова опрятный подснежник
расцветает, весне улыбаясь во сне…
Ветер чувств налетает, веселый и нежный,
веет свежестью в тихой лесной стороне.

Веет первым теплом синева небосвода.
Возвращаются легкие стаи гусей,
возвращается радость бескрайней свободы…
Лишь любви не вернуть улетевшей твоей.



 
*      *      *

Капель сегодня плотницкой артелью
бесперебойно принялась стучать!
И солнце  - вдребезги!
И блики по апрелю
расплесканы!
И некогда скучать!
 
Подтаял снег – 
и  потянуло тесом!
Нет сил в  квартире тесной усидеть!
Мне б на стропила –
в облаке белесом,
под небесами, топором блестеть,

чтоб, как струна тугая при  настройке,
бренчал бы гвоздь, вбиваемый в бревно.
Весна –
веселье,
новоселье,
новостройка!
Весна –
свободы терпкое вино!




*     *      *

Воробьи раскричались под окнами:
"Тает снег! Тает снег! Тает снег!"
И запахло березами мокрыми,
стало небо над крышей синей.

И ушел я, закрыв математику,-
сколько можно уроки учить! -
в ближний лес, где цветет мать-и-мачеха,
где ручей под корягой журчит,

где сползают сугробы весенние
неохотно с нахмуренных круч.
А на сердце такое веселие, -
прикоснулся к нему теплый луч!

Потеплели на сердце проталинки,
блики солнца вспорхнули к лицу!
Что же я улыбаюсь, как маленький?
Что ж я плачу в прозрачном лесу?
   

*      *      *

Весна!
Все двери распахните настежь,
сто тысяч разменяйте по рублю
и  бросьте вверх! -
голубоглазой Насте
вчера сказал я, что ее люблю!

И  сразу вдруг -  ударили капели,
зазеленела первая трава, 
и облака  поплыли, полетели,
и, размечтавшись,  прозвенел трамвай!

Мир покачнулся -
и расцвел от счастья!..
А дел всего-то -
нет, не прекословь, -
что мне в ответ чуть улыбнулась Настя,
чуть приподняла удивленно бровь.



*      *      *

Было многое в жизни потеряно,
было все - и тоска и метель.
Только снова в березовом тереме
разбивается в брызги капель.

В прошлогоднем пальтишке приталенном,
вся в улыбчивых бликах воды
ты стоишь у размытой проталины,
согревая дыханьем цветы.

У тебя от сережек орешника
на щеках зажелтела пыльца...
И качается рощица вешняя,
и касаются ветви лица.

Помнишь, так же цвела мать-и-мачеха?
Помнишь, так же сиял небосклон?
Помнишь, милая, тихого мальчика,
что мечтал, что в тебя был влюблен?

Не молчи, улыбаясь растерянно:
было все - и тоска, и метель ,
только снова в березовом тереме
разбивается в брызги капель.

Заблудилась душа безутешная -
нет ни края весне, ни конца!
И качается рощица вешняя,
и касаются ветви лица...

   
 
*     *      *

Сбил верстак я под хмурой сосной, - 
на сугроб талый сыплются стружки.
Чуть повеяло теплой весной -
и  холмов  зачернели горбушки.

И рубанок шуршит: “ Хороша
будет новая легкая лодка!"
Ну, так что ж, не боли ты, душа,
коли нас разлюбила красотка!

Рукавом вытру льющийся пот,
и глаза лишь немного  прищурю,
вижу, туча из солнечных сот
тянет мед, позабыв злую бурю.

А вокруг-то все радо весне!
Вот и первая сонная муха,
на недавно обсохшем бревне,
греет спину весь день, как старуха.

И строгаю я, жарко дыша, -
разморила всех нынче погодка!
И рубанок шуршит: "Хороша,
хороша будет легкая лодка!"

Улыбаются лужи весне!
И хоть места не сыщешь, где сухо,
все так чудно окрест!.. Как во сне,
пенье птиц долетает до слуха...




ВОРОБЕЙ

Отступили буйные метели,
распушились ветки мокрых ив.
Серый, как солдат  в шинели,
воробей обрадовался: «Жив!»

Перенес, лохматый, стужу стойко: 
тает  снег, трава кой-где видна, -
и расхорохорился он бойко -
вот-вот вскрикнет весело:
                - Весна






*     *      *

Ну, вот и весны мы с тобою дождались,-
черемухой пахнет, землею, дождями...
Опять я люблю, и опять я волнуюсь,
как будто вернулась счастливая юность.
За окнами месяц заманчиво светит.
А выйду-
                обнимет меня теплый ветер!
Обнимет и что-нибудь скажет такое,
что станет легко.   
                Но не будет покоя...   






ВЕТЕР

Распахнув мои сени,
прямо в  комнату ветер
с  ароматом сирени
залетел на рассвете.

Залетел  после грома,
все развеял печали
и умчался из дома
в просветлевшие дали.

Занавеска качалась,
сердцу радостно было -
просто мне показалось:
это ты заходила.


*     *      *

Веселый май!
Черемуху  ломай
или в метро букет сирени
внеси, девичий взгляд поймай –
и запоют в душе сирены:
«Веселый май! Веселый май!»

Дороги высохли, покрылись  пылью.
Едва  качнётся теплый ветерок –
и полетит любовь на крыльях
в широкий мир
через родной порог!

А что искать в бескрайнем этом мире?
Куда лететь?..
Конечно, к ней!
Конечно, прямо к милой!
К ней – к ненаглядной лапушке моей!

И пролетев, как сон, под облаками,
черемухою, вишней прошуршать –
и всю ее осыпать лепестками,
и всю ее,
как есть,
расцеловать!




*     *      *

Твой дом, как корабль,
                уходил по балконы
                в  деревьев зеленое море,
черемуха  бурно цвела,
   словно пена в кипящей волне за бортом,
и ветер в распахнутой раме
                вздувал, будто парус,
                упругие шторы,
и  мы с тобой плыли,
          не ведая даже, что будет потом.
Мы плыли, мы были с тобой
                в неизведанном мире, -
что было  - то было уже позади,
с настенных картинок слетая,
                амуры бренчали на лире
и стрелы пускали,
        и сладкую боль ощущал я в груди.
Сверкало из бездны. И  мы с тобой были
одни во вселенной,
               и палубой пол уходил из-под ног,
и ночь нас бросала друг к другу!..
                В какую такую мы плыли
кромешную даль -
               я уже разобраться не мог.
Но как бы то ни было,
                ангелы пели нам гимны
и слабые руки твои
         тихой лаской мое остужали лицо,
и я лишь одно понимал:
         нам с тобой будет сладко погибнуть,
мы вместе навек -
      неразрывно случайных событий кольцо.
А утром  - ты помнишь? -
             к нам пчелы в окно залетали
и пахло черемухой…





       












«ЕСТЬ ЧТО-ТО ПРЕКРАСНОЕ В ЛЕТЕ,
А С ЛЕТОМ  ПРЕКРАСНОЕ  В НАС» ...



ГРОЗА


Мир опрокинулся –
                дубрава наизнанку,
И облака разорваны грозой,
И каждый куст –
      оборванный
                изгнанник,
согнутый в три погибели,
                и злой                               
внезапный,
                вперемешку с пылью ветер,
деревьям руки выворачивая,
                рвет
кривые кроны накренив,
                и вертит
газет обрывки
                и ревет,
разгневанный, огромный…
Вдруг над домом
Сквозь оторопь
                и судорожную дрожь
Сверкнуло –
                и с внезапным громом
Обрушился
                тяжелый,
                шумный  дождь!
Реви, гроза!
                Лупи по крышам!
Рви на куски
                осточертевший мир!
Наотмашь воронов
                хлещи по крыльям!
Ты – мой восторг!
                Ты – мой кумир!
Переверни все,
                перепутай!
Бей в стены,
                в стекла,
                в медные тазы!
Я чувствую себя
                над этой смутой
неодолимым
                демоном грозы.
Подвластна мне
                громовая стихия:
взмахну рукой –
                и тучи в перекос,
и стихнет дождь,
                и вам прочту стихи я,
в которых пеньем птиц
                заслушался Христос.


*   *    *

Душа открыта, словно степь, -
ей нет конца и нет начала.
И что-то хочется мне спеть
родное, полное печали.

В душе степная тишина,
в душе степные ароматы,
и всходит полная луна
из ковылей, грозой примятых.

В моей душе такой простор
для воли и степного ветра,
что если б руки распростёр,
то полетел бы я, наверно!

И тишина, и высота,
и воля вольная, и ветер!..
Душа сияет, как звезда,
и хочет вновь любить и верить!


 ДАЧНЫЙ САМОВАР

Кто окликнул дни моих каникул,
светлою рукой в окно махнул?
В медной чашке варят землянику,
не смолкает пчел протяжный гул.

Смолкою душистой веют сосны,
в небе нестерпимо-яркий шар!
Рассиялся, радостнее солнца,
на твоей веранде самовар!

Генерал какой!
Его начистил
кирпичом наш дед -
блестят бока.
Привкус мела, аромат смолистый,
в синеве, как в детстве, - облака…

Тоненько в лугах звенят цикады -
или это чай уже вскипел?
Угольки трещат - или по скатам
хор сухих кузнечиков запел?

Травостой запах горячим чаем,
и горит, потрескивая, жар;
и кипит упруго и серчает,
весь в медалях, круглый самовар!



ЛИВЕНЬ

Скоро, скоро хлынет ливень!
Тополиный вьется пух.
В легком, трепетном порыве -
радость детская, испуг!

Все в смятенье, все в тревоге!
Капли кое-где  летят,
пыль летит в лицо с дороги,
листья влажно шелестят.

Ветер с привкусом полыни
тянет  за душу в полет.
А веселый дождь как хлынет,
как сорвется,  как польет!

Льется, льется ливень летний
на деревья, на меня
и нахлестывает плетью
распаленного коня!

Льется, льется теплый ливень,
льется, льется с высоты!..
Все спокойней,  все счастливей
рощи, травы  и кусты...
               









ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

Сырая тень легла на  склон покатый,
туман внизу покрыл поля окрест,
лишь золотой вдали, в лучах заката,
еще пылает колокольни крест.

Крадется по оврагам сумрак синий...
Уходит суета дневная прочь ...
Перекрестись и  попроси  Отца  и  Сына
благословить на отдых эту ночь ...

Смеркается... Дворы давно оглохли.
Давно угомонились воробьи.
Уткнулись в землю жаркую оглобли,
и конь губами сено ворошит.
               
Мгла  тяжелеет, как рыбачьи сети.
День отшумел. Все тонет в пустоте.
Кусты, как расшалившиеся дети,
притихли вдруг в глубокой темноте.

И благостная чистая прохлада
в долину опускается - на дно.
Дохнуло духом глинобитной хаты.
Уютно стало. И  совсем темно...

Спит степь душисто-душная от зноя,
сверчок тоскливо в тишине поет...
Но долгое  томление покоя
мне все равно покоя не дает, -

от лунного, таинственного света
волнуюсь я и что-то жду в тоске
из тех пространств, где остывает лето,
мелькнув звездой падучей вдалеке.


*    *    *

Ночь спустилась. В кювете окурок
дотлевает упавшей звездой.
Потянуло с пригорков бурых
мятой смятой и резедой.

Стихли судороги дороги
и прислушиваются, тихи,
к дальним шорохам на огороде
лопоухие лопухи.

И в домах погасают окна...
Вот померкло твое окно –
стало грустно и одиноко,
и пустынно, и так темно...




СТАРЫЙ ДОМ

Слегка подрагивает дом,
когда проходит поезд.
Писатель в старом доме том
слагал  о прошлом повесть.

Жужжит оконное стекло,
в шкафу звенит посуда.
А  в доме тихо и тепло –
везде следы уюта.

Но подступает к сердцу мрак
и тишина из переулка,
едва затихнет товарняк
в ночи, сырой и гулкой.

В сознанье плавают стихи,
как рыбы в тесной верше,
и различаются шаги
людей, давно умерших.

Нет в старом доме никого,-
и тишь стоит в нем ровно…
И слышно, как скрипят его,
навечно высохшие бревна.

Здесь явь загадочней, чем сны,
и веет Русью древней,
и звездной россыпью полны
за рамами деревья.




*      *      *

Жизнь  ускользает, как  меркнущий свет, -
смотришь ей вслед, а ее  уже нет.
Ветер подует, прохладен и нежен, -
слушаю долго  я шелест черешен    
и становлюсь, как ребенок, безгрешен.
Буду во тьму, забываясь, смотреть, -
мне и от счастья легко  умереть.
Не умереть а, скорей, растворится
в отчей земле
и навеки с ней слиться -
стать ее колосом,
                дикой травой,
тихо прохожим
                кивать головой ...





*     *      *

Кажется в июне
По лесной тропе
Радостный и юный,
Я шагал к тебе.

Ты меня любила
Женщин всех нежней,         
Только отбродила
Брага этих дней.

Сгинула в тумане
Молодость давно -
Пью воспоминаний
Горькое вино.

Сердце согревают
Чувства прошлых лет
И в гостях бывают
Те, кого уж нет.



ПОСЛЕДНЕЕ  СВИДАНИЕ

Здесь мы с тобой встречались в мае,
когда вокруг черемуха цвела.
Уходит  лето, с грустью понимая,
что и любовь от нас навек  ушла.

Лишь мы отсюда, словно погорельцы,
уйти не можем - тянет нас сюда...
Тоска такая - хоть ложись на рельсы!
Но в прошлое не ходят поезда.

Склонила ты лицо - как будто ищешь
кольцо свое венчальное в золе ...
Что делать нам на этом пепелище?
Остановились...
И  молчим во мгле...




ПРОЩАЛЬНОЕ

Зачастили дожди, затяжные, косые.
Все грустней у тебя, все задумчивей взгляд.
Скоро с вихрем по всей, по широкой России,
как глухая молва, прошуршит листопад.

Скоро в рощи багряная осень нагрянет
и сугробы листвы вдоль дорог наметет,
и увязнут березы в глубоком тумане,
и всю ночь будет ветер стучать у ворот.

И ты вспомнишь про летнее светлое счастье
и про нежность, которой никто не вернет...
Оттого так нам больно с тобою   прощаться,
оттого так тоскливо гудит пароход.































«ЧТО ТЫ РАНО, ОСЕНЬ,
В  ГОСТИ К НАМ ПРИШЛА?
ЕЩЕ ПРОСИТ СЕРДЦЕ
СВЕТА И ТЕПЛА!»



*     *     *

Наверно, у нас все по-старому:
к зиме заготовили дров,
и к вечеру мама усталая
с работы заходит во двор.

Успеет по дому все сделать,
сходить к роднику за водой.
А ветер тихонько застелет
крылечко листвой золотой.

Мать шалью окутает плечи
и смотрит на дождь из окна
и слушает долго, как в печке
растет бормотанье огня.

И верит с несмелой улыбкой,
что в нашем опавшем саду
скрипучая всхлипнет калитка,
и я осторожно войду.


БАБЬЕ ЛЕТО

Веет прохладой с просторов осенних,
ясные дни устоялись давно.
Листья последние тихо осели
в светлых аллеях  на темное дно.

Отшелестела пора золотая,
смолкла, погасла –  стоим средь руин.
Вкрадчивый ветер неслышно вплетает
в пряди твои седину паутин.

Что ж из любви нашей, милая, вышло?
Веря обманчивым ласкам тепла,
ты, как вот эта опавшая вишня,
всё перепутав, опять расцвела.





*    *     *

Тебя назвать бы надо Ефросиньей.               
Скажу: “Прощай, я больше не вернусь!”-
и полыхнут  глазища  синью,
а в них -  промчатся косяки гусиные,
всплеснется светлой Ладогою Русь.

Тебе бы  шли рябиновые бусы
да из бересты легкий туесок,-
и волосы твои по-русски русы
и на губах малины  алый сок.

Любимая, ты -  Лада, ты -  лебедушка...
А я... да что там обо мне!
Осталось мне сложить ладони лодочкой
и кликать свое счастье  в тишине.

Но только эхо вдалеке откликнется,
но только упадет осенний лист.
Пришла вечерняя заря-калинушка,
и лес молчит,  загадочен и мглист.

Прощай, родимая. Все песни спеты,
ушло тепло в чужбинные края,
и улетело с ласточками лето,
а с ним - и молодость веселая моя.

Прости, прощай, хорошая, любимая.
Будь счастлива. Я больше не вернусь.
Но встречусь ли с березкою, с рябиной ли,
тебе, далекой, грустно улыбнусь.




ОСЕННЯЯ СИРЕНЬ

Легкая, счастливая усталость -
отошли тревоги и беда,
отбурлила, стихла, устоялась
в берега вошедшая вода.

Можно из реки теперь напиться -
видно каждый камешек на дне.
Стало равномерно сердце биться -
та же ясность божия во мне.

День короткий тянется так долго,
будто специально для меня,
чтобы разглядел я, как наволгла
гроздь сирени белой у плетня.

Осень - время светлого прозренья.
Прошлое пришла пора понять,
но душа изломанной сиренью
расцвести пытается опять.


*    *    *

Поспела давно облепиха.
Шагаю, сгребая листву.
Прохладно, просторно и тихо
в пустом облетевшем лесу.

Приятная, светлая осень -
гуляй, улыбайся, дыши! -
но  что-то неслышно уносит
навеки она из души.

Я  понял, о чем при дороге
молчит, облетая, ветла.
И мне стало время дороже.
Как мало осталось тепла!

Последняя бабочка в поле,
последний цветок в полусне!..
И сердце застыло от боли -
и грустно и радостно мне.

Смотрю я на  берег родимый,
куда не вернусь никогда,-
далекою струйкою дыма
ушедшие тают года...





*     *     *

Деревенька  дачная
стихла, опустела.
Все давно уехали –
никого не жди.
И кольцо дверное
снова поржавело,               
и приходят в гости
лишь одни  дожди.

За окном все глуше
шорохи и вздохи, -
в них я различаю
грустные слова.
И живу я вроде
на краю эпохи,
на пороге  -
горькая,
мокрая листва.


ПОСЛЕДНИЙ ВОЛК

Холодный дождь, холодный мрак.
Последний  волк не  рад судьбе, -
забиться б в глушь, залечь в овраг,
забыть навечно о себе.

И голод мучает, и страх.
Дохнула мгла из-под горы, -
вон там, вон там, - в шести верстах,
слышны по запаху дворы!

За полем хрипло лает пес,
дыханье слышится коров
и лошади жуют овес,
и пахнет жаркая их кровь!

Волк настораживает слух, -
он повернуть уже не прочь,
но сзади лес предзимний глух -
и волк завыл протяжно в ночь.

Завыл, завыл ... И вой летел
в провалах ночи по реке,
и страшным плачем став, слабел,
теряясь эхом вдалеке.





*     *     *

Мне кажется,
я всем в толпе мешаю.
Иду, глазами тычусь наугад.
Не до меня! -
летучими мышами
торчат зонты,
прохожие спешат.
 
И  хлещет дождь –
невыносимый, частый!
Согнуло в три погибели  ветлу!
Да что там я?
Купите, люди, астры
у  девочки, замерзшей на ветру!



ЖУРАВЛИ УЛЕТЕЛИ ...

Окончена в поле работа -
никто до весны не придет.
Лишь пугало  средь огорода.
Кого оно, глупое, ждет?

Зачем оно осенью горькой
стоит на  холме ветровом,
как сторож - в сырой гимнастерке,
и  машет пустым рукавом ...





*     *     *

У осени плачевные дела,
и в парке пусто, словно в раздевалке,
с которой ты последнею ушла,
оставив номерок болтаться жалкий.

С утра темнеет. Все - теплу каюк!
Кричу в простор, как дурень на погосте:
- Эге-ге-гей! И я хочу на юг!
Хотя бы перышко мне сверху сбросьте…

Но тщетно – птицы гаснут, как во сне.
И все молчит: молчат поля, березы…
И не пойму я: то ли тает снег,
то ль по щекам моим стекают слезы.


*    *    *

Холодно.
Ночью, наверно,
первый грядет снегопад.
Как обнаженные нервы,
ветви неровно дрожат!

С радостью, с горем, с обидами
все по домам разошлись...
Брошены картами битыми
листья ...
Проиграна жизнь.












«СНЕЖНОЕ СОЖАЛЕНИЕ»


ПЕРВОПУТОК

Выпал снег -
веселый и невинный,
чистый, словно детская душа.
Он летел неслышно и наивно,
он всю ночь трудился не спеша:
складывал старательно снежинки,
вылепил под утро города,
где на всю окрестность ни тропинки,
ни души, ни звука, ни следа.
Улицы, окраины, овраги
начисто под утро замело.
Снег лежит,
как чистый лист бумаги, -
переписывай былое набело!


*     *      *

Посыпал снег  - 
легко и густо,
и всю окрестность замело!
Ещё вчера мне
было грустно,
а нынче -  тихо и светло.

Как будто я обратно молод,
как будто Бог, прочтя стихи,
за чистый ландышевый холод,
простил мне прошлые грехи.

А снег летит, летит в ладони
и от мороза так тепло!
И чувство в сердце молодое –
что делать? – снова расцвело!



МЕТЕЛИЦА


Вот идут прохожие,
тихие, хорошие,
с  мельниками схожие,
я  и сам такой -
все мы припорошены
снежною мукой.

А вокруг метелица
крутится, как мельница,
все-все переменится
позабудь тоску -
мука перемелется
в белую муку!

Замело нас хлопьями
пухлыми, холодными,
позабылись хлопоты
суеты дневной,
крылья вихря хлопают
прямо за спиной!

Веселей, метелица!
Веселее, мельница!
Пусть все перемелется -
не видать земли!
Пусть все переменится,
пропадет вдали!

Пусть идут прохожие,
с  мельниками схожие,
тихие, хорошие, -
я  и сам такой! -
все мы припорошены
снежною мукой!


*    *    *

Снег валит - деревни не видать,
не найти тропинок поутру!
Буду здесь, тоскуя, зимовать,
как журавль, прикованный к ведру.

Буду чувства чистые таскать
из глубоких недр души своей.
Отпусти меня, моя тоска,
догонять высоких журавлей!

Все бело. Полей печален вид.
Разгулялась сельская метель.
Кандалами целый день гремит
над   колодцем старый журавель.

Но когда он закурлычет вдруг,
и, расплескивая воду из бадьи,
в небеса рванется из-под рук, -
сердце обрывается в груди!


*     *     *

Вьется вьюга, играя,
посредине двора,
а в потемках сарая -
сухие дрова.

Легких, звонких поленьев
в печь подкину - и дом
переполнится летним
позабытым теплом.

Печка жаром веселым
пышет - угли трещат,
а мне кажется, пчелы
над поляной  жужжат.

Мне мерещится, снова
ты проходишь со мной...
Пахнет смолкой сосновой,
земляникой лесной!


РОЖДЕСТВО

Я сегодня пленен тишиной.
Снегом ветки берез перегружены,
А снежинки летят и летят надо мной
И плетут свое легкое кружево.

Все в снегу –  старый кремль, монастырь…
Ой, зима, ты совсем не суровая!
Как веселый румяный снегирь,
По бульвару шагает суворовец.

Снег летит и летит в тишине,
снег летит осторожно, торжественно…
И трамвай, и огни, и герань на окне-
Все мне кажется  сказкой рождественской.


КОТ

Кто к нам в подъезд кота подбросил?
У входа в лифт в мороз большой
он трется об ноги, -  он просит,
чтоб взяли вы его с собой.

Мурчит, дурашка препотешный.
Как, бедолага, похудел!
Вот снизу вверх глядит с надеждой -
ну, кто из нас так не глядел?

А все идут, проходят мимо ...
Поднял я на руки кота:
«Пойдем ко мне, пойдем, родимый.
И у меня была беда.

С тоской разбуженною слажу, -
обид, мурлыка, всех не счесть».
Так говорю, а сам все глажу
его свалявшуюся шерсть.




СНЕГИРЬ

До свиданья, снегирь. Вот и кончились сроки
снеговой канители, морозной мороки.

Открывает просторы великие солнце.
Прилетел ты проститься ко мне под оконце.

Как мы славно с тобою, снегирь, зимовали!
Были хлебные крошки –
                всей гурьбой  пировали!
               
Я чуть свет поднимался на твой свист удалой.
Ты скакал по сугробам, как солдат молодой!

И навстречу друзья твои, малые птахи, -
нараспашку летят - в русской красной  рубахе!

А метель как завоет по выстывшим трубам!
Мол, сейчас я озноба поддам жизнелюбам!

Ну и что? Мы от родины не отреклись,
только крепче характером добрым сошлись.

Мы в беде научились беду забывать.
Было весело нам у окна горевать!



ПРОКЛЯТАЯ ЛЮБОВЬ

               
       ЖЕНЩИНА

      
Она
то вся благоуханна,
вся, как цветущий светлый май,
то притягательно туманна,
как темной бездны скользкий край.

Она
то плачет, то смеется,
то что-то грустное поет,
то вдруг змеею обовьется,
ужалит  сердце – и уйдет.

Не мы ли ей слагаем гимны,
кладем сокровища к ногам?
Мы за нее хотим погибнуть,
готовы ей воздвигнуть храм!

Не ей ли резкие проклятья
в лицо бросаем, дерзко злясь?
Потом цепляемся за платье,
потом роняем слезы в грязь.

Ты жив, иль нет –
ей все едино, -
как сон, уходит на заре,
оставив лепестки жасмина
у Господа на алтаре.


МОЛИТВА

По  минному полю  иду я.
Судьба моя - тонкая нить.
Но ты просишь Деву Святую
от смерти меня сохранить.

Ты в храме, где курится ладан,
где всходит торжественно тишь,
лицо наклонивши, как  ландыш,
у светлой иконы стоишь.

Ты молишься свято, как дети,-
и я верный путь нахожу:
всего в миллиметре от смерти
меж спрятанных мин прохожу.




*    *    *

Ты полюбишь меня - никуда ты не денешься,
лишь скажу одно слово тебе –  и придешь.
И опустишь глаза, и, стесняясь, разденешься,-
словно в темную бездну навстречу шагнешь -
и взлетишь выше звезд, и стотонные тени
отшатнутся от натиска вспыхнувших чувств,
со стесненным стенаньем обрушатся стены
от легчайшего
         соприкосновения уст!


   

*    *     *

Май. Повсюду женщины с цветами.
Чувств нет вовсе разве у камней.
Да и ты ведь тоже не святая, -
ты приходишь по ночам ко мне.

Сумерки пахнут прохладой в сени.
Ты заходишь тихо, словно сны,
и приносишь аромат сирени,
запахи волнующей весны.

Шелком платья ты прошелестела,
не включая света, у окна,
и твое светящееся тело
надо мной восходит, как луна.

Вот они приливы и отливы,
всплески  океана бытия!
Не был я еще таким счастливым,
милая, любимая моя!



*    *     *

В тебе таилось что-то летнее.
Я приходил домой усталый.
И ты как ласточка, по лестнице
ко мне, счастливая, слетала.

Ты пахла мятой и черемухой...
Ах, если б ведал твое прежнее,
я б в сердце
выстрелил без промаха -
в твое распахнутое, нежное!
 
Но соловей свистел всю ноченьку
над чуть приметною тропою.
Кто знал, что счастье быстро кончится,
что мы расстанемся с тобою?

               












*      *      *

Я очнулся ночью после пьянки,
и судьба шепнула: «Посмотри
карие глаза у кореянки,
предки у нее – государи».

В полутьме покачивались тени,
чуть мерцало древнее кольцо,
целовал я руки и колени
и ее прекрасное лицо.

Как случилось, что такой повеса
колдовское зелье пил в тоске?
Эта темноокая принцесса
опьяняла крепче, чем сакэ.

Сердце у меня рвалось на части
и хотелось плакать или петь,
и хотелось от любви и счастья
улыбнуться или умереть.

Позабыв о родине и доме,
я срывался в пропасть, не дыша.
И чернела ночь в глухом проеме,
как в страстях сгоревшая душа.


*      *      *

Не пойму, чего она хочет,
отчего угрожающе зла.
Точно нож на меня потихонечку точит –
исподлобья глядит из угла.

Все молчит, все копит обиды
неизвестно на что…
Я несу на груди
тяжкий камень  жизни обыденной.
«А не нравится, - говорит, - уходи!

Надо с женщиной быть повнимательней –
хрустали  и царства дарить.
Уходи, - кричит, - к чертовой матери –
больше не о чем нам говорить!»

Ну, куда ж я пойду из отчего дома?
Стар я стал, и родни уже нет…
Впрочем, сказочка эта давно знакома –
ей не первая тысяча лет.


*      *      *

Помнишь, как любила ты Петрова?
А Петров мужик-то был здоровый,
этакий быдластый, как горила...
Ты о нем мне часто говорила,
кружевами смахивая слезы
светлые, большие, как стрекозы.
А Петрову... Что до слез Петрову? -
Быть бы только живу и здорову,
только б заниматься велоспортом...
Ты тогда отделалась абортом.
А Петров, нажавши на педали,
укатил в неведомые дали...


*     *     *

Никогда меня и не любила
и не понимала никогда.
Сколько лучших чувств во мне убила,
не заметив даже,
без труда!

И сейчас
сидит, глаза сужая,
смотрит - и не видит ничего!
Точит ногти женщина чужая
молча среди дома моего.

Выйду покурить я ночью в сенцы,
бормочу под нос:
- Что за житье!
Вот наточит – и вонзит их в сердце,
прямо в сердце глупое мое!
         
 
      

*      *      *

Когда я седлаю гнедого коня
под клич боевого напева,
зачем ты так скорбно глядишь на меня,
славянская дева?

Век жил бы с тобою:
ты  солнцу сестра, -
как спелая рожь, твои косы!
Но сабля моя ненасытно остра,
остры наконечников осы!

Прости! Горизонта звенит тетива –
лечу я свистящей стрелою!
Прощай! Под копыта сырая трава
бросается вниз головою!

Что может быть слаще утехи любви?
Широкое чистое поле
да острая сабля в татарской крови,
да волчья несытая воля!









*     *      *

Сказали мне, она меня всё любит
бесповоротно -
не надеясь, не виня…
Забудут близкие, и отвернутся люди -
она одна  не отречется от меня.

Она мне о любви не говорила,
другие в верности клялись святой
и предали меня, и очернили
проклятьями и темной клеветой.

Она в мой дом - хоть так хотела! - не входила,
другие шли и заносили грязь.
Обворовав меня с улыбкой милой,
они со мною не прервали связь.

Она  тайком цветы в окно бросала,
они публично - мусор на порог.
Ей надо было  от меня так мало!
А им - чтоб отдал все, что только мог.

Ее сокровище на дне шкатулки -
заколка галстука, застежка от пальто,
что потерял я  в драке на переулке.
Она вам не отдаст их ни за что!

Где вы, мои принцессы, королевы?
Все с вами промотал я без труда.
Вы изменяли мне направо и налево -
она мне не изменит никогда!

В ее любви такое что-то давнее,
что исподволь волнует втайне кровь…
Единственное перед Богом оправдание -
ее любовь.




ВСТРЕЧИ С МАРГАРИТОЙ

      Из  лирического цикла


 
*    *    *

Я от тебя сегодня пьяный -
и кровь и мысли во хмелю,
и повторяю постоянно:
«Люблю тебя, люблю, люблю»!

Влюблен я! Все во мне мечтает,
все - как во сне!.. Летит метель в лесу,
но, кажется, весь снег сейчас растает -
лишь имя  я  твое произнесу!

Тебя увижу - руки, словно крылья,-
и сразу все мне  в мире по плечу!
Боюсь, что от малейшего усилья,
тебя коснувшись, - в небо улечу!

Но  ты смеешься: «Что с тобою, глупый»?
Я скоро все цветы в Москве скуплю.
Наверно, ты меня совсем не  любишь?
А  я люблю тебя, люблю!


*     *     *

Скажи мне, не из этих  ли полян,
пестреющих по склонам, ярче ситца,
стрижи скроили легкий сарафан,
в котором ты летишь ко мне, как птица?

Вскинь руки загорелые свои!
Едва они со мной соприкоснутся -
с любимых уст  лавиной соловьи
сорвутся и восторгами упьются!

Скажи мне, не из этих  ли озер,
таинственно-тенистых и глубоких,
напился чистой нежности твой взор,
моя любовь, мой ангел синеокий?

Зачем так шутишь весело со мной?
То ласточкой, то ласковою тенью
коснешься сердца невзначай весной,
то шаловливо шелестишь сиренью.

Скажи мне, не из этих  ли  лесов,
что тянутся, заглядывая в лето,
ты выбрала один из голосов,
поющих, словно сладостная флейта?

Рассмейся звонкой иволгой в лесу,
заплачь дождем среди лугов красивых!
Тебе природа русская к лицу,
в тебе поет весенняя Россия!

Не оттого ль в пространстве дальних стран
тоска прихлынет - и опять приснится
твой легкий, твой веселый сарафан,
в котором ты летишь ко мне, как птица!


*    *     *

Любимая, ты вся - душистый  мед,-
тебя, наверное, сбирали пчелы
в то время, когда луг  вовсю цветет
и лес взлететь пытается веселый.

Ты на исходе мая родилась
такою светлой, чистой и красивой,
что не могу я насладиться  всласть
впивая взгляд в тебя счастливый.

Мед- все слова  веселые твои
и молодость твоя  и поцелуи,
и эти взгляды, полные  любви,
и этих рук ласкающие струи.

С тобой  минуты  тянутся, как мед;
и льется, словно мед, твой русый волос;
и, словно мед, томительно течет
твой ласковый, густой и сладкий голос.


*    *    *

Я вижу в каждом миге
тысячелетий грусть,
исчезнувшие книги
читаю наизусть.

Я чую ход старинный
часов, что вечность ткут
из  тонкой паутины
томительных секунд.

Я слышу  каждый шорох
давно  прошедших гроз
и те слова, которых
никто не произнес.

Но ничего не значу
пред чудом красоты
и тихо сердцем плачу,
когда смеешься ты.



*     *     *

Зачем  такая  молодая
ты улыбнулась нежно мне?
Зачем, скажи мне, золотая,
являться стала ты во сне?

Зачем  в обман  твой сладкий верю
и без тебя грущу всегда?...
Не так ли осенью деревья
цветут под солнцем иногда?

Цветут не вовремя, не кстати,
цветут  напрасно. Боже мой!..
А ты идешь в душистом платье
и веешь в душу мне весной!





*     *     *

Маргарита, Маргарита,
стрекоза голубоглазая,
где все лето пролетала?
Говори, давай, рассказывай.

На каких была полянах,
из каких пила источников?
Отчего на пальцах тонких
у тебя пыльца цветочная?

Отчего ты веешь медом
и лесною земляникою?
Ты торопишься куда-то?
Тебя лето вновь окликнуло?

А когда с тобою будем
разговоры разговаривать,
у окошка синим вечером
ароматный чай заваривать?

Ничего мне не ответила,
промелькнула за террасою...
Маргарита, Маргарита,
стрекоза голубоглазая.





*     *      *

Как светло было в этой аллее весной!
Вишня так расцвела, что казалась невестою.
Сколько раз ты под ней целовалась со мной!
А теперь без тебя что-то стало невесело.

А теперь осыпаются  вишни в саду-
прямо под ноги катятся вишенки спелые!
Ты же мне обещала, клялась мне: «Приду!»
Кто целует сейчас твои рученьки белые.

Пролетело веселье, сады отцвели,
отзвучали запевки в лесу соловьиные
и кому-то достались - в небесах журавли
да еще вишни губ твоих - ягоды винные.

Обманули меня в темноте соловьи
Эх, любовь наша - песенка спетая?..
Осыпаются пьяные вишни любви,
осыпаются сладкие, осыпаются спелые...





*      *     *

В Сокольниках осень…
Сквозь темную зелень
Пробилась в дубах вековых желтизна.
Пусты танцплощадки, замолкло веселье,
Березам притихшим приснилась весна.

И голос серебряный аккордеона
Охрип и рассыпался грустным дождем,
И мокрая, с голой верхушки ворона
Глядит с любопытством: «Куда ж мы идем?»

Ведут в глубину тишины тротуары.
Там листья багровые, словно в крови,
Там липы дуплистые, будто гитары,
Чуть слышно поют о прошедшей любви.

Ах, эти дуплистые, тёплые липы!
Прощаясь, они расшумятся опять,
И тем, кто услышал их тихие всхлипы,
На сердце нахлынувших слёз не унять.

Взлетающий лист вихрь внезапно подкосит, -
И он упадет к твоим туфелькам вдруг,
И выдохнут липы: «В Сокольниках осень!..»
Заплачут –  и выпустят счастье из рук…




*     *     *

Сумерки зимние,
сумерки синие,
сумерки снежные,-
тихие-тихие,
нежные-нежные.
Между березами, соснами, елями
счастье засыпано наше метелями,
будто бы жили с тобой мы
и умерли...
Тихие-тихие




*     *      *

Эх, любовь моя, - горькая, с промахом,
я впервые свиданью не рад.
Он тебя обломал, как черемуху!
Где твой свадебный, белый наряд?

На уме у него только доллары.
Да, решил он тебя разодеть,
но стесняешься ты, словно голая,
и не знаешь,  куда себя деть.

Вся какая-то ты непохожая
на любимую, милую ту…
Лишь глаза твои
вздрогнули, ожили
и опять  погасили мечту.


 





ВМЕСТО ЭПИЛОГА


*     *     *

Вечерние сады, как  облака, клубятся
и яблоки росой мерцают звездно в них,
притихшим листьям сны  о поцелуях снятся
и длится целый  век любой счастливый миг.

Вечерние сады окутаны туманом,
в них сумерки таят небесные цветы,
вдохнув их аромат, смиряешься с обманом
несбывшейся любви, несбывшейся  мечты.

Вечерние сады - таинственные тени
и шелесты шагов  в пустынной тишине
тех, кто, уйдя навек в глубокий мир растений,
воскреснувшей  душой сияет в вышине.

Вечерние сады - в безмолвии прохлады.
В них, серебрясь, звенит неслышный днем  ручей.
И мне легко-легко, и ничего не надо -
ни клятв, ни теплых слез, ни трепетных речей.



*     *     *

               
Привстав на  цыпочки,
вся в серебристых звездах,
сирень, как девочка, глядит в мое окно
и что-то шепчет мне, лиловогроздая,
родное и забытое давно.

Послушаешь ее – и вспомнишь юность,
и вспомнишь милую  волшебницу свою.
Все пронеслось. Я больше не волнуюсь,
я больше не надеюсь, не люблю.

Но, словно наяву, былое снится,
свиданий соловьиные слова,
и ласточкой вспорхнувшие ресницы,
и глаз  необъяснимых синева...








*     *      *

Я с каждым днем все дальше от людей,-
уже слова мои им не понятны.
Все дальше я от их больных идей,
от их забот...
И не хочу обратно.

Что мне кричат - расслышать не могу,
что говорю - им  тоже не  понятно.
Не различить, кто там на  берегу,
не видно лиц  - расплывчатые пятна.

Пусть обо мне забудут навсегда.
Как хорошо порой хлебнуть забвенья!
Пускай не будет больше никогда
ни клеветы, ни слез, ни униженья.

Плыви, плыви, мой утлый плот,
я знаю, где-то есть земля другая,
где вспыхивает бабочек полет,
над белыми цветами угасая,

где птицы зерна прямо с рук  клюют,
где звери, как доверчивые дети,
где незнакомые тебя не узнают
и не обманут - ни за что на свете!






































ВСЁ КОГДА-НИБУДЬ КОНЧАЕТСЯ

      
*     *     *

Лист бледнеет, лист качается.
Упадёт он всё равно.
Всё когда-нибудь кончается -
деньги, молодость, вино.

Всё промчится, все расстанутся.
Если глубже посмотреть,
только песни и останутся,
да не мы их будем петь.


РЕПЕЙНИК

Родился под забором,
вблизи дорог, живуч,
репейник,
как разбойник, -
небритый, взгляд колюч.

Судьба его –  проклятье,
зеленая тоска.
Цепляется за платье,
как нищий у ларька.

Сорвут со злом репейник,
в грязь бросят –  вновь взойдет!
Что жизнь его?..
Копейка!
А он…
живет, живет…


 
*      *      *

Я во сне срываюсь в невесомость:
вскину руки-крылья – и лечу;
чувствую, легка, как ветер, совесть –
все смогу я сделать, что хочу!

Небосвод несется темно-синий,
ангелы беседуют со мной,
переполнен я небесной силой,
радостью какой-то неземной!

А проснусь, внезапно вниз низринут:
там дела темны и люди злы,
и, куда я ни пойду, незримо
вслед за мной влачатся кандалы.



*      *      *

Потянет к жизни вдруг суровой,
тоски и горя не избыть,
когда душа, как пес дворовый,
по воле волком станет выть;

когда, с ума сходя от грусти,
стремясь за дикой стаей вслед,
о землю бьют крылами гуси,
и все пытаются взлететь…


*     *      *

О, кто вы, люди? Вы забыли.
Зря суетитесь на пирах:
вы - только горстка тленной пыли,
вы – рассыпающийся прах.

Забыли вы в своей гордыни,
что всем судья – лишь Бог один,
что станут грозные твердыни
ничтожным скопищем руин.

На вас однажды рухнут громы,
и через несколько веков
воскреснут мертвые фантомы
дотла сгоревших городов.









*      *      *

Ещё неведомые знанья
таятся  в тёмной глубине,
в тенистой тайне подсознанья,
что не во мне уж, а  во вне -
в недостижимости вселенной...

И только в страшный шторм волна
на берег этой жизни тленной
порою выбросит со дна
прозренья камень драгоценный.
И вновь наступит тишина.


СВЕЧА РАСКАЯНЬЯ

С наскока жил, рубил с плеча -
теперь мне очень плохо.
Гори раскаянья свеча,
гори во имя Бога!

Ты, будто жизнь моя,
                свеча,
неудержимо таешь,
мечом двуострым палача
над головой мерцаешь!

Стекает воск, словно слеза,
сквозняк колеблет пламя.
Я слышу в небе голоса,
и голоса - под нами.

Зачем я, грешный и больной,
жгу воск медовый в храме?
И машет тень передо мной
огромными крылами.





МЫСЛЬ
                «Всё мысль, да мысль».
                Е. А.   Баратынский

Теперь в стихах все мысль да мысль,
глубок ее могучий смысл,
для шумной публики не зрим.
Пускай в разврате тонет Рим,
но час пробьет – из недр она
пробьется силою  зерна,
взломает тупости бетон,
раскроет пламенный бутон,
зажжет померкшие сердца!..
Её же власти - нет конца!