ВЫШЕ МОРЯ ТОЛЬКО БОГ. ВЕЧНОСТЬ И.ЦАРЕВА-26
О, да, мы из расы
Завоевателей древних,
Взносивших над Северным морем
Широкий крашеный парус
Н.Гумилев
Тема моря и мореходов оборвалась где-то в серебряном веке, и сколько не пытаюсь отыскать морских стихотворений у современных поэтов, не нахожу циклов, новых открытий этой магической, таинственной темы.
Наверное, моряки не пишут стихов, в поэты - народ исключительно сухопутный, им не очень понятна эта дивная тяга к морским путешествиям, настоящим стихиям.
Среди поэтов - морских бродяг главным остается Николай Гумилев, и врезавшийся в эту тему прочно (так было и со всеми другими темами) В.Высоцкий. Чего стоят его творения «Человек за бортом», все пиратские песни, «Спасите наши души».
А потом все как-то стихло само собой. Потому с особой радостью искала стихотворения о море у Игоря Царева, зная, что он к нам пришел с Дальнего Востока и уж об Охотском море гимнов по-моему, вообще никто не писал.
В одной из статей говорилось о морской романтике в поэзии И.Царева, на этот раз будет освещена суровая реальность жизни у моря, творчества на фоне морской стихии.
Поэт, родившийся у моря, видевший его приливы, отливы, должен быть особенным, еще Г.Гачев писал о том, как влияет на мировосприятие и творчество то место, где мы появились на свет, где прошли детство и юность – будь это горная местность, равнина средней полосы, или берег северного моря. Суровая реальность и противоборство со стихией - вот тема этого разговора.
Самое первое морское для меня стихотворение называлось «Время отлива», душа переносится к морским берегам, и сразу же погружаешься в нечто очень знакомое, до боли родное, хотя непонятно, откуда все это известно.
ВРЕМЯ ОТЛИВА
Томное пламя лениво играет в бокале кампари.
Спелые звезды над сонным заливом горят благосклонно.
Несуетливые волны отлива, как девочки в баре,
В медленном танце свое обнажают соленое лоно.
Бродят туристы прибрежной рокадой вдоль моря и суши,
Смотрят на пальмы, на желтые мачты и туши баркасов.
Пряные ветры ласкают им губы, а души им сушат
Знойные страсти испанской гитары и звук маракасов.
Как это странно, когда в иностранно-банановой чаще
В сердце ударят зарядом картечи знакомые трели…
Здравствуй, залетный, рязанский соловушка, братец пропащий!
Как же я рад неожиданной встрече, мой милый земеля!
Как ты бедуешь здесь, маленький гений, непризнанный югом,
В серое тельце вместивший раздольную русскую душу?
В этом крикливом раю попугаев, не пуганных вьюгой,
Песен березовых тихое таинство некому слушать
В этом стихотворении море только слегка обозначено. Поэт говорит с нами так, словно и нам все прекрасно известно и очевидно, такое странное складывается ощущение, но что же это стихотворение так напоминает? Конечно, в первую очередь вспоминается Гумилев со всеми его морскими циклами о путешествиях, но в данном случае звучит другое, не морское вовсе:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Почему так пересекаются два текста? И не только стилистический шарм тому виной, но и необычная атмосфера и ритмика похожи. А еще каждый из поэтов нам пытается рассказать нечто необычное в очень интимной, доверительной обстановке, с той лишь разницей, что Гумилев пытается удивить «веселыми сказками таинственных стран», а Игорь Царев той сказочной реальностью, которая царит в обычном мире, но на морском берегу.
Несуетливые волны отлива, как девочки в баре,
В медленном танце свое обнажают соленое лоно.
Если в первом случае это экзотично и романтично, то во втором -эротично, и на диво живо. Хотя герой Гумилева находится в комнате у камина, а герой И.Царева, в каком-то ином приморском граде.
Бродят туристы прибрежной рокадой вдоль моря и суши,
Смотрят на пальмы, на желтые мачты и туши баркасов.
Пряные ветры ласкают им губы, а души им сушат
Знойные страсти испанской гитары и звук маракасов.
Это явно какая-то далекая и загадочная страна, куда внезапно нас всех вместе с ним забросила судьба. А разница в том, что перед нами мудрый и наблюдательный поэт, он очарован не иноземной экзотикой, а родными краями, которых тут ему не хватает
Как это странно, когда в иностранно-банановой чаще
В сердце ударят зарядом картечи знакомые трели…
Здравствуй, залетный, рязанский соловушка, братец пропащий!
Как же я рад неожиданной встрече, мой милый земеля!
Существенное отличие от мироощущения Н.Гумилева в том, что Игорь не чужое делает своим, а тоскует о родном, близком. Если Гумилеву милее и дороже жираф, которого он так подробно с таким упоением описывает, то Игорю ближе рязанская птичка, случайно оказавшаяся в чужом краю
Как ты бедуешь здесь, маленький гений, непризнанный югом,
В серое тельце вместивший раздольную русскую душу?
В этом крикливом раю попугаев, не пуганных вьюгой,
Песен березовых тихое таинство некому слушать
Может быть по этой причине самому поэту тоже не удается стать морским бродягой и путешественником, если все время снится родной берег, мир, где его песни есть, кому слушать? Но это только одна сторона морской темы.
Рассказывая о старом адмирале, Игорь отметит:
Волна за дерзость воздала сполна,
Забросив за предел его мечтаний -
Он насмотрелся Даний и Британий,
До дна хлебнув и моря и вина -( но принесло ли это счастье?.
Но все равно, и поэт и старый адмирал навсегда связаны с морем, только один уже знает то, в чем другому только предстоит убедиться - море безжалостно выбросит героя на берег и оставит в одиночестве- такова плата за это вечное стремление к плаванью.
А еще есть гимн суровому Дальневосточному морю, родному берегу…
МОРЕ КАМНИ НЕ СЧИТАЕТ
Игорь Царев
Где берет свое начало
Притяжение Земли,
От надежного причала
Отрывая корабли?..
Берега как свечи тают,
Злой волне подставив бок…
Море камни не считает.
Выше моря только Бог.
Капитаны нервно курят,
Светит красная луна,
Корабли бегут от бури,
Под собой не чуя дна.
За кормою ветер злится.
Безысходность души жжет…
Море бури не боится.
Море сил не бережет.
О невыживших не плачьте,
Не пристало плакать нам.
Ломкий крест сосновой мачты
Проплывает по волнам.
В небе чайки причитают –
Душ погибших маята…
Море слезы не считает.
Морю солоно и так.
http://www.poezia.ru/article.php?sid=20288
Вот здесь уже вспоминаются, конечно, знаменитые «Капитаны» Гумилева - целый цикл из 4-х стихотворений о морской романтике, о истории мореплавания, легенда о Летучем Голландце… Но в небольшом и очень лаконичном стихотворении Игорь Царев написал все самое главное и важное о море: море -начало начал, но не стоит умиляться этой суровой стихии:
Берега, как свечи тают,
Злой волне подставив бок…
Море камни не считает.
Выше моря только Бог.
Тут конечно, вспоминается знаменитая пословица о том, что Москва слезам не верит, но море еще более сурово в этом отношении, и там люди либо закаляются, либо погибают. И создается такое впечатление, что, в отличие от Одиссея, образ которого еще появится в «Троянской опупее», сам герой дружен с Посейдоном, Нептуном, Царем морским- Владыкой морей, который относится к нему благосклонно, он будет еще не раз появляется в его творениях.
И в одном единственном штрихе: «капитаны нервно курят» - отражается вся суровость происходящего. Наверное, каждый из нас видел в печальные дни, когда велись репортажи о спасении подводной лодки «Курск», что такое северное море, как оно испытывает на прочность людей. Тогда мы видели не только капитанов, но и адмиралов, которые делали все, но были бессильны помочь затонувшей лодке и спасти ее экипаж. Могучие волны, бури, люди малы и слабы перед такой стихией и угроза гибели висит над ними все время…
За кормою ветер злится.
Безысходность души жжет…
Море бури не боится.
Море сил не бережет.
На протяжении долгих веков человеку приходилось бороться с водной стихией. На берегах северных морей рождались и выживали суровые люди. Они жили по особым законам. Вот и в голосе поэта появляются совсем иные нотки:
О невыживших не плачьте,
Не пристало плакать нам.
Ломкий крест сосновой мачты
Проплывает по волнам.
Кстати, вот одна из рецензий на морскую тему:
Про море я действительно кое-что знаю (старлей ВМФ в запасе). Теперь о вантах. Действительно - это проволочные или пеньковые снасти стоячего такелажа, которыми укрепляются с боков и сзади мачты, стеньги и брам-стеньги. С их помощью парусами, конечно же не управляют - но есть старинный авральный клич "Все на ванты! Налегай!" - так в последней надежде экипаж судна (или корабля) старался удержать рушащиеся от напора ветра мачты. Обычно это не удавалось и следовала команда "Рубить мачты". У меня, слава Богу, до этого не дошло :)
Игорь Царев 03.06.2002 16:11
И последние строки в этом стихотворении возникают не случайно:
В небе чайки причитают –
Душ погибших маята…
Море слезы не считает.
Морю солоно и так.
Но пора уже вместе с Игорем полюбоваться восходом в Охотском море, на все эти невероятные красоты Дальнего Востока, когда еще представится такая возможность.
Восход в Охотском море
Игорь Царев
На море все восходы превосходны.
Животворящ зари гемоглобин,
Когда под звук сирены пароходной
Всплывает солнце из немых глубин,
И через шторм и злые крики чаек,
Сквозь скальпельный разрез восточных глаз
Тепло, по-матерински изучает
Пока еще не озаренных нас –
Невыбритых, усталых, невеликих -
Сочувствует и гладит по вихрам...
И мы лицом блаженно ловим блики,
Как неофиты на пороге в храм.
Пусть за бортом циклон пучину пучит,
Валы вздымая и бросая ниц,
Пусть контрабандный снег лихие тучи
В Россию тащат через сто границ -
Наш траулер (рыбацкая порода!),
Собрав в авоську трала весь минтай,
Царю морскому гордый подбородок
Нахально мылит пеной от винта.
http://www.stihi.ru/2006/02/13-1715
Так рождается морской эпос, то ли первый день творения, то ли самое – самое начало жизни, когда суша отделилась от моря, или «Когда вода всемирного потопа вернулась вновь в границы берегов». И только пароходная сирена возвращает нам снова к реальности… А за пароходом появляются и мореходы:
Невыбритых, усталых, невеликих -
Сочувствует и гладит по вихрам...
И мы лицом блаженно ловим блики,
Как неофиты на пороге в храм.
Такими они на восходе перед нами возникают, словно выходят из морских глубин и возвращаются на землю. Только это не путешественники, а рыбаки - труженики.
Восходы -превосходны и животворящи (или животворны, или живительны), гемоглобин - превосходен и животворящ.
Игорь Царев 19.02.2006 23:27
Скучаю по Дальнему. Родился, взрослел там, сколько видано-перевидано :)
Москва суетна. Но, этого не отнимешь, удобна для жизни.
Игорь Царев 13.03.2013 19:46
Кстати, как вы помните, вероятно, и в пору своей юности, при встрече со своей возлюбленной, Игорь предстал нам влюбленным капитаном. И сразу понятно, что в такого капитана трудно не влюбиться. Но надо отметить, что перед нами капитан, попирающий морские законы, один из которых гласит о том, что женщина на корабле – к беде. Довольно дерзкий поступок, если вспомнить о том, что он называет свою бригантину именем любимой женщины. Так рождается одна и самых пронзительных морских песен о любви, здесь нарушаются многие законы, но одно остается неизменным – этот капитан ведет свою бригантину «под управлением любви»
САНТА-ИРИНА
Игорь Царев
Видно чайки всю ночь голосили не зря -
Адмирала опять укачало.
И едва пронеслась над бушпритом заря,
Он с похмелья велел выбирать якоря
И сжигать за собою причалы.
Ветры дуют не так, как хотят корабли.
Ветры слушать приказов не стали.
Половина эскадры сидит на мели,
Остальных по пути волны так замели -
До сих пор еще дна не достали.
Только Санта-Ирина, моя бригантина, еще на плаву.
И команда, которая прежде не нюхала соли,
Налегает на ванты до хруста, до рваных мозолей,
Мертвый холод пучины спиной ощутив наяву.
Нас несет на утес. Справа мыс. Слева плес.
Берег скалится в злобной усмешке.
Как назло у штурвала заклинило трос.
Якорь цепь оборвал, как взбесившийся пес.
Кто умеет молиться, не мешкай!..
И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!
http://www.poezia.ru/article.php?sid=19596
Такой радости не выпало на долю Н.Гумилева, для него отношения с любимой – это поединок глухой и упорный, и страх он испытывает не в джунглях Африки, а когда возвращается домой, к ее порогу. Это становится определяющим различием в жизни двух поэтов.
Конечно, на этот раз песня «Санта Ирина» созвучна строчкам Высоцкого, только тональность другая, там будет яростная борьба с морем, и командой, и со всем белым светом, там страшная буря, а тут совсем другая ситуация
Капитана в тот день называли на "ты",
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты
и срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.
В.Высоцкий
У Игоря же просто капитан не справляется с Бригантиной «адмирала укачало». Но нет ни отчаяния, ни растерянности, даже оттого, что у бригантины имя любимой женщины,(плохая примета) как раз это и вдохновляет.
Какой отчаянный напор в строчках В.Высоцкого
Ветры кровь мою пьют
И сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют —
Меня ветры добьют:
Я под ними стою
От утра до утра,
Гвозди в душу мою
Забивают ветра.
В такую бурю сидят на мели, даже старые морские волки– ситуация и в том, и в другом случае критическая, только что же спасает вторую команду? Конечно, это любовь, которая вырывает корабль влюбленного капитана из шторма.
И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!
Когда перечитываешь строки о море и Гумилева, и Высоцкого, то кажется, что они о любви ничего не знают и не верят в нее в то время, когда они оказываются в море, в дальних странах, более того, перед любовью герой Гумилева оказывается бессилен и на берегу. О чем так ясно говорится в стихотворении «У камина»,
Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь, в четырех стенах
У Высоцкого женщина остается где-то на земле, в другом мире, она страшно далека, не потому ли им так тяжко приходится в реальных или вымышленных морских походах?
Игорь Царев не только показывает нам красоты и трудности морских схваток со стихией. Но он рассказывает нам, как можно там выжить: стремиться к родному берегу от всех иноземных красот, и самое главное, а в бурю спасает только любовь, она помогает влюблённому там, где погибают и более сильные моряки.
Казалось бы, очень просты истины, но часто ли мы возвращаемся к ним?
Завершить морскую тему хотелось бы «Балладой о старом адмирале», стихотворением уникальным не только в жанровом отношении. Сам Игорь говорить о том, что прошло время баллад. Но это своеобразное время подведения итогов и для него самого. Ведь он мог остаться моряком при другом раскладе, а потому внимательно, как он это всегда делает, поэт вглядывается в черты и линию судьбы человека, всю жизнь отдавшему морю.
Как ни странно, вспоминается и адмирал А.В. Колчак и Николай Гумилев, погибшие очень молодыми, но в данном случае перед нами человек, прошедший свой путь до конца…
Да. Круг замыкается? Счастлив ли он? Я это и пытаюсь понять :) Что ощущает человек, который мечтал о море, а оно, наигравшись с ним, выбросило обратно на берег... Но ведь он все же побывал там...
Игорь Царев 21.10.2003 16:06
Что чувствует человек, всю жизнь проведший в море, и выброшенный на берег?
БАЛЛАДА О СТАРОМ АДМИРАЛЕ
Игорь Царев
Он с детства торопил свою судьбу -
Смешной пацан с вихрами на затылке
Сдавал еще невинные бутылки,
Чтобы купить подзорную трубу,
И грезил у подножья маяка
Сырой тельняшкой и каютой тесной.
Жизнь на земле ему казалась пресной,
А интересной – доля моряка.
Волна за дерзость воздала сполна,
Забросив за предел его мечтаний -
Он насмотрелся Даний и Британий,
До дна хлебнув и моря и вина.
Ни разу не сломался и не слег,
Хоть и плясал под боцманскую дудку,
И проклинал судьбу как проститутку,
Укравшую в Бангкоке кошелек.
Наверное счастливая звезда
Вела его сквозь бури и авралы,
И незаметно «выпал» в адмиралы
Смешной птенец «вороньего гнезда».
С изящной сединою на висках,
Он так азартно танцевал кадрили...
Все женщины его боготворили,
А моряки носили на руках...
Но время, как полярная вода,
Холодная и в середине лета,
Нас судит по закону Архимеда,
Из жизни вытесняя навсегда.
Лишь тем, кому года благоволят,
Судьбой дано познать иные штили:
И адмирал к награде был пришпилен,
И под фанфары списан с корабля.
На дно шкатулки спрятав ордена,
Подставив солнцу зеркало затылка,
Он ходит к морю собирать бутылки,
Чтобы купить дешевого вина,
И вечером надраться до слезы
В компании с таким же старым коком,
И позабыть про шлюху из Бангкока
С глазами цвета юной бирюзы.
http://www.stihi.ru/2003/10/21-495
Человек, рожденный моряком, чувствует себя совсем по другому в нашем мире, морская романтика захватывает его душу целиком:
Жизнь на земле ему казалась пресной,
А интересной – доля моряка.
То, что кроме романтики нам дарит море, мы успели узнать из текстов, приведенных выше. И одна из главных трудностей – это постоянна разлука с домом и близкими, которая для Игоря была неприемлема, судя по всему. Но для моряка, капитана – это необходимое условие, где о домашнем уюте можно только мечтать.
Волна за дерзость воздала сполна,
Забросив за предел его мечтаний -
Он насмотрелся Даний и Британий,
До дна хлебнув и моря и вина.
Судьба героя оказалась все-таки счастливой, потому что он «ни разу не сломался и не слег», хотя порой кажется, что нас хранит судьба, для какого-то еще более сурового испытания… Пока же он достиг высот небывалых:
Наверное счастливая звезда
Вела его сквозь бури и авралы,
И незаметно «выпал» в адмиралы
Смешной птенец «вороньего гнезда».
И даже не адмиральское звание –самая большая удача в жизни этого человека, а всеобщая любовь тех, кто рядом:
Все женщины его боготворили,
А моряки носили на руках...
Но наступает момент, когда приходится уходить на пенсию, вот это испытание проходит, увы, не каждый, особенно бывшие всеобщими любимцами люди, оказавшись в одиночестве, без любимого дела. По разному складываются судьбы этих людей. Перед нами этакий Пилат, который не трусил никогда в сражениях, но перед столкновением с реальностью в мирное время оказался бессилен. Если для Пилата это был странствующий проповедник, который навсегда изменил его жизнь, то для адмирала оказалась просто жизнь на морском берегу, где он так и не смог найти себя. Да и вообще старость – это суровое испытание, все началось когда-то с малого –собирания бутылок –так и замкнулся круг…
Человек, у которого не было домашнего мира, личного Эдема ( это уже и не Одиссей, а скорее Язон), оказался у своего выброшенного на берег корабля.
Такая вот история, и в ней есть какая-то закономерность, потому что любовь побеждает любой шторм и позволяет не сломаться и матросу, и адмиралу, и горе тому, у кого в жизни не было дома и любви. А завоевавшие весь мир победители, могут оказаться побежденными, как только выброшены на берег, если в их жизни не было ЛЮБВИ и ГАРМОНИИ, если они не прошли главного испытания, которое дарит им не Нептун, а богиня Лада.
И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!
Как нас Венеция целовала. Вечность -25
Как нас Венеция целовала. Вечность И.Царева-25
Когда определился круг поэтов серебряного века, которые бесспорно оказались близки по духу Игорю Цареву, то мне захотелось найти в их стихотворениях нечто общее, например, какую-то одну тему, и сквозь ее призму посмотреть на то, как она будет отражаться в контексте творчества каждого автора.
Зная, что все они, по меньшей мере, разделены Москвой и Питером, и только Игорь говорит, что ему дороги оба эти города, а проведший пять студенческих лет в северной столице, уже не может от нее отмахнуться так просто, она навсегда остается в душе, словно укус вампира. И все – таки все поэты этого круга либо принадлежат Москве, либо Петербургу. А мне хотелось, чтобы была единая точка пересечения, и вдруг я поняла, что этой точкой может оказаться Венеция.
Предположение заставило отыскать стихотворения об этом чудном граде и у А.Блока, и у Н.Гумилева, и у А.Ахматовой, и у Б.Пастернака, и у И.Бунина. А уж о Бродском и говорить нечего – это его город, туда он возвращался постоянно, там читал свои лучшие творения, сняты целые фильмы «Прогулки с Бродским» именно по Венеции. И потому очень интересно сравнить, какой Венеция предстанет в стихотворениях Мастеров.
Что такое Венеция для всего нашего мира? Это один из самых прекрасных городов с многовековой историей, град, покоящийся на воде, а потому странно притягательный для туристов всего мира, и творческих людей в первую очередь, один из древнейших центров Европы. Сколько легенд связанно с этим градом, да и эпоха Возрождения начиналась там, там рождались и там умирали величайшие таланты всех времен. Недаром же Иосиф Бродский, получив свободу и возможность передвигаться по миру, постоянно туда возвращался, так и не появившись больше при жизни в своем Петербурге. Для него, да и не для него одного, Венеция стала всем миром и тихой пристанью.
Так какова же она Венеция у поэтов серебряного века? Нет сомнения в том, что они все там побывали. Конечно, начать стоит с символизма и с первого поэта серебряного века А. Блока
Александр Блок - Венеция
Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Я в эту ночь - больной и юный -
Простерт у львиного столба.
На башне, с песнию чугунной,
Гиганты бьют полночный час.
Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.
В тени дворцовой галереи,
Чуть озаренная луной,
Таясь, проходит Саломея
С моей кровавой головой.
Всё спит - дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.
Довольно жутковатая картина вырисовывается, может быть потому, что поэт нас сразу предупреждает, что он «больной и юный», а потому мы не можем надеяться на то, что мрак в душе его и в вечном граде рассеется. Нельзя забывать и о том, что Блок – поэт ночи, а потому здесь сходятся мрак внутренний и внешний. Характерная деталь - полночь – время знаковое для многих поэтов, что на башне бьют часы ( если мы их даже не видим, то слышим прекрасно) – это еще один знак, там обязательно появляется и апостол Марк, автор одного из Евангелий, и каменные львы, которые так роднят Питер с Венецией … А потому град этот близок поэту, хотя так же тревожен и бесприютен. Вольно или невольно нам хочется отыскать людей в каждом тексте, вот и тут должен возникнуть образ прекрасной дамы … Но видит герой Блока не реальную девушку, а их конечно, там было немало, а Саломею, себя позиционируя, как Иоанна Крестителя – странные и больные фантазии, но вечность соединяется в один миг с реальностью. И в этом мире, как и в родном его Питере, чаще он наталкивается на призраков, а не на людей – он остается в своей стихии мистики, привидений, двойников
Всё спит - дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.
Финал стихотворения оптимизма никому из нас не прибавит, такая вот Венеция у А.Блока – символизм торжествует, где бы поэт не оказался, если там и есть романтика, то она довольно зловещая.
Чтобы хоть как-то прогнать эти ужасы, развеять страх, надо обратиться к Н. Гумилеву, тому, кто стремился к прозрачной легкости, романтизму, возможно у него, объехавшего полмира, и Венеция будет по-другому восприниматься
Николай Гумилев - Венеция
Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней,
Путник, молчи и смотри.
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне
— Тысячи огненных пчел.
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы крылат.
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг... никого, ничего?
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
Здесь все те же часы на башне – с них, вероятно, всегда все начинается в сказочном граде, но зеркальная вода, гондолы, - вечная тема Венеции. Конечно, поэт, который был бесстрашен всегда, не мог нагнать на нас ужаса, произвести такого тягостного впечатления, потому его ночной град и прекрасен и романтичен – что самое характерное, на смену Библейским, приходят античные мифы ( с которых и начиналась эпоха Возрождения), стоит только показать нам наяд вместо Саломеи, и настроение меняется мгновенно. Очарование дивного града, как старинная песня прекрасного духа воды…
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
Очаровательные колдуньи, где-то скрываются, и сравниваются с огненными пчелами, усиливая сказочные эффекты восприятия этого мира. Мы получаем описание крылатого льва, возникшего в ночи перед нами с тем самым Евангелием, и вспоминаем о том, что Лев - главный символ евангелиста Марка. А потому изваяния не так похожи на Питерских львов, это те древние, мифические чудовища, обитавшие в граде с самого его основания…
Если что-то и роднит этот текст с предыдущим, только пустота, которая не кажется больше такой безнадежной и тяжелой. Но человек исчезает, его больше не отыскать в этом ночном мире
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
Но пока очень хочется одного – из ночного города перебраться в дневной, к свету, чтобы разглядеть его, а не только услышать, потому что наверняка он будет совсем другим, и тут нам на помощь приходит
А.А.Ахматова
Анна Ахматова - Венеция
Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.
Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.
Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое…
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.
И на самом деле все не так страшно, вода уже не черная и жуткая, а ласковая и млеюще –зеленая, и узкие лодки двигаются по каналам, можно разглядеть тех, кто решил прокатиться, а как еще можно передвигаться по этому граду? Здесь нет той самой пустоты, которая не давала покоя, наоборот: «Сколько нежных, странных лиц в толпе», здесь и яркие игрушки, сразу чувствуется, что юная Ахматова влюблена в город и счастлива, не потому ли ей хочется показать его таким солнечным и разноцветным. С каким оптимизмом звучат последние строки:
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.
Вот на этой ноте и хочется вернуться к стихотворению Игоря Царева о Венеции. Оно бытует в сети, в нескольких вариантах, в одном из них оно называется «Венецианский карнавал», во втором случае «Карнавал НА ПЬЯЦЦО ДЕЛЬ МАРКО».
Уже в самой отсылке к карнавалу есть некий позитив и заряд оптимизма, вряд ли кто-то может чувствовать себя больным или просто грустным, когда начинается карнавал. Там играет музыка, мелькают маски, происходит настоящее пиршество духа, и сразу же слышится голос флейты. Трудно подобрать другой музыкальный инструмент, который отразил бы суть карнавала и влюбленной души, именно мелодия флейты – знак и для самого поэта важный.
Игорь Царев
Венецианский карнавал
Играет флейта, как свет в брильянте.
На белом стуле в кафе на пьяцца
Я восседаю с бокалом кьянти
И восхищаюсь игрой паяца.
От тихих звуков мороз по коже -
Помилуй, Боже! Ну, как же можно?!
И я вельможен в камзоле дожа,
И ты восторженна и вельможна...
И пусть оратор я невеликий,
Весьма далекий от абсолюта,
Стихи под сводами базилики
Звучат торжественнее салюта.
И не беда, что вода в канале
Пропахла тиной и жизнь накладна.
Пусть гондольеры - как есть канальи,
Зато влюбленным поют бесплатно!
И мы едва ли уже забудем,
Как нас Венеция целовала,
Отогревала сердца от буден,
И карнавалом короновала
http://www.clubochek.ru/vers.php?id=23574
Перед нами, в отличие от классических стихотворений, отдаленных, отстраненных от авторов, здесь текст очень личный. Это фотография героя крупным планом, и очень эффектная фотография
На белом стуле в кафе на пьяцца
Я восседаю с бокалом кьянти
И восхищаюсь игрой паяца.
Пока на переднем плане две фигуры – паяц, играющих на флейте, и поэт, но судя по настроению героя, конечно, с ним рядом должна быть не просто прекрасная, но и любимая женщина, та, которая ему ближе и роднее любой наяды. И догадки оправдываются:
От тихих звуков мороз по коже -
Помилуй, Боже! Ну, как же можно?!
И я вельможен в камзоле дожа,
И ты восторженна и вельможна...
Этой влюбленной паре близко и понятно, и приводит в восторг все – и великолепные наряды, и музыка флейты, и сам город, в который на карнавал их занесла судьба. Хотя закрадывается подозрение, что они должны быть счастливым и в любом другом граде, и в любом наряде, но тут вот еще и Венеция, и карнавал.
А дальше сцена очень напоминает кадры из фильма о Бродском в Венеции, хотя думаю, что это просто совпадение, но картина, где поэт читает свои стихи, впечатляет не меньше, чем первое впечатление от фильма
И пусть оратор я невеликий,
Весьма далекий от абсолюта,
Стихи под сводами базилики
Звучат торжественнее салюта.
Забываются мрачноватые строки Блока и романтично-тревожные Гумилева об этом граде, потому что мы на пиру влюбленных, а для них все прекрасно на этот раз…
И не беда, что вода в канале
Пропахла тиной и жизнь накладна.
Пусть гондольеры - как есть канальи,
Зато влюбленным поют бесплатно!
Путешественники часто говорят о том, что все вовсе не так прекрасно в Венеции, как кажется писателям и художникам, но Игорь Царев подтверждает главное – восприятие мира зависит от того, как мы настроены, что чувствуем, и кто вместе с нами там находится, если это любимый человек, то никакие случайные черты не страшны. Финал стихотворения – гимн городу, приютившему влюбленных:
И мы едва ли уже забудем,
Как нас Венеция целовала,
Отогревала сердца от буден,
И карнавалом короновала
У этого стихотворения есть и иной вариант, там указанно название площади, где проходит карнавал, уже без отсыла к самому граду, текст написан несколько в иной тональности, а потому на него интересно посмотреть отдельно. Но что же переменилось вдруг в отношении в миру и граду?
КАРНАВАЛ НА ПЬЯЦЦО ДЕЛЬ МАРКО
Игорь Царев
________________________________________
-Перо и шляпа с высокой тульей -
С бокалом кьянти в кафе на пьяццо
Я восседаю на белом стуле
И восхищаюсь игрой паяца.
От звуков лютни мороз по коже.
Помилуй, Боже! Ну, как же можно!
И я вельможен в камзоле дожа.
И ты восторженна и вельможна.
И пусть оратор я невеликий,
Весьма далекий от абсолюта,
Стихи под сводами базилики
Звучат торжественнее салюта.
Пусть пахнет тиной вода в канале.
Волна смывает досаду: "Ладно,
Все гондольеры, как есть - канальи,
Зато влюбленным поют бесплатно!.."
И мы едва ли уже забудем,
Как нас Венеция целовала,
Отогревала сердца от буден,
И карнавалом короновала.
http://termitnik.dp.ua/poem/92090/
Здесь все начинается с описания костюма героя, вместо флейты звучит лютня - совсем иной музыкальный инструмент, и звук у него иной, а значит и настроение будет другим. Почему потом появилась флейта, да еще в самом начале повествования – думаю, это не случайность, Мастеру хотелось изменить настрой всего текста, внести больше интимности и нежности в повествование о личном счастье в вечном граде.
Пусть пахнет тиной вода в канале.
Волна смывает досаду: "Ладно,
Все гондольеры, как есть - канальи,
Зато влюбленным поют бесплатно!.."
Вот и в предпоследней строфе иная тональность - там волна смывает досаду от ощущения, что город не слишком уютен, и все хитрости лодочников искупаются тем, что они для влюбленных поют бесплатно.. Сразу видно, насколько пытается автор смягчить атмосферу, изменить представление о мире, в котором он был счастлив.
Но у этого стихотворения есть еще одна тайна. Вот комментарий самого автора:
А вообще-то этот стих - огрызок от песни, которую я пробовал написать. За бортом пока остались следующие катрены
(добавления к песенному варианту)
Я понимаю - мне снится это.
И перед тем, как совсем проснуться,
Как в воду брошу я в сон монету,
Чтобы однажды в него вернуться.
В дурацкой шляпе с куском вуали,
Или паяцем в камзоле красном
Но оказаться на карнавале,
Где ты восторженна и прекрасна
http://www.poezia.ru/article.php?sid=35384
Оказывается, все это только сон влюбленного поэта, сон восхитительно прекрасный, и там Венеция – город, куда и переносятся влюбленные, куда всегда возвращается душа…
Если вернуться к музыке,- спутнице наших влюбленных, то сразу же вспоминается стихотворение «Ночная мелодия». Оно уже не столько о Венеции, сколько о невероятной силе любви, такой же, как и у Данте к Беатриче, и Петрарки к Лауре, но любви взаимной и разделенной, что позволило так позитивно взглянуть и на Венецию тоже. И еще одна важная деталь – в Венеции мы видели влюбленных при дневном свете, здесь же они во мраке ночи. И в данном случае, место, где они нахохлятся, не имеет такого уж большого значения – главное, что они вместе.
Ночная мелодия
Футляр тисненой кожицы работы Бенвенуто -
В нем ловких стрелок ножницы бегут, стригут минуты.
В мешок дырявой памяти, как строки завещания,
Летят они, а маятник им машет на прощание.
А мы с тобою, будучи не очень-то уверены,
Что до разлуки будущей нам сотни лет отмерены,
Закрыли двери на засов, измяли кринолины...
Ах, не было таких часов во времена Челлини!
Я, опьяненный жаром плеч атласного свечения,
Задул пожары желтых свеч и времени течение...
Диван пружинами гудит, кружит, как плот нагруженный…
Я охраняю на груди покой моей жемчужины…
Какая музыка в ночи, какое наваждение -
Во мне мелодия звучит Эпохи Возрождения!
http://www.stihi.ru/2012/12/13/6641
Вероятно, так мог бы писать своей Лауре Петрарка, если бы судьба сложилась для него несколько иначе, и они бы оказались вместе.
И самое главное, что когда люди так любят друг друга и счастливы вместе, то для них звучит уже не флейта и не лютня, все-таки отдельный музыкальный инструмент не отражает всего накала страсти и влюбленности. И если не для всего мира, то для Поэта и его возлюбленной наступает Эпоха Возрождения, а в ней, конечно, и отголоски того карнавала.
Какая музыка в ночи, какое наваждение -
Во мне мелодия звучит Эпохи Возрождения!
Интересно сравнить строки о Венеции Игоря Царева со стихотворением самого бездомного и самого одинокого из всех поэтов серебряного века И.Бунина
Иван Бунин - Венеция
Колоколов средневековый
Певучий зов, печаль времен,
И счастье жизни вечно новой,
И о былом счастливый сон.
И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.
И дымка млечного опала,
И солнце, смешанное с ним,
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.
По-моему – это самое контрастное стихотворение – здесь все начинается со звона колоколов ( вместо флейты или лютни), что уже навевает тревоги. А если в певучем звоне слышится «печаль времен», то тут уж надо настраиваться на минорный лад. Пусть даже и было в его жизни счастье, но теперь оно в былом( как и всегда у Бунина), и может пригрезиться только во сне. Вместо Блоковской Саломеи, тут мелькает какая-то незримая кроткая дева, не оставляющая в душе никаких чувств, это скорее бесплотная тень из прошлого, а вместо самой жизни, только ее отражение в воде. Этот бесстрастный и перевернутый мир не вызывает эмоций, красота и тайна Венеции в данном случае становится обыденной и бесстрастной
И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.
Но должна же появиться хоть какая-то живая фигура на этом печальном горизонте, вспомните, как это было у Игоря
От тихих звуков мороз по коже -
Помилуй, Боже! Ну, как же можно?!
И я вельможен в камзоле дожа,
И ты восторженна и вельможна...
Но у И.Бунина все совсем по –другому, хотя угадывается все тот же карнавал, только смутно и неясно.
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.
Это скорее не веселый карнавал, а Лермонтовский маскарад, где те же переодетые тени, в которых нет ни тепла, ни любви, ни радости жизни, и стоит только зазеваться, сразу происходит нечто, грозящее бедой.
Но от Бунинской жутковатой действительности самое время перейти к «Венеции» Б.Пастернака, мы ведь помним, как много Пастернака в творчестве И.Царева, как же он увидел вечный город?
Венеция" Б.Пастернак
Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.
Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.
Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы* рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.
1928
Вот Венеция уже проплывает перед поэтом на рассвете « размокшей каменной баранкой». Но прежде всего – это звуки и голоса, и знаки, которые слышатся отовсюду поэту. Но что это за странные звуки, вместо музыки, звучавшей в душах влюбленных, и в реальности, их окружавшей у нашего Мастера:
Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.
Это было во сне , но после пробуждения все звуки стихли, и остался только перед взором поэта, пробудившегося в чужом мире:
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Это сонное марево заставляет раздвигать границы яви и сна, и там, и здесь город довольно неуютный, порой враждебный и герою, и всему остальному миру. И почему-то вольно или невольно вспоминается описание Невы у Достоевского:
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.
Так все меняется на глазах, но это еще одна сонная и странная Венеция, в которой мало кто из поэтов, как оказывается, мог быть счастлив…
У каждого, кто там был и будет – своя Венеция, свой миф, свое предание. Стихотворение Пастернака мне показалось каким-то незавершенным, оно обрывается, как сон в момент пробуждения. А хотелось вернуться и досмотреть этот сон, хотя прекрасно понимаю, что это не реально. И тогда из памяти выплыл внезапно «Медный, медленный вальс», там не только сон переплетается с явью, но и жизнь со смертью. Писался он Игорем Царевым по-другому поводу, но для меня он почему-то тесно связан и с Венецией, и со стихотворениями русских поэтов прозвучавших выше, как своеобразный эпилог к этим размышлениям.
В жизни и в поэзии все связанно, порой связывается самым странным образом – световые нити протягиваются из этого мира в тот, от одного текста к другому – не это ли главное чудо Поэзии?
Медный голос дождями надраенных труб,
Медных листьев костер на осеннем ветру.
И в полете над миром почти невесом,
Кружит медленный танец судьбы колесо.
На рулетке судьбы выпадает «зеро» -
Открывается дверь в бесконечность миров,
Где усталый оркестр без осенних прикрас
Завершает с листа медный, медленный вальс.
Медный, медленный вальс остывающих дней –
Умирающий звук все бедней и бледней,
Тени горьких предчувствий и огненных рун
Пробегают по нервам трепещущих струн.
Между Жизнью и Смертью стремительный торг.
И уже не понять леденящий восторг,
Дрожь сухих и давно не целованных губ,
Предвкушающих вальс на другом берегу.
Смертный вальс вперемешку со снежной крупой –
Белый танец судьбы над небесной тропой…
На последнем балу не дыша, не любя,
Ты не смог отказать пригласившей тебя.
http://www.stihi.ru/2002/11/26-509