У ОЗЕРА ПАНЬШИНО
Тяжелая туча заволокла небо и зависла над озером. Одинокий человек стоял на берегу, у воды, высоко задрав голову к небу.
Пространство, к которому он привык, стало темным, сдавленным и неуютным. Ему казалось, стоит поднять руку, и он схватит эту черную тучу, и тогда дождь польется синими потоками прямо под его рубаху.
Всё на земле ждало ливня: затихли березы, водяная гладь озера послушно копировала передвижения в теле мрачной тучи, где какие-то неизвестные силы гнали светлые протобуренци облаков на черную стену, с земли, казавшейся не преодолимой. Но происходило чудо, черная стена, как вата расступалась под напором светлых облаков, ворчала и огрызалась страшным грохотом и могучими сполохами по всей линии горизонта.
Одинокий человек с широко раскрытыми глазами следил за борьбой черных и светлых туч, ждал ливня. Из-за этого ожидания он оставил работу и раньше времени вышел из тайги к своему балку.
Но в самую критическую минуту, к которой так мысленно готовился одинокий человек, солнце выкинуло алый мощный луч, найдя какую-то незаметную расщелину в черной массе туч. Луч солнца сверкнул, как прожектор в ночи. Луч-прожектор мгновенно пролег вдоль озера с запада на восток, как бы отделив землю от тучи. Одинокий человек обрадовался такому повороту событий, громко вскрику, и осмотрелся вокруг.
Зеленая осока стояла над озером, в тревожном ожидании бури. Среди этой остролистой, одноцветной массы выделился одинокий пурпурный цветок. Он вспыхнул неожиданно, как и луч солнца.
- Ух, ты, - воскликнул одинокий человек, удивляясь такой красоте и новому сочетанию красок.
Солнце, словно ждало такой реакции одинокого человека, выкинуло еще один луч на северный берег озера. Стало светлей. Незаметно появился ветер, и туча, грохоча всей своей мощью, поползла на юго-восток, не исполнив своих угроз.
Лесные стрижи первыми почувствовали эту перемену в природе и с радостными криками устремились ввысь к солнцу. Птицы озоровали, как мальчишки, и, насладившись высотой, падали стремительно вниз и неслись над водой, блестя своей белой грудкой и в воде, и воздухе.
- Ну, вот, а ты, Петров-Иванов-Сидоров, испугался промокнуть, - пошутил над собой одинокий человек. Эту шутливую длинную фамилию он стал произносить ещё в школе, после того как их учитель истории приводил какой-нибудь пример плохого поведения или неуспеваемости и называл фамилии: Иванов, Петров, Сидоров. Девчонки их класса всегда прыскали от смеха от такого стандартного перечисления русских фамилий и устремляли свои взгляды на него, поскольку он был – Сидоров. Сидоров не обижался. Все проделки, какие имел ввиду учитель истории, всегда относились к нему.
Сидоров ещё какое-то время любовался игрой света и тени, быстрым и неожиданным поворотам в полете ласточек, почесал давно не мытый затылок – осмотрел тучу. Её серые косы дождя расплетались по горизонту, омывая дальние леса.
Сидоров бормотал в раздумии: «Работа на сегодня сорвана». Обратно возвращаться в тайгу не хотелось. По себе он знал: нельзя оставаться в тайге одному без дела, сразу потянет на люди. Он решил готовить ужин.
- Где же готовить? – размышлял вслух одинокий человек, - в доме или на улице?
- А, была, не была, - пробурчал он громко, и начал растоплять маленькую печурку под шелестящей на ветру березой. Дрова у него всегда были заготовлены заранее. Он сложил их в печь и облил соляркой. Огонь медленно побежал вглубь, и уже через минуту пламя ровно гудело в замкнутом пространстве, выбрасываясь из короткой широкой трубы. Сидоров поставил на поверхность железной печурки чайник, почистил картошку и бросил в кастрюлю с водой, дождался, когда вода вскипит, добавил горсть вермишели и всыпал пакет супа под названием «Особый». Особенность этого сублимированного супа ему была понятна. Точно такой же суп имел название «Домашний». «Вот «Гороховый» хороший суп, - размышлял Сидоров, - да, жаль, кончился». Он, оглядываясь на грохочущее за лесом небо, сходил в дом за говяжьей тушенкой. Открыл банку и половину отправил в кастрюлю.
Через полчаса ужин был готов и потреблен.
Сидоров без перерыва заставил себя трудиться дальше. Забрал свой хак, инструмент для точки ножей: тряпку, банку с соляркой и отправился на берег к старой лодке. Это судно, продырявленное временем, уже не годилось ни на какие плавания. Кроме отверстий и щелей, лодка имела свой куст осоки, заросли мха и ещё какой-то растительности. Банки, чтобы удобно сесть в лодке не было. Сидоров пристроил для сидения какую-то случайно попавшую на берег доску. Эта лодка для него была мастерской, избой читальней, местом для чаепитья и тихим местом виртуальных свиданий со всеми далекими друзьями и недругами.
Друзья и недруги были действительно далеко. Сидоров работал в тайге вздымщиком, и его участок был в десятках километров от железнодорожной станции. Мастер, тракторист и пекарь постоянно жили в стороне и, чтобы до них дойти, нужно было, преодолеть километров пять болотистых таежных троп.
Уже две недели Сидоров не встречал людей. Тоска по людям окутала его, как летний жар, незаметно, но ощутимо. Сидоров поставил перед собой задачу: закончить очередной круг своего участка, обновить нарезку на всех стволах многочисленных сосен и только тогда идти к людям.
На берегу озера, под затухающий грохот, ушедшей куда-то далеко черной тучи, под крики чаек и всплески играющих рыб Сидоров начал готовить инструмент к завтрашнему рабочему дню. Прежде всего, отмыл соляркой ножи хака от серы. Он не отделял, из-за экономии времени, ножи от инструмента и поэтому ему приходилось пристраивать длинный шест хака вдоль лодки. Головку инструмента, где закреплялись ножи и сходились трубки химического раствора со всеми пружинами, он прижимал коленом к доске.
Работа была ежедневная и потому знакомая до мелочей. Сидоров действовал брусками – то дрочевым, то личным, - обрабатывая нож то с внешней, то с внутренней стороны. Мысли его были здесь на берегу. Его волновали последствия сегодняшнего дня. «Какая будет завтра погода? Часто бывает так, - размышлял одинокий человек, - что после дождя погода меняется. Может наступить похолодание. Это хорошо, нежарко работать. А для живицы как? Если надолго упадет температура, то каналы на сосне могут закрыться, живица остановиться, тогда хоть каждый день делай подновки – ничего не заработаешь».
Сидоров распрямил уставшую от напряжения спину, посмотрел на воду, на небо, как бы спрашивая у природы ответ на свои мысли, взметнул руки к небу и громко охнул. Но небо, затянутое тучами, оставалось равнодушным. Вода плескалась, однообразно раскачивая осоку. Шелестели березы. Ответа не было, как и иных суждений.
- Н-да! – изрек вслух ничего не значащий звук одинокий человек.
Сидоров вновь углубился в работу. Точил ножи долго и тщательно. От остроты ножей зависела его производительность труда и материальное благополучие. «Хорошо подготовишь инструмент, - размышлял Сидоров, - завтра будет легко работать, можно раньше выйти к людям». Сидоров попробовал остроту ножа шершавым пальцем, постругал доску, осмотрел со всех сторон и принял решение – на сегодня хватит. Проверил трубки, прочистил стальной тонкой проволокой каналы для химраствора. Все готово.
Одинокий человек отложил инструмент, и не спеша, отправился в дом.
Дом, в котором жил Сидоров, стоял на пологом, поросшем высокой травой, кустами ивы, малорослыми березами, берегу озера. Весной – метрах в тридцати от воды. К концу лета вода спадала, (озеро имело выход в реку) и к озеру приходилось ходить в сапогах по топкому дну-берегу.
По своей таежной архитектуре жилище вздымщика Сидорова ничем не отличался от других. Дом был большой, с покатой деревянной крышей со склонами на север и юг. Чердак продувался насквозь. В помещении было просторно и черно. Направо от входа, закрытая от комаров пологом железная кровать. Окна были смещены в один угол. Два из них выходили на южную сторону. В проеме стоял стол. Третье окно наполовину закрыто плотной черной пленкой, наполовину марлей. В левом углу стояла железная печь. По стенам набито множество гвоздей разных размеров. На них висела вся наличная одежда проживающего одинокого человека.
Сидоров подошел к столу, перебрал свою скромную библиотеку: несколько книжек «Человек и закон», журнал «Работница» без обложки и даты издания, альманах «Подвиг», где были напечатаны повести о войне и современной солдатской службе. Сидоров давно все это перечитал, но выбрал «Подвиг». Его занимало то, что в этой книге было три автора, фамилии которых начинались с одной буквы. «Что это – совпадение или в редакции специально подбирали авторов на одну букву», - думал Сидоров. Он ломал голову над малозначащим вопросом, но это было важно для одинокого человека. Это помогало сокращать время. Эта книга нравилась Сидорову не только своим содержанием. Но ещё и тем, что в ней не было ряда страниц. Тогда он начинал сочинять свой сюжет, свою линию поведения героев.
Сидоров взял книгу и вернулся на берег. Ветер стих. Дождь не состоялся. Жизнь вошла в свой привычный ритм. Кричали чайки, совершая свои охотничьи полеты, где-то в восточном краю озера вскрикивали утки, а у самых ног плескалась рыба. Голодная щука гонялась за мальками. Они уходили в траву, на мель, но хищница доставала их и здесь. Мальки выбрасывались в воздух целыми стаями скользнув по поверхности два-три раза, уходили под воду. Всё это было знакомо Сидорову, и он не обращал особого внимания на происходящие вокруг его события.
Сидоров сел в старую лодку, углубился в чтение и ушел вместе с героями книги на передовую, далеко на запад, в историю. Только комары на мгновения возвращали его в одиночество…
Ранним утром, когда ещё стоял туман, а сосновый подлесок блестел всеми цветами драгоценных камней в каплях росы на паутинках, Сидоров собирался на работу. Он встал ото сна бодрым и свежим. Радостное настроение утра усилилось ещё и тем, что он шел работать на любимый им участок вдоль таежного ручья. Это было единственное место в его громадной делянке, где была вода, да и кары на соснах были не так высоки. Сидоров бросил на плечо хак, и с негромкой песней углубился по тропинке в высокую траву и лес.
Работа началась метров через триста. Сидоров ловко подносил хак к стволу сосны, делал косой срез налево, срез направо. Хорошо отрегулированный инструмент только щелкал в сосновом бору. Сидоров пел и работал, легко переходя от одного ствола к другому. К обеду около пятисот стволов были помечены его трудами. На каждую воронку был, накинут тонкий длинный срез коры. Каждый такой срез нужно было пометить. Сидоров наклонялся, поднимал и закидывал на высоко отстоящую от земли воронку для смолы срезанную ленту сосновой коры. Он осмотрел свою работу, присвистнул, будто Новый год. И хотя он видел это не в первый раз, однако подивился новому убранству леса.
В этот день получалось всё. Приятное предчувствие какого-то события наполняло Сидорова, и он работал с наслаждением. Сидоров пел весь день, то солдатские песни, которые он сохранил в своей памяти со времен своей службы в армии, то популярные песни, услышанные им по радио ещё при жизни среди людей большого города. Мелодии просто вытесняли друг друга без всякой системы, они исполнялись то громко, во всё горло, то тихо, а то и совсем мелодия звучала только в нем самом. Пела душа.
Когда Сидоров останавливался на отдых, то чаще всего пел утесовскую песню: «Мы с тобою вдвоем перешли перевал и теперь нам спускаться с горы…». Сидорову не было ещё и тридцати, до жизненного перевала далеко, да и с кем он перешел перевал… Сидоров работал и хвалил свою работу, пел и хвалил свое пение. «И почему я не оперный певец», - хвастался он сам перед собой. Исполнитель один, слушатель один и критик тоже один. Хороший человек. Довольный собой Сидоров шел к своему жилищу в конце дня. Его предчувствие оправдалось.
Далекий звук моторной лодки явно говорил, что кто-то едет к нему. Сидоров метнулся на берег. Звук слился с темной точкой, вырос в четкое очертание лодки и человека в ней. Сидоров уже по пению мотора определил – едет мастер. Хотя он и недолюбливал его за скрытость, хитрый взгляд, способность обмануть по мелочам, но это ехал человек, с ним можно поговорить, узнать какие-нибудь местные новости – это праздник.
Мастер махал свободной рукой, и оба улыбались друг другу.
- Как живешь Сашка! – кричал мастер, когда лодка с выключенным мотором уткнулась в илистую отмель.
- Хорошо живу! – отвечал также громко Сидоров, тряхнув при этом руку невысокого коренастого человека.
Они прошли к столу, который стоял на улице возле дома. Мастер выложил несколько буханок хлеба.
- Отлично, - сказал Сидоров, взял одну буханку и с удовольствием втянул в себя удивительный запах свежего хлеба, который был особенно впечатляющ на чистом воздухе.
- Отлично! – я уже давно ем только сухари.
Мастер заторопился в обратный путь, отчаливая от берега, обещал, через день, в пятницу, приехать и забрать Сидорова в общественную баню.
Сидоров вечером наломал березовых веток, аккуратно, каждую, уложил и связал пушистый веник, вышел на берег, вслушиваясь с нетерпением в знакомый звук мотора…
Но мастер не приехал ни пятницу, ни в субботу. Сидоров обругал его черными словами и подмел веником своё одинокое жильё…
Еще неделю Сидоров работал в лесу, он сделал всё, что наметил и даже на одном из участков начал новый обход. Но однажды, в обед, он не вернулся на рабочее место, а сразу же отправился к людям, за куревом, за продуктами, новостями и в баню. Сидоров купался в озере каждый день, не мочив своих черных трусов, но баня была желанней.
Он шел молча. Сначала по взгорью, по широкой тропе, устланной сосновыми иголками и шишками, по зарослям багульника и по болоту. Прыгая с кочки на кочку, наблюдал, как формируются нежные нити клюквы. За километр до базы, по берегу реки, дорога была вязкая, болотистая. Три дома и баня стояли рядом на возвышенности – под названием Белая Гора, однако пока он дошел, балансируя на кочках, как на цирковом канате, несколько раз сорвался в черную торфяную жижу.
Поселение встретило его таёжной тишиной. Даже не было собак. Сидоров внимательно осмотрел себя, смахнул траву с мокрых брюк, топнул ботинками по белому песку, отчего песок, как на магнит, налепился на обувь.
Сидоров пошел к «штабу» - в доме был магазин, рация, запасной инструмент, здесь жил мастер.
В доме средь солнечного дня раздавался храп. Спал моторист, который по штатному расписанию должен был вывести его из тайги, но кто его видел в тайге? Это был сын мастера, потому более заносчивый человек, чем сам мастер.
- Эй, вставай, засоня! – взревел Сидоров.
- А, - ничего не понимая, промычал сын мастера. Он тяжело поднял нечесаную голову. На рыхлом грязном лице его, как на фотобумаге в момент проявления, появилось удивление.
- Дай закурить! – продолжал кричать Сидоров.
- Вон, на столе, - лениво качнул головой тот.
Сидоров понимал, что с этим парнем можно неделями молчать в тайге. Он закурил. Не проветриваемая от табачного дыма комната наполнилась свежим дымом. Не взглянув на моргающего от сна парня, Сидоров вышел на крыльцо. Потянулся, посмотрел на реку, лес, подумал, как было бы хорошо, если бы его дом стоял вот так на высоком берегу. И решил топить баню. Наталкиваясь плечами на косяки в дверных проёмах, Сидоров наносил воды в бак, подмел старые березовые листья, окатил полог водой, наколол дров. Пока топилась печь, наломал свежих веток для веника. К вечеру баня была готова.
Собрался народ: сын мастера, да ещё двоё мужиков с отдаленных участков. Все радовались встрече, но больше всего радовались бане. Отделывая свои тела свежим веником. Они сбивали накопившуюся грязь, укусы комаров, физическую усталость. Молодые мужчины, соревнуясь, друг с другом, бежали к реке и с разбегу бросались в воду. Фырканье и хохот, крики и вздохи будоражили людей. Соперничество гнало их снова на полог, в жар, к венику. Парились до тех пор, пока каменка не перестала отвечать шипением.
Чай пили на высоком берегу. Сидоров наблюдал закат. Казалось, расстояние между жильем и этой Белой Горой было небольшим, но закат был другим. Высокие сосны на противоположном берегу закрывали кругозор, у него же горизонт был чист и солнце можно было наблюдать до самого исчезновении, когда оно погружалось в легкие облака и расцвечивало их во все краски: от малинового до темно-синих оттенков.
- Что ты, Сашка молчишь? – окрикнули его товарищи.
- Закат наблюдаю.
- Вот невидаль, не насмотрелся.
- Ты, слышь, Бич собрался уезжать на зиму в город. Говорит, там общежития. Можно перезимовать. А ты, что думаешь?
- Не знаю.
- Не знаю, не знаю, - передразнил его третий из их компании, самый старший по возрасту и потому претендующий на лидерство.
- Вон сын мастера таёжник, здесь родился, здесь и помирать собирается. Вообще, как ты можешь? Один! Я бы дня не выдержал, каждый день сюда прибегаю.
- Сказал, не знаю, чего привязался, - огрызнулся Сидоров.
Разговор не складывался. Его собеседники оставались на Белой Горе. Сидорову хотелось возвратиться на участок. Сын мастера подбросил его на моторной лодке. Через полчаса он был вновь один в своем неказистом домике.
День не спеша, проходил за днем. Сидоров продолжал трудиться с утра до вечера. Скрадывая своё одиночество, он пел или шутил над собой, когда, переходя от сосны к сосне, падал, запутавшись в зарослях кустов черники. «Ух, ты, волчья сыть, травяной мешок», - называл себя Сидоров, поднимаясь из мягкого, влажного мха. «Вот работёнка в полной оторванности от людей, и не какой о ней информации. Космонавт оторвался от земли на неделю – все об этом знают. Интересно, мог бы космонавт подняться в космос без этой самой живицы? - размышлял Сидоров. - Вот если бы устроить соревнование вздымщиков. Вот тогда бы…».
Сидоров, продолжал работать, веселил себя собственным репортажем. «Внимание, внимание. Дорогие радиослушатели и телезрители, сегодня мы ведем репортаж с небывалого в мире соревнования вздымщиков. Для начала я вам коротко объясню, кто такой вздымщик. Вздымщик, э-э, это, прежде всего человек. Да, человек, который любит лес, значит, тайгу. Не боится одиночества и медведей. Умеет готовить пищу, так как в большинстве своем он оторван от своей семьи. Труд вздымщика благороден. Он добывает ценное сырьё для химической промышленности… Да, мы отвлеклись. На старте пять лучших вздымщиков из разных таёжных районов страны. Как вы можете наблюдать, дорогие телезрители, они почти все не бриты, заросли щетиной. Это объясняется просто. Щетина –естественная защита от комаров. И ещё. Перед стартом я успел взять короткое интервью у одного из участников соревнования.
- Почему вы не бриты? – спросил я.
- Кому это надо? – ответил он. И добавил. – Здесь нет женщин. И если произойдет свидание, то лишь с одной девушкой Машей – медведицей. От такого свидания у меня за минуту борода на сантиметр вырастет.
Пока мы с вами разговаривали, участники далеко углубились в лес. Соревнование длительное. Примерно требуется неделя, как у гонщиков ралли, чтобы выяснить все достоинства каждого. Впереди у них тысячи стволов. Головы у всех высоко подняты. Участники ищут кары. Под ногами кочки, мох, кустарник, болото и трава по пояс. Вот один из них запнулся и упал. Лежит. Нет, живой, смотрите, он ест ягоды, когда другие работают. Но почему он так долго ест ягоды. Кто же это? Посмотрим по заявочному листу. Так это, кажется, Сидоров. На бумаге пятно. Это кто-то из участников задел протокол локтем и оставил пятно серы, извините живицы. Нет, нам такие спортсмены не нужны. Такие, в соревнованиях не побеждают…».
Сидоров неуклюже ворочался в зарослях багульника, его длинный хак зацепился за сучки дерева, и ему пришлось оставить в покое инструмент и выбраться из плена, чтобы продолжить работу.
Потирая ушибленное колено человек, завершал свой рабочий день в полной тишине и одиночестве.
Время шло. Все смолосборники заполнились живицей. Работников не хватало. Сидорову пришлось сменить квалификацию вздымщика на сборщика живицы. Однажды, оставив свой хак, Сидоров вооружился ведрами, маленькой лестницей, широким специальным ножом и отправился на участок. Воронки с живицей располагались высоко на стволах сосен. Чтобы собрать урожай, нужно было подойти к каждому стволу, поставить лесенку, подняться, отцепить воронку, вернуться на землю, ножом выскрести живицу в ведро. Проделав такую работу у нескольких десятков сосен, Сидоров тащил наполненные тяжелые, липкие ведра по бездорожью к бочкам. Сидорову стало не до песен и шуток. Он все чаще возвращался к тому разговору на берегу после бани.
«Как быть, уходить или оставаться?» - думал он. «Уходить, то куда? Да и не много ли он уходит в последнее время".
Сидоров вспомнил свою работу на железной дороге. Он – помощник машиниста тепловоза. Сидоров даже остановился с полными ведрами живицы. Представил себе, как он проезжал мимо леса, станций, людей. Вспомнил многочисленные синие предупредительные огни на станциях. Вспомнил машиниста. Мелкую ссору из-за какого-то потерянного ключа...
- Да вам зеленый, - прошептал Сидоров. Здесь во все стороны один зеленый. Проезжай. Но от себя не уйдешь. Вновь он вспомнил: работал разнорабочим в совхозе, не понравилось – ушел. Работал в бригаде сезонников. Оттуда ушел с этими парнями. Бич уходит. Сидоров даже фамилии его не вспомнил. Из бригады ушли как-то стихийно без особых обид и каких-то целей на будущее. Просто так. Ушли и всё. Сидоров думал, и чем тяжелей, становилась работа, тем серьезней, становились мысли…
В природе всё менялось: брусника на лесных валежниках созрела, клюква украсила болотные кочки красно-пурпурными ягодами, листья на березах пожелтели. Многоцветие красок осени отражалось в воде озера Паньшино. Сидоров наблюдал, как формировался косяк журавлей в его краях, который с достоинством и не торопясь, с криком, перелетал с одного озера на другое.
Наступил день, когда вся работа была закончена. Живица была собрана и затарена в двухсотлитровые железные бочках. Вновь одинокий человек стоял на берегу озера. Холодный ветер трепал его одежду. «Что делать?» - спрашивал он у Иванова, Петрова и у себя - Сидорова уже который раз.
- Остаюсь здесь, а там посмотрим!
От окончательно принятого решения Сидорову стало тепло. Он ещё раз осмотрел своё летнее жильё.
Присел на крыльцо, на минутку, перед дальней дорогой. Помолчал. Затем решительно встал, набросил рюкзак на спину и пошел к людям, громко напевая свою любимую утесовскую песню.
Над опустевшим озером раскаченная ветром волна, расшевелив тонкий осенний ледок, поднимала нежный серебристый звон.