Пахомыч
Из цикла рассказов «Ругачёвские чудеса».
Зимой 2010 года в окрестностях Ругачёво хоронили бобыля Пахомыча, старого пасечника бывшего колхозного пчельника. Галками на январском снегу чернела вереница траурных чёрных платков соседок и тёмных курток соседей.
Собрались обстоятельно, уважительно здороваясь друг с другом, расспрашивая о житье-бытье, о здоровье. Пахомыч всю жизнь был пасечником на пасеке, которую ещё в двадцатых годах обустроили в Ругачёво на отшибе, в заброшенном липовом парке бывшей дворянской усадьбы. Вместе с соседями, стараясь соответствовать местным похоронным приличиям, провожали Пахомыча и его наследники – племянник Леонид с женой Анной. Похоронный автобус ждал всех на обочине. Усаживаясь в автобус, говорливая соседка Машка, десятком годков постарше покойника, заговорила с новыми соседями:
– Так значит, ты теперь хозяин пасеки, Леонид? Да правда, самой пасеки – дома-то… больше и нет. Ушёл Пахомыч и дом свой спалил! Только каменный остов первого этажа! Хорошо, что хотя бы сарай на участке остался! – вздохнула перекрестившись, глядя в небеса, соседка.
Леонид ответил ей уважительно и обстоятельно:
– Да я уж лет десять, как в перестройку выкупил пасеку у совхоза вместе с землей. Когда и колхоз окончательно развалился, и дядя… Пахомыч, как все тут его звали, без работы остался. Так дядя и жил здесь, а я его и не беспокоил. Так, изредка приезжал. А теперь мне и самому скоро на пенсию выходить. Разгребём пепелище. Отстроимся!
Его жена Анна включилась в разговор:
– Да… Вот достроим новый дом и будем соседствовать!
Тут и все провожающие, точно отогревшись в автобусе, заговорили:
– Вот так: жил человек – и словно не был… А ведь и помянуть-то его негде!
Леонид и Анна не могли не заметить ту настороженность, с которой говорилось о Пахомыче. Соседка (в годах, но без церемоний откликающаяся на простовато-детское имя Машка) пояснила Леониду:
– Да уж… Так и его звали – «поджигатель».
Потом обратилась ко всем:
– А помянем в чайной, скинемся и помянем. Хоть и знался с нечистой силой… Но всё же – человек. Бок о бок прожили, и сколько лет соседствовали!
Сосед, то ли из мужской солидарности, то ли перед городским засмущался, но резко урезонил Машку:
– Ну, будет тебе бабьи байки заливать! «С нечистой силой знался!» – тоже скажешь! Постыдилась бы – прямо у гроба-то, а?
Но упрямая Машка, поправляя выбившуюся седую прядь, выразительно глянув на лежащий в проходе автобуса гроб, чуть подпрыгивающий на резких поворотах, возразила:
– А чё мне стыдиться?!! А?!! Не я одна видела его развлекушки! Райка, помнишь, как мы с тобой до Ругачёва пешком шли? – обратилась она к соседке, годков этак на десять старше неё. – Помнишь, автобус-то последний тогда сломался? Вот тогда всё и увидели.
Райка в первые мгновения, от нахлынувших воспоминаний, даже слов подобрать сразу не смогла, а только, с выпученными от ужаса глазами, взмахивала руками. Потом затараторила, словно боясь, что не поверят и не дадут дорассказать:
– Ой! Правда! Ой! Правда! И вспоминать-то страшно! Главное, хотели напрямки пройти в Ругачёво, а не по обочине, но заплутали мы. Бредём, темень лютая. А тут, слышим издалека, – его гармошка! Ну, мы обрадовались. Скорей на звук… А там такое…
– И действительно, брешешь! – перебил её сосед. – Вот!!! Дуры бабы, не гармошка это у него была, а аккордеон немецкий. Пахомыч тот аккордеон в сорок пятом из самой Германии припёр – трофейный аккордеон! У фрица какого-то отнял! С ним домой и вернулся! Да уж… любил он на нём наяривать. Особенно выпимши! Завывал у него аккордеон! Ну, чисто волки на луну.
Разобиженная Райка тотчас прервала его воспоминания:
– А по мне – хоть рояль! Не о том разговор! Не мешай! Ну! И я про то! Мы с Машкой, как его аккордеон услыхали, так на звук и пошли. Думаем, может по телефону позвонить от Пахомыча можно своим, чтобы на дорогу вышли, встретили. Мобильников тогда ещё в помине не было. А у него ж – бывшая колхозная пасека. Там телефон колхозный был, для связи с начальством. Ночь, страшно идти…
Заскучавшая до того Машка тоже оживилась и стала вспоминать:
– Мы через барский липовый парк шли. Тут и увидали, как наш бобыль–пасечник развлекается. Ага, наяривает себе на гармошке, ну да, на этом немецком аккордеоне. А вокруг него – то ручьём вьются, то в полный рост встают водяные девки – водяницы. То опять распластываются и в ручей обращаются. Журчат ручьями, точно поют. То одна водяная девка отплясывает, то сразу из одной – три вытекают, и так без конца. И все этак – к Пахомычу ластятся. Прямо как в кино! И такое всё бесстыжее выделывают! Ну, прям чистая порнуха! Да, ей–Богу!!!
– Да ладно тебе всё про девок! Ты про его огненного волка лучше! Мы-то сначала смотрим – костерок на поляне горит. Перед костром Пахомыч сидит и, на аккордеоне играя, с девками-водяницами шалит. А присмотрелись и увидели, что не костер это, а волк огненный! Он нас с Машкой учуял. И к нам двинулся. Во жуть-то была! Представляете, от злости загривок на нём огнём, как костёр пылает, а сам-то он огненные лапы с когтищами так и переставляет, ярится. На нас идёт, костром трещит и рычит по-волчьи, а хвостище-то пылает до неба. Взмахнёт – искры во все стороны сыпятся. Всё выше и сильнее. И все пять глаз огнём светятся. Бросился волк на нас. Да только с такой силой с перепугу я от него летела, что, как прыгнул он на меня, то ударился на всей скорости об сухую липу. И она загорелась вся таким огнём, что по стволу пламя вверх побежало. Взвыл, заскулил волчара.
Только тогда Пахомыч и спохватился! А то как чумовой со своими водяницами, ничего и не видел вокруг. Побежал свой аккордеон в пчельник прятать. И, как пошёл огонь по деревьям полыхать, вот тогда и занялись те пожары. По всей нашей округе!!! Всё лето гасили! И всё Подмосковье пылало.
Все в автобусе как-то резко замолчали, стараясь не глядеть на криво обитый кумачом гроб пасечника. Кумачом, на котором в СССР раньше лозунги писали: «Догоним! Перегоним!», – а теперь, за ненадобностью, на гробы пустили. Только на повороте, когда уже подъезжали к кладбищу, пожилой сосед, высохший, как ходячий скелет, продолжил воспоминания, обращаясь к Леониду – наследнику хозяйства Пахомыча:
– Да, сколько же ещё таких Пахомычей у нас? Вот от них все пожары! А то, чуть что – туристы виноваты, поджигатели. Тьфу! И чего только не наврут. А так – весельчак был наш Пахомыч. Тут ведь колхозный пчельник был устроен.
После революции устроили, ради барской липовой аллеи. Ради пчельника тогда старинные липы-то и не вырубили. А саму усадьбу по кирпичику разнесли: кому сарай подправить, кому для иной надобности. Так он пчельником и был до самой перестройки. Тут, на отшибе, не в Ругачёве, не в деревне – и недалеко, и не близко. Так тут поляну накрывали для начальства. Уж мы-то всё про те гулянки знали. Тут такие гулянки, пьянки были, у-у-уух! Пикник, понимаешь ли. Ха!..
Вот он тут и наяривал на своём аккордеоне, чтобы ручьями девки те водяницы пробивались прям к начальству. Они из земли струились, сначала тоненькими ручейками, журчали прямо к нему со всех сторон из леса, что вокруг пасеки. Приблизятся ручейком, вроде как поздороваются с Пахомычем. А потом… Потом точно вскакивали те ручейки, поднимаясь стеной воды. А из стены этой – вдруг очертания девиц, и таких ладных из себя. Только не ступающих по земле, как мы все. Ноги вроде как в ручье, а пляшут-льются ручейками по поляне. И так развлекались-разбегались затейницы-водяницы к приглашённым гостям. Но строго по чину – сначала, конечно, к высокому начальству.А потом и к другим гостям струились.
И вроде бы аморалки никакой, без безобразиев, без путан всяких городских! А спьяну, тёплой летней ночкой… да ещё и в потемках, на ощупь – те же девки! А жаркой ночью ещё и прохладные… приятно! Они и пляшут и веселят! И начальство по-всякому ублажают! И не пьют, не хамят, а только танцуют, ластятся и журчат тихонько. И Пахомыча девки слушаются. И на всё готовы, для всякой радости и удовольствия. Опять же :" мужик с гулянок с фантазиями домой вернется, а сам весь чист!" Во, как!!! Так что у Пахомыча на пасеке начальство – и районное, и из Москвы – тут очень даже гудело. Все до диковинок охочи! Каких только начальников-генералов на чёрных «Волгах» к Пахомычу не свозили. А уж он старался, "накрывал поляну", как говорится! А при нём его волк огненный заместо цепного пса. Обычно его не было видно, а на гулянках он из костерка-то после шашлыков выпрыгивал. И ярился, пугал, отгонял, чтобы кому не надо, к поляне не приближались. Лишнего чтоб не видели. Но ведь в деревне живём, разве тут что утаишь?
Ради этого удовольствия тут и держало начальство нашего Пахомыча. Местечко-то ох тёпленькое. Зимой на пасеке работы никакой, только улья в тепло – в дом унести. И за ульями приглядывать. А за это – вот: полагался пасечнику каменный дом с электричеством, отоплением и даже с телефоном для связи с начальством. Так что, ты, наследничек, тот аккордеон не трогай, нечистую силу не буди.
Леонид, к которому обратился с просьбой пожилой сосед, слушал всё это озадаченно, переглядываясь со своей женой Анной. Автобус как раз подъехал на кладбище. Гроб Пахомыча поставили на землю. Потом, повздыхав, опустили в могилу. Все было степенно. Но…
Вот тут и началось.
Сам собой гроб запалился! Да с таким жаром, что снег вокруг растаял. А из талого снега талая вода поднялась – и взметнулась струями, и высокой стеной, точно из мутного стекла, окружила гроб Пахомыча. И показались те самые девки-водяницы. Уж они не плясали, а взметались, точно оплакивая своего Пахомыча. Плескались их руки-струи ввысь, заламывая их в горе, как настоящие плакальщицы. Но через них хорошо было видно, как пылает гроб Пахомыча высоким огнём… Остался один пепел. Но и его быстро смыло вмиг упавшими струями той талой водяной стены. Ушёл Пахомыч от соседей, от родственников, унесли его в землю девки-водяницы, и верный ему волк огневой.
Как закончилось это святотатство, на глазах оторопевших соседей Пахомыча. Поскорее закопали его могилу. И молча разошлись по домам. А Леонид с Анной уселись в автобус, уже ни о чём не разговаривая между собой. Поехали к станции.
Год спустя, летом, на кухне нового пчельника, выстроенного на месте старого, Анна, жена Леонида, месила тесто. Месила старательно, скорее слушая, а не смотря "Новости" по включённому телевизору. Диктор рассказывал о пожарах, бушевавших в то лето в Подмосковье. Эти новости о пожарах, распространяющихся всё дальше, в те дни ждали и слушали, как сообщения «от Советского Информбюро» – точно вести с передовой.
Поэтому редкий в их пчельнике на отшибе стук в дверь Анну не обрадовал. Она, раздосадованная, что не удалось дослушать новости, пошла открывать.
Это пришли к ней постаревшие за прошедший год соседки из деревни, что растянулась вдоль шоссе – Раиса и Машка.
Обе старушки, как-то смущённо топтались у двери, не решаясь зайти в дом. Наконец Раиса, глубоко вздохнув и явно набравшись смелости, начала первой. Заговорила она смущённо, но и как-то торжественно.
– Ань… знаешь… А аккордеон-то Пахомыча? Он у тебя цел?
– Цел. Его Лёня ещё тогда в сарае нашёл. Сразу после похорон. А что? – переспросила Анна, машинально вытирая руки о пёстрый ситцевый фартук.
Маша, которую, не взирая на местную привычку обращаться друг к другу, как когда-то в школе или в детстве, Анна все же всегда звала уважительно Марией Ивановной, продолжила:
– Видишь, пожары какие! Стихийное бедствие! Вот, сама видишь, что лютует Пахомыч! Лютует… Вот мы всем миром и посоветовались, что делать…
Анна осторожно возразила:
– Мария Ивановна! Раиса Семёновна! А мы-то что можем сделать? Пожарные не справляются. Армию, мальчишек-солдатиков тушить пожары бросили! Но и Тверская область вся пылает, Шатура… Ужас! И смотреть страшно, что по телевизору показывают!
Соседки переглянулись, словно желая найти поддержку друг в друге и явно досадуя на несообразительность Анны:
– Ну да... Да… и пожарные, и армия не справляется… Вот мы и решили: А давай-ка вот мы скинемся и выкупим у тебя этот проклятущий аккордеон.
Анна только ахнула и развела руками от удивления:
– Да зачем вам аккордеон Пахомыча?
Машка громким свистящим шёпотом, почему-то оглядываясь по сторонам, выдохнула Анне в ухо:
– Да сожжём мы его! На хрен сожжём!
Анна спорить не стала. Молча оставила соседок и пошла за аккордеоном, пылившимся в сарае, где его и оставил Пахомыч перед смертью. Вернулась, брезгливо вынося соседкам на вытянутых руках инструмент, сказав им:
– Не надо денег, так берите…
Потом Анна взяла полное ведро воды, и три женщины вышли в тёмную августовскую ночь. Положили аккордеон на землю. Да только Анна задела его ногой. Мехи растянулись и раздался жалобный, воющий стон. Потом аккордеон Пахомыча, словно проснувшись, заметался и завыл, точно зверь живой. Да так жалостливо, точно всю душу в тоску тянул, как в болото затягивал.
Но вдруг мощно взметнулся тем самым огненным волком. Анна испугалась и, выплеснув на аккордеон воду из ведра, бросила его на землю и метнулась в сторону дома. Соседки за ней, но успели увидеть, как та вода из ведра, под вой и стон проклятого инструмента, обратилась в пляшущую водяницу. Так нежно обвила она пламенеющую выю волка, что сердце захолонуло от жалости к лютому зверю. А пылающий волк всё корчился в агонии, – на той полянке, среди старых лип заброшенного барского парка – и становился всё меньше, меньше... А потом и пепла не осталось, всё смыла водяница и в землю ушла.
Машка, годами хоть и старушка, но и тут не растерялась и проявила свою боевитость. Любопытство взяло верх, и она вернулась к тому месту. Опасливо подошла ближе, наклонилась и погладила заскорузлой, натруженной ладонью место, где только что отплясывала свой танец водяница. Выпрямилась Машка, и, поджав губы, задумалась в крайнем изумлении. Немного помолчав, словно подсчитывая, что-то про себя, произнесла:
– Сухо! Совсем сухо… Ой! Бабы… страшно! Совсем сухая земля! Точно померещилось нам всё это!
Анна смотрела на опустевшую поляну, остолбенев, словно не веря самой себе, что только что видела и огненную агонию волка, и девку-водяницу. С трудом шевеля пересохшими губами, произнесла:
– Лучше никому и не говорить! Не поверят!
Соседки тотчас согласились с нею:
– Ага! Верно! А то… Скажут, что мы совсем того, куку!
– Пойдёмте, чаю попьём. Успокоиться нужно! – пригласила в дом соседок Анна.
И все три женщины пошли в дом, в бывший пчельник – в логово Пахомыча. Там так и остался включён телевизор. Когда они вошли в кухню, транслировали новости, как раз о пожарах в Подмосковье. И тут все три женщины услыхали, как диктор ТВ радостно произнёс:
– Пожары в Подмосковье побеждены!