Леденящая кровь роса укрыла подобно одеялу пересохшую степь. Солнце только-только показалось, и криво улыбнулась. Я в сапогах и шортах, с липкой палочкой в руке гоню коров в стадо. Мне невыносимо хочется спать, глаза слипаются, суставы и мышцы двигаются так словно это не мышцы и суставы, а несмазанная дверная петля.
Теленок и две коровы, не спеша бредут, пожевывая траву и размахивая хвостиками. Я кидаю в них мелкие камушки, не сильно, так что они и вовсе не чувствуют присутствие этих самых камушек. Сзади, дядь Леша кнутом погоняет свой скот, при этом свистит и материться. Гнать еще далеко, так что я его жду, и наконец, он догоняет меня.
- Здорова, дядь Лешь!
- Здорова, здорова! Че эт ты рано сегодня?
- Мамка так разбудила, вроде подоила пораньше, а чего ждать.
- Ну, правильно… А я сегодня с пяти часов, и дрова наколол, и воды натаскал, и газон посмотрел, чет он у меня захерел совсем. Еще и бык вон один, ногу поранил, на банку что-ли наступил? Черт его знает!
- Дядь Лешь, а ты в армии служил?
- Служил, служил! В Свердловске в мотострелковых, эээх времена были…- дядя Леша, с улыбкой задумался, и продолжил: - Ты, это самое, время цени. Ты молодой еще, а молодость вот где счастье-то, я в твои годы, эээх… Куражились мы!
- Как куражились, дядь Лешь? – спросил я, и не то чтобы с интересом, а просто о чем еще с ним говорить, но сонливость прошла.
- Ой, щас, сынок, время не то… Вот тебе сколько щас?
- Шестнадцать, дядь Лешь.
- Шестнадцать, а мне пятьдесят девять. Я в твои годы уже на уборку ездил, на комбайне, да на тракторе. Пили – да, было дело, но мы и работали, сынок. А щас что? Все пьют, да пьют, а работать не хотят. Куда не глянь, всюду пьянь! – дядя Леша взмахнул и ударил землю кнутом, от этого свистящего звука коровы поволокли вперед. – Я на доске почета весел, и в школе и в сельсовете, и в доме культуры. А то что пили – да, это было дело. Ты уже большой должен понимать. Вы, это самое, с Речными деретесь?
«Речные» - это парни из соседнего села, и мы, то есть «Октябри» с ними враждуем.
- А как же дядь Лешь, всякое бывает!
- Ну вот! А мы их гасили всю дорогу, как сейчас помню! Ты, это самое, Ваську Березова знаешь?
- А как же, дядь Лешь, знаю!
- Вот, значит. Сидели мы с Васькой и самогонку пили. Ну допили, и в клуб пошли, на танцы. А смотрим, а там Речных, человек наверное сорок - петьдесят. Как сейчас помню! Заходят, значит, они в клуб. А мы с Васькой ждем стоим. Ну там наши видно подсуетились, и вывели речных. Наших там, человек 20 было. И началось, началось. Наших воротят, как хотят, как котят. И тут мы с Васькой, по штакетнику и вперед. Я вот, ей Богу, думал, забьют они нас. Ан нет! Мы их с Васькой этими деревяшками, как семечки щелкали. Они испугались, и давай бежать. А мы их догоняем, а они по тракторам, да по камазам, и текать!
- А вы к Речным ездили?
- Конечно, обижаешь! Моя Машка с Речного же, не знал?
- Нет.
- Мы туда на танцы приехали. Ну, поддали перед этим – было дело. Я в клуб захожу, значит, а она танцует с кем-то. А мне же надо прикопаться к местным, ну и думаю, к ней подойду на танец приглашу. А там дальше и драка началась и не нужна она была. А после драки уже по домам надо, и смотрю, она идет. Одна! Ну, думаю, пойду, провожу. Вот! И с тех пор, душа в душу, и с армии дождалась и вместе почти сорок лет прожили. О как!
- А как там в армии? Тяжело?
- Нормально, но пока сам не сходишь, ничего не поймешь. Хороших мужиков много, но и мразей не меньше, так что аккуратней надо быть.
- А ты, дядь Лешь, учился где?
- В училище на сварщика, что в Ложайске.
- Ааа, понятно. И как весело?
- Ооо, не то слово! Я в общежитии жил, так там, это самое, девок выше крыши и водки море, а жрать нет никогда. А что еще молодому надо? Это щас душа, покой. А раньше, эээх… Ты цени этот момент. Мы ж один раз живем!
- И то правда, дядь Лешь.
- Слушай, а Ваньку посадили что-ли? Ты ж с ним вроде как общался.
- Общался, посадили.
- Вот горе-то. А мальчишка, какой хороший-то был. Ой, беда.
- Да, ладно дядь Лешь. Он живой же, в тюрьме не пропадет дай Бог.
- Не пропадет, говоришь? А ты Мишку Петрунина знаешь? Вот он тоже, это самое, не пропадет, говорил, а пришел так пьет целыми днями не просыхает. А когда глаза зальет, так драться ко всем лезет, хотя седьмой десяток пошел уже. А Ваньку за что?
- За драку.
- Вот-вот, Мишку тоже за драку.
Дядя Леша снова взмахнул кнутом, коровы, жуя сочную зеленую траву, вновь засеменили вперед. В переулках, соединяющих улицы, виднелись люди со своим скотом. Где-то незлобно, но громко лаяли собаки. Блеяли овцы, словно перекликаясь друг с другом. Все шло своим чередом.
- Вот, дядь Лешь, ты мне скажи. Как мне в люди выбиться?
- Нууу, эт вопрос философского толка! Вот мы люди с деревни, ничего в жизни не видали. Вот кажется город – жизнь, и далее. А знаешь, надоедает этот город, ох как надоедает! Я там и недели не могу продержаться. Устаю, понимаешь! И не только я. Все! у кого хочешь, спроси, никто там не приживается. А чтоб человеком стать надо, это самое, в город. Еще надо учиться, хитрить, а мы-то, деревенские, люди простые, куда нам хитрить!
- Что значит, не ходить мне в людях?
- Выходит так. Ты в Ложайск хочешь?
- В Ложайск.
- А ты иди в училище, а там посмотришь. Если понравится в городе тебе, то останешься, а если нет, то тут будешь.
Мы приближались к большому скоплению скота. Стадо пестрило разноцветными коровами и овцами. Вдалеке бодались быки. Мы прогнали нашу скотину вперед, и они послушно, очевидно найдя родственные души, побрели.
- Ты, это самое, торопишься? - вдруг спросил меня дядя Леша.
- Да, нет. А че такое?
- Ты уже большой, должен понимать. Короче, пойдем, пока моей нет, по стопочке пропустим! А?
- А пошли! – делать, мне все равно было нечего, и я согласился.
- Я, это самое, пока за бутылкой к Ольге схожу. А ты заходи прямо ко мне в избу, там Машки нет!
Всю дорогу я думал. Еще холодная земля чувствовалась сквозь подошву сапог. Дышится легко. Солнце уже лукаво ухмыляется, но щеки все равно еще сияют розовым. По приближению к дому дяди Леши, моя поступь становится легче и мягче. В доме дяди Леши я был лишь раз, когда мы с матерью покупали у теть Маши, его жены, яйца. Я тихо открыл калитку, прошел по уложенной красной брусчаткой дороге, и присел на стоявшую подле дома лавку. Вскоре пришел и сам дядя Леша. Мы зашли в дом, я сел за стол, а дядя Леша вытащил банку соленых огурцов, хлеб, сало и лук. Разлив по старым граненым стаканам самогон, чокнулись:
- За твое здоровье, дядь Лешь!
Выпили. Я закусил горячий напиток салом, и спросил:
- Вот ты мне скажи дядь Лешь, тебе твоя жизнь нравится?
- А чего ж не нравится! Нравится!
- И чем же?
- Просто нравится! Я дом построил, сына вырастил, он у меня в Москве, деревьев аж 7 штук посадил, да и внуков вижу. Нравится…
- Ну, и разве это жизнь?
- А чего ж не жизнь? Жизнь!
- Наливай, дядь Лешь! Ты какой-то след после себя оставил? А? Что про тебя потомки будут помнить?
- А я, это самое, за этим не стремлюсь… Я человек маленький!
- И ты так спокойно об этом говоришь!
Дядя Леша разлил по стаканом пойло, чокнулись, выпили, и мне стало хорошо. Закусил соленым огурцом, и продолжил:
- Я, дядь Лешь, хочу след после себя оставить.
- Ну, оставляй ей Богу, кто тебе не дает. Но меня не трогай, мне и без следов хорошо. Гляди ты, следы ему.
- Да, ладно, не бурчи, наливай, давай.
Снова выпили. Голова словно свинцовая, тяжелая такая. Дядь Леша заговорил:
- Ох, сынок, как Машка мне надоела, ты бы знал! Все пилит и пилит, пилит и пилит, устал…
- Так давай, выпьем, чтоб не пилила.
- О, дело говоришь!
Выпили еще по одной, и дядя Леша запел.
Эээх, дорооогии пыль, да туууумаан,
Холодааа, тревооогии, да степной, буууурьяяян.
Я сидел и думал. Что дальше? Что же дальше? Неужели так всю жизнь? Коровы, самогон? А где, собственно жизнь? Где жизнь?
И я заплакал, опираясь на одну руку. Слезы стекали по руке. Дядя Леша, видимо заметив мое состояние, нежно сказал:
- Иди-ка, приляг… Че эт ты?
Я повиновался, и лег на койку, закрыл глаза, и уснул. А в мыслях лишь: «Вся Жизнь? Это все? Так всю жизнь? Даааааа? Всюююю Жизнь? Пьянки со стариками? Овцы? Октябри? Ну, уж нет, я стану человеком. Я стану! Проснусь и стану!»
Спустя три часа, теть Маша бьет меня полотенцем, что-то надрывно кричит, а я не слышу, точнее не хочу ее слышать. Голова болит, во рту пересохло и тошнит – короче говоря, похмелье, бодун так сказать.
Все! Ну, к черту, надо идти домой, мать, наверное, переживает.