Был чудесный, солнечный апрельский день. По Малой Морской улице быстрым шагом шел симпатичный молодой человек, на вид лет двадцати-двадцати двух. Весенний ветер то и дело срывал с его головы фуражку и развевал полы легкого демисезонного пальто. Молодой человек снял фуражку и засунул в карман. Он был в самом замечательном настроении. В руке его был новенький кожаный портфель, в котором находилась рукопись десяти глав романа. В голове молодого писателя (отныне будем называть его так, поскольку имя и фамилию история не сохранила) роились мысли, клубились замыслы и кишели фантазии. Всего этого хватило бы на то, чтобы развить сюжет романа томов на семь. Написанное казалось самому автору очень удачным и неординарным. Сейчас он направлялся на встречу с самим Федором Михайловичем Достоевским. Организатором рандеву был хороший приятель молодого писателя, вхожий в литературные круги. Наверняка, Федор Михайлович благословит молодого писателя на успехи в литературном поприще, а то и поспособствует, чтобы роман взяли к публикации в «Отечественные записки».
Однако, подойдя к мрачноватого вида грязно-желтому массивному четырехэтажному дому, молодой писатель ощутил волнение и какую-то смутную тень дурного предчувствия. Быстро поднявшись наверх, он дернул веревочку звонка. Дверь открыла сухонькая пожилая женщина, похожая немного на кухарку, немного на горничную, и скорее всего, исполнявшая обе эти обязанности. «Кто там, Марья? Веди сюда», - раздался голос из глубины квартиры. Сухонькая женщина торопливо сняла пальто с молодого писателя и проводила в гостиную.
Великий писатель выглядел точно так же, как на портретах – неброская, неаристократическая внешность, спутанная борода, глубоко посаженные, печальные глаза. Молодой писатель подумал, уж не случилось ли в доме какое-то горе? Может быть, он явился не вовремя?
-Вы, должно быть, NN? , - спросил Федор Михайлович, - Расскажите мне вкратце, о чем пишете? О нищете русской деревни, ужасах крепостничества? Об обиженных и угнетенных?
- Вовсе нет! - широко и открыто улыбнулся молодой писатель, - Главный герой романа, Гриша Горшков становится сиротой в годовалом возрасте, его родителей убивает…
- Сирота! – воскликнул, не дослушав, Достоевский - Ваш герой очень страдает, ежедневно оплакивает свою потерю горькими слезами?
- Конечно, нет! – удивился молодой писатель. – Он же еще младенцем был, когда это случилось. К тому же, столько лет прошло…
- Дальше!- нетерпеливо произнес Федор Михайлович.
- Родителей убивает злой волшебник, а на лбу Гриши остается шрам в виде молнии. Затем в один прекрасный день мальчик узнает, что он волшебник и отправляется в тайную школу Чародейства…
- Хм. Детская сказка. А позвольте узнать, есть ли в ней христианская мораль?
Молодой писатель вынужден был признать, что христианская мораль в романе начисто отсутствует.
- Женские образы в романе есть? – полюбопытствовал Достоевский.
- Конечно! Подруга Гриши Аграфена. Правда, ей больше нравится Роман…
- Кто она такая? Падшая женщина? Проститутка?- оживился Федор Михайлович.
- Нет, что вы! Просто девочка, школьница.
- Ну, знаете ли, сударь! Не тянет ваш опус на серьезное произведение. Трагизма маловато. Я не читал, но осуждаю. Давайте поговорим о Вас. Может быть, Вы еще не совсем безнадежны. Нельзя стать писателем, не выстрадав это право. Какие страдания были у вас в жизни?
Молодой автор задумался. Он вспомнил, как в третьем классе отец высек его за двойку в четверти по латыни, а потом еще раз за то, что балуясь на перемене, он запустил репейником в бороду законоучителю отцу Анисиму. Но можно ли назвать это полноценным страданием? Еще он болел ангиной и ветряной оспой и как-то раз вывихнул ногу, упав с дерева. Он был вынужден признаться великому писателю, что чаша страданий и горести его благополучно миновала.
- Может быть, у вас умер кто-то из близких родственников? Отец, мать?- спросил Федор Михайлович.
- Матушка и батюшка живы и здоровы, слава Богу, - ответил молодой писатель.
- Кто же тогда умер? Жена, кто-то из детишек? – не терял надежду Достоевский.
- Я не женат, детей никогда не было. Правда, недавно бабушка преставилась, на восемьдесят пятом году…
- Плохо! Плохо, сударь мой! А в остроге вы сидели?
- Боже упаси, нет!
- Но тогда, может быть, дом горел? Семья разорилась, нищенствует?
- Нет, ничего не горело, денег хватает.
Федор Михайлович начал заметно нервничать. Он стучал пальцами по столу, дергал себя то за бороду, то за галстух. Вдруг его осенила еще одна мысль.
- Как же я забыл! Несчастная любовь! Вы от нее страдали? Было ли такое, что вас бросила женщина?
- Было… - мечтательно улыбнулся молодой человек.
- Что вы улыбаетесь, бесчувственное создание?
- А зачем горевать? Это было давно, я теперь помню о ней только хорошее. Ведь чудесные времена были! К тому же она не единственная женщина на свете, я свято верю в то, что счастье меня найдет.
- Ну, знаете ли… - не нашел слов Достоевский – Это уже переходит всяческие границы! Но вы хотя бы больны чем-то?
- Здоров.
- Как? У вас нет чахотки, чесотки, шизофрении, падучей, рака миокарда? Да хоть обычный геморрой у Вас есть?
Молодому писателю захотелось соврать, что геморрой у него имеется, не будет же Федор Михайлович его проверять. Однако, не будучи в этом совершенно уверенным, он решил обойтись без обмана. Достоевский забарабанил пальцами по столу с удвоенной силой и нервно закурил. Глаза его стали мутнеть.
- Вы бессовестно счастливый человек! – наконец сказал он возмущенно – В то время, как страдает вся страна, весь мир … Вы, Вы… У Вас в доме даже не было землетрясения и цунами! Вас не мучила царская охранка, сигуранца и гестапо! Вы ни разу не попадались в лапы святой инквизиции! Вас не терзали мысли о суициде! Вы никогда не допивались до белой горячки!– Федор Михайлович распалялся все больше и больше, - Так как же Вы можете, как смеете…в литературу… на этот тернистый, страшный путь? Воооооон! Вон отсюда! Марья, проводи гостя!
В гостиную поспешно вбежала кухарка-горничная Марья, схватила за руку остолбеневшего молодого писателя и с удивительной для такой тщедушной женщины силой вытащила его в прихожую. Она сунула ему в руки пальто и шепотом посоветовала:
- Вы уж, сударь, поспешайте, а то не ровен час… Барин, когда в гневе, за себя не отвечает. Может и зашибить. Пальтецо-то можно и в парадной надеть.
Изгнанный писатель выскочил из негостеприимного дома, поймал извозчика и велел ему ехать на вокзал. Он повторял снова и снова: «Черт меня угораздил родиться в России, с ее страдальческим менталитетом!» Так извозчик пополнил свой лексикон новым, страшным ругательством.
В тот же самый день молодой писатель уехал на Кавказ – то ли на войну с горцами, то ли просто отдохнуть у Черного моря – об этом история умалчивает.
Ночью Федор Михайлович спал беспокойно – метался, ворочался, вскрикивал. Сначала ему снилось обычное: эпидемия холеры, смертная казнь, Апокалипсис. Но самый страшный сон привиделся ему перед самым рассветом. Он увидел темноволосого мальчика лет одиннадцати, лоб которого пересекал шрам в виде молнии. На носу его было пенсне в круглой оправе, от этого взгляд ребенка казался еще более укоряющим. Гриша Горшков, ибо это был именно он, беззвучно говорил, но слов было не разобрать. Федор Михайлович знал, что в этих словах заключалось что-то очень, очень важное для него. Что именно пытался сказать Гриша, узнать Достоевскому было не суждено…
2011