Жили-были мужик да баба, и жили они скверно. Не то чтоб голодали, да горевали - бранились часто. Придёт бывало баба с работы, не успеет колготки стащить, едва к телевизору примостится, тут мужик уж является:
- Привет, баба! Есть давай!
Баба с дивана поднимется, возьмёт сковородку, да как давай ей у мужика под носом размахивать:
- Я, что меньше твоего вкалываю?! Устаю, да голодаю меньше?! Ишь, ты – давалку нашёл! А мне кто даст?! Я для того что ль пятнадцать-то годков в ученьи была, чтоб тебе пельмени магазинные варить, да «ролтоны» заваривать?!
- О, оголодала! – Скажет мужик. – Рожа аж в зеркало не помещается! Дура, ты учёная!
И дверью хлопнет. Пойдёт, значит, чтобы поесть в места общественного питания. Так напитается, что к полуночи едва домой приползёт – то глаз подбит, а то и два.
Другой раз никуда не идёт –минералкой дома оздоравливается. Лежит на семейном диване – одним глазом футбол глядит, другим бабою любуется: как она заголившись полы к Дню красной армии намывает. Захочет он бабу приласкать, тронет за ляжку…
Бабе вроде и приятно, но несовсем. Вычитала она в каком-то романе, пока пятнадцать годков училась, что за бабами, даже за замужними, прежде чем приласкать ухаживать надо. Ну, там покатать по прошпекту, стих прочесть, или хоть пук эдельвейсов приподнесть, а уж потом, если баба согласная и с ласками приставать. А тут – тьфу! Грубость одна! Никакого политесу! Да и потом, опять обидно бабе, что она к верху задом с тряпкой по полу елозит, а мужик лежит – прохлаждается.
- Ты бы, аспид, прежде чем грабли-то протягивать, сполз бы с лежанки, да помог мне. Не видишь, пень, что у меня весь маникюр с педикюром слез, пока я здеся одна красоту навожу?!
- Так не мужицкое это дело – тряпкой махать! Я ж - мужик! Мужикам этого никак нельзя. Узнают друзья – засмеют!
Ну так они снова разбрехаются, ажно до хрипоты – до вечера позднего. Лежат на том же диване зад к заду молча, голоса сорвав во глубокой обиде. Каждый о своём мечтает.
- И угораздило это меня бабой родиться! - Думает баба. – Хорошо мужику. Встал утром, рожу побрил – забот никаких – иди на работу. А тут и ноги надо побрить, и подмышки, и … макияж навести. А на работе – другой мужик – начальник - уж орёт: «Почему опоздала! Где отчёт квартальный?! Когда компьютер с чайником за собой выключать научишься?!» И что толку, что я пятнадцать лет училась? Все соки высосали из меня мужики, всю душеньку измотали, всю красоту сгубили… Ну или почти всю. Вот была б я мужиком, я б с моими талантами всем показала…
Не успела баба додумать, что б показала, как зевнула, да задремала. Сон её горемычную сморил. Да вроде как не сильно. Очнулась она в потьмах, гля, а мужика-то и нет! Вместо него огромный мешок лежит с разноцветными купюрами всякого достоинства. Обрадовалась баба, схватила мобильный телефон, да давай в лучшу израильску клинику названивать:
- Слышала я, что у вас тама любую операцию могут сделать. Хоть из мужика бабу, хоть на оборот…
- Всё пгавильно, всё пгавильно, - отвечает ей сладкий голос на другом конце.
- Пгиезжайте, баба, к нам в клинику – любой капгиз за ваши деньги…
Вскочила баба в чём была, взвалила мешок и – айда в аеропорт, где её уж чартерный рейс ждал.
Зафигачили ей израильские товарищи пластическую операцию по всему лицу (оно сказать без макияжа-то и не очень долго оперировать пришлось), пришили чего не доставало, а титьки отрезали и выбросили.
- Да, ну и фиг с ними! - решила баба. - Я вон таперича какой альфа-самец! И без них проживу!
А на сдачу попросила бывшая баба омолаживающие процедуры сделать, так чтоб опять годков на восемнадцать выглядеть. Ещё и на пластиковую карточку деньги остались, и купон скидок дали: мол, ежели чего, опять милости просим – хошь снова бабой сделаем, хошь обычным транссвеститом, коих сейчас много водится.
Не успела бывшая баба глазом моргнуть, как оказалась она опять дома. Врнее не совсем дома, а на сборном пункте. «Послужи, сынок, - говорит ей военком, - службу понюхай! Быстро мужиком станешь!»
Удивалась бывшая баба, но спорить не стала. Влезла в сапоги, заходит в казарму. А там! Мама родная!!! Робяты молодые – пруд-пруди! Да все хорошенькие такие – как огурчики на грядке, все в форме при ремнях. Она так и расцвела вся. Не успела с парнями поздороваться, как самый из них красивый сам к ней подходит.
- ЗдорОво, - говорит, - дух залётный! Удачно это ты к нам попал. Вот те мои портянки. Выстираешь, высушишь, отгладишь и мне – «дедушке» твоему, значит, принесёшь!
Вот те раз! Бывшая баба сперва аж опешила от такой наглости.
- Да я, что пятнадцать лет училась… учился, то есть, что б тебе сосунку портянки стирать?! Дедушка тоже мне нашё…
Неуспела она докончить, как «дедушка» своими грязными портянками ей прямо в морду треснул. Аж искры полетели! А тут и другой «дедушка» подбежал да как даст саопожищем в живот, а потом по тому месту, что в ИзраИле пришивали. Б-о-о-о-ольно!
Рванула бывшая баба к высоченному забру, себя не помня перемахнула его и давай бежать обратно в израильску клинику. И то сказать – бежать долго не пришлось. Ейный филиал уж в том самом городе открылся. Вбегает она прямо в операционную, вынимает трясущимися руками пластиковую карточку:
- Сделай мне Соломон Давидыч, дорогой, ещё одну операцию! Никаких денег не пожалею! Промахнулась я маленько с годами-то. Давай, что-то постарше замути!
- Годиков на тгидцать желаете? – Спрашивает доктор учтиво, хитро из под очков на пациентку смотрит.
- Давай сразу на пятьдесят! Чтоб жена дети, чтоб всё как у людей! И чтоб дембельский альбом только на 23 февраля и то, когда нажрусь как свинья!
- Это нам, как два пальца об асфальт, - отвечает хирург.
Открывает бывшая баба глаза после операции уже на работе.
Не успела оглядеться, ей уж мешок на спину откуда-то скинули. Идёт она с ним, качается. Сбросить даже не может. А тут горлопан какой-то орёт:
- Мать твою, Бабенко! Ты работать нонче будешь, или сопли жевать?! Эдак мы до ночи разгружаться будем!
Едва отдышалась – ей молоток в руки суют:
- Иди гардину в директорском кабинете прибей!
Била она била, четыре раза с директорского стола падала, а ничего не выходит. Пальцы только в кровь расколотила. Сидит на полу плачет. На её счастье тут рабочий день и закончился.
Приехала она на троллейбусе домой ни жива ни мертва, легла на диван к телевизеру, только – только любимый сериал хотела посмотреть, а тут из ванной какая-то бабища годов пятидесяти – в драной ночнушке, с полотенцем на башке – брык кней, диван аж треснул.
- Здравствуй, милый! Ты какой сегодня тихий у меня, прям лапочка!
И башкой в живот ткнулась.
- Ну, посмотри на меня, зайчик! Ну обними меня, чудо лесное, - а сама рукой уж под одеялом щиплет.
Заорала баба от ужаса, проснулась.
Гля, мужик её рядом сидит на диване плачет.
- Ты чего это? – спрашивает баба.
Такая муть, ни дна ей ни покрышки, нынче снится! – отвечает мужик. – Привиделось мне буд-то я баба… Пока ресницы дёргал да рожал, ещё ничего было – терпимо, хоть и неприятно. А вот стал меня после какой-то Гиви на диван укладывать, тут уж мне совсем худо стало.
Утёр мужик скупую мужскую слезу, повернулся к бабе:
- Ласточка, моя, солнышко! Как люблю я тебя! Давай больше ругаться не будем! Никогда!
- Давай! – отвечает баба. Обняли они друг-дружку, так до утра и просидели. И стали жить-поживать, да в театр с парком по праздникам ходить. А на месте филиала израильской клиники, где полы меняли, скоро детский сад открыли…
2013