Эта женщина в черном платке пришла чуть позже меня. Лет сорокапяти, крепкотелая, с очень красивыми, ногами в чорных же чулках (траур?), вообще интересная, она как бы напомнила мне, что многие из них в этом возрасте вновь расцветают, в последний раз, но этот "бутон", к несчастью, прихватил мороз: увяло лицо, скорбно опустились углы губ, лоб заморщинился "дровами", - словно она просидела месяц в камере-одиночке, и только густые, блестящие волосы выбивались из-под платка у висков и пушились на шее, как у девочки. Так хотелось поцеловать её туда...
А я пришел в этот двор домов, примыкающих к тюрьме, почти в темноте, раньше всех, и занял короткую лавочку у дерева, поближе к крыльцу передач. Привалившись к дереву, ещё как бы досыпая, я наблюдал, как постепенно собираются люди с узлами, свертками, коробками и. всем прочем, что необходимо арестантам. Я принес продуктовую передачу своему племяннику, безработному грабителю, хорошему, в общем-то, мужичку, который в другие времена конечно же трудился бы на заводе.
Видимо эту женщину уже просветили, что к тюрьме надо собраться чем раньше, тем лучше. Очень обрадовалась, что со мной место свободно. Сперва сидела, смотря в землю, на свой сверток с одеждой, зашитый в наволочку, и коробку с продуктами, а потом незаметно так чуть привалилась ко мне. Видно, что почти не спала.
В это холодное утро (как и во все утра года) люди подходили. во двор, садились, где можно, стояли, лежали на подстилках прямо на земле. Многие друг друга знают, разговаривают, обсуждают следственные дела своих родненьких арестантов, делятся едой - горе сближает много сильней, чем радость. А ждать долго, если не полдня, то и до вечера. У кого есть деньга или связи, те, конечно, проскакивают вперед, и все это знают, и все привыкли. Знают, что к тюремщикам есть тайные телефоны за большущие деньги, можно даже вызвать зэка на день-два догулять дома, или же привести в камеру проститутку. Но уж это - для п а х а н о в. Управленцы, "белые воротнички", т.е. легальная уголовщина, или вообще не сидит, или сидит в каких-нибудь "Белых Лебедях" или "Красных Шапочках". Я это всё быстро сообщал моей соседке, а то сидеть скучно, но, по-моему, она ничего не поняла и ничему не поверила. Особенно, когда я стал рассказывать фантастические вещи про вора "Пашу-Цветомузыку"... Да Бог с ней, пусть лучше и не знает.
Горе женщины было, чувствовалось, такое непомерное, что она, забывшись, не постеснялась привалиться ко мне, чужому человеку, а измучившись ожиданием, тоской, всей этой жутью, что неожиданно упала на неё, - только недавно счастливую, любимую (СТРАННО ЛЮБИМУЮ, СТРАШНО ЛЮБИМУЮ), заставило её словно в бреду рассказывать мне такое... Видимо, по природе я располагаю к. себе именно несчастных и больных. Было бы мне быть доктором или священником.
- Мы с вами, - говорю, - будем, может быть, двадцатыми-тридцатыми, и это уж хорошо, часам к трём освободимся.
Она в ужасе посмотрела на меня:
- Что ж это так поздно-то? Мы ж первые...
- Тут своих натолкают вперед. Вот скоро увидите одну бабёнку, так она с тюрьмой связана, очередями торгует. И другие есть, и консультируют, и всё такое. Легально. Они сами делятся с тюрьмой: принимающий, пропускающий на свиданку, разные.
-Но как же, если мы первые?
-А там окажутся д р у г и е, которые будто бы вчера были последними, не дождались очереди, и теперь вперед встанут. Да вы что, ей Богу, как девочка! Сто лет так.
-А дорого за очередь берут?
-Кто как. Рублей двести-триста. Смотря по делу. Да ты ещё, ход к ней найди. (Она только вздохнула).
- У вас кто сидит?
Я сказал. Спросил, а кто у ней там?
Она сперва долго, в землю плакала, потом вытерла лицо, закурила и начала судорожно рассказывать.
-Он у меня очень ласковый, домашний, привязчивый такой... Как вот он теперь там? С кем? Я слышала - там такие чудовища... Один он у меня, я его тяжело рожала, малый вес, такой вырос беззащитный, высокий, сутулый, очень застеничный юноша.
-Сколько ж ему?
-Вот было шестнадцать.
- Малолеток. ("Да, -подумал я, - этих там уродуют.") За что же сидит?
-Убил отца своего, моего бывшего мужа. Мы в разводе вообще-
то давно, он нас бросил, когда Вите было десять лет. Наверно, я
слишком изнежила его, держала при себе, как девочку, ото всего
берегла. И от этих поганых передач по телевизору.
-Секс, что ли?
-Да. А в школе разве убережешь. Девчонки все такие фигуристые, вольные, наглые, чуть не в штаны к парню лезут. Просвещают, даже в компанию водили, где их же соученицы догола раздевались. И вот пришла она, беда: учительница английского. Очень молодая, очень красивая, и формы, и всё... Вы актрису Печерникову помните по фильму "Доживём до понедельника"?
-А-а, как же, как же. Я её всю жизнь хотел. Спилась, страшная стала.
-Ну это не важно. Мне Витя сначала ничего не говорил, но по разным признакам я догадалась, что он влюбился в неё до безумия. Но ведь есть же девочки, ровесницы, любовь-дружба, такая стыдливость, тайна, целомудрие, вздохи, уважение... Ведь так? Впрочем, что мне вам говорить, тем более вы старше, вы поймёте.
-Я-то? 0-о, ещё как пойму. Я сам в такую историю влип пацаном.
-Ну да, и я тоже понимаю вас: мальчики, тут вот всё горит... А тут тем более зрелая женщина, она уж чуть ли не замужем была -какие уж там чувства Наташи и Андрея Болконского.
-Простите, - говорю, - один раз перебью вас: вы бредите, вы забыли, где мы живём, какой век на дворе.
Нет, эта женщина осталась жить там же, где, кстати, и я живу, я поэтому её так душевно понимал! А она продолжала лепетать:
-Это какая-то дикая страсть.. Я смотрю: ночь не спит, другую не спит, почти не ест, ходит дурной, со мной ни слова, а я же была для него всё... Говорю: "Сына, забудь про неё, не для тебя она, ты же ещё малыш, ты женщин не знал, ты просто игрушка для неё, а ей нужен настоящий мужчина, кобель, бык... Простите, что я так...
- Ничего, вы всё точно говорите. У меня было так же, я вам уже упоминал.
-Как! - воскликнула она. - Да что вы! По вам не скажешь, вы... И чем же кончилось?
-Между прочим, тоже англичанка. Я её чуть не застрелил. Она меня год на верёвочке водила, а потом вдруг стала отдаваться, да так, что я еле ноги таскал... Впрочем, не надо обо мне. Вы рассказывайте, облегчайтесь.
-Легко сказать: рассказывайте. Знаете, какой грех мы на душу-то приняли? Конечно, отвечать перед Богом мне, не сынуле же моему не-счастному...
В общем, он два раза пытался выпрыгнуть в окно - мы на девятом этаже живём - вы представляете?! Из-за неё, гадины! Она смеялась над ним, дразнила, и весь класс знал о том, что Витя обожает эту тварь, сзади провожает её до дома. И вот она взяла да и пригласила его к себе, домой... Не помню, какой-то предлог нашла, пригласила на дополнительные занятия, мол, отстаёт, а встретила его в одном халате на голое тело, безо всего... Он потом целовал ей ноги. Каждый день после школы мой сын, голодный, шел, как собака, к ней, а приходил домой среди ночи. Вдруг начал писать стихи, да ещё по-английски, схватился за альт (он немного играл) - всё для неё, всё для этой ненасытной прорвы! Ведь худенькая, одни глазки анютины - а сколько ж неженской, прямо сатанинской силы! А он... два раза падал на улице. Вы представляете?
-Ещё бы, мадам.
-И вдруг она уходит из школы. Вышла замуж за одного из РОНО и уехала. Господи, я сразу в церковь побежала, на колени стала перед Богородицей, пол целовала. А он... Будто конец света для него настал. Уж как я отвлекала, развлекала его, после работы скорей его веду в Консерваторию, на какую-нибудь выставку, как девчонка, ходила с ним на дискотеки - жалась в углу, в молодёжное кафе. Как подруга старалась быть: шутила по-ихнему, ихний слэнг дурацкий освоила, даже танцевала с ним. Ведь сами видите, как я ещё очень хороша как женщина...
-О да. Я бы в вас влюбился.
-Ну уж, - усмехнулась она, как бы опомнившись, - теперь-то... Но не в этом деле. Всё вроде успокоилось, он забыл её, отвык, даже с ненавистью вспоминал о ней. А я... Без мужчины тоже была сама не своя, природа требует, на службе один очень интересный мужчина, да ещё мой начальник, начал строить мне глазки. И хоть ради Вити я держалась изо всех сил, нельзя же его оставлять пока одного, полностью не отгорело, фото её я то и дело в книжках находила, но - словно чорт теперь уже меня поджег. Как у школьницы, эротические сны...
И вот как-то, кажется, в субботу, лежу утром в постели, нежусь, не вставать на службу. Я, знаете, очень любила спать голой, ну - совершенно голой. Вдруг без стука входит Виктор... В странно спадающих штанах, глаза блуждают, руки дрожат... "Ты заболел, сынуля?" - спрашиваю. "Да, мама... Я не знаю... Мне очень плохо..." - говорит. "Ой, да у тебя руки ледяные!. Ну, иди ко мне, ляг рядышком, погрейся, я место нагрела, не стесняйся, я же твоя мама, вот я повернусь спинкой, а ты что-нибудь расскажи. Как утебя с физикой?" Да... Прижался. Боже мой! Руками по мне шарит, дышит, как запаленный, и член его чувствую! Изумилась: надо же, у моей детки уже совершенно огромный член! Как у мужа. Когда же это случилось? Он уже мужчина. Мне стало страшно, а он мычит: "Мама... мама..." Я сошла с ума, я отдалась ему...
-Да, мадам, надо было к девочкам-ровесницам, которые поспокойнее, его водить, а вы в кафе, танцы, "как подруга"...
Она плакала и безудержно курила и уже молола невесть чего.
-Это чудовищно, но такого наслаждения я не получала от мужа,
как и от других мужчин. Да с мужем-то как раз всё было больше
имитацией.
Сын после первого раза на коленях молил у меня прощения, я же сама каялась перед ним, оба стоим и плачем... Так вот и начали сходить с ума, а сделать уже ничего не можем. Я лечь спать без него не могла. И так каждую, ночь, каждую ночь... Сперва боялись от стыда глядеть друг другу в глаза, но безумная страсть -разве с ней справишься. Привыкли. Я ходила в церковь, но не к батюшке, он бы меня сразу выгнал, к сексологу - но это был полнейший дурак: "А вы презервативом пользуетесь?" Отравиться? Но что же будет с моей деткой, с моим единственным, с моим желанным... Мы искали выход, ломали головы, он неделю жил у товарища но приходил назад и целовал мои ноги... Кошмар! Кошмар!
К счастью, или к несчастью - вот разберись тут! - вдруг вернулся муж. Та женщина ему надоела, она была какая-то карелка, тупая и холодная в постели, и вообще, как он говорил, "лошадь"'. А на меня он прямо вылупил глаза: как я расцвела! Я тоже немного обрадовалась ему, ведь любила же когда-то, со студенчества. Но ему, видите ли, вместо добрых разговоров, прощений, взаимных поглаживаний ран... не знаю, как сказать... ему нужна я немедленно в постель. Он, видите ли, голодный. Вернулся, то надо же обдумать дальнейшую жизнь, если, конечно, серьезно, на чем-то твердо договориться. Про Витю я, конечно, ничего не сказала - ещё бы!
Вот он пришёл, любуется, выставил вино, любовные слова... Ох, что-то мне стало нехорошо от них, как-то всё это... неверно. Да, неверно, лукаво. Напоил меня здорово и овладел мною прямо на полу. Мне бы только руку протянуть к ножу на столе...
Ладно, пустила его пожить. К Вите попробовал подластиться, но тот - холодное равнодушие. Как знал, что не жить мужу с нами! Он тогда, давно, совсем выписался отсюда, так что прав на жильё никаких, а без прописки на работу не берут, он инженер, а мясо продавать на рынке не хочет. Так что жил он у нас, как квартирант, постоялец. Но спал - уж твердо приказала - на кухне.
Я уходила на работу, Витя в школе, а этот целыми днями на диване и глаза в потолок, или в телевизор. Ночью рвался ко мне, я успокаивала: "Когда всё приживётся, когда я тебе поверю, когда ты станешь кормильцем..."
Да всё, я уж почти кончаю... Всё же как-то не заперлась на ночь, он прилез ко мне, всё на мне изорвал, что я из предосторожности всё-таки на себя одевала... и тут вошёл Витя. Я ничего не могла сделать, я бессильно лежала под этим тяжелым сильным мужиком и даже не видела, что у Вити был в руках тесак для разделки мяса...
- Ой, простите, - встрепенулся я, - там уж открыли, выкликают, бежимте скорей!
Вот, собственно, и вся эта ужасная (и изысканная, добавлю) история, рассказанная мне несчастной, хорошей женщиной в тюремном дворе. Правда, мелькнула подловатая мысль: попросить у неё телефон. Она была так в моем вкусе... К счастью, мысль только промелькнула.
сентябрь 2000 г.
В.М.Галкин