Ты, товарищ следователь…
Не товарищ ты мне, а гражданин? Ну, гражданин так гражданин.
Только, как на духу говорю, я его, Пашку-то, любила аж до кипения в груди. Я, когда с ним в постель заваливалась, так и думала, что все внутренности дотла спалю, задохнусь от счастья.
Ведь как оно все приключилось.
Без мужика я девять лет промаялась. Мой-то дурак допился до того, что печень у него в студень превратилась. После его смерти, бывало, какой жеребчища сграбастает в охапку, и все – у меня сил сопротивляться его домогательству ну ни чуточки не оставалось. А уж про Пашку и говорить нечего. Что ростом, что статью - одно загляденье. Лицо у него было, скажу тебе, любой смазливой бабенке в нашей деревне на зависть…
Гражданин начальник, а у тебя для смелости граммов сто самогоночки нет?
Плохо, что вы в милиции ничего не имеете для сугрева души. Выходит, и вы не кучеряво живете. Тогда хоть стакан воды налей. Во рту сплошной сушняк.
Спасибочки и за это.
Так вот. Пашка-то он наш – деревенский. Только после армии, видите ли, ему не захотелось грязь месить. В городе устроился шофером на автобус. Стало быть, ему надо было о злодейке с наклейкой почти не вспоминать. Куда там. У него, видно, по наследству от отца самогон из крови не испарился. Тот ведь что по пьяни надумал? К быку колхозному брататься полез. Вот что значит: в голове вместо мозгов одна сивуха. Тоже мне, блин, укротитель нарисовался. Ну, бык его на рогах и подбросил. Только кишки у Степана – отца Пашки – и вывалились всем напоказ. Он, наверное, и Пашку по пьяни со своей Полиной состряпал. А вот красота у Пашки от матери капелька к капельке досталась.
Он из города в какое-то село людей возил. А на автобусе работать оно как? Кто билет возьмет, а безбилетники с Пашкой наличными расплачивались. У него лишняя копейка в кармане цыганочку заплясала. После работы – друзья тут как тут. Вино, пиво ручейками веселыми зажурчали. А где вино, там и бабы. В городе, говорят, этими проститутками можно наш пруд запросто запрудить, когда по весне плотину размоет.
Однажды на рейс вышел вроде бы ни в одном глазу. Так где-то по дороге в чайную нырнул. После этого угодил в аварию: два человека насмерть, были и раненые. Экспертиза признала его пьяным. Ему присудили шесть лет звезды только через решетку считать. Отсидел, как на вашем языке, от звонка до звонка.
Не на вашем? Да какая разница на каком?
Только кто же его после зоны в городе-то ждет? Приперся он к родной матери. Паша-то у нее – один-единственный ребенок, она на него с пеленок надышаться не могла. А когда его посадили, чуть с ума не сошла. Тетка Полина, его ожидаючи, сама к рюмке пристрастилась, от горя волосы на ее голове, что тебе ковыль, расцвели.
Такие вот мы, матери. Беды и болячки детей нам сердце кровью обливают…
Гражданин следователь, а может, из загашника грамм сто нацедишь?
Ну, на "нет" и суда нет. Но как бы язык у меня во рту от засухи в штопор не завернулся. Плесни еще водички. Вот и спасибо…
Говоришь, ближе к делу?
Нет, я уж все по порядку. Мне теперь, как я кумекаю, спешить не резон. В камере со стенами не наговоришься…
Ну, к делу так к делу. Я живу со своей матерью, она уже лет десять как на пенсии, и дочерью. Дочь-то моя, Светка, кой-как в седьмом классе учится. А я, как ты там в своей бумаге написал, телятницей работаю.
Пашка после тюрьмы пристроился на нашей ферме слесарем по механизмам. С того момента и закружилась у меня с ним карусель неземная. Как, бывало, увижу его, в голове туман ко всем мозгам прилипает. Однажды после очередной нашей безумной ночи я ему и предложи. Мол, вся деревня знает, что мы с тобой трахаемся.
Ну, пусть, по-вашему, гражданин следователь, сожительствуем.
Так вот. Я ему условие и поставила: или давай жить по закону как супруги, или зад об зад – и в разные стороны. Он и согласился в нашем доме жить чин чином.
Выпивать-то он выпивал. Кто же из наших мужиков сорокоградусную лишь на хлеб мажет? Все ведь стакан мимо рта не пронесут. А он чем хуже других? Я и сама, если случай неожиданно пожалует, от стаканчика-другого не откажусь за милую душу.
Говорите, ни мужика, а тем более женщину пьянка не красит? Так разве ж я спорю? Но больно уж жизнь у нас в деревне темной ночи чернотой своей не уступит. Видно, от безысходности к стакану рука и тянется.
Я-то особенно и внимания не обращала, если Паша с работы навеселе приходил. Главное, ведь никогда не буянил. Матом, правда, ругался, но в пределах нормы – для связки слов. Да я и сама иногда пульну так, что вроде бы зеленая листва на деревьях от стыда оранжевым налетом покрывается. Но это тоже лишь для связки слов или пар из внутренностей выпустить, когда на телятнике все наперекосяк идет или у скотника руки из жопы растут.
Хорошо, хорошо, буду выбирать выражения.
С полгода мы с Пашей прожили. Как мужик он для меня был еженощной сказкой. Что было - то было. А что еще бабе нужно? Только в постели свет милее милого и становился. Да и зарплату, хоть и с гулькин нос, Пашка в дом приносил, брехать не стану. Я ни разу не приметила его косого взгляда в сторону матери или дочери. Вроде бы после девятилетнего, невыносимого вдовства моя жизнь нащупала тропинку в горку.
Но в прошедшую осень холода, как обычно, неожиданно на наши головы плюхнулись. В телятнике после лета не все рамы застеклили. Спины у телят от пронзительных сквозняков что тебе дуги согнулись. Холод и у меня под юбкой шастать начал. Однажды я промерзла так, что зубом на зуб попасть не могла. Решила до дома смотаться и потеплее одежду на себя напялить.
Только подошла к входной двери, из хаты визг в уши вонзился. Что такое? Я пулей в дом метнулась. Крик с новой силой в грудь меня шибанул, что я чуть ли обратно в проем не вывалилась. А чую, голос дочери. Распахиваю дверь в комнату Светки…
На какое-то мгновение, гражданин следователь, я в деревяшку безмозглую превратилась. Мой ненаглядный Паша уже сорвал трусы с дочери и завалил ее на диван. Сам когда-то успел с себя и штаны, и трусы скинуть.
Ах, ты паскудник! У меня все внутри огнем обдало. Мало меня, так тебе еще и дочь подавай?
Вот те крест, гражданин начальник, но мне показалось, что я тогда сознание потеряла. И в бессознательном состоянии молнией на кухне оказалась. На глаза нож попался, словно он давно меня поджидал. Когда его обеими руками всадила в спину Пашки, тот и обмяк. Хотя он и успел в Светку свой член воткнуть, дочь кровью диван вымазала.
Начала теперь я, слезами умываясь, ругать Пашку, каждое слово, конечно, матом присаливала, что он гад, кобель паршивый, скотина безмозглая…
Но он уже ничего не слышал и не дышал.
Я опустилась на диван. Прижала к себе Светку. Продолжала причитать. Дочь заодно со мной белугой ревет, ее тело в лихорадке вздрагивает.
В это время вернулась из магазина мать. Она увидела Павла, лежавшего на полу в луже крови, и чуть с ног не рухнула в обмороке. Потом начала, как дятел, долбить одно и то же: "Что ты, Клавка, натворила?"
А я и сама ничего не понимала: где нахожусь, что случилось, почему Пашка на полу ноги и руки по сторонам разбросал?..
Мать меня отрезвила, когда сказала, что меня за убийство надолго в тюрьму замуруют.
Что делать?
Я, ополоумевшая, выскочила из дома. Постояла в раздумье, не знаю сколько. Потом вбежала в сарай. Нашла там топор. Как потом рассказывала мне мать, я влетела в дом с топором, глаза были, как у бешеной собаки, слюна на губах пенилась. И откуда у меня столько силы и злости выплеснулось, что я начала Пашку на куски рубить. Что я творила, клянусь, гражданин следователь, ничего не понимала. Вроде бы не тело человека четвертовала, а тушку теленка разделывала.
Быстрее всех из нас пришла в себя мать Она и предложила закопать Пашку в навозную кучу во дворе, а потом что-нибудь придумаем, как с трупом поступать.
Я быстро раскопала навозную кучу и спрятала в нее то, что от моего Паши осталось. А вот его голову мне почему-то жалко было в навоз совать. Я ее даже к своей груди прижала…
А может, гражданин начальник, все же стопочка у вас найдется? Говорить, поверьте, тяжко.
Хорошо, больше заикаться не буду. Но графин с водой все же до дна осушу. Можно? Спасибо.
Голову в навоз закапывать не стала. Отнесла ее на чердак сарая и золой присыпала.
Зачем, спрашиваешь? А ты думаешь, я знала зачем?
Вскоре морозы ударили.
Мать некоторое время спустя после того случая посоветовала заявить в милицию о пропаже Павла. Ушел, мол, мужик из дома еще осенью и к родной жене до сих пор нос не показывает. И его мать не знает, с какой бабой подушку он теперь мнет, кому свои колдовские ласки дарит.
Так я и поступила. Ведь у вас есть мое заявление? Вот. Вы его, видно, и не искали.
А я всю зиму во двор боялась выйти. Ночью, казалось, не простыня у меня, а ежики вместо нее под боками. От людей взгляды под ногами зарывала. Сторонилась всех. Мысль, как ком снежный, накатывалась, а вдруг они догадаются, что я Пашку угомонила.
И мать с дочерью места себе не находили. Они же мою голову насквозь вопросом пронизывали: "Что дальше-то делать с трупом?" А я будто в бездонный колодец загудела и не знаю, как из него выкарабкаться. Они же мне истерику за истерикой закатывают, мол, из-за моего бешеного характера и они в тюрьму загремят. Ну, не знала я, что им ответить.
Конечно, Пашка был кобель еще тот. Сатана в его душу ворвалась, когда он на ребенка залез. Опять же по пьяни. Может, и надо было его простить. В крайнем случае, пусть бы срок за изнасилование отмотал. А я его как хряка завалила, на куски измельчила, да еще в навоз определила.
Но про то, что я голову на чердаке припрятала, ни мать, ни дочь не догадывались. Они только удивлялись, почему это я в сарай перестала заходить.
Пытаешь, как решилась к вам прийти?
Так терпение мое до донышка высохло. Злая стала, словно с чертом подружилась. Нервы, наверное, в клочья порвались. Что греха таить, почти каждый день стакан-другой самогона выпивала.
Пашка ко мне каждую ночь приходил. Смотрел на меня своими глазищами, словно ими меня расстреливал. Молчал. Только хочу у него прощения попросить, а он исчезает куда-то моментально.
Однажды вскочила с постели, за ним во двор метнулась. А на меня вместо него луна желтыми глазищами уставилась. Мне показалось, что она в тот миг была похожа на Пашкину голову. Я так и присела на порог, вроде бы мне косой по ногам чиркнули. Хотела я у луны-головы прощения за свое безумие попросить, но средь ясного, с ярко мигающими звездами неба нежданно появилась свинцово-черная туча и луну у меня на глазах спеленала.
Иногда Паша возле меня то тенью откуда-то появлялся, то за окном вздыхал шорохом листвы деревьев, то в трубе вместе с ветром стонал, после чего в мою душу жуть невыносимая вселялась.
Я ведь собиралась на себя петлю накинуть. Но только хотела на тот свет поближе к нему отправиться, уже с веревкой в сарай зашла, а Пашин голос с чердака раздался: "У тебя старая мать, вот-вот умрет, на кого нашу дочь Свету бросаешь?"
Скажи ведь, мертвый, а какой сердобольный оказался. Светку своей дочерью назвал.
Домой возвратилась, веревку запрятала куда подальше, чтобы на глаза больше не попадалась. А муки после этого еще невыносимей стали, душу словно бритвой полосовали.
А весной, когда навоз оттаял, соседские собаки руку Паши в навозе отрыли и чуть на улицу ее не уволокли. Заметила я это вовремя, отбила у псов их добычу. Вновь руку в навоз поглубже закопала. Хотела следом и голову туда же ткнуть, думала, что она со мной с чердака разговаривать перестанет. Но когда вытащила ее из золы, почему-то не смогла этого сделать.
Какая сила меня подтолкнула, не знаю, но голову в тряпицу обмотала и к вам принесла…
…Вот рассказала тебе все, гражданин следователь, а в груди, словно снег переметает. Наверное, не смогу я без Пашеньки жить…