«Ужель надежды луч исчез?
Но нет! – мы счастьем насладимся,
Кровавой чаши причастимся –
И я скажу: Христос Воскрес!»
Да , конечно же А.С.Пушкин был воистину верующим человеком, а не шалуном и светским повесой, каким поэта хотели видеть недоброжелатели его, просто у русского гения была иная жертвенная Свободная Родовая Вера, потому он и не мог внимать сатане, от которого «окормлялись» нечестивые местники у престола «самовластительного злодея», «смерть детей» которого «с жестокой радостью» не раз воображал себе юный поэт.
Если, как высказывается Александр Сергеевич: «Я в литературе скептик ( чтобы не сказать хуже), и все секты для меня равны…Обряды и формы должны ли суеверно порабощать литературную совесть? Зачем писателю не повиноваться принятым обычаям в словесности своего народа, как он повинуется законам своего языка…» (Анненков, «Материалы», стр.138-139), ежели Александр Сергеевич и по поводу театра пишет: «нашему театру приличны народные законы драмы Шекспировой, а не светский обычай трагедии Расина» (Анненков, «Материалы», стр.131), то, что нам тогда мешает понять в этом ключе его отношение к церковным обрядам, формам и обычаям, кои были не определены законами и Словом его народа, но были навязаны ему извне, нарушая Свободу русского человека?!
Именно потому, что Александр Сергеевич не принимал безоговорочно т.н. «православную» иудейско-христианскую веру за Родную Русскую, и изобретённую при нём педерастом и министром просвещения графом С.С.Уваровым триаду «Православие, самодержавие, народность» и построенное по сему лекалу государство и общество за истину в последней инстанции в гражданской жизни, его «голубые» вполне сознательно травили «богомольной важной дурой, слишком чопорной цензурой».
«В публике очень бранят моего Пугачёва, а что ещё хуже – не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дондуков ( дурак и бардаш) преследует меня своим цензурным комитетом… Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен. Он начинал ****ью».
Тогда же , в 1835 году «любовница» графа Уварова князь М.А. Дондуков-Корсаков стал вице-президентом Академии наук. Поэт тут же сочинил эпиграмму:
«В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь.
Почему ж он заседает?
Потому что жопа есть»
В 1836 году Пушкин, замаскировав под перевод с латинского сумел опубликовать сатиру на С.С.Уварова по поводу бесполезного ожидания последним кончины дальнего своего богатого родственника :
НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ЛУКУЛЛА
(подражание латинскому)
"Ты угасал, богач младой!
………………………………
А между тем наследник твой,
Как ворон, к мертвечине падкой,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.
Уже скупой его сургуч
Пятнал замки твоей конторы;
И мнил загресть он злата горы
В пыли бумажных куч.
Он мнил: «Теперь уж у вельмож
Не буду нянчить ребятишек;
Я сам вельможа буду тож;
В подвалах, благо, есть излишек.
Теперь мне честность трын-трава!
Жену обсчитывать не буду,
И воровать уже забуду
Казённые дрова!»(1835 г.)
Пушкина травили, потому и «Капитанскую дочку» он должен был печатать под именем «Издатель». «Медный всадник» после высочайшей личной царской цензуры был запрещён.
«Когда Пушкин умер вышел его портрет – гравюра, под которым было написано: «Угас огонь на алтаре». По требованию цензуры полиция этот портрет конфисковала, и имевшие такой портрет старались заклеить его рамкой так, чтобы не видно было надписи» (Из Вступительного слова А.Ф.Кони 11 февраля 1921 г.).
Так отчего же такой страх вызвали эти поэтические строки из поэмы «Евгений Онегин», писанные А.С.Пушкином о «романтике» Ленском? Очевидно церковь восприняла их как намёк на свои алтари, на которых Духовного Огня отродясь не бывало?!
И та же самая «богомольная дура» отчего-то молчала, когда атеист и критикан материалистического толка Д.И.Писарев величал русского гениального поэта «миленьким, маленьким Пушкиным» и с превеликим для себя удовольствием печатала и перепечатывала множество раз его всем известные скандально хамские примитивные статьи!
«Они смотрят на меня, как на холопа, с которым можно поступать им, как им угодно… Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа Бога» (Н.Пушкиной 8 июня 1834 г.)…
«отчего мои письма сухи? Да зачем же быть им сопливыми? Во глубине сердца моего я чувствую себя правым…просить прощения? Хорошо; да в чём?» (В.Жуковскому, 1834 г.)
«Государю неугодно было, чтобы о своём камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю(человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина. Что ни говори, мудрено быть самодержавным» (Дневник, 10 мая 1834 г.)
«Разве Пушкин, прежде чем был пристрелен, не провёл шесть лет в ссылке?» ( В.Ходасевич «Кровавая жертва»,1932 г.)
Как понять продление до 1887 года авторских прав, выхлопотанное у императора Александра II, после двух неполных посмертных изданий А.С.Пушкина госпожой Н.Ланской, имевшей когда-то несчастье быть женой великого русского поэта (только в 1887 г. его сочинения расходятся 1000000 экз.)?
Вспомним, что в первых известиях о смерти поэта говорилось, что убит был «камер-юнкер» А.С.Пушкин и перестанем удивляться!
Пушкина хвалили. Но иная похвала хуже нецензурной брани. Ему определяли пребывание во втором эшелоне в «табеле о рангах» мировой словесности, «ставили его на место» - на полочку рефлектирующих по поводу, восхищались умением и ловкостью его откликаться на мелочи, перенимать чужой опыт, реагировать чутко на сиюминутные коллизии жизни.
Ну, а церковь, воспользовавшись усердием не по чину приятеля Пушкина - царедворца В.А.Жуковского, сотворила легенду о его вдохновенном приятии смерти, о его резигнации и принятии им "заповеди ненасилия", которую великий поэт всегда искренне презирал.
Это старинный, уже набивший оскомину приём, который находим ещё в летописные времена в Степенной Книге. Для того, чтобы надёжнее замолчать, предать забвению до конца историческую личность и её неугодные «святым отцам» деяния, церковь освящает их и «преображает» своим авторитетом, тем самым запрещая всяческие споры о них.
Как это умилительно! Александр Сергеевич всех простил, умер в жестоких муках, а смерть стала итогом его легкомысленной жизни и ею он расплатился:
за богохульные шалости отрочества и юности,
неумение жить практической светской жизнью,
за свои африканские страсти,
за свой неравный брак с молодой красавицей выше его ростом,
а главное - за своё «последнее исступление»: «чем кровавее, тем лучше», сказанное им графу В.А.Сологубу о предстоящей дуэли» («Жребий Пушкина», прот. Сергий Булгаков).
Нахваливая Пушкина в примечании к своей статье, отец Сергий всё же не может умолчать об отношении Пушкина к дуэли:
«... больно читать в письме к жене – особенно в свете собственной судьбы Пушкина – его совершенно языческое…суждение о дуэли:
«То, что ты пишешь о Павлове, примирило меня с ним. Я рад, что он вызвал (и убил!) Апрелева. У нас убийство может быть гнусным расчётом: оно избавляет от дуэли и подвергается одному наказанию, а не смертной казни».
И вот после этого прямого суждения Пушкина из письма от 18 мая 1836 года, которое протоиерей Сергий, скрепя сердце всё же решился привести, далее он пишет в конце своего опуса:
«Духовный источник иссякал, несмотря на то что в его распоряжении оставались все художественные средства его поэтического дара, вся палитра красок. Дойдя до роковой черты барьера, он стал перед жребием: убить или быть убитым.
Конечно Пушкин, если бы рок судил ему стать убийцей, оказался бы выше своего Онегина и никогда бы не смог позабыть это и опуститься до его духовной пустоты (???)…
Но Промысл Божий судил иначе: новым рождением для него явилась смерть, и путь к нему шёл через врата смерти. Трагическая гибель явилась катарсисом в его творческой жизни, очищенная и свободная вознеслась душа Пушкина…
В умирающем Пушкине отступает всё то, что было ему присуще накануне дуэли. Из-под почерневшего внешнего слоя просветляется «обновлённый» лик…всепрощающий, незлобивый, достигший того духовного мира, который был им утрачен в страсти. Заповедь: «любите враги ваши» - стала для него доступной…
Земная жизнь уже закончилась на дуэли… Кончина Пушкина…является разрешительным аккордом его духовной трагедии, есть её катарсис».
Какие же умилительные похороны устроили поэту его домашние, царь Николай I и «православная» церковь!
И они конечно же и как всегда правы – только смерть Пушкина могла их до конца и вполне устроить, спасти от всего того, «что было ему присуще накануне дуэли», от «почерневшего внешнего слоя» -естественной в жажде справедливости и воздаяния ублюдкам благородной натуре гениального поэта.
Им, лишённым благородства, нужно было перерождение, примирение, прощение поэта, а ещё точнее смирение с их лицемерным и лукавым устроением жизни.
Поэта не удалось воцерковить, ввести в «свет» их ограниченной догмами и уставами жизни, и тогда они выписали ему рецепт «духовного воскресения» в безвременной смерти, назвав последнюю «достойным завершением жизни великого поэта и в этом смысле как бы его апофеозом».
Сразу после смерти была современниками создана легенда о том, что гений Пушкина к 37 годам был растрачен, что муза поэта утратила всегда присущую ей лиричность, наконец, что поэт бессознательно искал смерти, фатально ожидал её приход.
В действительности же смерти Пушкина искали все – высший «свет» в лице его «голубой» и антирусской прозападнической составляющей, церковь, обиженная поэтом нарождающаяся из разночинцев «демократическая интеллигенция» и ухаживавший за женой Поэта царь Николай I.
О том, что это был заговор нетрудно догадаться из переписки и следов общения «голубых» князей И.Гагарина и П. Долгорукова, живших в одной квартире и служивших у графа С.Уварова – авторов пасквиля, направленного Пушкину и ещё в десяток адресов.
Гомосексуалист барон де Геккерн, сладкий «отец» Дантеса, в своих письмах указывает с целью своего оправдания и на других участников травли поэта - министра иностранных дел графа Нессельроде и на его супругу, ненавидевшую поэта, на графа Г.Строганова и др.:
«22/10 января – брак Дантеса (с сестрой жены Пушкина) был совершён.
Граф Григорий Строганов с супругой, дядя и тётка молодой особы, были её посаженным отцом и матерью, а с моей стороны посаженной матерью была графиня Нессельроде.
Кн. и кн. Бутера были свидетелями.
В самый день катастрофы граф и графиня Нессельроде, так же как граф и графиня Строгановы, покинули мой дом только в час пополуночи…
У сына была прострелена рука навылет и пуля остановилась в ребре, причинив сильную контузию… ???
(О Пушкине): Так как смерть его была неизбежна, то император велел убедить его, чтобы он умер христианином» ( письмо Геккерна – Верстолку).
Письмо написано на другой день после кончины А.С.Пушкина. Геккерн искусно формулирует выгодную ему версию, подчёркивая благоволение к нему и Дантесу «всего петербургского общества»,
сообщая о благоприятной реакции царя,
сочувствии Строгановых и Нессельроде ( последние упомянуты в письме трижды: одна из влиятельнейших фамилий России была известна адресатам письма и пользовалась их уважением).
Не случайно Геккерн повторяет и напутствие царя умирающему Пушкину – это для того, чтобы выбелить своего педерастического «сына», убившего дикого русского нехристя.
А теперь вспомним реакцию на смерть Пушкина российского императора Николая Павловича Романова:
« Здесь всё тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же посланную, но слава Богу, умер христианином».
В ответ на слова Паскевича: «Жаль Пушкина, как литератора, в то время, когда талант его ещё созревал, но человек он был дурной», - русский царь ответил : « Мнение твоё о Пушкине я совершенно разделяю, и про него можно справедливо сказать, что в нём оплакивается будущее, но не прошедшее».
И понятно становится, что как для царя, так и для церкви в целом, Пушкина одинаково важно было похоронить «достойным христианином», дабы не было «глупых толков», а вот в оценке творчества царь с церковью и «демократическая критика» разошлись.
Царь хоть оставлял ему с Паскевичем надежду на будущее… впрочем, что можно ожидать от Цензора, прочитавшего «Медный всадник» и запретившего его печатать то ли по недомыслию, то ли , из страха пред Истиною, что вернее?
«Я говорил пред хладною толпой
Языком Истины свободной,
Но для толпы ничтожной и глухой
Смешон глас сердца благородный.
Везде ярём, секира иль венец,
Везде злодей иль малодушный,
А человек везде тиран иль льстец,
Иль предрассудков раб послушный» (1822 г.)
… «Пушкин – самый трудный поэт для понимания. Легко скользить по поверхности его поэзии… легко скользить и пролететь в пустоту. Вместо наслаждения хмельным тонким ароматом поэзии пушкинской мы часто принимаем его музу безуханной. Пушкин оказывается не только поэтом, но и священным трагическим героем, укрывшим Священство своё под ризою поэзии!» (А.Белый, «Луг зелёный», М.1910, стр.179-180).