***
Много лет прошло уже с того памятного дня, когда Филиппов совершил свой самый неприглядный и постыдный поступок, какой сейчас он мог бы только себе представить.
Размышляя теперь над причинами, толкнувшими его к такому неблаговидному шагу, он невольно закрывал глаза, качал из стороны в сторону безвольно опущенной долу головой, а лицо морщил в гримасах, словно от острой зубной боли.
«Нехристь! Каким же я был необузданным идиотом, дураком-мракобесом, что докатился до такого непотребства!», - повторял он про себя, вспоминая тот самый недобрый день и час.
Почему его угораздило тогда зайти в католический храм, в котором шла литургия с причастием всех желающих в конце!? Он присоединился к очереди отстоявших службу чужестранных прихожан, подходивших к священнику за благословением и принимавших из его рук причастие и, приблизившись к пастору и глядя с наглостью ему в глаза, негромко промямлил свой глупейший и сомнительный вопрос:
- Падре, а ведь Бога нет, да и Христос – воскрес ли он!?
От таких слов глаза у священника расширились, словно, от ужаса, и Филиппову показалось, что зрачки у него стали размером, чуть ли не со стёкла очков.
- Прими тело Христово и испей крови его, – тихо промолвил священник, вливая из серебряной ложечки вино и вкладывая мягким движением тонкий язычок просфоры в открытый рот Филлиппова. - Отрезвись и не богохульствуй, грех это, - добавил священник, глядя строго в глаза странному прихожанину и грустно качая головой.
Филиппов перед походом в храм посетил по пути бар-ресторан, где принял пару коктейлей джина с тоником в качестве "лекарства-оттяжки" от вчерашнего переизбытка на отвальной одного своего знакомого.
Теперь, стоя у чужого храма, он с любопытством рассматривал, как расходились-разъезжались по своим домам местные прихожане: одни - степенно, держа друг дружку под руку, удалялись тенистыми чистыми улицами, другие - садились, кто в роскошные кабриолеты, кто в авто-такси попроще, быстро скрываясь в солнечном мареве жаркого дня.
Филиппов ещё в тот момент сразу же понял, какая нелепость была допущена им и богохульство каких размеров он совершил. Будучи неверующим, грубо отрицающим евангельские истории и объяснения подвигов Иисуса Христа, он вдруг почувствовал, насколько поступок его - недостойный и постыдный! Слова священника непрерывно сверлили его мозг укором и горечью сделанного замечания. Неожиданно для себя Филиппов прошептал: «Господи Иисусе, прости меня за содеянный грех!»
Молитв он не знал и молиться не умел, но следуя наитию, начал вспоминать когда-то прочитанную ещё в юности «Забавную Библию».
С того самого дня в душе его, исподволь, началась работа. Как-то в один из дней, зайдя в офис к своему другу-католику, по происхождению наполовину итальянцу наполовину англичанину, он увидел у него на столе "Библию". Филиппов спросил друга, не мог бы ли он одолжить ему на некоторое время эту книгу.
Тот удивлённо посмотрел на Филиппова и весело спросил:
- Это кто же так продуктивно поработал с тобой, что тебя потянуло читать подобную литературу!?
Филиппов потупившись, кратко изложил ему свой неблаговидный поступок.
- Ну не расстраивайся, босс! Тебе вот захотелось почитать «Библию», а это же знак - сам Господь благоволит к тебе, даёт тебе шанс исправиться. Бери, конечно, читай, - он взял с тумбочки увесистый фолиант и протянул его смущённому Филиппову.
Прошли годы. Филиппов благополучно возвратился на родину из той далекой страны, стал реже посещать бары-рестораны, распрощавшись с привычкой не вовремя угощаться «хайболами», ведя сдержанный в этом плане образ жизни.
На книжной полке, среди часто читаемых им книг, постоянно присутствует теперь «Библия» - Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета в русском переводе, изданной по благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси АЛЕКСИЯ II.
Беря её в руки, Филиппов осеняет себя крестным знамением, открывает заветные разделы, чаще всего мудрого Сираха («Книгу Премудрости Иисуса, сына Сирахова»), «Евангелия» от всех авторов, а также «Послание Апостола Павла к Евреям» и подолгу размышляет над сутью прочитанного, удивляясь тому, в каком же недомыслии и невежестве он жил раньше.
О совершенном давнем грехе вспоминает со стыдом и раскаянием, поеживаясь до мурашек по коже от строгого взгляда католического батюшки.