Зал взорвался аплодисментами.
Иллюзионист в знак признательности
коротко кивнул головой, подхватил
красное полотнище, под которым только
что бесследно исчез автомобиль и
удалился за кулисы. Куда делись
старенькие "жигули" никто так и не
понял.
***
Петрович искоса взглянул на
поникшего человека в кресле напротив и
сокрушенно вздохнул. "Грановский Иван
Петрович, директор" - так значилось на
табличке, украшавшей дверь его
скромного кабинета, но весь цирковой
коллектив обращался к нему просто, по
отчеству и его это ничуть не задевало.
Душевный и отзывчивый человек, он
был в курсе всех проблем своих
подопечных, всегда готов был выслушать
и поддержать - морально и, по
возможности, материально.
Вот и сейчас,
глядя на сгорбившегося Володьку, в
одночасье превратившегося из
великолепного и блистательного
Вольдемара Пента, в раздавленного
горем старика, его душа рвалась на части
от сострадания.
- Крепись, дружище...
Многое в жизни зависит от нашей воли,
но есть и такое, чего не избежать...
- Эх, Петрович... Всё я знаю и понимаю, да как
сердцу это объяснить? Захлебывается
оно...
Разговор этот происходил через
полтора часа после рокового звонка из
больницы, когда тусклый голос лечащего
врача сообщил о смерти Володькиной
жены.
Петрович разлил остатки коньяка
по стаканам.
- Ну, давай, по последней, за
упокой души... И это... Ты отдохни
недельку-другую, на представления не
ходи, погуляй, развейся...
-Спасибо,
Ваня... Наверное, так и сделаю. Но
сегодня последний раз выступлю... - глаза
фокусника (от коньяка?) засветились
лихорадочным блеском. - Только в
больницу съезжу...
***
Коллеги по цеху
не раз пытались выведать секреты его
трюков, внимательно вглядываясь в
ловкий танец рук, пробовали повторить,
но безрезультатно - никто так и не смог
допустить, что на их глазах вершится
настоящее чудо. А Вольдемар смеялся...
Умение поворачивать предметы ОСОБЫМ
способом пришло к нему ещё в детстве -
и ни разу не подводило. Он связал свою
жизнь с шоу, но это не помешало
молодому артисту тщательно изучить
геометрию (в том числе
пространственную и неэвклидову), физику
объемных тел и топологию. Суть он
уяснил, действо было похоже на то, как
лист бумаги, развернутый плоскостью к
глазам зрителя, внезапно поворачивали
торцом. Конечно, даже самый тонкий
лист, всё же имеет толщину, и будет
заметен наблюдателю. Зато когда он
касался (толкал? разворачивал?) объекты
своим неуловимо-отточеным движением -
те переставали существовать в
трехмерном мире.
***
Тишина этого
места могла показаться даже приятной,
если бы не была такой обречённой. Он
смотрел на покрытое простыней тело на
каталке и в глазах всё плыло. В душе
поднималась волна обиды и
безысходности - навсегда, это навсегда...
Одурманенный алкоголем, он, не
сознавая своих действий, двинул каталку
в сторону длинного коридора. Поначалу
неспешно, но всё ускоряясь, стены и
потолок проплывали мимо его
отрешенного лица, а руки, мёртвой
хваткой сжимающие никелированные
поручни, будто бы сами по себе,
толкнули эту скорбную ношу тем самым,
невидимым движением. Медработники,
выскочившие из кабинетов на
возмущенные крики прозектора, не веря
своим глазам, смотрели на
растворяющийся в полумраке силуэт.
Знаменитый Вольдемар Пент дал свое
последнее выступление, но никто ему не
рукоплескал...
***
Может ли абстрактная
точка представить себе протяженность?
Может ли нарисованный человечек
вообразить объем? Иллюзионист
двигался (вращался? неподвижно висел?)
в невероятном лабиринте развернутого
пространства. Холодный металл каталки
слепил невыносимо яркими сполохами.
Скрип колес обжигал нервы
электросваркой. Белизна простыни
оглушала грохотом сотни взлетающих
самолетов. Взбесившееся восприятие
ощущало направление благоухающим
ароматом. Он понял - ещё минута
(секунда? вечность?) в этом водовороте и
сознание обезумеет окончательно.
Отчаянным усилием, напрягая до судорог
непослушные мыщцы, он рванулся прочь
из мира многомерности.
***
Лист бумаги,
повернувшийся торцом, продолжил
вращение и обернулся другой стороной.
Проплывающие стены больничного
коридора вновь обрели резкость. Чья-то
рука грубо схватила за плечо, кто-то
разжал скрюченные пальцы, кто-то
бережно усадил его на лавку. Укол в
предплечье заставил слабо дернуться и
узлы перекрученных нервов ослабли. Как
сквозь сон он слышал вопли прозектора
(Они там что, вообще сдурели?! У неё же
пульс!!! Коновалы чёртовы!!! Живых
людей в морг отправляют!!!)
а глаза, не
отрываясь, смотрели на циферблат часов.
Секундная стрелка стареньких, но
надёжных "Earnshaw" двигалась в
обратном направлении...
***
-Завидую я
тебе, Володя! - в голосе Петровича,
наполняющего стаканы, слышалась
неподдельная искренность. - И супруга
поправляется, и сам ты... неплохо
выглядишь... Давай, дорогой, за вечную
молодость!
Вольдемар незаметно
усмехнулся. Пусть это не тот Петрович, не
тот цирк и не тот мир, в котором он жил
раньше - но абсолютно идентичное его
отражение. Единственное напоминание
того, что он к нему не принадлежит -
время, текущее для него и жены в другую
сторону. Чтож, лет через двадцать (25?
30?) он вновь пройдет с ней тем
лабиринтом, где разминулся с ещё одним
взбунтовавшимся нарисованным
человечком...