Наш род, довольно старый и именитый, корни свои берет в Кахетии, на просторах Алазанской долины. Потом далекие предки переселились поближе к Тбилиси, и отец родился в расположенном сейчас в семи километрах от аэропорта знаменитом селе Марткопи, где царь Ираклий разгромил турков-сельджуков, в очередной раз напавших на Грузию. Он был самым младшим, одиннадцатым, во всей ораве. И последним ушел в ноябре 1989 года, не нарушив очередности, так редко соблюдаемой природой. Все мои многочисленные родичи, светловолосые и пестроглазые, мало походили на смуглолицых аборигенов восточных регионов страны, с которых всегда создавался стереотип настоящего грузина.
Дедушка мой Солико Сулханишвили и бабушка Катюша Хмаладзе умерли задолго до моего появления. И главой "клана" считалась тетка Варвара, дожившая до 104 лет и закрывшая глаза в январе 1988 года, ненадолго опередив своего самого младшего брата. Судьба ее сложилась горько и несправедливо. Ни муж и ни один из четырех сыновей не вернулись с Великой Отечественной. Две замужние дочери, выстроив огромный новый дом, настойчиво звали к себе. Но Варвара категорически отказалась покидать маленькую лачугу с земляным полом, объясняя, что раз все ее мальчики лежат где-то в могилах, ей незачем ходить по дощатому настилу. А когда обломилась последняя родная веточка - скоропостижно скончалась моя двоюродная сестра Амалия, тетя улеглась на узкую деревянную тахту, укрылась тонким ватным одеялом и двадцать семь дней не принимала воду и пищу, бросив откровенный вызов то ли Всевышнему, то ли небесным законам, которым она всегда подчиняла свой неспокойный дух.
Из точно такого же теста был замешан и мой родитель. Но необычайно тонкий юмор, врожденная деликатность, умение ладить с людьми постоянно далеко уводили его не только от наших общих семейно-хозяйственных проблем, а вообще за горизонт, где он любил раскатывать на своем грузовике. Демобилизовавшись после ранения на фронте, отец возглавил транспортную службу строящегося Руставского металлургического комбината. Но случайно оказавшись вовлеченным другом детства в авантюру - тот решил оставить у нас чемодан с ворованными драгоценностями, не захотел ни перед кем оправдываться, плюнул на удачно складывающуюся карьеру и, взяв в руки баранку, целых сорок лет служил ей верой и правдой, считаясь одним из лучших дальнобойщиков Советского Союза.
Виделись мы редко, сюсюкания в отношениях не допускали, но взаимная надежность была высшей пробы, и мы очень дорожили ею.
Однажды, когда молодой еще Шеварднадзе, возглавив республиканскую партийную организацию, энергично чистил "авгиевы конюшни" от наследия предшественника, вышло его строгое распоряжение о запрете вывоза сельхозпродуктов за пределы Грузии. Но крестьянам, с таким трудом выращивавшим урожай, внутренний рынок был тесен и недостаточен. Поэтому всевозможными окольными путями, через горные лазейки и взяточничество автоинспекции, частные "дистрибьюторы" загружали фуры дефицитными "витаминами" и, как песок через дырявые карманы, провозили караваны сквозь бдительно охраняемые рубежи. То, что впереди всех ехал мой папаша, можете даже не сомневаться. Но, как в любом отлаженном механизме, если одна деталь вылетает из схемы, рушится вся конструкция. Естественно, и этот взведенный капкан, оскорбившись, иногда захлопывал свою пасть. И мой старик угодил в ловушку, за которую, в назидание другим, сразу принимались мутузить все средства массовой информации. Пришлось срочно лететь в Гагра.
Первый секретарь горкома партии Астико Гварамия визиту очень обрадовался, так как лишний раз упомянуть в программе "Время" всесоюзный курорт считал совсем не лишним. Но я, извинившись, сказал, что приехал по личному делу к начальнику Управления внутренних дел Джемалу Рапава и попросил устроить аудиенцию. Рапава оказался на месте, и, когда я подъехал к зданию милиции, красавец полковник, стоя на солнышке у главного входа, для острастки давал указания суетящимся подчиненным. Мы не были знакомы, но по-братски обнялись (торчание на первом канале Центрального телевидения давало, особенно в провинции, определенные плюсы), и он радушно пригласил меня в свой кабинет.
Поболтав о том - о сем, с большим внутренним напряжением выложил ему суть своей проблемы. От неожиданности у главного стража правопорядка знаменитой здравницы волосы встали дыбом:
- Не может быть! Матерый волк Давид твой отец? - запричитал он и, вызвав по селектору дежурного, приказал рыжему капитану с красной повязкой срочно выпустить задержанного Сулханишвили из камеры предварительного заключения. Через пару минут посыльный вернулся и, виновато улыбаясь, заявил, что амнистированный возражает против своего освобождения.
Глядя на наши удивленные лица, дежурный пояснил:
- Он заявил, что или выйдет вместе со всеми "контрабандистами", или останется на нарах.
Рапава заерзал в кожаном кресле:
- Ты же знаешь, сейчас с этим очень строго. Мы уже отослали оперативную сводку в пресс-центр МВД Грузии. Одного я еще могу как-то прикрыть. Пойди, уговори отца.
По категорическому тону бати я сразу понял, что компромисс исключается.
- Тебе передали? - щурясь (плохой признак), спросил он. - Или все, или никто.
Я поплелся в кабинет начальника. Рапава в глубокой задумчивости, по-сталински, мерил ковровую дорожку. Видимо, приемлемый вариант никак не складывался, и он заметно нервничал.
Потом, сделав решительный жест рукой, твердо произнес:
- Черт с ним, не повесят! Давай, вытаскивай всю команду, поедем в ресторан "Пацха" на Бзыбь. Отметим встречу. Стол уже накрыт.
Происшествий, могущих бросить тень на мою творческую биографию, больше не случалось. Отец всячески старался оградить меня от просьб, конфузящих перед посторонним людом. Щедрый, никогда не знающий цену деньгам, он для многих был своеобразной кассой взаимопомощи, из которой можно было брать в долг и не возвращать.
Его невозможно было опередить, расплачиваясь с официантами, или увидеть торгующимся с продавцами. За рулем нашего легкового автомобиля постоянно мелькали незнакомые лица, разъезжавшие по своим делам. Я очень чутко прислушиваюсь к генетическому эху этого материалистического аскета, звучащему во мне и бываю счастлив, когда вижу полное отсутствие жадности и сутяжничества в своей дочери и внуках.
Не представляю, как все сложилось бы, будь отец жив. Одно знаю точно: ни при каких обстоятельствах он не покинул бы родной дом и Грузию. Но резкое обострение диабета с почти полной потерей зрения подсказали его самолюбивой натуре единственный выход - не сопротивляться болезни, чтобы сойти с дороги. И отец отказался от лекарств, способных как-то регулировать состояние здоровья. Наша последняя встреча - драматическая развязка, навсегда пронзившая мое сердце.
Мы с огромным трудом уговорили его лечь в больницу, и я отправился в Стамбул искать пропавший контейнер с оборудованием, присланный из Сиэтла нашими американскими партнерами по совместному предприятию. Дни летели в безрезультатных хождениях по офисам и терминалам турецкого морского порта. Но груз как в воду канул. К злости на непробиваемых местных чиновников примешивалось огромное беспокойство за родителей. И когда в течение нескольких ночей стал видеть кошмарные сны с копанием ям и тасканием гробовых крышек, бросил все поиски и помчался в Тбилиси, побив на новеньких "жигулях" все рекорды скорости оживленной трассы между бывшим византийским Константинополем и грузинской столицей. Направившись прямо в клинику, в палате застал почти идиллическую картину: мама поила больного вечерним чаем и радостно сообщила ему:
- Вот и твой сын! А ты волновался, что он задерживается.
Отец попытался приподняться. Я подошел, обнял его. И он умер.
Глядя сегодня на своего семилетнего внука Луку, с замиранием отмечаю в нем прадедовы черты - форму головы, овал лица, цвет глаз и волос, походку, жесты, высокую контактность.
И своеобразность суждений, которые ему никто не навязывает.
Продолжение: http://proza.ru/2013/05/30/1397
__________
* Фото: Наград немного. Но активные боевые действия для него закончились в Керченской мясорубке.