Nirgends

Nirgends.
1.
И все было как обычно: спертый воздух перед дождем с грозой, серая земля, усеянная обломками щебня, обертками шоколадок и пустыми бутылками. Да ярмарка чудес и аттракционов, что заехала в город- такой простейший, донельзя простецкий балаганчик с несколькими шатрами всех темно-серых и черных оттенков. Выросли киоски, будочки с водой, сахарной ватой, подсоленной воздушной кукурузой и алкоголем для родителей, карусель и зазывалы с лицами такими выцветшими и облупившимися, как у деревянных кукол на ниточках. Невыносимые семейки с шумными малявками, распустившиеся пузатые папаши и скверно накрашенные мамаши с прической “я сегодня буду шваброй” мигом заполонили маленькую страну дешевых чудес. Ничего сколько-нибудь любопытного. Но раз она сюда приплелась, значит что-то здесь должно найтись. У нее был дар, или скорее особенность: замечать всякую необычность там, где нет ничего такого. Вот и заметила, едва успела оглядеться. Еще раньше ее заметил он, молодой мужчина в черном, не такой как вся почтенная публика. Не такой как наспех загримированные клоуны и феи. Но не подходил, а стоял у шатра с надписью ”Незабываемый аттракцион”. Она смотрела на него, впервые не смущаясь, в упор разглядывая живого человека, а он недвижно стоял и так же смотрел на нее во все большие серые глаза. И ни один мускул его лица не шевельнулся. Лето подкралось и разодрало сердце пополам. Или может то была преждевременная осень?
“Какое лицо…глаза. Господи, да это же я! Я! Только я так смотрю!”- думала Марьята. В голову уже начало закрадываться подозрение, что это восковая фигура, а не человек. И девушка отвернулась.
-Это кто?- спросила она у примостившейся на краю торговки беляшами с кошатиной.
-Где?
-Во-он там, у серых шатров.
-Никого не вижу.
-Да вы шутите!
Женщина лишь головой покачала и подула на свои тощие пирожки. Марьята вновь посмотрела на шатер. И впрямь, не было там никого. Разве что какой-то с брюхом. Какой-то обычный бородач в дешевом кожаном жилете с заклепками и тяжелой пиратской серьгой в оттопыренном ухе. А куда же делся тот, высокий? Подошла как бы невзначай.
-Куда ушел тот, длинный парень?
Бородач махнул рукой на вход и ссыпал ей на сдачу горстку звенящей мелочи, которую Марьята едва не выронила. Откинула занавесь и вошла. Руки малость дрожали. “И чего ж я так обомлела? Это же самый обычный человек. Много ли на свете людей с похожим взглядом? Людей тысячи, деталей у неба немного. Вот и случается.”
Мужчина был там- стоял около черной шелковистой завесы и улыбался так, как если бы тучи могли улыбаться, проплывая над грешной землей.
-Любопытная.- сказал он насмешливо и голос его был настолько красив, что у нее перехватило дыхание.
-Это что, так плохо?
-Меня зовут Ингерд.
Она трижды повторила про себя. Имя было красивое и строгое как классическая мелодия, немного меланхоличное и очень нежное. Имя сладкое как гречишный мед и шелковое как весенний воздух в просыпающихся полях. Имя точно плач дождя в полночь, или как падающее солнце девятого часа в палящем июле, когда все еще светло небо, а на землю тихо ложатся мягкие сумерки. Имя его как желанная боль- боль бескрайней безответности и радости самого существования его в этом мире. Имя его как полет с края обрыва, долгий, захватывающий и страшно так лететь, не зная, достигнешь ли другого края, и не хочется совсем падать. Имя как освобождающий алкоголь, сильное как самая тихая из молитв, и звонкое как сама серебряная Вечность.   
Он был точно оживший высеченный из камня бог- твердые серые глаза, суровое лицо с высоким лбом и какая-то обреченность во всем: в позе и плавных жестах, в прищуре и поджатых губах, даже в выражении этих бесконечно светлых глаз. Одет в черное. Только таким он и мог быть: строгим и более чем светлым. И черным, благородным. Длинные волосы похожие на перемешанный мокрый янтарь и черный пепел развевались на сквозняке, на губах замерла непонятная полуулыбка. Почему? Что-то не так с ней?
-А ты думал, я простой человек?- с вызовом сказала она. Никто не имеет права считать ее слабой. Или обычной. Или глупой. Ведь она действительно не из тех визжащих полуобморочных тысяч, не из этого подлого бабьеподобного шкурья-лоскутья, какого довольно кругом. Она это она. И нет нужды не называть вещи своими именами. Он же улыбнулся, словно он был королем могущественной страны- снисходительно и необыкновенно нежно, как если бы она была его возлюбленной принцессой. Понял все, что она не смогла бы, но должна была сказать. От его лучезарной улыбки все в ней наполнилось незнакомой допрежде мелодией, и казалось, земля начинает дрожать под их ногами.
-Ты думала что и я простой человек?- спросил потомок древних богов, и никем иным он больше не мог быть.
-Нет.- быстро ответила она и на миг опустила глаза.
“Я даже не смею так думать.”- хотелось сказать ей. Но это прозвучало бы как грубая лесть. Пусть сам все поймет, он очень умный.
Ингерд одобрительно кивнул и плавным жестом пригласил ее за собой. Из поднятой завесы резануло белым светом. Марьята аж зажмурилась, как больно стало глазам. И слезы потекли маленькие как бусинки: кап, кап. Все более чем просто и до страшного известно.
-У тебя есть два пути. Левый ведет к жизни. Обратно. Никому ничего не советую.- это было бессмысленное предостережение.
-А сейчас?
-Жалко.-как-то грустно сказал он.
-У меня уже была жизнь. Жить больно и множечко страшно. Не хочу плакать темными вечерами, не хочу бояться дня Завтра. Не хочу такого дрянного одиночества.
-Правый ведет в Ирренхейт, мое царство.- сообщил он и брови его сурово сдвинулись.
Посмотрела в неподвижные светло-серые как тучи глаза, за которыми невозможно было увидеть ничего кроме боли, одной лишь боли и горечи, разъедающей подобно неизлечимой болезни этого незнакомца. И что-то горячее растеклось внутри нее, что-то заставившее ее вздрогнуть. “Да это же я! Я! Он совсем как я!” Она поняла что можно пройти, и это будет непросто, до бессилия тяжело. Ничто не будет страшнее. Ничто кроме…кроме знания, что она могла стать такой же как он и упустила этот шанс. Ведь это ее будущее.   
-Веди меня туда.- сказала она.-Сколько бы это ни стоило.
-Это будет стоить ничего и очень дорого.-предупреждающе сказал он.
-Веди.- повторила она.-Мне ничего не нужно и терять нечего. Так что цена невелика.
-Вот как?- удивился он, точно впервые услышав что кому-то в этом мире нечего терять. Но занавесь приподнял. Вновь холодным белым сиянием обдало Марьяту, но сейчас уже было не так больно смотреть в этот свет. Он переступил черту, отделяющую этот мир от того и скрылся там. Марьята не колеблясь шагнула за ним. Она знала, что идет в место отчаяния, боли и ожидания. В королевство Нигде, в место где каждое слово будет и праздником и ядом. Туда, где каждая минута становится вечностью, а недели пролетают как мгновения. Но это был ее путь. Не было иной дороги, потому что не было до него никого, кто бы предложил ей такой путь. Кто-то бы сбежал, испугавшись трудностей, сомневаясь во всем. Но она пошла. Что значат трудности для того, кому нечего терять на этом свете? Сколько стоит то, о чем молят миллионы, а некоторые не хотят продолжать и даром? Каждому платить свою цену. Кому-то пустяк, а кому-то больше, чем он может себе позволить. А для нее это лишь бессмысленная тянучка- день за днем одно и то же, день за днем. И в перерывах то бессонные ночи полные тоски и одиночества, то унизительный ужас после очередного самообмана.
 Марьята очень любила рисовать себе миражи. Ингерд почувствовал это. Как объяснить этот путь? Говорят, что нас не убьет, то закалит. Убьет ли ее дорога? Впервые ей хотелось дойти. Дойти до Края. Главное ведь цель. Даже самая неясная, призрачная. И если этого Края все же нет, то есть Путь и он должен быть вечен.
И пусть некоторые говорят, что главное это доброта. Сейчас она сказала бы так:”Добротой короля Ирренхейта не проймешь.” Там, на скалах, вычертился мрачный замок. И с каждым пройденным километром он становился все отчетливее и выше. Она знала неизвестно откуда, что замок этот необитаем. Был ли это мираж холодной пустыни? Предания говорили что где-то на севере, там где начинается Край, перед самым его началом появляются страшные ловушки- миражи. Проводник ее был уже ближе. Коснувшись рукой, Марьята так и не смогла его дотронуться. Он вдруг вспомнила о своей хрупкости.
Замок дымился и стыл белым и серым в высоких горах, в тумане. И облака над замком клубились все гуще и гуще, сворачиваясь как грязный дым преисподней. И все стало дымом вдруг: и холмы, и равнины и дальние острова и скалы позади. И царство туманов стало чуточку ближе. Миражи рождались и отступали перед Ингердом- он был король здесь, истинный правитель пустой земли. Мертвая холодная земля узнавала своего хозяина, рассыпая перед ним самые красивые и самые черные иллюзии. Подобно сигаретному дыму таяли они и уносились прочь, туда где заканчиваются сказки. И заплакал ветер, завыл отчаянной радостью как голодный волк перед прыжком, как любящая мать растрепал завитки на концах янтарно-черных прядей мрачного бродяги, а его отстающей спутнице расцарапал молодое бледное лицо. Ирренхейт был ужасен, беспросветен, темен, безумен и чудовищно одинок. И те кто отважились бы пройти по нему в одиночку, верно были бы сведены с ума от боли и оживающих страхов. Марьята боялась, как многие, неизвестности, и картины одна другой страшнее рисовало ей царство жестоких миражей. Но пока с нею был Ингерд. Впереди, на расстоянии, но с нею. Кто знает, скольких заманил он уже в свое царство туманов? Настала ее очередь.
“Ингерд, у вас такие чудесные глаза. Сколько испытали вы, этого и не представить.-подумала Марьята.-Но я люблю вас. Возможно, когда-нибудь я смогу обнять вас. И вы отдохнете в моих руках. Возможно, когда-нибудь, когда я буду сильнее и вы сможете гордиться мною, Ингерд. А может быть, я стану подобно вам, странником. И мы пойдет рука об руку, мечтая и создавая тот Ирренхейт, что будет увлекать вперед таких же одиноких и сильных как вы и я. И дорога никогда не опустеет. Ингерд? Можете ли вы слышать меня сейчас? Можете ли вы слышать меня, когда вы так далеко и так нереально близко?”
Маленькие островки черноты и зелени стояли в мутно-молочной воде как горошек в сметанной подливке. И в небе стальном, сером и морщистом от густых облаков, загорались белые всполохи высшего света. Это была земля иного, море островков-малюток без числа. И ни один не был обитаем. Ингерд легко перепрыгивал через канавы, переходя с одного островка на другой, а Марьята тонула по самые колени, то и дело теряя равновесие. В ее отчаянном пути было трудно держаться. Хотелось утонуть, но впереди был Ингерд, ее путеводная звезда. Самая яркая звезда, что встречала она в жизни. Отступить было можно, но после- лишь сойти с ума, зная что шанс навсегда потерян.
И он был реален: высокий, леденяще-красивый, как сама мертвая земля вокруг и было так весело и немножечко страшно от того, что он существует и идет. Марьята не была уверена, когда он остановится. Он мог и пропасть внезапно, и такое, знала она, пережить невозможно.
А небо уже бороздили облачные корабли- серые, темно-серые как грязь. И сквозь них оно было такое преголубое и яркое. А потом вдруг вынырнуло совсем белое солнце, но верно чтобы опять скрыться за ошметками туч, оставив Марьяту грустить. И он пропал с тем солнцем. Но не исчез- его дух витал где-то, его высокий силуэт ветер иллюзий оставил впереди. Ингерд ушел, чтоб она дошла сама. Ингерд оставил ее, проверяя крепость этого сердца.
-Пусть будет бесконечной эта дорога.- сказала Марьята, следуя дальше. Путь был только один, но страшно было свернуть с него. Но идти было можно. Земля миражей не стала препятствовать ей. Ноги увязали в жидкой грязи, но Марьята, сдерживая дух, бежала и бежала вперед. Навстречу далекой, такой невыносимо огромной ее мечте. Ее мечте, и, возможно, мечте десятка тех, кто после пройдет по Ирренхейту. Может, там не будет ни Ингерда, ни ее, но голоса их останутся. И все, что оставят они, будет маяком тем плутающим беспокойным душам следующих странников. 
Ингерд ждал ее за одним из валунов, у какой-то стены из угольно-черных блестящих камней. Обернулся, сложив руки на груди- левую поверх правой. Был ли он левшой, она не знала. Глаза у него были сужены и такие горькие-прегорькие, что хотелось упасть в землю и завыть, переживая его боль. А сам он был черный и бледный, будто совсем не человек, а только тень живого человека. Но взгляд его был отражением небес, а он был небесным благословением. Так казалось ей. Так знала она. Ведь небеса всегда помогают отчаявшимся.
А когда Марьята достигла стены и коснулась ее ободранными ладонями, то ни единого следа о нем не осталось на спекшейся земле. Он снова указывал путь и с каждым следующим шагом Марьяты был дальше на три огромных шага.
Снег прикрывал черные вечные льдины. Он шел вперед, быстро и ловко, точно ходил здесь не однажды. Следом, торопясь и падая, карабкаясь, чертыхаясь и боясь сорваться двигалась она. И это была самая счастливая и самая трудная из ее дорог. Но Марьята как и прежде не знала зачем идет, только ожидание чего-то сказочного и хорошего грело ей сердце. Ей не хотелось скоро увидеть эту долгожданную сказку- ведь, как это часто бывает, ожидание мечты гораздо приятнее ее исполнения. А ожившая мечта становится такой обычной. И ты с каждым мигом находишь трещины и потертости в ее обертке, все больше трещин, а потом, вдруг развернув быстро, с ужасом или разочарованием понимаешь, что это самая простейшая в мире вещь, такая же как и те, что ты старательно избегала, отбрасывая, дабы не мешать исполнению своей заветной мечты. Или она совсем не такая, как тебе казалось. Так или иначе, но она неинтересна. Не любима уже. Не нужна. И тогда наступает разочарование. И сердце окончательно умирает. И возродиться ему невозможно. И все, что стучит в твою дверь, ты встречаешь даже не с мечом наголо и не с опущенным забралом, а с холодным равнодушием обманутого мечтателя. Ведь ты разучился верить в сказки. Ты даже перестаешь верить в то, что делаешь, в то, что не можешь не делать. И это самое горькое в ожидании. Ты молчишь, упрямо и гордо и зло молчишь, закрыв внимательные глаза, даже когда первые лучи весеннего теплого солнца упрямо бьются в твои зрачки. Ведь ты не хочешь, собрав пепел сердца, начать новый иссушающий путь. Ты просто не знаешь, что там еще впереди. Ты боишься неизвестного, думаешь что в прошлом осталось все хорошее, веришь, что все нужное и достойное уже испытал и потому не решаешься вновь откинуть полог и войти в неведомое страшное такое непредсказуемое Будущее. Ты собираешь силы и боишься опять начать войну за бесплодную землю. Но ты забываешь о том, что любое Будущее вскорости может стать Настоящим, как бы ты этого не страшился, оно само к тебе придет, и куда быстрее оно станет твоим Прошлым. И даже если ты не рискнешь пойти к Будущему, оно само постучит тебе в дверь. Ты переступишь порог, а оно, улыбаясь оскалится и снимет каннибальскую маску. А что будет под маской…возможно, ты сам. И когда ты обернешься к запертой двери, она уже не откроется никогда. Ты разобьешься об эту дверь, либо примешь перемены.
 Когда ты идешь сам, ты волен выбирать и изменять свое Будущее, хоть шансы и малы.
Древние записали: кто не рискует, тот не получает ничего. А тот кто рискует…
Рисковать Марьяте совсем не представлялось разумным делом. Расцвечивать и склеивать осколки она не умела. Рискнувший становится крепче, наглотавшись яда точно живительной воды и вырастив из кровавой корки броню для мелких неприятных стрел. Это как прописная истина для каждого трусливого неудачника.    Или еще одна памятка для малодушного: осилит дорогу идущий. Вот только не сказано нигде, что на половине дороге идущий становится медленно ползущим. А потом и совсем близок к потере рассудка. Презрение. Ненависть. Истерики. Очерствение как финальная стадия. И не регресс, только не регресс. Скорее, тяга к суициду от скуки.
Песок был черным, острым- словно выброс вулканического пепла, усеявшего холодные берега стальной воды. Идти было больно, ботинки натирали. Марьята разулась и опустила стопы в воду. Море было так студено, что заболели кости и свело зябкой судорогой зубы. Но боль в натруженных стопах все же отступила. Она вышла на край берега, на влажный колкий песок и камни, такие хрупкие, будто обуглившиеся черные скорлупки причудливых улиток. Втягивая свежий зимний воздух, тяжелую обувь она оставила морю. Может быть где-то и был конец июня, но только не здесь. В Ирренхейте заседала зима, и она похоже решила не щадить никого. Марьята шла, подворачивала ноги, приседала, набирая полный рот слез. Глаза болели и как будто воспалились. Горели ладони, песок впивался в ступни, и злой холод проникал в сердце. Но не мог заморозить ее, ведь сердце было полно горячей крови и веры, и крепкой любви к тому, кто шел впереди и вел ее все дальше и дальше, прочь от начала и вряд ли до самого конца. Она не знала, был ли его свет отражением посланной ею энергии любви- простой и не требующей ничего любви к незнакомцу- или то горел его собственный свет. Но даже если и знала бы она, какое то имело б значение сейчас? Пока Марьята шла она жила, жила им единственным, по-настоящему существовала. А мечтателю предначертано вести ее дальше.
Марьята вздохнула. “Невыносимая и какая-то неземная боль. Боль души. Словно он сыграл начало, а ты невольно продолжила, пропуская через себя всю эту боль. И это разрушит меня, я знаю. Но я не хочу пока ничего другого. Я хочу вечного пути. Вечного пути за ним, пускай он даже фантом. Пусть я буду обречена. Все равно что он может быть кем угодно, хоть самим дьяволом во плоти. Или его просто не существует. Это не имеет никакого значения. Главное ведь то, что у меня болит, там, внизу. Что-то перехватило меня и ноет. Душа? Да, возможно душа существует. Может быть она там, в желудке. Или в груди, в левой стороне, иногда она находит убежище в сердце. А может она везде, душа? Кто-то говорил: разум, душа, личность это не более чем узор, такой особенный хрупкий рисунок в мозгу. Но это не может быть так. Ведь она повсюду, душа. Мозг не болит. Но тело. И это все-таки очень хорошо, ведь сейчас я есть. Я думаю и чувствую. И никаких сомнений. Кроме одного пожалуй. Смогу ли я догнать его? Смогу ли я догнать его когда-нибудь? Просто мне отчаянно хочется прижаться к нему, такому красивому и сильному как каменная статуя, узнать какое оно, его тепло. А если у него нет тепла, что ж. У меня оно есть и нам хватит.”
Он уже добрался до какой-то стены, ненастоящей, темно-серой и шершавой. Кто-то вытесал стену из камней и оставил здесь, чтобы поражать путников. Ингерд стоял на фоне этой странной стены, недостижимый, гордый. Мечтательный взгляд его был устремлен куда-то высоко в небо над ее головой. Совсем молодой-молодой, словно ему было не три тысячи лет, а тридцать три или тридцать четыре земных года. А потом он спрыгнул и пошел дальше. Марьята, боясь опять отстать, поплелась за ним вослед.
И выросты камня, как будто сложенные щупальцы неведомого существа тянулись к ней. Под израненными ногами скрипели землистый песок и вулканический пепел.
А за всем этим шумело северное море, нескончаемое холодное море.
-Это Край! Твой Край! Посмотри же на него!-проговорил он указывая рукой за линию горизонта.
Она запахнула куртку- резкий порыв северного ветра забирался под одежду, останавливая кровь. Ветер пах солью, разбивал преграды и покрывал острой коркой все живое на своем пути. В глазах уже стояли слезы. Казалось, еще чуть-чуть и глаза заледенеют, умрут. Ветер хотел убить странницу, заморозить ей живое сердце. Но Ингерд встал, закрывая ее от ветра.
-Я не верю.-тихо проговорила Марьята.-Совсем не верю тебе. Этого быть не может.
Но ветер был злее- и Ингерд отошел.
”Ты купила билет до Рая? Рая нет.”- прошептал гадкий ветер. Марьята прикрыла глаза, слезящиеся от острого холода. “Рая нет, ну так что, что Рая нет. Мне не нужен Рай. Я его променяла на эту дорогу и никогда не буду сожалеть. Ясно тебе, сильный жуткий ветер? Я ни о чем не жалею и не хочу менять ни минуты, ни шага из предстоящего пути.” И за пеленой тумана в ее зрачках блестели далекие горы в северном море, кипели расплавленным серебром барашки на гребнях волн, и разбиваясь о берег, волны шептали ей что-то ласковое и печальное на самом древнем и всем понятном языке- наречии мечты. Ингерд находился тут. Он существовал, был и ничего больше не имело значения. Ничего кроме его внимательных лучезарных глаз, серых как небо и недостижимых как небо. А на Краю ее мира, где северное море полыхало кипящим серебром, таким ярким, точно звезды усеяли его неспокойные воды, было безмятежно. Ее манил этот Край. Нужно было лишь зайти в воду, и окунувшись с головой, вдохнуть поглубже. Она стала бы частью ее Края, пеной морскою, но Путь закончился бы здесь.
-Я хочу идти за тобой, Ингерд.
 Она знала с той минуты, что глаза его потемнели как суровое небо затягивает облаками и ничего точнее быть не может. Беспощадные и печальные, древние обреченные глаза каждого, кто прошел в одиночку, за таинственной мечтой и, уверившись в том, что она недостижима, все еще идет и идет, идет и идет. Пока не упадет, умирая, на этой дороге.
В черном от гнева холодном море высилась двуглавая гора и вторая неподалеку, похожая на замершую фигуру одинокого усталого странника. А волны все манили Марьяту упокоиться в своих черных шелках.
“Болью тоже можно наслаждаться и жить. Чувствуя, что ты еще жив, не умер. Даже когда сердце разрывается пополам, и кажется, нет никаких преград между тобою и небом. Любовь- самое прекрасное и благородное чувство, что может возникнуть в мире смертных. Любовь- сила, которая не исчезает, даже если между мною и тобою тысячи тысяч километров. И я дойду, я не сбегу.”- подумала Марьята. И небо остановилось здесь точно в подтверждение ее слов. Ничто не будет страшнее, говорило бессловное небо. Ничто кроме этой иссушающей любви.
Когда силуэт Ингерда пропал за ближайшей насыпью, Марьята схватилась за сердце- так больно было. Нужно было идти следом, но ноги онемели. И руки стали точно ватными. Догнать Ингерда. Догнать во что бы то ни стало. Вот тропиночка по камням. Мох здесь мягкий. Но как ей ползти наверх, цепляясь руками, и все выше и выше становится эта проклятая насыпь. Но ей страшно, и потому растет ее преграда.
Марьята подвернула ногу и взмахнув руками покатилась вниз. Ужас. Она падала. Воздух здесь был тверд, и точно вода поддержал ее на несколько мгновений. Но падение было неотвратимо. И соприкоснувшись с землей Марьята не почувствовала боли. Наступила тьма.

2.
Она села, открыв глаза и переводя дыхание. Вечерний город слепил желтыми огнями. Но город молчал.
-То ли я что-то выпила, то ли я спятила.- вспоминая свой поход сказала она. Однако это был не ее город. Вообще какой-то неизвестный: по улицам не шатались люди и не ездили машины. Город словно вымер. Мечта, а не место. Поднялась на ноги и пошла, читая по дороге вывески.
“Равиоли по тридцать”. “Живое пиво.” “ Досуг. Звони круглосуточно.”
-Это человеческое все- жрать, пить и спариваться. И никаких тебе тяг по небу. Никакой тебе любви к вечности и понимания своего пути. Иногда сам путь может быть привлекательнее результата.- громко сказала она. Никто не услышал ее слов- она была одинока в этом мертвом городе. Удивление сменилось ликованием. Она одна! Одна! Наконец-то! Никто не станет докучать ей советами, мучить любопытством и презрительные насмешки больше не будут раздаваться громким шепотом в ее спину. Она одна. По-настоящему. Кого же благодарить за этот подарок?
Незабываемый аттракцион. Незабываемый аттракцион. Марьята несколько раз подпрыгнула и захлопала в ладоши.
А что если это не подарок, а проклятье? И такое может быть. Ужасная догадка прошибла ее. Затылок вспотел, руки похолодели. Все вымерли. Точно. Конец света наступил и она его пережила. Ингерд тоже.
-Господи! Кого я обманываю? Мне всего лишь хочется обнять этого человека. Хоть разочек. Хоть раз почувствовать как бьется его родное мне сердце. И ничего в этом мире не волнует меня. А есть ли он?
-Пиво.- вновь прочитала она на ближайшей вывеске.-Странное местечко.
Главное не подавать вида, что ей страшно. Она же не простой человек. Так она ему сама сказала. И не соврала ни на букву. Толкнула дверь и вошла в магазинчик. Мало ли что там, за порогом.
Стеллажи и полки. Вертушки и стопки разного яркого шуршащего барахла. Никаких чудовищ и никаких людей.
-Яйцо шоколадное. Двадцать граммов. Девочки.-прочитала она, взяла то что с краю и подбросила на ладони. На коробке было написано черно-зелеными буквами: “Рыцарь в каждом. Найди того, кто тебе не нужен.” Хихикнула. “Местечко-то престранное. Тот кто не нужен всегда приходит сам. Прибивается и таскается следом, и пялится, пялится уродливыми глазенками. А того кто действительно необходим, хрен вытащищь из разных там Ирренхейтов.”
Развернула разрисованную какими-то грязно-зелеными и черно-серыми узорами фольгу. Внутри было ровно ничего странного: самое простое шоколадное яйцо. Разломила шоколад, сунула в рот неровную дольку, пожевала и себе удивилась. Зачем есть? Зачем это нужно, если нет голода? Это всеобщая проблема- голода нет, а жрут, жрут, и не вспоминая как там бедные дети в Африке…тьфу! Что за чушь иногда в голову приходит.
Коробочка была синяя. Нелюбимого ее цвета. Синий это не благородный черный- это какой-то глупый, обычный. Глупый, обычный. Именно так она могла характеризовать любого человека. Но не Ингерда. Он- всегда благородный и черный. Несгибаемый, величественный, непотопляемый и прекрасный, как каменная статуя какого-нибудь египетского божества. Вот только в руки анх дать и посох, и будет самый настоящий бог. На него и молиться хочется, и перед самой собой за такой выбор не стыдно. Раскрыла коробочку. Вытащила свернутую в трубочку глянцевую бумажку. Выбор? Удивилась таким мыслям. У нее выбора не было. Ее приманили, так сказать, тепленькую и потащили в Ирренхейт, подальше от тоски и страхов, но к еще большей тоске и страхам. Так что если это и выбор, то весьма дурной.
“Под моим руководством ты не должна бояться, я ведущий вперед, указующий путь.” И ничего больше там не было. Ни прекрасного рыцаря, ни белого коня.
Марьята оглянулась, дабы лицезреть ведущего вперед.
-Дохв-дохыв.-было написано на замызганном пыльном окне. Кто-то снаружи писал пальцем по грязному стеклу. Может быть даже тот, чье имя стало для нее самым красивым.
Но никого, по закону подлости, там не было. Незабываемый аттракцион.
Мишка-шатун, жестяные черные чайные коробки на полочках- каждая расписана зигзагами и ромбами, словами на неизвестном, неопознаваемом языке и символами непонятными. Засохшие хлебцы в пластиковых мешках, презервативы радужной расцветки и бесконечные ряды разноцветного алкоголя. И ни одного ценника нигде, ни одного продавца, ни одной живой души. Коснулась маленького колокольчика, свешивающегося с алой бисерной ниточки с потолка. Одиноко и безотрадно дзынькнул розовый язычок. Очень незабываемый аттракцион. Незабываистее и не представить.
 На электронном табло у входа горело 25.06.2006 21:15.
-Так просто в этом мире от принцессы до ****и.- вздохнула Марьята.-Даже если ты собираешься продать себя всего один раз и за очень большие бабки, но все равно, продать. В этом смысле панельные девочки гораздо честнее и чище многих замужних.-вела она свой разговор с собой.-Для кого-то раздеваться это работа, и, верно, не из приятных. Но таки работа. А для кого-то это сделка за душу. Вот только о том, что купля-продажа этой эфемерной субстанции совершена и ничего изменить нельзя, они узнают очень потом, когда его хромое сиятельство свалится как снег на голову, потрясая контрактом и рыгая серой. Представляешь, почтенная Марьята, картину всемирной катастрофы: полмира живет черт-те как, позволяя себе быть присоской на чьем-то обрюзгшем несчастном теле, имитируя зачем-то оргазм и убивая в себе праматерь Еву, думая при этом что благодетельствует то самое несчастное обрюзгшее тело, за которое они уцепились, проклятые прилипалы. И цена эта конечно невелика, по сравнению с тем злом, какое творит эта одноразовая проституция. А другая половина бабьего хлама- безобиднейшие из дур- мыкается с дурачьем в обличье расклеившегося неандертальца с простейшей программой “перепихон-телеящик-пиво”, которому для ускорения не пинка, не-ет, катастрофу вселенского масштаба надо. Все они козлы, вот только по-моему к тебе майнэ либэ это не относится, а все бабы- стервы. И я, к сожалению, вместе с ними завязана.-И Марьята позвонила в колокольчик. Как и следовало ожидать, никто из подсобки не появился.
 -Но я излечима. Я-таки стерва высокомерная и чуточку умная, поэтому я и торчу здесь, пытаясь понять, что ж ты от меня хотел. А что я от тебя хотела, то и сама сейчас не знаю. Раньше хотела просто касаться тебя и целовать на ночь. Но поразмыслив поняла, что нам со своим свиным рылом в калашный ряд…потому-то я и боюсь так приблизиться к вам порой, мечтая что вы появитесь вдруг в ореоле золотого солнечного сияния и излечите меня от этой человеческой сложности как некий святой. Но, если честно, лечиться я хочу еще меньше. Потому что с каждым шагом к вам, или каждым шагом в сторону от своего пути я все больше и больше боюсь, что нет у вас этой святости или во мне окажется вдруг столько слабости, что я не смогу продолжать мой путь. Вот номер, да? И вдруг вы, Игнерд, самое чудеснейшее на этой дрянненькой планетке существо, не более чем человек, умудрившийся вместить в себя всю скорбь вселенной. Скорей всего так оно и есть. Но мне такою не быть- я злая маленькая улитка, чертов помойный слизень в треснутой ракушке, что больше всего на свете мечтает проснуться прекрасной бабочкой и кружась в вихре от ваших крыльев, мой прекрасный черный махаон, прожить свою жизнь без слез. А ничего на этом свете нет кроме глупости.- сказала она, покидая магазинчик.
Указатель с тремя стрелками встретился ей.
-Сумасшествие. Ожидание. Nirgends.-прочитала она.-Согласно древним сказкам, тут должен был быть камень. Налево пойдешь- огребешь. Направо пойдешь- вдвойне огребешь. Прямо пойдешь- огребешь так, что не унесешь. Но его прекрасное величество, король этого Нигде, чувства юмора видимо не имеет. Поэтому пойдем в Никуда. Все равно ж идти надо. Полюбому идешь в Никуда. Всю жизнь. А потом, оглянувшись случайно понимаешь, что это было еще ой какое куда, прямо кудище было и нужно было оттуда драпать со всей мочи, пока тебя не съел круговорот людских проблем. Но человек, дурак, так запрограммирован- может учиться только на собственных ошибках, ведь там, в Далеких Благословенных ****ях, и хлеб слаще, и хрен тверже. А по сути, изголодавшемуся после перехода пустыни корку кинь, и он будет уплетать довольно причмокивая, думая что это торт из манны и амброзии. Некоторые изголодавшиеся, например я, ну просто не хотят быть сытыми. Им и представить такое состояние- насыщение- страшно. Смысл всего сложного пути отпадает к чертовой бабушке. А так, лучше идти за мира-мира-миражом всю оставшуюся жизнь. А не подставлять ладонь, ловя добровольно, от всей души, бескорыстно так сказать, предоставляемые куски хлебца. Начерта он, тутошний, если там, за облачным горизонтом, в ослепительном блеске закатного солнца рисуется мираж. 
Около будочки телефона-автомата она остановилась. Медленно открыла дверь. Ничего особенного- старый, еще дисковый аппарат, по стенам надписи: кто здесь был и кому звонить в случае особой нужды.
Но на полу, среди окурков, обрывков записных книжек, жестянок с горелыми спичками и обрывками проводов стояла перепачканная белой краской поллитровая банка. И увядающая ярко-алая роза торчала в ней как нарыв на пузе. Грязная вода и старая роза. Марьята поднесла цветочек к губам, целуя дряблые лепестки. Каждый его лепесток был похож на состарившееся веко- и складочки, и прожилки…
“Вот так сказал классик: О роза, ты ничейный сон за тысячью век. Точнее не найти.”
 Внезапно в ней вспыхнула жгучая как молодая крапива боль. Вспомнился он, стоящий у серых шатров. Захотелось прижать его к груди, согреть и спрятать от всего этого холода. Он казался сильным, но был ли он действительно так силен? Был конечно, но как живому существу ему скорей всего хотелось быть согретым и спрятанным. Ведь у каждого живого существа есть моменты бессилия. Моменты, когда это самое живое смеется во все тридцать зубов, делая вид что все наичудесненько, а на самом деле сердце обрывается и голова кружится. Вот ведь какой это ад- изображать “я весел” будучи на грани. Так частенько бывало с Марьятой. А раз она продолжение Ингерда, его, так сказать, преемник, как она себя успела засчитать, то и у него, может статься, те же болячки, те же ассоциации, и ночные кошмары с той же системой символов.
Впрочем, это была всего лишь неподтвержденная ее догадка. Ведь спросить у него так и не случилось. Не смогла. Побоялась. Пожалела подходить. Дура. Дура. Трижды дура. Марьята начертила пальцем на пыльном стекле забавное слово Amok. Одержимость, безумие, неистовство. И зеркальное отражение его, Koma- бессознательность, покой, неподвижность- наоборот. Черное и белое. Мутное и прозрачное. Мутное безумие, кристальная ясность небытия. Серое небо, черные облака Ирренхейта. Черное- Ингерд. А белое? Забавная вереница мыслей. А белое, следовательно, она. Интересно, мог бы о том знать Ингерд? 
-Я обниму тебя и закрою от этого зла. Или моя жизнь не имеет никакого смысла.- с этими словами Марьята стиснула бедную розу. Темно-зеленый, покрытый какой-то болезнью и неколкими шипами стебель, коричневые листики, изуродованные болезнью…роза как роза.
-Что ж, я все приму.- усмехнулась она и снова поцеловала цветок в дряблую головку.-Если это твоя симпатия. Жаль что я не могу сделать ее свежей. Если б у меня была роза тогда, я приблизилась бы к тебе. Это был бы хороший повод- подарить цветок из радости, что я тебя вижу. Я люблю тебя, слышишь? Твое имя врезано мне в сердце. Оно помогает мне помнить, как может быть тепло от любви. Но у меня не было совсем ничего, разве только кроме восхищения тобой, таким милым и древним. А это по сути ничто, и я не стала тебя беспокоить. Я просто стояла в своем крошечном ступоре, делая вид что меня там нет, потому лишь что мое присутствие ничего во всей Вселененной не изменит. Вносить хаос в твою жизнь, пусть даже на пару минуток, я не хотела. Ты слишком устал был, ты помнишь? Это было между двадцатью минутами шестого и шестью. Я забыла часы и не помню точно. И не смогла б тебе мешать тогда, но никто не смог воспрепятствовать мне смотреть на тебя. И ты, конечно, слышал мой тихий голос, пока я держалась от тебя подальше. Но я должна была идти, пока ты идешь. Но вот я оступилась и упала. И за спиною раскрылся тихий город. Он может оставить меня наедине со мной, а может и съесть. Он хочет, чтоб я стала его частью, но я часть Ирренхейта и тебя. Даже больше чем мне необходимо. А пока я попрошу хотя бы помощи.
Марьята набрала номер дома. Короткие гудки. Снова. Попробовала телефон подруги. Телефон работы. Все повторилось.
-Хреновасто что-то у вас тут работает.-пробормотала она.
“Экстренная помощь.”-было написано на листовке, косо приклеенной к стене оплеванной и местами подпаленной стенке кабинки. Номер сожгли вместе с половинкой листа. Тогда Марьята набрала все цифры своего рождения.
-Номер не существует.- сказали в трубке.
Марьята вздохнула.
-Как же я скажу тебе все слова? Как же ты все узнаешь, Ингерд?!
Она села на пол и закрыла руками лицо.
-Неужели ты никогда не узнаешь, что кто-то любит тебя?! Неужели наш бог не слышит, как я прошу его чтоб ты был на этом свете?! Пусть тень никогда не падет на тебя. Живи легко и свободно. Пусть никто не сделает тебе больно и страшно. Я могла бы защищать тебя сама, вот только ты далеко.
Марьята ударила кулаком в дверь. Стекло разбилось. Ударила снова. Горячее тепло окутало ее руку. А потом рука точно онемела. Капли крови упали на брошенную розу и роза вновь стала свежей. Марьята заплакала.
-Я люблю тебя, мертвое сердце мое!- исступленно кричала Марьята.-Почему так трудно это услышать?! Разве ты не можешь этого понять?! Я люблю тебя потому, что ты есть на этом свете! Люблю за то что ты такой! Люблю потому, что мне больше жизни нравится идти за тобой и на тебя равняться, и за то что ты так похож на меня! За то, что ты лучше меня и даришь мне надежду! Я хочу узнать в чем наши различия и полюбить их тоже! Я люблю тебя за все, чего у меня никогда не будет! Люблю тебя за твой голос! За то что ты дышишь и смеешься, за то что я знаю, что ты существуешь на этом свете. До помрачения рассудка и до боли в груди люблю тебя. Моя сила ты, и моя слабость тоже ты. Ну почему ты не слышишь меня, Император?

3.
Слезы высохли. Что-то свистело и завывало там, над ее головой. Марьята открыла глаза. Ни города, ни телефонной будочки больше не было. Она сидела на каком-то камне и у ног ее лежала увядшая роза. Бессильно поникли лепестки. Шипы покрылись инеем.
Слева от нее извивалась дорога, а поля покрытые грязно-желтым пухом расстилались во все стороны .
Ее Ингерд стоял на самом высоком камне и улыбался ей с сочувствием и теплом. И ее сердце вновь подпрыгнуло и замерло. Воздух стал холодным и тяжелым, а в глазах защипало. Небо было темным точно собиралась гроза и таким же как все вокруг жестоким.
-Я вернулся только потому, что ты осталась одна. Можешь ли ты полюбить простого смертного?- сказал Ингерд. Как она снова очутилась в Ирренхейте, осталось для Марьяты загадкой. Может быть, города и не было? Может быть, она все блуждала в Ирренхейте, в его страшных иллюзиях и ее Ингерд вытащил ее оттуда?
Он был и близко и далеко. Холодом, страшным холодом веяло от его высокой фигуры. Сила в покое. Ледник стаял, чтоб вскоре стать льдом. Он поднял умирающий цветок. Роза ожила, оттаяла. Он подошел так близко, что можно было достать его рукой, стоило лишь подняться. Но ноги словно отнялись. Она никак не могла встать. Ингерд подал ей цветок.
Марьята стиснула зубы. Рука болела. Болело сердце. И там, где прячется душа болело еще сильнее.
-Я полюбила того, кто был недостижим.- проговорила она. Как теперь можно сомневаться в том, что она умеет любить?
-Единственное, что ты можешь- любить далеких и незнакомых.
-Я люблю тебя.- возразила она, протягивая к нему руки.-Разве ты можешь говорить о моей любви за меня? Ты полагаешь, что мне нужно что-то, раз я позвала тебя, Ингерд?- с обидой сказала она. Было холодно. Темно-голубой снег падал ей на волосы, ресницы и плечи, жаля открытую кожу. Марьята встала с камня. Было так просто сделать это: подойти и обнять. Но она не подошла. Просто он выглядел таким…таким, точно его можно было напугать, приблизившись. И она не стала.
-Ты хотела увидеть меня?-сказал он, улыбаясь совершенно безжизненно.-Нет. Не возражай мне. Ты сама знаешь, что это правда.
Она закрыла глаза. Это было нестерпимо больно, так, точно кто-то старательно вытягивал ее душу прочь, вон из тела. Но это была и ее сила, знала Марьята.
-Правда. Но я готова подарить тебе все что захочешь, всю мою силу если попросишь. И ты мне нужен как воздух, как небо, и как солнце над головою. Нужно тебе это?
-Тебе не нужен я.
-Но я не могу без тебя.
-Ты ведь знаешь, что не способна на бескорыстные поступки.
-Кто ты?
-Я тот, кем ты хочешь меня видеть.
-Неправда, я тебя люблю и вижу.
-Иллюзию. Мираж в пустыне бесчеловечия. Незнакомца с похожим лицом.
-Человека!- вскрикнула она.-Настоящего человека вижу! Я чувствую твою боль, я люблю и помню твой голос. Мне кажется, я помню тебя из той жизни. Помнишь, ведь мы где-то сидим, на самом краю мира, и ты держишь меня за руку, чтоб я не упала случайно.
-Я показываю лишь то, что считаю нужным. Так что ты, в лучшем случае, любишь мой блеклый образ.
-Я хочу узнать тебя получше. Ты стал так дорог мне. Позволь мне...не знаю. Просто разреши мне понять, кто же ты и почему я смотрю на тебя и все время вижу частичку себя.
-У тех, кто обречен тосковать по вечности одинаковый взгляд.
-Я знаю. Но мне будет больно, если хоть один золотой волос упадет с твоей головы. Стоит только тебе пожелать, я брошусь с Края земли и поймаю тебя там, на крыльях Ветра. Если ты боишься Темноты, я стану этой Темнотою и обниму тебя мягко и нежно, как мать. Нет, нежнее матери.
-Ты ловко складываешь слова, но здесь они не ценнее гальки.
-Это не пустые слова. Хочешь, я разрежу руки и откупорю вены для тебя? Когда закончится вода, я смогу напоить тебя моей кровью. Она совсем не ядовита. Я не знаю твоего подлинного имени, и если пожелаешь, буду звать тебя своим Бледным Солнцем. Кем угодно, хоть богом. Понимаешь, я знаю что ты моя боль и вся моя сила. Ты моя путеводная звезда в этом безумном мире.
-Марьята.
-Не перебивай, прошу! Ты совсем не знаешь того, что поселилось у меня внутри и доставляет муки и радость. Верю- ты сохранишь мою беспокойную душу, ведь для тебя стучит мое сердце. Я боюсь просыпаться- ведь ты покинешь меня с моими снами. Если хочешь, иди и не оборачивайся, я же буду всегда позади тебя. Этот путь без конца, он мой если он и твой тоже. Если я не достигну тебя, значит я горю в моем собственном Аду. Там мое место. Сегодня я готова отдать тебе даже жизнь. Если пожелаешь, прими эту жертву, мое кровоточащее сердце, мой владыка, мой Император.- и она опустилась на колени.
-Я не приму этой жертвы. Я хотел бы знать тебя где-нибудь в другом мире. Встань.
Марьята не встала, лишь опустила глаза- пусть не видит слез. Слезы- это для смертных, убедительное доказательство чувств и искренней боли, а здесь всего лишь неживая вода. Пошлый знак смертности и отсутствия воли. Его точно могут обидеть ее слезы. Он и так хмурится. Разве он виноват в том, что она так внезапно и страшно сильно полюбила его? Разве он виноват в том, что небеса так далеки, а на земле так плохо? Виноват ли кто-то в том, что мечтать больно и сладко, в том, что через сердце каждого мечтателя продета суровая нитка? Сколько раз сердце плачет кровью? Но кто знает, когда бездомный странник вернется домой? Когда берега небесного моря будут так близко, что их можно будет коснуться рукой? Где же тот самый якорь для потерявшего покой странника? Кто виновен в том, что рождаются мечтатели? Где тот, кто знает ответы на все вопросы?
Марьята закрыла ладонями лицо. Это все ничего что больно. Главное- он знает. Ингерд знает о том, что она есть и что она его любит. Это самое главное. “Никогда больше не захнычу. Никогда.”
-Мне нравится эта дорога. Я согласна идти за тобою остаток жизни и это не пафос.
-Тысячи раз твое сердце разорвется от боли. Тысячи раз твоя душа будет биться прочь из Ирренхейта. Ты не сможешь идти за мной вечно. Ты сойдешь с ума или умрешь на бесконечной дороге.
-Я готова идти, если тем самым облегчу твою боль.
-Нет. Это бесплодная дорога. Ты никогда не догонишь меня. Никто не сможет добраться до тебя. Ты станешь дымом, иллюзией, еще одним призраком Ирренхейта. Но твои силы будут все уменьшаться и с каждым шагом ты оставишь все надежды.
-Ингерд! Ты не знаешь что это такое.
-Ты совсем не хотела бы догнать меня. Тебе не нужен кто-то живой и существующий. Тебе необходимо, чтобы кто-то все время блестел впереди– интересная непорочная приманка, что никогда не потускнеет, не ударит, не изменит и не предаст. Тебе не нужно идти на риск- ты ничего не ставишь, а следовательно ничего не потеряешь. Но ты отдашь вникуда самое ценное.- он замолчал внезапно, взмахнул рукой и указал на небо. Белое солнце дважды скрылось за тучами. А когда вновь стало светло, он продолжил:
-Мой мертвый призрачный мир тебе дороже земного солнца. Ладони, что ты никогда не касалась, драгоценнее теплых рук живого человека. Так ты не поделишься теплом со смертным?
-Я отдам его тебе даром, все что я имею твое. Мне ничего не нужно от тебя. Пей мою жизнь и мое сердце до капли. Или убей меня, потому что мне без тебя там будет холодно и одиноко. Я буду идти холодной землей и подпевать ветру, и твоему голосу, и хранить тебя в воспоминаниях, если ты скроешься за горизонтом. Не хочу возвращаться в страшные дни, когда за окном темно и только фонари светят мне. Вот мои руки, вот моя душа. Бери это, мне не жалко, лишь бы ты был жив. Дыши, грейся солнцем.
Он молчал.
-Верую в силу моей любви. Никто прежде не любил тебя так и не полюбит после. Мир не стоит ничего, если в нем нет тебя, возлюбленный мой. Если можно, то я стану частью того, что никогда не растает, ведь мне необходимо быть рядом с тобой. Прежде я никогда не думала, как это тепло и мучительно. Я счастлива, что ты существуешь, что ты можешь выжить, а тот мир пусть катится в свой ад. Забери меня с собой.
-Ах, упрямая. Мир лучшее место, пока ты там.
-Ингерд, теперь ты мое счастье. Я увидела тебя случайно, потеряв все надежды и это был знак. Ты нужен мне. Я просто не могу без тебя. Разреши мне идти позади, протянув нитью через сердце мою мечту, и пока оно будет капать, плача теплой кровью тебе вослед, я буду жить. Люблю тебя как все небо и этот путь мне дороже всех закатов и всех рассветов.
Марьята легла на спину и подставила лицо скупому северному солнцу. Ингерд снова исчез. И небо задвигалось. Облака проплывали с чудовищной быстротой и как в течении реки все уносилось прочь.
Солнце поблекло, а за далеким горизонтом, куда уходили облачные корабли был кто-то, кто не захотел этой маленькой жертвы. Она протянула к небу руки и вдохнула обжигающий льдом воздух. Голова закружилась, темнота облепила все вокруг и быстро-быстро поглотила ее разум. Она услышала крик, разбивший облачное небо в тысячу кусков, и угасая поняла, что то был ее собственный голос.
4.
На лестнице, в грязном оплеванном подъезде самого обычного дома стояла самая обычная девушка. Звали ее Марьята и лет ей было…а какая это разница, человеческий возраст для вечности? У девушки были упрямые серо-зеленые глаза и смотрели они в окно. По маленькому неухоженному дворику то и дело проходили люди. Самые обычные. На серо-бурой замызганной скамеечке с ногами сидел кто-то и насвистывал. Худой волосатый парень в черной косухе и голубых джинсах. Если бы не злость, то девушка и не заметила б его. Обычный парень, каких на свете много.
-Эй! Очумел? Слезай!- прокричала она, высовываясь до половины из лестничного окошка. Ответом ей было подозрительное молчание. Парень просто игнорировал ее. Велика важность- какая-то девка кричит из окна. “Ну уж нет! Я ему!”-в этот момент он стал ей почти врагом. Ненависть, ненависть к роду человеческому заполнила ее сердце, руки и мозг. Сжав кулаки, Марьята выскочила из парадной, ушиблась, запнувшись об оставленную кем-то метлу и обдирая каблуки, спотыкаясь и мысленно кляня того, кто здесь недавно убирался и не потрудился забрать метлу с собой. Гнев ее все нарастал. Подбежала она к лавочке словно валькирия перед решающей битвой.
-А чего вопишь?- ответил незнакомец не глядя на нее и сплевывая на землю. Целился-то он на землю, но вот попал на ту же лавочку.
-С ногами-то сидеть чего?
-Жалко?
-Вообще нравы! Люди, понимаешь ли, пузо рвут чистя наш убогий город, а некоторые кладут на чужой труд.
Человек вдруг поднял на нее взгляд. “Это ты? Или не ты?”-подумала она. Сердце ее молчало. Высокий лоб, курносый нос, двухдневная щетина и серые глаза.
Нет, это был просто немножко похожий. И кого-то он ждал. А может и не ждал вовсе, а так, сидел и пачкал скамеечку.
-Извини цыпа, а мы случайно не…
-Случайно- что?- с мрачной яростью спросила она. У ботинок его стояла початая бутылка пива.
-Не встречались раньше?
-Нет. И не надо мне тут лепить горбатого.
-Хошь пивка за знакомство?- спросил он и улыбнулся, тепло, как летнее золотое солнце, протягивая бутылку. Это был хороший парень- добрый и по-видимому не наглый и совсем не тупой. Он был недурен собою и такие веселые светло-серые глаза блестели на открытом загорелом лице. Глаза не могли обмануть- это был кто-то другой, совершенно не тот, перед кем стояла она, заплаканная и сильная странница по Ирренхейту. Хоть и чем-то похож был на него. Но тот был строг, временами мрачен. Он был холодным, гордым и страшно одиноким, потому так сильно хотелось прижаться к нему, обогреть его камень своим теплом, целовать его тонкие губы и гладить руки. Тот в ней как будто и не нуждался совсем. То был Император. Этот нет.
“Не он.- разочарованно подумала Марьята, рассматривая незнакомца.-Но то был не сон. И Ингерд мне не приснился. Он существует где-то. Но не здесь, а где-то в другом месте. Я должна туда вернуться. Но как мне узнать, где находится Ирренхейт?” Марьята покачала головой. Развернулась, затем остановилась, сверяя воспоминания и поглядев на незнакомого еще раз, отвернулась, обиженная и ощущая себя обманутой, вошла в парадную. Мерзко-зеленые нечистые стены лишь усугубили ее ярость. Там, где была она с ним ласково шептались друг с другом волны северного моря и вечерние звезды отражались в темно-серых водах. Даже камни там были похожи на покрытые угольной пылью самоцветы. Босым ногам было так приятно идти по мягкому мху. А когда Ингерд останавливался, то можно было разглядеть его морщинки, линии улыбки. Марьята знала, что он может улыбаться светлей чем дневное светило, хоть не улыбался он ей так, ее бледное солнце ранней зимы.
Что мечтать о прошедшем? Иллюзии не сбываются. Никакие, даже самые черные иллюзии не сбываются.
-Не он.- проговорила она, пряча лицо в ладонях. Было так больно и обидно, точно кто-то обманул ее и, посмеявшись, вышвырнул прочь.-Точно не Ингерд. Просто немного похожий парень. О, где же ты теперь, мое мертвое сердце?- от этой боли темнело в глазах. Ступеньки точно поплыли. Исписанные матюгами зеленые стены, облупившиеся перила- все вокруг стало багровым. Это была та же боль, боль силы. Сила боли- сила делать необдуманные и верные поступки, идти туда, куда никто вроде бы не пойдет, не ждать большой награды и ничего не просить, конечно же в глубине искалеченного сердца надеясь. И Марьята успокоилась. Пнула носком облупленную батарею. Выпачкала палец, стирая пыль между ее ребрами. “Под моим руководством ты не должна бояться, я- ведущий вперед, указующий путь.”- вспомнилось вдруг.
-Главное, что теперь ты знаешь, что я существую. Знаешь, как сильно я люблю тебя и буду любить всегда. А когда я снова попаду в Ирренхейт, то и за мною пойдут бродяги и мечтатели. По моим следам. По моим образам в тумане, и будут гадать, конечно, как без этого, а какая она была, Марьята? Ирренхейт легендарен- это темная, неисследованная земля. И ты навсегда будешь его легендой. И я конечно же тоже.
“Ты во льдах коронован. Навечно. До рассвета. Плачет буран. Не наступит полярный день. И не будет покоя. Ты уснешь в объятьях снежного трона. Тяжела ли корона?”- написал кто-то. Странный, совсем странный стих. Такое можно написать лишь боготворя того, кому пишешь. На грязных стенах обычно пишут: “здесь был Йошек” или “Мася дура”, иногда рисуют карикатуры или уродливые гениталии, оставляют маленькие шедевры граффити и безобразную мазню ручкой, пытаются сохранить на память название любимой группы, чтобы, каждое утро спускаясь, тайком посматривать на месте ли, и, обнаружив, радоваться, что вот тут еще, оно, драгоценное…
“Ингерд. Ингерд-Ингерд, где же ты? Почему ты не дал мне дойти до конца этого пути? Потому что знал то же, что и я прекрасно знала, что свихнусь я по пути, видя что нет края и конца этому Ирренхейту, или же потому что знал что не дойти нам вместе?“ Солнце очертило радужный круг у ступней Марьяты, делясь мягким меланхоличным теплом. Было так странно спокойно, точно расплата свершилась и счет этот оказался не столь велик, как сказал он ей. Небо было по-прежнему далеко, и Ингерда, сына зимы и человека с глазами как облака не было здесь. Можно было бы посчитать, что все это какой-то горький сон, но на руке были шрамы. Сколько дней, недель, месяцев назад она разбила рукою стекло в телефоне-автомате?
“Что он говорил-то?”- вспомнила Марьята того, с лавочки.
Когда девушка выглянула в лестничное окошко, во дворе уже никого не было. Сердце подскочило до самого горла, а душа словно упала в желудок и расплавилась. Боль вернулась.
Марьята выбежала на улицу. Не было никого, и, оглядываясь по сторонам свернула направо. И увидела, как кто-то шел впереди и ветер развевал полы его куртки. Кто-то несгибаемый, высокий и сильный. Кто-то, кого ей необходимо было обогреть. Кто-то удачно прикинувшийся смертным.
-Эй! Погоди!- прокричала она. Он остановился в трех шагах от нее. Со спины он обычный парень, каких много по миру и совсем мало. Обычный парень. Она вздохнула, разочарованно, горько. Ну разве можно было так обмануться? Обычный парень. Просто обычный парень. Обманулась. Снова обманулась.
И тут, точно обоюдоострое лезвие вонзилось в ее сердце: он обернулся и в жгучем свете солнца блеснула правильная улыбка Ингерда. А затем он ушел, и она не смогла догнать его. Хоть и бежала из последних сил. Он шел дальше и дальше, и не оглядывался на ее зов. Хоть и звала его, все время звала его по имени.
А потом он повернул и скрылся из виду. Ни следа не осталось, точно он был ветром, духом из какой-то легенды и не более. На земле лежала перевернутая на бок урна. Окурки, смятые бумажки и жестяные банки высыпались на асфальт. Марьята села на нее, закрыв глаза ладонями и заплакала.
-Боженька, за что ж…да так мне и надо. Так и надо.
“Хочешь получить что-то, отдавай.” Но так или иначе это был конец.
“Я смогу вернуться туда. Я знаю, смогу.”-план действий возник в ее голове. Вот сейчас она вернется домой, откроет в ванной кран с горячей водой, выпьет и может быть снова будет там. Или будет где-то в другом месте. Неважно где, с ним или без него. Но не здесь совсем.
Кто-то легонько дотронулся до нее.
-Отстаньте.- тихо сказала она.
-Точно?-спросили над самым ее ухом.
-Ингерд!- вскричала она. Оборачиваясь, смущаясь, опуская глаза. Думая, куда бы спрятать красное от стыда лицо. Он прижал ее к себе, крепко-накрепко, защищая от самой себя. Она спряталась в его руках и бормотала беззвучно:“Я теперь все поняла. Я все поняла.”
-Знаю-знаю.-ответил Ингерд на ее мысли, гладя по голове как заблудившегося котенка.
-Ты простишь меня глупую?
-Каждому должен даваться второй шанс.
-Я люблю тебя так сильно, что готова следовать за тобой всю жизнь. Но могу ли идти, держась за твою руку? Я смогу, честно-честно.
-И я тебя люблю, мое гордое сердце.-и он поцеловал ее в мокрые глаза.
-Ты такой теплый, живой, как все человеки здесь. Я отчаянно боялась что не смогу полюбить кого-то таким.
-Полюбила?
Марьята обхватила его сильно-сильно. “Теперь я тебя не выпущу. Совсем-совсем.”
-Мы не вернемся в Ирренхейт?
-Не стоит. Это земля призрачных грез, пристанище разбитых душ и покинутой боли. Живым там не место.
Дальше они пошли рука об руку.

Июль-октябрь 2008. Писано на вызов, памяти детства, Елене Андр.5 класс. помню все твои сказки.