В соавторстве с Диной Гороховой.
«Дидерот».
30 декабря. Морозное кружево утра. Продавщица-приемщик Лиза Гольцева, проваливаясь в пухлые сугробы дворика-колодца, движется к подвальной двери, украшенной гирляндами сигнализаций и медным кольцом с подписью «Просьба стучать». Лиза медлит перед опасным спуском, наконец, шагает вниз, и, как всегда, навернувшись на ледяной лесенке, ногами вперед въезжает в «Дидерот».
Идея книжного секонд-хенда вылупилась пару лет назад в голове поэта средней руки Вадика Холодного. Когда-то Вадик полгода отучился на филфаке пединститута, и прежде, чем его поперли за академическую неуспеваемость, успел жениться на своей однокурснице с ее стипендией отличницы, трехкомнатной квартирой и беспорядочной библиотекой, пораженной плесенью и жучком. Вплоть до отбытия в качестве рядового на Сахалин, Вадик прочёл львиную долю заскорузлых томов. В результате он возомнил себя поэтом и даже армейские письма не ленился писать стихами: приятелю – вдумчивым дактилем, подругам детства – легкомысленным хореем, жене и теще – гекзаметром. Дембельнувшись, Вадик примкнул к местной экзотической богеме и повел полную удовольствий жизнь непризнанного гения. То он устраивал поэтические вечера в бункерах министерств, то редактировал тинэйджеровскую газету «Будни Арлекина», то конферировал выступления приятелей из эстрадно-циркового училища… Жена его, ни словом не упрекая Вадика за беспорядочные связи и пьянство, тем временем исправно рожала мелких золотушных детей-погодков. Перелом наступил после похорон тещи. В тот же вечер, ничем не мотивируя свой поступок, не стыдясь поминок, присутствия детей и родственников, Неля страшно избила мужа бельевой веревкой и торшером. На следующий день Вадик Холодный начал новую жизнь – он открыл свою первую книжную палатку. Удивительно, но бизнес его процветал, и вскоре Холодный обзавелся собственным магазином с замысловатым названием «Дидерот». Эта букинистическая сокровищница располагалась глубоко в подвале дома №5 по Третьему акынскому переулку, и, в соответствии с пристрастиями хозяина, была сопряжена с редакцией литературного журнала "Пояс Мнемозины", штаб-квартирой феминистической лиги "Рождённые сёстрами" и семейным клубом закрытого типа "Очаг".
Лиза Гольцева как кошка стряхнула снег и пошла мимо кряжистых стеллажей в подсобку. Там, на расчищенном от книжных завалов пыльном пятачке, стоял владелец магазина, редактор журнала, отец-основатель лиги и бессменный спикер клуба Вадик Холодный в меховом рабочем халате. Макушка его упиралась в обрешечённую подвальную лампочку. Вокруг Холодного толпились жена, дети, члены редколлегии, электрик, покупатель, два человека из пожарной охраны и налоговик. Вадик, поводя очами, говорил:
- …Ещё мне снилась Россия, средуцированная с Казахстаном в виде зашедшего в юрту мужичка в лаптях. Не стремаясь, сел он рядом, я подвинулся слегка... Носительница родовых корней, историческая мать-земля, хранительница глубочайшего генетического менталитета зашлась в эйкуменическом экстазе на радость Грядущему Хаму... Плебеям и маргиналам - посвящается: Павлик Морозовый, хер абрикосовый - куколки моей глаза зеленые, словно два прожектора торчат! – тут кто-то из детей засмеялся, Вадик сбился и погнал уже иное, - "Всемирку" - на вес? "Всемирную литературу" в бумагорезку?! В кошачий наполнитель? Выкусите! Я, может, лучше Хулио, блин, Кортасара на вес продам, чем Серафимовичем буду бросаться! Эй, глядите, младотюрки, пробросаетесь, в натурке!.. Я на совклассике еще сделаю свои башли. Необходимы провидческое чутьё и железная рука, если ты - книгопродавец и поэт!
Холодный перевел дух, подмигнул Гольцевой и пошёл за кулисы пить кофе с коньяком, поманив за собою налоговика. Лиза обогнула жену Вадика и шепнула напарнице Айгуль:
- Когда успел?…
- Да с вечера ликер был...- ответила Гуленька и потупилась, избегая пламенного взгляда мадам Холодной.
- Слушай, мне бы свалить пораньше… Прикроешь?
- Погоди, народ разбежится.
Лиза со вздохом шагнула к большим напольным весам - взвешивать ПСС В.И Ленина. Сегодня у нее был тяжелый день - Гольцевой предстоял визит в абортарий. Однако вскоре Вадик запер магазин, послал электрика за шампанским и пивом, после рассадил штат на вязанки книг и взял слово. Босс тепло поздравил коллег с наступающим, откашлялся, надел уродливые роговые очки и вынул из-за пазухи объемистый блокнот. Под монотонное чтение свежей поэмы Холодного «Другая сторона девочки», Лиза ела курицу и салат, с удовольствием пила вино, потихоньку сплетничала с Гулькой и флиртовала с электриком. Расслабившись в этой дружественной атмосфере, она быстро передумала отпрашиваться: решила разобраться с эмбрионом после праздников.
Покончив с «Девочкой», Вадик хлопнул водки, залакировал ее пивом и взялся за любимых классиков. Внезапно вдохновенная декламация Холодным стихов Асеева была прервана безобразным рыгающим кашлем из торгового зала. Пьяный шеф изъявил желание обслужить клиента лично. Он запахнулся в халат и взошёл за прилавок. Гуля, Лиза и электрик, хихикая, подсматривали из-за стеллажа.
Клиентом оказалась пузатая старушка в пенсне и рваных митенках. Из клеёнчатой хозяйственной сумки она вынула футлярчик для яиц, тонометр, обклеенный изолентой, банку с рыбьими хвостами, три медных браслета-биостимулятора, изорванный пакетик с гомеопатическими пилюлями и вонючую склянку с мазью Вишневского. Вадик, мерно покачиваясь, подробно осматривал каждый предмет по мере его поступления. Пошарив на дне, старуха с трудом извлекла из сумки массивный фолиант с медными уголками, запертый на миниатюрный висячий замочек. Это была чудесная инкунабула в переплете свиной кожи, не моложе XV века, с вытесненным на обложке Санта Клаусом в полумаске.
- Не смотри, что старая, милок, книжка очинно даже антиресная, - сказала бабка, сняла пенсне и беззвучно заплакала.
- Сколько? – с закрытыми глазами спросил Вадик.
- Пенсия моя, - размеренно начала старуха, притоптывая ногой в такт, - три тыщи, да за квартиру плати - тыща двести, да поборы, да яйца - десяток - восемьдесят рублей, потом палец у меня гниет с 83-го года. Это посчитай-ка!
Хозяин "Дидерота" спал, зажав в руке склянку с мазью.
- Сколько? – давясь от смеха, переспросил электрик из-за стеллажа.
Старуха темнила:
- Спрашивала у Михалыча - говорит, обманут меня. Я и знаю, что обманут, а только пенсия у меня - три тыщи, да яйца по восемьдесят, да…
Сомнамбулический Вадик вынул из кармана купюру, уронил ее в лапу старухи и прилег под прилавок.
Старуха собрала манатки и кинулась к выходу. Торкнувшись в запертую дверь, бабка завыла и закрутилась на месте. Лиза поспешила на помощь.
- Как же вы зашли, бабуля?… - спросила она, отпирая.
Пенсионерка недобро посмотрела Лизе в глаза и вдруг сунула ей прямо в руки мятый комок - мягкую игрушку типа «летучая мышь» с бархатными подкрыльями и пластиковой мордой.
Альбом.
На следующий день Лиза проснулась поздно, побродила по пустой квартире, перевесила несколько игрушек на елке и наконец уселась перед телевизором - скоротать время до прихода сожителя Миши. Праздничная программа из совковых фильмов и американских мультов скоро утомила Гольцеву. Лиза некоторое поглядела в окно на тихую непроезжую улицу имени Робеспьера, засаженную мелкими корявыми вязами, полистала свежий номер "Космо", испещренный красным косметическим карандашом, и решила попробовать выщипать брови по новой методе - предварительно окунув лицо в теплое подсолнечное масло.
Надо сказать, чтение дамских журналов было главным хобби Лизы Гольцевой. Все вычитанное она запоминала навсегда и честно испытывала на себе, что обычно требовало много временных и материальных затрат. Она составляла икебаны, умела складывать банкетные салфетки в виде зверушек, вышивала инициалы на постельном белье, часами терзала свои ногти, волосы и кожу. Она ощущала себя полногрудой калифорнийской дивой с врожденным загаром и загадочной улыбкой. Не ясно, что навело ее на эту мысль. Были у Гольцевой субтильная конституция подростка, соломенные волосы перьями и угрюмая психология Тарзана. Ко всему прочему, Лиза очень хотела замуж за любимого человека, Мишу Рыбакова, нечистого на руку бизнесмена-невротика.
С виду Михаил Андреевич Рыбаков, как отмечали все лизины знакомые, был лучист и светел: озорная лысина в золотистом пушке, кабаньи глазки с искрой, жемчужные зубы в зарослях шкиперской бороды. Нрав же имел злобный, ревнивый и подозрительный, на расправу был скор, на руку - тяжёл. Тем не менее Лиза считала, что удачно пристроилась - просто надо еще пару-тройку лет потерпеть, а там и свадьба не за горами.
Разогревая приготовленное для процедуры масло на медленном огне, Лиза грустно поглаживала живот. Вспомнились вдруг бессердечные слова сожителя, дескать, у самой ни кола, ни двора, а туда же, в матери-одиночки метит. И еще – в тираж, мол, вышла, не поздновато ли в тридцатник ребенка заводить? А куда ждать-то, действительно?… Вот бросит ее Мишка, тогда что? Эх… Невезучая она, бессчастная… Слезы часто закапали в масло, но, не имея силы смешаться с основной субстанцией, неприкаянно всплыли на поверхность… Вдруг накатила тошнота. Сидя перед унитазом, Лиза остро пожалела уже об отложенном аборте.
Чтобы отвлечься, Гольцева придумала поглядеть фотоальбом. Младенческие снимки она скопом пролистнула, чтобы не расстраиваться еще больше – итак, школа. Перекошенные лица товарищей по несчастью, поддельная улыбка дурно одетого духовного наставника в центре, спущенные ненароком гольфы, закрытые по недосмотру глаза, традиционные рожки там и сям…
3 "а" класс. Сзади, второй с краю, стоит Лиза Гольцева, рядом с ней - круглоголовый двоечник Игорь Турбин. Лицо его страдальчески искажено, но Лиза не помнит, почему. С Игорем Турбиным была связана такая загадочная история. Как раз к концу учебного года он был насильно подсажен к ней с целью перековки. И тогда между ними завязались сумбурные и таинственные отношения. Тут Лизе припоминается и какая-то открытка с подписью, и какой-то особенный карандаш, и серьёзный разговор о количестве человеческих шагов в морской миле… Закончилась дружба ужасно. В один из погожих майских дней, после уроков, чернявый маленький Турбин увязался за Лизой. Всюду носился тополиный пух, Лиза шагала впереди, засунув руки в карманы фартука, сзади тащился Турбин с двумя портфелями. Шли они молча или разговаривали о чём-то, Лиза не помнила. У подъезда Турбин отдал Лизе её портфель. Некоторое время они стояли друг напротив друга. Потом Турбин сосредоточенно, изо всех сил, двинул Лизе кулаком в живот. Лиза чудом устояла на ногах, Турбин же, грязно заругавшись, убежал.
Другая школа, другой класс, другой город. 7 "б" в гуще Невского проспекта. Форма одежды свободная. Лиза в матроске. У ног её, на ступеньках не вошедшего в кадр памятника, мостится очаровательный Стасик Журавлёв, белозубый, ясноглазый, кривоногий. Они сошлись на мечте поступить в мореходное училище. В общем, дружили.
Как-то вечером Стасик пришёл к ней в гости. Лиза, как обычно, провела его в свою комнату, поначалу не заметив ни безумного взора, ни плодово-ягодного аромата, витавшего вокруг него. Усевшись на диван, Стасик сфокусировал глаза и заговорил.
- Больше всего терпеть ненавижу, когда динамо крутят. Есть у тебя парень – ходи с ним, чтобы все было...А то у всех все, а у меня – ничего. Что я, мальчик что ли?...Отчего бывают у мальчишек слёзы, это вам, девчонкам, не дано понять… - провыл он на мотив "Отеля "Калифорния", и дальше понёс опять прозой. Он угрожал Лизе, обвинял её, просил у неё прощения и всё время плакал. Когда Стасика, наконец, стошнило, Гольцева в ужасе убежала на кухню. На помощь пьянчуге пришла лизина мама, она промыла ему желудок марганцовкой и отправила домой.
Вскоре родители развелись, и Лиза с мамой вернулись в Алма-Ату.
А вот на одной из страниц одинокое, так называемое "послеприсяжное" фото молодого страшноватенького солдата под знаменем и с автоматом в руках. Посмотрев на его большие уши, Лиза покраснела.
Саня Уфимцев, во дворе называемый попросту Ринго, был первым провинциалом, подъехавшим к ней после переезда. Ринго коротал вечера на подъездной скамейке с гитарой наперевес. Завидев Гольцеву, он поприветствовал её таким образом:
- Кала калай, герла?
С этого всё и началось. Влюблённый Ринго не давал ей прохода. Свободного времени у него было навалом - он ждал призыва в армию. Поэтому Ринго взял за правило торчать на скамейке с раннего утра. Он напутствовал Лизу на вступительные экзамены песней "Естэрдэй", а встречал "Мишелью". Ринго засорял её балкон вырванными с клумб цветами, кошачьим мявом орал на весь спящий двор "Кам тугеза". Перед зачислением он застенчиво шепнул Лизе:
- Не ссы кругами, сестра. Тя возьмут.
На проводах Ринго Уфимцева гуляла вся улица. Под вечер Лиза пошла выносить мусорное ведро. Бритый Ринго выследил её и зажал в простенке между домами. Пышущий спиртом, красный и потный, Ринго положил свою короткопалую пятерню ей на грудь и спросил с угрозой:
- Ждать меня будешь?
После чего влепил ей необыкновенно слюнявый смачный поцелуй и отпустил, слегка пришлёпнув по мягкому месту. - Беги пока. - И после паузы завопил ей вдогонку: - Как устроюсь, напишу! И точно, написал.
Любительские студенческие снимки были неотчётливы и туманны, как, впрочем, и воспоминания Гольцевой об этих временах. Какой-то стол, смазанные лица, чья-то нога на первом плане, лизино ухо не в фокусе. Или - насмерть засвеченный пляж. Или - горы и неясное движение между ёлками. Следующая страница казалась пустой, только в нижнем углу белел засунутый в прорезь лицом вниз маленький квадратик. На фотографии 6:4 для аспирантского удостоверения хмурился и кривил узкие губы Глеб Пильгун.
Преподаватель и подающий надежды аспирант Пильгун читал у них на курсе нелепый для азиатского города предмет "Современная шотландская литература". После сдачи зачета он взял оробевшую Лизу за руку и пригласил в кафе "Лакомка". Лиза пошла. И вплоть до пятого курса Гольцева с Пильгуном официально числились женихом и невестой. Подружки крутили романы, лихо теряли невинность, меняли мальчиков на папиков, получали подарки и гуляли по ресторанам, а унылая Лиза дважды в неделю таскалась на свидания с занудливым Пильгуном все в ту же опостылевшую "Лакомку". Пылкий влюблённый уделял ей ровно столько времени, сколько оставалось от писания диссертации, завязывания полезных связей в академической среде, собственно преподавательской деятельности и приработков на стороне. У Глеба был следующий план: заложить основной фундамент карьеры, жениться на Лизе, перевестись в Москву, а там - и до Гарварда рукой подать. Отношения их вплоть до женитьбы не должны были выходить за рамки платонических. "Ошибка может стать нам слишком дорого" - часто говаривал Глеб. Или: "Всему своё время и место". Или осторожно шутил: "С коитусом торопиться не будем". В тот день, когда, в соответствии с планом было подано заявление в загс, Глеб и Лиза зашли в ближайший кафетерий, чтобы отметить это событие порцией мороженого с орешками. Принимаясь за мороженое, Глеб сказал так:
- Знаешь, Лизонька, мировой опыт показывает, что до брака необходимо произвести пробу на сексуальную совместимость партнёров.
Лиза пожала плечами.
- Ты понимаешь, что я имею в виду? Давай договоримся так: следующая суббота у меня свободна. Встретимся здесь же.
В понедельник Гольцева купила в женском туалете истфака чёрное бельё. Потом передумала, продала его подружке и в среду достала белое. Пошла в студенческую библиотеку и отыскала книжку по сексопатологии, которую бросила, не дочитав. Зачем-то записалась к гинекологу, высидела очередь, но в кабинет не зашла. В субботу в 18.00 возле "Лакомки" её поджидал Глеб с тортом, шампанским и недорогим гладиолусом. Они сели в троллейбус. Было тесно и липко, на передней площадке завязался неясный скандал, который рос, ширился; Гольцеву затолкали, прижали к поручням - и тут мимо неё проскользнул виновник скандала, грязный туркменский мальчонка с пятнами зелёнки на бритом затылке. Он рванул к дверям, те распахнулись. Ветерок дохнул Лизе в лицо, и она вышла. Глядя вслед уезжавшему троллейбусу, Лиза расправила плечи, улыбнулась и бодро зашагала домой. Две недели Гольцева не появлялась на занятиях, от всей души празднуя со знакомыми и малознакомыми людьми освобождение от Пильгуна. На одной такой безобразной вечеринке ее и соблазнил в два счета хмельной и нахальный Мишка Рыбаков…
Оставшиеся страницы были заполнены поляроидным многоцветьем. Мишина машина. Мишина квартира. Мишина дача. Мишина мама с недовольно поджатыми губами. Мишины племяши поливают Лизу из шланга. Мишина родня празднует лизин день рождения. Мишины друзья обмывают Лизин диплом. Миша, Миша - куда ни посмотри, отовсюду щерится его противная самодовольная рожа…
Лиза захлопнула альбом и со вздохом пропела, имея в виду старинных своих ухажеров:
- Где же вы теперь, друзья-однополчане...
Мыша.
В три часа пополудни Гольцева проголодалась и полезла в сумку за шоколадкой. Вдруг в ладонь ей, как живая, ткнулась давешняя старухина мышь. Лиза покрутила игрушку в руках, заметила прозрачную присоску на ее меховой спинке, обрадовалась: «Мишке подарю, в машину повесит!». Для начала Лиза расчесала будущий подарок сапожной щёткой. Мышь выглядела чудесно: пуговичные глазки блестели, крохотные синтетические усы вокруг носа весело топорщились. Мастеря для неё полосатый галстучек, Гольцева напевала:
- Ах ты, мыша, моя мыша…
Мышь, расчёсанная, в галстуке и с заложенными за спину крыльями, кого-то явственно Лизе напоминала.
- Мыша, мыша, мыша - Миша!! - пропела она и, взяв красные нитки мулине с иголкой, принялась вышивать у мышки на животе имя мужа.
Миша тем временем проводил предновогоднее установочное совещание. Секретарь-референт Вероника и бухгалтер Анжела, скрипя паркерами, записывали. Миша вещал:
- Попался тебе вагон сахару - крути его, крути, выжимай из него всё, что можно… Миллениум ждать не будет. Дают хороший бартер - бери хороший бартер. Что мы называем "хорошим бартером"? Медь, алюминий и ещё раз чугун! - тут Миша ощутил лёгкое покалывание в животе, страшно зачесалось под рубашкой.
- Всё, работаем, - оставшись один, Миша тщательно оглядел живот, но всё уже прошло.
В это время Лиза отложила иглу, еще раз пригладила сияющее брюшко Мыши, зевнула и легла спать, прижав к себе игрушку.
Мишу разморило у компьютера. По спине разлилось приятное тепло, глаза слипались, колонки цифр расплылись в мутное пятно. Он потряс головой и нажал кнопку селектора.
- Вероника, зайди.
Вероника зашла, молча заперла за собой дверь и села на стол. Миша достал коньяк, они быстро выпили по рюмочке, и секретарь-референт сняла юбку. В оконцовке Миша поздравил сотрудницу с Новым Годом, вручил дрянной набор конфет и отпустил домой.
В пять Лиза проснулась. За окнами было темно.
- А ужин-то! - спохватилась она и побежала на кухню. Обильная еда нужна была для того, чтобы задобрить Мишу. Вот уже восемь лет сожители встречали Новый год в кругу мишиных дружбанов Сморчка, Дыни и Альберта Ивановича. Дружбаны каждый год приводили новых телок, один Михаил, матерясь, перся на тусовку с одной и той же гражданской женой. Празднество обычно начиналось в 23.00 в кафе-баре «Олеська». С самого утра 31 декабря Миша неотступно представлял себе, чем поразят его на сей раз развратники-дружбаны, и, чтобы хоть как-то отвлечься, назначал 31 декабря полным рабочим днем. Однако охрана выставляла его из офиса в шесть, и с шести до одиннадцати Михаил в страшной злобе бегал по дому, метко швыряясь запонками. Пара котлет могла на время заткнуть ему пасть, что позволяло Лизе спокойно собраться на вечеринку. Торопливо сунув Мышу носом вниз в карман халата, Гольцева распахнула дверцу холодильника.
В начале шестого Миша внезапно ощутил удушье. Он закашлялся, сорвал галстук и, на ходу надевая пальто, покинул офис.
Гольцева размахнулась на блины. Засыпав полуфабрикаты в миксер, она поставила сковородку на огонь. Работа кипела: на краю раковины дымилась сигарета, чад расползался по квартире, ревела кофемолка. Лиза опрокинула на сковороду первый половник, сделала пару затяжек и оглянулась в поисках прихватки.
- Дерьмо! - Звонко крикнула она и попробовала ухватить сковороду полой халата. Фланель задымилась. Тут Лиза нащупала в кармане мышь и, не задумываясь, воспользовалась ею.
Страшный ожог правого предплечья ощутил Миша, сидя за рулём своего "Жигулёнка". Идущий впереди автобус обдал его зловонным дымом. Миша, корчась от боли, прижался к обочине.
Лиза облила мышиное крыло водой из-под крана и положила игрушку сушиться на батарею. Покончив с блинами, Гольцева принялась за начинку. И тут в дом ворвался мокрый разъярённый хозяин.
- Ужин! - плотоядно скомандовал он, глядя на блины.
- Не смей трогать, не готово ещё! – крикнула Лиза и вдруг, замычав, кинулась к раковине. Её стошнило.
Миша хладнокровно ждал. Потом отчеканил:
- Чем занималась весь день, тунеядка? Выглядишь, как кусок дерьма.
- Заткнись, ты, гной в чайнике! Жена по абортам ходит, а Верка по Багамам ездит. Для Верки нам резинок не жалко!… - самозабвенно орала Лиза, утираясь рукавом, - Сволочь ты бессердечная!!…
- Манда без прописки, - спокойно ответил Миша и торопливо запихал в рот блин.
Лиза, сверкнув очами, выхватила из-под носа сожителя блюдо, открыла мусорное ведро и вывалила туда ужин.
- Из помойки жри, падла, - сказала она, отошла в угол и закурила.
Миша осатанел.
- Достала, - прошипел он, отставив кофе и засучивая рукава.
- Насекомое, - шептала Лиза, готовясь недёшево продать жизнь, - Богомол! Тварь летучая! Вот ты кто!! - вскричала она и ткнула в нос нависшего над ней Миши крылатый сувенир.
Одной рукой Миша вырвал мышь, другой съездил Лизе по уху. Гольцева откатилась под батарею. Вид поверженного противника несколько успокоил бизнесмена.
- Это что ж такое? - спросил он, озадаченно разглядывая игрушку с кровавой надписью "Миша" на животе.
- Похож? - прохрипела Лиза и, изловчившись, пнула любимого в голень.
- Пародии на меня вышиваешь? ****ь!! - взревел Миша, придавливая Лизу табуреткой, - Ты кто? - плевался он, приблизив к ней разгорячённое потное лицо. Лиза зажмурилась. - Ты - никто! Нет тебя! Нет! Ты - вот! Вот! - и он рванул крылья мыши в разные стороны… Лиза, услышав страшный его крик, только крепче зажмурилась и замерла под табуреткой в ожидании удара. Но Миша, волчком закрутясь на месте и не переставая орать, вдруг отбросил подарок - игрушка, шурша опилками, развалилась в воздухе, и одновременно, с неприятным хрустом спелого арбуза, лопнул и сам Рыбаков, щедро рассыпав по полу свои розовые внутренности…
Свидетель обвинения.
После первых истерических воплей, метаний по дому, кратковременных обмороков и непрерывного блевания мимо унитаза, Лиза, слегка подвывая, затихла на балконе. Несколько минут сбивчивого аутотренинга на морозе сделали свое дело: Гольцева встала и сомнамбулическим шагом двинула на место преступления. Дыша в форточку и стараясь пользоваться только периферийным зрением, Лиза тщательно вымыла пол, забрызганный кафель, убрала посуду со стола и под конец достала из шкафа кипу черных мусорных пакетов… Потом собрала обрывки злополучной мыши:
- Речь идёт о колдовстве, муду-вуду, это я так понимаю!… Сама садик я садила, сама буду поливать…
Она бросилась в гостиную, торопливо сунула останки "Миши" под иглу швейной машинки и отчаянно затарахтела.
Восстановленную мышь с заплатками из правого крыла на лбу и животе Лиза опрыскала антистатиком и понесла на кухню. Светлый и умиротворённый лежал покойный Михаил, заботливо укутанный в погребальный китайский целлофан, и даже в руках его, сложенных на груди, горела маленькая тортовая свечка.
- Вставай, мерзавец, - строго сказала Гольцева и поднесла к закаченным глазам Миши починенную тварь. Тот не шевельнулся. Тогда Лиза подняла мышь над головой и немного побегала с ней, как с игрушечным самолётиком. Притомившись, отбросила мышь, села на табурет и вибрирующим голосом произнесла:
- Так и по мокрому недолго пойти, Лизавета Макаровна.
- Да уж не по сухому, - передразнил кто-то мерзким голосом.
- Надо было сразу ментов вызывать… Скажу правду… А что они мне сделают?… Старуху брать надо… Главное, свидетелей никаких! - Лиза прикурила от мишиной свечки.
- Как нет свидетелей? Я - свидетель!
- А ну, покажись! - Гольцева судорожно огляделась.
На Мишу вскарабкалась злополучная летучая тварь и отдала честь обрубком крыла.
- Какая же ты, сука, свидетель! - прошептала Лиза, озираясь в поисках тяжёлого предмета, - Ты сама подлая убийца и есть!
- Извиняюсь, - мышь отползла на крыльях в сторону - Не вам учить меня давать показания! Не слепая! Мужа располосовали, гражданочка, на моих глазах. От сих до сих, как говорится. А теперь забеспокоились? Животных к делу шьёте? Следы заметаете? Вам этот номер не пройдёт! - и внезапно вспорхнув, мышь упёрлась рылом в нос Гольцевой, - Где топор, падла?!
- Какой топор? - отшатнулась Лиза.
Мышь стрижом носилась по кухне:
- Какой топор? Дактилоскописты знают какой топор! В пятнах крови топор! - звонко кричала она, налегая на букву "р".
Далеко заводя глаза, Лиза следила за полётом.
Наконец клеветница приземлилась на стол и заковыляла по нему взад и вперёд на полусогнутых крыльях, шлёпая пушистым брюшком по клеенке.
- Ничего не знаю! От пятнадцати до двадцати с конфискацией!…
В тот же миг Лиза, изловчившись, накрыла мерзавку кастрюлей. Подумав, мышь решила изменить показания:
- С другой стороны, примем во внимание личность потерпевшего. Сразу оговорюсь: убийство произошло в состоянии аффекта. Ну, повздорили, подрались, слово за слово - ты и махнула топором. С кем не бывает?… - тут мышь неожиданно забилась, да так, что кастрюля запрыгала. Гольцева легла на неё животом и зашипела:
- Скажешь: я, являясь домашним животным квартиры №46, заявляю, что 31 декабря сего года была свидетелем несчастного случая… - Лиза приподняла кастрюлю и несколько раз пхнула внутрь её кулаком, - …случая. Гражданин М. Рыбаков, ужиная, случайно ушибся о раковину и упал на топорик для разделки мяса… Повтори! – Лиза осторожно вытащила подлую тварь наружу.
Свидетельница извернулась, укусила Гольцеву за палец и забилась под холодильник со словами:
- За дачу ложных показаний знаешь, что бывает? Хрен тебе, а не несчастный случай!
- Сволочь ты! - просипела Лиза, заводя пылесос, - Это у тебя ложные показания, а не у меня ложные показания!
- Отпусти, живодёрка! - взвизгнула тварь, по пояс затянутая в сопло, - Отпусти - что скажу! – мышь отчаянно вертела ушастой головой.
- Ну?! – Лиза щелкнула тумблером.
- Гну! Думай! - мышь выпростала крыло и постучала себя в заплатанный лоб, - Мне - что? - хмыкнула она, вылезая, - Я честная мышь. Полечу домой, отвишусь немного, затеряюсь в толпе. Мышей. А ты - с топором, с трупом, с дрожащими руками - к тебе и вопросов никаких…
- А как же…
- Да никак! Другой альтернативы нет!
- Посмотрим, - бормотала Лиза, прихорашивая труп, - Я его, может, вообще не видела. Он, может, с работы не пришёл. Его, может, киллера грохнули. Или он сбежал...
- А тело? А машина? А соседи?
Гольцева нахмурилась и с хрустом перекусила накладной ноготь.
- Ничего. Не повязали ещё. Время есть.
Мышь присела ей на плечо и зашептала:
- Так чего дожидаться?… Бери ноги в руки. Сменишь окрас, хвостовое оперение… Есть где отвисеться на первое время?
Лиза ожила:
- Мать с отчимом к тетке в Курган уехали… Ключи мне отдали…
Через пять минут, в рыбаковской кепке, халате и сапогах на босу ногу, Гольцева неслась вниз по Робеспьера, а над ее головой бесшумно кружила, посверкивая алыми глазками, плюшевая Мыша…
Гости.
В пустой однокомнатной было гулко и пыльно. Лиза включила свет, распахнула форточку, пошла на кухню, со стыдом припомнив, что мама перед отъездом просила поливать цветы хоть раз в три дня.
- Ничего, ничего, - приговаривала Гольцева, реанимируя фиалки, - Прорвемся… Мешок риса, да мешок гречки, да ящик тушенки, да соленья в подвале, да сухари…
Лизина мама Любовь Григорьевна, потомственная казачка с дипломом архитектора, всегда славилась своим умением готовить, хозяйственностью и запасливостью. Даже будучи на пенсии она не сидела сложа руки: каждый божий день загружала ведерные бидоны самолепными галушками либо варениками, с успехом торгуя этой снедью на всех окрестных базарах.
Гольцева ссыпала в кипящую кастрюлю порцию мороженых пельменей, потянулась было за узорчатой керамической посудиной с солью, как вдруг ватную тишину дома взорвала резкая трель дверного звонка. Лиза выронила солонку, замерла. Трель повторилась. Гольцева на цыпочках прокралась в прихожую и припала к глазку – посреди скупо освещенной лестничной площадки стоял небольшой чернявый мент с полосатым жезлом в одной руке и портфелем – в другой.
«Уже… Но как?!… Соседи?!… - селевым потоком пронеслось в лизиной голове, - Не открою… А вдруг он свет видел?!…»
Мент тем временем позвонил еще раз и вдруг нахально подмигнул прямо в глазок:
- Проверка документов…
Гольцева непослушными пальцами повернула защелку и выглянула.
- Сколько человек прописано?
Лиза в смятении оглянулась на зеркало и прошептала:
- А… А что?
- Кстати, а Вы кто будете? – мент тем временем ступил в прихожую и захлопнул за собой дверь.
- Гольцева… Елизавета Макаровна…
- Ну, с Новым годом, Елизавета Макаровна, - мент сунул жезл под мышку, переложил портфель в левую руку и насильно осуществил рукопожатие. Потом оттеснил хозяйку плечом, прошел на кухню и поставил портфель на стол.
- Эй… Вы куда?… – шепотом спросила Бестужева ему вслед.
- Гость я! – ответил на это мент и юмористически посветил себе в лицо карманным фонариком, - Узнаете?…
- Э-э-э… – Лиза привалилась к косяку, - Игорь?! Турбин? Откуда…
- Ну, в натуре. – Турбин проворно разложил на столе бутылку «Советского шампанского», шоколадку «Сказки Пушкина», два одноразовых стаканчика. Лиза опустилась на табуретку.
- А я, между прочим, давно позвонить собирался… Тебе. Справки навёл, но все никак. То, да сё - текучка заела! – Турбин хохотнул, - Но о тебе, мать, думал часто. Любовь, понимаешь. Первая, может, в жизни. И вот, наконец, сказал себе – всё! Пойду к Лизавете и скажу: так и так… А? Что ты на это скажешь, подруга?…
- А?… Ч-ч-ч-то?… - промямлила Гольцева сквозь страшные удары сердца о грудную клетку. В голове непрерывно стучал телетайп правдивых ответов на каверзные вопросы, лязгали запоры воображаемой КПЗ, свистали милицейские сирены, бухали сапоги конвоиров…
- Замуж, говорю, за меня пойдешь?
Лиза уставилась на Турбина во все глаза. По ее подбородку медленно катилась капелька слюны.
Турбин выдержал паузу и поднял стакан:
- Ну, за начало твоей новой жизни!
Осушив свой и лизин стаканы, он хрустнул шоколадкой и продолжил:
- О себе: с тех пор, как мы расстались в 1979 году, закончил школу, потом – техникум, армия, заочная школа МВД. Было трудно. Превозмог. Сейчас – без пяти капитан, перспектива роста, характеристики с собой. Признаю – был женат. Ошибочно. Бывшая жена – на излечении. К новому браку – готов!
Тут Турбин сорвался с табуретки и хищно придавил таракана, бежавшего по полу. Лиза всхлипнула.
В дверь снова позвонили.
- Это ещё что? – нахмурился Турбин, - Мы, вроде, никого не ждем…
Лиза моргнула:
- Открывать?…
- Давай. – и Турбин решительно выложил на клеенку вороной пистолет.
Гости.
(продолжение)
- Милая моя, солнышко лесно-о-о-е!... – дребезжащим бардовским тенорком пропел Лизе в лицо облезлый мужчина в заснеженной лыжной шапочке и дырявых бахилах, - Узнаешь, старушка, Стаса? Вот он, Стас-Всех Вас Спас! - И мужчина с грохотом обрушил к ногам обалдевшей Гольцевой рюкзак, набитый железом. В освобожденных руках его образовалась гитара с двумя грифами, - Не ждала, родная?… А я плюнул, все бросил, веришь?… И прямиком из Питера сюда… Всем сказал – ребята, меня в провинции такая девушка ждет!… Царевна!… Вот женюсь, тогда увидите… - пришелец взял квазицыганский аккорд и, притопывая носками домашней вязки, поспешил за хозяйкой на кухню.
- Вот. - Лиза отошла к раковине и крепко взялась за ее борта.
Турбин зорко оглядел вновь прибывшего.
- Питерский я, старичок, Питерский, и с собою сундучок – питерский, я на сцене просто Стас Питерский, для друзей же – Ватерпас питерский! – придурковато заулыбался милиционеру Журавлев, скрипя грифами.
- А ну руки на стол, п…с питерский! – взвыл Турбин и передернул затвор.
- Давайте говорить друг другу комлименты… - дрожащим голоском зачастил бард, послушно кладя руки на стол и расставляя ноги шире плеч.
В это время Лиза Гольцева, склонившись над раковиной и вглядываясь в зловещие недра водостока, имела в уме две задачи: сблевать и выгнать вон обоих сумасшедших. Первое прошло как по маслу, а со вторым, как убедилась Лиза, обернувшись, возникла заминка. Посреди кухни, на грязном полу, в пенистой луже шампанского распростерся несчастный музыкант, на пухлой спине которого в дьявольской качуче прыгал распаренный страж закона, оставляя по всему периметру безобразные рубчатые следы. Сойдя с жертвы, неугомонный без-пяти-капитан схватил только что изъятые документы и принялся драть их, подбрасывая клочья в воздух и приговаривая: «Вот те Питер, вот те Спас!!!». Вцепившись в робкую гитару поэта-песенника, от роду не знавшую больше двух аккордов, изверг закружил на месте подлой прискочкой Чака Берри, потом разбил ее о газовую плиту в мелкие щепы, а обглоданный двойной черенок, размахнувшись, швырнул в лицо деятелю искусств, удачно занозив его толстую щеку.
В образовавшейся паузе Лизу громко стошнило на ментовские ботинки. В следующую секунду ботинки удивительным образом поднялись высоко над полом и плавно двинулись в сторону. Гольцева подняла глаза: маленький, но очень длиннорукий мужик за шею нес обмякшего Турбина к ведру. Открыв крышку, дядя внимательно посмотрел в закатившиеся турбинские очи и со словами «Отдохни, мусор», - затолкал Турбина головой вниз в месячной давности помои.
Гости.
(продолжение)
- Ну даёшь, мать. Ушла в подполье! Не звонишь, не заходишь. Искал тебя после армии - не нашёл. Пришлось жениться, – басовито гудел Ринго, крепко обнимая Лизу - Где работаешь? Не замужем, надеюсь? А я - на "Камазе". Летом вот подписался урожай возить. Если чо - завезу, огурчиков там, помидорчиков… Морковки. Цены ниже рыночных. Мы ж с тобой, как нитка с иголкой. Эх, молодость… У меня у самого теперь два щегла подрастают. Пашка с Ванькой. Просекаешь к чему я? Джон да Пол, твою мать… Жорик - на подходе, а Натаха?…
Между ними медленно вклинивалась маленькая рябая брюхатая женщина. Конопатый Пол пускал леденцовые сопли, сидя на закорках у мамаши, а чернявый Джон со скобкой на зубах ловко плюнул Лизе под ноги, сказал неприличное слово и скрылся под столом.
- Живём как в сказке! – Ринго огляделся. - Натаха, мать твою, разворачивай оглобли: водку в холодильник - раз, колбасу на стол - два, пельмени выключай – это три, да подотри, что ли – ишь, наблевали… А ты, Лизавета, имей в виду – мы к тебе с предложением. Я вот недавно в газете объяву прочёл – мы ж в мусульманском государстве живем, так? - Ринго освободил, наконец, Гольцеву от своих вонючих объятий, - Так или не так?…
Лиза молча кивнула.
- А значит, до четырех жен имеем право вступать в брак повторно! - Уфимцев с лопатообразной ладонью наперевес пошел поприветствовать спасенного песенника, потом вновь развернулся к оторопевшей Гольцевой, - Сама посуди, не век же тебе куковать?… А у нас с Натахой хозяйство большое, да за детьми присмотр нужен, и вообще – не обидим. Решай, герла, ты Уфимцева знаешь, он, бля, слов на ветер не бросает… Натаха, сучий потрох, жопу подбери, да за елкой к машине давай сгоняй… Праздник все же.
Тут из прихожей раздался грохот: в дверь страшно били ногами. Лиза переместилась в коридор, ничего не соображая, щелкнула замком… На пороге скалил зубы ужасный черный человек в красной куртке с белыми отворотами, красных же штанах и шапке. В руке у него мелодично звенела связка серебряных колокольцев.
- Хеппи нью е! - гаркнул монстр и захохотал. Из-за его спины лыбился и радостно кивал носом постаревший и облысевший Глеб Пильгун.
Гости.
(окончание)
- …Все было нормально. Главное, нас хозяин попросил этого барана до посольства довезти. Я-то Эдику отказать не могу, кто я такой, блин, простой переводчик, ладно, говорю, только чтоб тихо сидел. А этот урод всю дорогу гимны гребаные распевает. Лёха говорит: "Слушай, Глеб, я ему сейчас в бубен дам." Я говорю - "Терпи, до посольства довезем, у ворот скинем - и на Чимбулак". А этот дальше наяривает. Ну, Лешка парень горячий, остановил машину, говорит: "А ну, заткнись, так и так твою мать!" А этот баран вдруг как заорет: "Фак, щет, факен драйвер, факен транслейтер!" Ну, Леха и дал ему в бубен. А эта черномазая сволочь давай мне клюв чистить. Ну, тут Леха скинул нас обоих на снег и уехал. Я смотрю: места вроде как знакомые. Мать честная, так это же Лизоньки Гольцевой дом! Дай, думаю, зайду, с Новым годом поздравить бывшую невесту. Ну и этот… увязался…
Все это Лиза слышала как сквозь туман, безвольно сидя у стола и почти уткнувшись носом в веселенькую клеенку. Посреди кухни, прямо на полу, по-турецки восседал могучий афроамериканец в костюме Санта Клауса, он яро улыбался кипенно-белыми зубами и не переставая бренчал на колокольцах. Натаха, что-то сноровисто месившая в пластмассовом тазике, молча протянула сомлевшей Гольцевой кухонный нож и чашку с вареными яйцами.
- А я, Лизонька, до сих пор бобылём… Так и не женился, – Пильгун невесело улыбнулся и искательно продолжил, - Честно говоря, зашёл спросить… Ты – как, не против, если мы попытаемся еще раз?… Сойдёмся, то есть, с целью брака. В Канаду я собрался, на ПМЖ. А холостых туда не пускают. Так что, гляди. Девушка ты порядочная, пять штук баксов в семейный котёл отвалишь – и заграница твоя. В смысле, если тебе надо подумать, или ты не готова там – я подожду. Хочу, Лизонька, иметь еще один шанс от жизни, а то она все лимоны мне вместо, блин, нежной мякоти кокоса…
Лиза, чудом не попадая по пальцам, строгала вареный картофель. В ушах её шумело.
- В общем, оставлю тебе свои координаты, е-мейл, там…
Из комнаты донёсся очередной взрыв здорового мужского хохота – Глеб и Санта как по команде повернулись и двинули к народу.
Застолье.
Люстра сияла, нарядная елка разноцветно мигала в углу, нарзан играл в пивных кружках, “Очаковское” и “Финляндия” толкались запотевшими боками в центре стола, колбаса лоснилась, сыр плакал, цветные комки салатов пузырились в хрустальных биде. Гости гужбанили.
- ...А Дрын мне и говорит: “Ну, Кикабидзе с Меладзе - на подтанцовке, бэк-вокалом – Алла с Филей, ну, а на разогрев я сам с “Машиной” выйду.” Я, конечно, смутился, - Стас пытливо обвел глазами аудиторию. Посинелая и раздутая правая щека досадно портила его добрую толстовскую улыбку. – Дрын – это Макаревич, старички. Однако, выхожу – зал мертвый. Отдача нулевая. Я тогда новую свою программу похерил, гитару бросил, и чисто а-капелло, старички, как дал им...- Стас откинулся, закрыл глаза и проблеял в пустую рюмку, - А-а-а-а-апусте-е-ла бе-ез тебя Зе-е-емля, ка-а-ак мне-е-е не-е-есколько часов прожи-и-ить... – Старики, это был обвал! Народ зажигалки запалил, как закачался, блин – Вудсток отдыхает!!
Стаса никто не слушал: Натаха, поминутно съезжая с трехногой табуретки, высасывала один соленый помидор за другим, Турбин зачесывал на милицейский пробор маслянистые локоны, ожесточенно вытряхивая из мелкозубчатой расчески помоечный сор, чернолицый Санта наигрывал на губной гармошке, Глеб со свистом жрал винегрет. Ринго, в одной сетчатой майке на волосатое тело, сворачивал голову бутылке шампанского.
Пробка ударила в потолок.
Этот глухой ликующий звук как будто взорвал что-то в лизиной бедной голове - Гольцева, заботливо усаженная гостями во главе стола, мигом стряхнула с себя оцепенение, вскочила и с яростным воплем рванула скатерть на себя:
- Даю вам пять минут освободить помещение!!! Сволочи!!! - Гольцева поискала глазами часы и, не найдя, пнула табуретку. Натаха грузно повалилась на ковер. Гости оживленно загалдели:
- Натаха, собирай салат, все равно там лежишь...
- Товарищи, шуба еще целая, отсюда вижу...
- Щет, ай донт… Крейзи!…
- Во я уделался, блин, вся жопа в майонезе...
- Мальчик, не пей с пола, давай бутылку сюда...
Лиза и глазом не успела моргнуть, как в нее влили рюмку валерьянки, стакан спирта и бокал шампанского. И снова блистали фужеры, звенели тарелки, и вплыла уже золотая курица в дымящемся картофельном развале… Проклятые гости добрыми голосами травили анекдоты.
Спустя некоторое время Гольцева нашла себя рыдающей на кремпленовой груди Натахи:
- …Ведь такая любовь бывает раз в жизни… С первого взгляда на руках носил… Подруги шизели, глядя на наши отношения… И ведь ни малейшего недопонимания… Я ему – подарок… Ну и он мне – подарок… Поговорили… Не ожидала, честно. И чем ему ребенок помешал?! Думала, пойдем как люди, встретим Новый год... А дружбанов его – ненавижу. Чтоб они сдохли, суки проклятые!! – Лиза высморкалась в салфетку и, подумав, добавила: - Штамп в паспорте – что это меняет? В чем проблема, я не понимаю?… - Лиза огляделась.
Стас и Турбин уже довольно давно пили на брудершафт, придерживаемые Ринго и Глебом, малолетние братья Уфимцевы смотрели по ТВ новогоднюю порнуху, Натаха с тупой джокондовской улыбкой спала на табуретке. Негр, посмеиваясь, забивал косяк.
- Как я рада, как я рада, что вы пришли! А он говорит, что у меня нет друзей, вот у меня друзья! И вот у меня друзья. И вот. Вот где у меня друзья!… Давайте выпьем! – раскрасневшаяся Лиза схватила первый попавшийся стакан.
- На прошлый Новый год сижу я в КПЗ. Пишу отчет. – Турбин отодрал от себя Стаса и обтерся рукавом, - Вдруг на выезд: санитара убило елкой… И так всю ночь.
- В армии с елкой было строго, - погрустнел Ринго, - У нас дембель один Дедом был. Подходи, говорит, кому подарки. Мы подбежали, а он – каждому в зубы… Спасибо тебе, Дедушка Мороз, низкий тебе поклон, блин…
- А я Снегуркой халтурил три года подряд. Людям нравилось, спецом меня заказывали. Ну-ка, Стасик, зажгись, к лесу задом повернись!… Один даже жениться предлагал, - Журавлев порозовел.
- Между прочим, - взмахнул полуобглоданной куриной ногой Пильгун, - в городе полно радиоактивного снега. Мне американ один по секрету сказал, это китайцы на нас ядохимикаты испытывают, так вот по нему даже ходить нельзя, это я вам точно говорю… А еще один канад с бельгом…
Тут Гольцева вскочила на стул:
- А сейчас я, я расскажу, можно?… Вот, слушайте новогоднюю историю! Когда мне было шесть лет, мама решила заказать мне Деда Мороза. Ну, оплатила вызов, сидит, ждет. «Не спи, - говорит, - Лизонька, сейчас Дедушка Мороз поздравлять тебя придёт» А его нет и нет. Ну, в двенадцать уложила меня спать, сама выпила красненького - и на боковую. Только в три часа ночи вдруг кто-то начинает в дверь ломиться: звонки, удары, мат. Мама меня под кровать прячет, сама с топором - к двери:
«Уходите, а то мы вызовем милицию! Вася, Стёпа, сюда!…»
«Это 29 "А" квартира 13?, - мычат за дверью, - Деда Мороза, твою мать, вызывали?»
Мама топор отложила и говорит:
«Уходите немедленно. Мы отменяем вызов!»
«Раньше надо было думать, - куражатся за дверью, - Всё равно платить придётся… А подарок я ваш съем! Прямо сейчас…»
Тогда мама распахнула дверь и стала рвать из рук у Деда Мороза мешок. Ну, он по инерции и ввалился - заблеванный, в рваном тулупе, без шапки, на макушке - завязки от бороды болтаются. Тут мама мне закрыла глаза и в комнату увела…
Лиза вдруг всхлипнула. Притихшие гости завздыхали, не глядя друг на друга, взялись за рюмки, безо всякого тоста выпили вразнобой.
В неловкой тишине негр призывно взмахнул бубенцами, резво запрыгал по комнате и выдал, под смех детей, лихую версию «Джингл белл» на губной гармонике.
- Натуральный Би Би Кинг! – уважительно закачал головой Ринго.
- Человек-оркестр, прям, - снисходительно заметил Стас.
- Документы бы ему проверить… - мечтательно улыбнулся Турбин, - Эй, черномазый, ват из ёр нейм?
- Здрастуйте, - приосанился на это Санта и вдруг запел. В проигрышах Глеб переводил:
Я работаю на плантации день и ночь,
О, мой сахарный тростник,
Ай-яй-яй, Аллилуйя, ай-яй-яй!
А господь сидит на небе
И у его ангелов серебряные крылышки,
О, мой сахарный тростник,
Ай-яй-яй, Аллилуйя, ай-яй-яй!
Певун всё громче отбивал такт ногой, всё сильнее раскачивался из стороны в сторону.
Я сказал хозяину: я умру,
И у меня будут серебряные крылья,
О, мой сахарный тростник,
Ай-яй-яй, Аллилуйя, ай-яй-яй!
Я сказал хозяину, что Господь
Разрешит мне петь и танцевать вместе с ангелами,
О, мой сахарный тростник,
Ай-яй-яй, Аллилуйя, ай-яй-яй!
Негр вошёл в раж: с подскоком и притопом закружился на одном месте. Проревев последнее "Ай-яй-яй", чернокожий особенно высоко подпрыгнул и могучей своей головой врезался точно в люстру.
…Звон осколков и крики боли в наступившей внезапно темноте продолжались недолго – дети догадались запалить ёлку. Гости вновь расселись за столом, только теперь перед каждым прибором стояла кургузая свечка – одним ударом афроамерикан ухитрился повредить проводку во всей квартире. Однако теперь атмосфера среди пирующих резко изменила свой градус: мужчины хмуро переглядывались поверх бутылок, даже Санта Клаус злобно косился из-под криво наложенной марлевой повязки на остальных.
- Ну, - первым подал голос Пильгун, - И что мы будем делать дальше?… Я так понимаю, мы все здесь, гм, с одной целью?…
- Пусть девушка сама выбирает… - влез было Журавлёв.
- Ша! – Ринго обрушил кулак на стол, - Никакой самодеятельности!
- Это верно, - поддержал Турбин и полез за кобурой, - Всё должно быть строго по уставу.
- Кинем жребий. – Ринго грозно рубанул ладонью воздух и сшиб свечку в холодец.
Вскоре перед Лизой Гольцевой уже лежала мокрая от пота санта-клаусовская шапка с намертво пришитой ватной бородой, содержащая в своих глубинах пять бумажных клочков с именами претендентов (после недолгого спора шанс предоставили и негру). Лиза обвела глазами притихших женихов, встала, набрала в лёгкие побольше воздуха…
- Да пропадите вы пропадом, ур-р-роды!!!…
В ту же секунду картинка бытия разлетелась мелкими брызгами, и глаза Лизаветы Макаровны заволокло густым мраком.
Реверс.
- …Ты кто? – плевался Михаил, приблизив к ней разгорячённое потное лицо, - Ты - никто! Нет тебя! Нет! Ты - вот! Вот!… - вдруг он как-то по-бабьи всхлипнул и затих.
Лиза осторожно разжмурилась, готовая ко всему: её бедовый сожитель грузно осел на табурет, держась за пухлый живот и болезненно скалясь.
- Эй… Мишка…
- Инфаркт, наверное… - заплакал Рыбаков.
Операция по удалению аппендикса закончилась в четверть первого и прошла в целом неплохо – для новогодней ночи. К утру Миша очнулся. Персонал как провалился, так что Гольцевой пришлось проявить немалую смекалку при обращении с рыбаковским катетером. Напоив страдальца теплой минералкой, Гольцева прилегла на соседнюю кровать.
- Лизка… Ты это… - зашептал вдруг Рыбаков, косясь в её сторону.
- Ну?…
- Прости меня, что ли… Я тут подумал, это… Распишемся давай, а? Как люди. Чтоб семья, детишки, а? А то помрёшь - никто и не вспомнит… Лизка, ты чо?
Лиза Гольцева, спотыкаясь, отошла к окну.
Там, за пушистыми белыми ветками, за ржавой шеренгой мусорных баков, за горючей пеленой слёз, между двумя заплёванными сугробами стоял черноликий Санта-Клаус и, смеясь, размахивал бубенцами…