Не говори с тоской их нет,
Но с благодарностию: были.
В.А. Жуковский
С наступлением теплых весенних дней, когда природа просыпалась от долгого зимнего сна и когда все живое стремилось к теплу, к свету солнца, дед, совсем обессилевший, слег в постель. И после того, как по радио и в газетах сообщили о смерти Сталина, он наотрез отказался от всех лекарств. Не поддавался и на уговоры бабушки. «Вон в Кремле сколь докторов, всяких там профессоров и то не смогли поднять на ноги Сталина, – ворчал дед, – и не нужны мне больше ни таблетки, ни микстуры, не могу я их глотать». Убитая горем, бабушка тихо, как тень, отходила от кровати деда. Тогда он подзывал меня, просил почитать в газете новости или что-нибудь интересное из книг. А то, повернув голову к залитому солнцем окну, спрашивал: «Как там, на улице?».
А на улице – «Божья благодать!» – так говорила бабушка. Уже просохли дороги и тропинки. Из-под заборов полезла кверху нежно-зеленая, не очень еще злая, молодая крапива. В воздухе пахло распаренной землей огородов, от скотных дворов – залежавшейся соломой, навозом.
Вечерами, придя из школы, я сразу – к деду. При тусклом свете лампы он не просил читать, а сам начинал рассказывать про свою жизнь. С дедом мне жить пришлось мало и поэтому с интересом слушал о его молодых годах во время революции, потом в гражданскую войну. Иногда подходила бабушка и тоже, что-нибудь вспомнив, дополняла рассказ деда.
– Егор, я же не забыла, когда сковырнули царя, ты один из первых кричал «Ура!» и шапку подкидывал на сходке. Помню и то, как потом представители новой власти именем революции для голодающего народа из ларя выгребли зерно и прихватили поросенка, – наморщив короткий нос, рассказала бабушка.
– Да, мать, и не вспоминай. Почитай с тех пор мы лучше и не жили, – согласился с ней дед.
Но больше всего мне нравилось слушать, когда дед рассказывал про сенокосы, про рыбалку и охоту, про то, как по реке Убе с моим отцом сплавляли плоты. Устав говорить, дед вдруг замолкал, закрывал глаза, может дремал, может еще что вспоминал. Я не торопился уходить от него, сидел рядом, и мне представлялась такая картина: длинный плот из толстых бревен скользит по широкому плесу, высокие горы, поросшие лесом, медленно отодвигаются назад. Дед сидит на чурбаке и из маленькой табакерки нюхает злой табак, оглашая чихом утреннюю тишину. А отец стоит у рулевого весла, любуется природой, смотрит на всплески рыб и прислушивается к шуму – впереди порог. И вот скалистые берега с двух сторон зажимают реку, течение ускоряется, плот стремительно тянет в пенящуюся прорву. Дед спешно прячет табакерку, тут уж не до чиха, и спешит ко второму веслу. Начинается борьба с бешеной водой. После порога отец с дедом, обычно, причаливали к берегу, разводили костер, сушили одежду и ставили закидушки на крупную рыбу для ухи.
Мне очень захотелось побывать в тех местах и тоже проплыть вниз по Убе, с верховья и до самого Иртыша.
– Твой дедушка не был ни заядлым охотником, ни рыбаком, – рассказывал отец, – но природу любил и на охоту и рыбалку собирался, как на праздник.
Неизлечимая болезнь деда доконала, и случилось то, чего все боялись, хотя и знали, что должно было случиться: с вечера тоскливо выл Трезор, а утром, когда я проснулся, то сразу увидел бабушку с заплаканными глазами. Вытирая их, она куда-то выносила бутылки, баночки, кульки и пучки трав дедовой аптеки.
Я часто вспоминал деда и на подрамник, сделанный им, натягивал полотно, рисовал весенние этюды. Подрамник мне долго служил. Высохнет этюд, я его снимал и натягивал новое полотно. На печи, там, где я сушил портрет деда, этюды не хранил. Не спала после того случая там кошка. Днями она лежала на окне, грелась на солнышке и, жмурясь, поглядывала в сад. В саду больше не ходил старый хозяин, не подрезал ветки кустарников, деревьев, не окапывал стволы яблонь, вишен. Но возле старого скворечника снова пел скворец, а на привитой дедом к яблоне ветке проклюнулись клейкие молодые листочки.
Послесловие
После смерти деда Егора отец продал его дом, а себе строил новый большой. Я окончил седьмой класс и вернулся к маме и младшим сестрам в Глубокое. Здесь рано началась моя трудовая жизнь. Я устроился работать на завод и продолжил учиться в вечерней школе рабочей молодежи. Детство кончилось.
Дальше – уже другая история.