XXV Глава
Лето пылало всеми красками жизни, вот только для Евы все было окрашено в черный цвет.
По приезду Астрид, она поделилась всем богатством событий минувшего месяца. Она рассказала все, что с ней произошло, и Астрид ничего не оставалось, как приютить Еву на своем плече.
Она была подавлена. Она понимала, что теперь ее шансы стать моделью сошли на нет. Фотографий нет, агентов тоже. Нет журналов и газет. В ее душе была зима и ей чужды были улыбки.
Астрид рассказывала Еве про Норвегию, не зная по началу, что твориться у нее в душе. Еве было все равно. Астрид пыталась хоть как-то отвлечь ее данными разговорами.
Ей понравилась Норвегия. Неспешная жизнь живописных фьордов. Она никогда в жизни не была такой счастливой. Она наконец-то поняла, что такое проводить время вместе с матерью, в кругу семьи. Вместе просыпаться, чистить зубы, улыбаться друг другу, завтракать и помогать по дому. Это и есть счастье.
Карл – жених ее матери, оказался вполне приветливым, светлым и дружелюбным человеком.
Астрид поменяла свое мнение относительно него.
Ее жизнь стала позитивнее. Будто все свои 18 лет Астрид ждала именно этого. Она поняла, что мать действительно делала все это ради нее, и ради семьи. И теперь Астрид была готова отплатить ей своей любовью, иногда даже чувствуя тоску по матери. Теперь ей не хватало ее.
Ева была на противоположном полюсе. Она не могла разделить радость Астрид. А новость о том, что следующим летом Астрид уедет в Осло навсегда вовсе забила последний гвоздь в ее труну. Ева стала выглядеть хуже покойника.
Однажды, повидав Сару в паре десятков метров от себя, Ева почувствовала огонь в своей душе. Но она ничего не предприняла. Ни руку поднять, ни заговорить. «Это ничего не изменит» - думала она, концентрируя на Саре всю свою ненависть.
Она осознавала, что именно Сара испортила ей будущее. Но именно это все больше погружало ее в печаль. Ощущение себя неудачницей.
Ева пыталась убежать от всего этого, погружаясь в книги. Она читала все подряд: классику Гете и Шекспира, русский символизм, современных мировых писателей. Все ответы она пыталась найти в книгах. Все черпала из них. Лишь они ее спасали.
Все люди гуляли, веселились, ездили на пляж, на вечеринки, жили жизнью. Только Ева была погружена в свой внутренний мир, сидя на кровати в комнате Астрид. Она читала философию и убивала свое время. Она пыталась найти смысл в трудах Ницше, ибо фиаско отбило у нее интерес к жизни.
Астрид было больно смотреть на свою лучшую подругу. Она понимала всю трагедию ее души. У нее отобрали мечту! Что может быть хуже? Утешения не срабатывали. Пойти напиться Ева также не хотела. Астрид решила не мельтешить перед ее глазами. Она слишком хорошо знала Еву, чтобы оставлять ее одну. Ей так будет лучше. И когда Ева вдоволь намолчалась, она сама заговорила с Астрид в преддверии нового учебного года.
- Значит, ты уедешь навсегда? – спросила она.
- Получается, что да… - обреченно сказала Астрид.
- Я рада за тебя! Нет, правда! Я рада! Ты, наконец, обрела свое счастье. Ты, наконец, можешь жить с мамой, полноценно.
- Брось, Ева! Я же вижу, как тебе больно говорить все это!
- Нет, Астрид! Послушай меня! Я как никто другой отлично знаю, что такое не иметь родителей! Что такое отсутствие матери в твоей жизни. И ты делаешь это ради своей матери. Так будет правильней.
Астрид с жалостью посмотрела на печальное лицо Евы и обняла ее руками за талию, после чего сказала:
- А как же Синди?
- А что Синди?
- Ты же ее любишь? Как родную мать?
Ева подняла свои глаза на Астрид и пронзительно посмотрела ей в глаза, после чего не в силах сдержать свои слезливые веки, опустила голову вниз и зарыдала. Астрид обняла ее голову своими ладонями и крепче прижала к себе. Ева сказала сквозь слезы:
- Я больше никто! И буду никем!
- Эй, родная! Ты чего? Все в порядке! Ты не виновата! Это все эта дрянь! Вспомни, что говорил тебе Генрих! Он мыслит обратно. Не так ли? Ты помнишь, что он тебе говорил?.. – пытаясь успокоить Еву, говорила Астрид.
- Да. Он говорил, что у меня есть будущее… - вяло говорила Ева сквозь слезы.
- Вот видишь! Это сказал тебе профессиональный фотограф с мировым именем! А ты киснешь. Сара – никто. Ее поступки и ее мнение ничего не значат для тебя. Если у тебя нет фотографий, это еще не значит, что нужно сдаваться! Соберись! Ведь ты Ева Адамс?! А то я тебя не узнаю, подруга!
Данные слова здорово встряхнули разум Евы. Она, наконец-то, перестала плакать и улыбнулась, покрепче обняв Астрид в знак благодарности. Она словила себя на мысли, что хватит киснуть как компот. Действительно, где та Ева Адамс, которую все знают? Которую знает сама Ева? Она должна крушить стены, а не умываться слезами. И вспоминая, кто она, Ева взбодрилась, снова полная энтузиазма.
Не все кончено еще. Фирменная смекалка Евы Адамс была на ее стороне. И она подумала, что кроме официальных, должны были быть еще пробные, рабочие версии фотографий, которые не попали в портфолио. И Ева надеялась, что Генрих сохранил их где-нибудь, иначе им место на мусорке.
Найдя всю ту же визитную карточку Генриха Вандерсмайла, Ева набрала номер офиса в ожидании чуда. Шли гудки, она безумно переживала. Ей хотелось, чтобы искра переросла в огонь, а не канула в безнадежность. Прошло уже два месяца с тех пор, как Генрих сделал ей те фотографии. И кто знал, что сейчас ждет Еву на том конце провода.
- Здравствуйте! – прозвучал голос секретарши в телефонной трубке Евы.
Ева, тут же отстраняясь от какого-либо волнения и церемонии, решила сразу говорить в лоб:
- Здравствуйте! Мне нужен Генрих Вандерсмайл!
Голос в телефонной трубке стал перечислять разные услуги, всякую ерунду, совершенно не нужную Еве. Та, не стерпев, чуть ли не вскрикнула:
- Черт! Мне нужен Генрих Вандерсмайл! Лично! Он на месте? Скажите, что ему звонит клиент из Prada. Быстро! Пронто! Свяжите меня с ним!
После сих нервированных изречений Ева, наконец, услышала то, что хотела услышать. Ей пообещали соединить с Генрихом в течении полуминуты и в трубке телефона началась переадресация на иной номер. Видимо, Ева была настолько убедительной, что секретарша стерпела хамский тон и соединила ее с Генрихом.
- Генрих Вандерсмайл слушает! – прозвучал знакомый голос в телефонной трубке Евы.
В этот момент ее накатила радость, и ей хотелось прыгать от счастья. Как же она соскучилась по этому теплому голосу.
- Генрих, привет! – чуть ли не вскричала она, - Это я – Ева Адамс! Помнишь меня? – с нарастающей радостью в голосе.
- Ах, Ева! Разумеется, помню! Привет. А ты что, уже работаешь на Prada? – приветливым голосом говорил Генрих.
- Что? А, нет! Пришлось так сказать, чтобы я могла поговорить с тобой, Генрих. – смеялась Ева.
- Молодец! Ты изобретательная! – в ответ смеялся Генрих.
- У меня к тебе есть очень важный вопрос! Можно сказать, вопрос жизни и смерти! Пожалуйста, можешь уделить мне две минуты своего драгоценного времени?
- Да, пожалуйста! А что случилось?
- У тебя остались хоть какие-нибудь фотографии с нашей фотосессии?
- Разумеется. Я никогда не выбрасываю плоды своей творческой деятельности. Какими бы они не были. А зачем они тебе? Я же вроде отобрал тебе портфолио. Или что-то не так?
- Понимаешь, такое дело… - затягивала Ева.
Ей не совсем было приятно рассказывать все, что случилось тогда с ней и с фотографиями, ибо не хотела, чтобы это выглядело как стукачество. Но по-иному она не могла. Она должна была сказать все, как есть, поверит ей Генрих или нет. Но он должен знать всю правду. Ей это нужно.
- В общем, Сара уничтожила мои фотографии. – сказала она с не охотой.
- Что? Сара? Но как?
- Обычно. Я пришла за фотографиями, как мы с тобой и договаривались. Но она сказала, что выбросила их, после чего вовсе озверела и накинулась на меня с нездоровой ненавистью.
- Сара на тебя накинулась?
- Да. Но, в общем, это не важно…
- Нет. Важно, Ева! Еще и как важно! – перебил ее Генрих своим взволнованным голосом, - Давай подробнее. Что между вами произошло?
Ева рассказа Генриху всю произошедшую картину. Генрих впервые был наслышан таким о Саре. Он узнал ее с иной стороны. В его голосе и настроении чувствовалось разочарование и некая злоба на свою девушку. Ему было стыдно перед Евой, и он не скрывал данного.
- Ева, мне так стыдно! Я все возмещу! Хочешь еще одну фотосессию? Я прилечу в свой выходной день в Лондон! – говорил он, пытаясь хоть как-то угодить Еве.
- Спасибо, Генрих! Но мне всего лишь нужны фотографии. – сказала Ева.
- Рабочие? Но ведь они не так уж хороши!
- Лучше дай мне их, Генрих!
- Ты уверена?
- Да.
- Хорошо. Я отошлю их тебе по почте. Но мне до сих пор неудобно перед тобой, Ева!
- Не стоит, Генрих. Ты и так для меня многое сделал.
- Слушай, Ева! – вдруг осенило Генриха, - Давай я тебя лучше отошлю к одному фотографу, коль не хочешь, чтобы я ехал к тебе. В Лондоне живет один очень необычный и талантливый фотограф. А точнее, он фотохудожник. Он еще не признанный, но он очень-очень достойный товарищ. Его зовут Малколм Маринелли. Думаю, ты его заинтересуешь. Ему как раз сейчас не хватает того самого фундамента, на котором он планирует создавать свое искусство. Ты, как раз, отличный экземпляр для него. Извини за выражение. Ха-ха! Поверь, он действительно стоит попытки. Тем более, смотреть будут на тебя, а оценивать его. Ты когда придешь к нему, скажешь сразу, что это я его посоветовал тебе. Он мой должник – точно сработает.
- Очень мило с твоей стороны, Генрих!
- Ты прислушайся к моему совету! Я не зря тебе все это говорю. Ты же хочешь, чтобы я не чувствовал себя виноватым перед тобой? Тогда сделай то, что я тебе говорю. Уверяю, данная попытка может стать для тебя немаловажной. Малколм – именно тот, из чьих рук рождается целое явление. Он нечто сумасшедший. Именно это позволяет ему видеть сквозь призму ирреальности. До сих пор не понимаю, как я мог про него забыть… Почему я сразу тебе о нем не сказал…
- Не переживай, Генрих. Обязательно схожу. Попытка дает шанс, а не попытка – его отсутствие. Говори адрес.
Ева решила попробовать. Возможно, действительно, это был ее шанс достигнуть такого желаемого Олимпа. В глубине души она была невероятно благодарна Генриху. Она знала, что никогда не сможет отплатить ему достойной ценой за все то, что он для нее сделал и чем помог. Он оказался для нее не просто фотографом. И теперь ее перспективы снова казались ей видимыми, а не иголкой в стоге сена.
Снова мир Евы Адамс превратился в бурю амбиций и ветер стремлений. И с радостью на устах, Ева поблагодарила Генриха от всего сердца. Он ответил ей:
- Не стоит, Ева! Был рад тебя услышать! Я верю в тебя! Всего доброго! Надеюсь, мы с тобой еще увидимся.
И от данных слов Ева превознеслась еще больше, до седьмых небес. Она никого никогда не ценила, как в этот момент она ценила Генриха.
Увидевшись с Астрид, она бросилась к ней в объятия со словами:
- Ура, Астрид! Я победила! Я победила!
Ее радости не было предела. Астрид ничего не оставалось, как радоваться вместе с Евой. Они прыгали, радуясь друг за друга, и смеялись как маленькие дети. Казалось, ничто не помешает им сейчас. Но в данный момент что-то смущало Астрид. Какая-то внутренняя хандра. Ей было это знакомо. Ева снова станет общаться лишь со своими амбициями. Она снова начнет отдаляться. Астрид видела все это уже наперед, ибо она видела Еву насквозь. Она искренне любила Еву, и не только как подругу. И в моменты отдаленности друг от друга Астрид буквально убивалась всем этим в эмоциональном плане.
Когда страдала Ева, ей также было не по себе, ибо она не могла терпеть ее страданий. Смотреть, как Еве больно. Она перестала чувствовать Еву позитивно. Она теряла эту связь, общую волну. Ей всегда было неуютно. И когда они, очень редко, могли порадоваться вот так вместе, буквально пару минут, то Астрид пыталась насладиться этим мгновением сполна, как можно обширнее. Ведь это представлялось ей теперь чем-то утопическим.
- Астрид. Спасибо тебе за то, что не дала мне опустить руки. Спасибо за то, что умеешь подбодрить. Если бы не твоя поддержка, я бы давно пропала. – говорила Ева.
- Не стоит, милая. – говорила Астрид, улыбаясь, - Давай, лучше выпьем! Поговорим!
Но Ева отвергла данное предложение. Ей было не интересно раскрывать душу за бокалами вина. Она бредила будущим.
С началом учебного года она всерьез намерилась найти обитель Малколма Маринелли. Единственное впечатление, которое имела Ева о данном персонаже, так это: «сумасшедший по части своей гениальности». Если она правильно поняла Генриха в их телефонном разговоре. Так же, исходя из фамилии не признаного фотохудожника, Ева ожидала увидеть какого-нибудь итальянца с ярко-пылающими глазами и обильной жестикуляцией.
Перед походом в гости Ева обула черные туфли на высоком каблуке, надела черные колготки и черную юбку. Ее кофта была белой, рукава которой выглядывали из-под черного топа с увеличенными плечами и широким декольте. Данный ход делал шею Евы визуально длиннее, словно лебединую хрупкую шею. Ее лицо становилось более заметным. Особенно его выделяла белая пудра, которую нанесла Ева и подчеркнула черным карандашом свои и без того черные огромные глаза, сделав акцент на нижнем веке. Последним штрихом оказалась красная помада на губах.
«Он ведь сумасшедший» - думала Ева с иронией, не стесняясь наряжаться, будто на парад фриков. Она уже подходила к нужному дому. Это было высотное здание старых времен. И зайдя в подъезд, Ева подумала: «Ну и ну! Надеюсь, его квартира не будет столь безнадежной». Ответ не заставил ее долго ждать.
Поднявшись всего на пару этажей, Ева сверилась с адресом, написанным на ее бумажке, и позвонила в звонок темно-красных дверей. Она переживала. Больше не из-за неизвестности, а из-за того, что этот гений долго не открывал дверь. Ева стояла около трех минут и ждала, пока кто-нибудь ее откроет. Но, когда она подумала, что, возможно, хозяина квартиры нет дома, она развернулась и собралась уходить вниз по лестнице. Но, услышав щелчки дверного замка, она задержала свою ногу на ступеньке и глянула на дверь. Она медленно отворилась, и ее взору предстал молодой парень худощавого телосложения, ростом около 180 сантиметров. Его стрижка была короткой, под машинку (не более пяти миллиметров), волосы густые и черные. Они плавно переходили в стильную щетинистую бородку на лице, также аккуратно выстриженную, больше напоминающую старую добрую испанку, но с авторской изюминкой фотохудожника, с большей агрессией в образе.
Он стоял перед Евой в одних лишь трусах абсолютно без стеснений, зевая и выглядев заспанным. Кажись, Ева разбудила его в это позднее утро.
- Я вас знаю? – спросил он, сфокусировав свой заспанный взгляд на миловидной блондинке.
- Вы Малколм Маринелли? – спросила Ева, подойдя к нему.
- Да. Чем буду обязан?
- Я от Генриха Вандерсмайла. Он сказал, будто бы вы его должник!?
- Заходи! – без церемоний и всяческих раздумий сказал Малколм.
Зайдя внутрь, все ожидания Евы насчет этого парня рухнули. Лишь орлиный итальянский нос оправдал ее домыслы. Все остальное было иным. Человек, квартира. У нее сложилось неоднозначное первое впечатление о жилищи Маринелли.
Квартира была маленькой и бедной в плане интерьера. Она казалась пустой. Но она была довольно стильной. Было видно, как Малколм приложил к дизайну свою руку, пытаясь скрыть свою бедность гениальностью идей и нонконформизмом. Белые пустые стены покрывались оригинальными фотополотнами различных фемининных образов, что создавало видимость творческого процесса, либо беспорядка, который был везде – в комнатах, на стенах, на кровати. Главная комната сливалась с кухней, между ними была лишь стойка, которая зрительно разделяла комнаты. Благо туалет находился в отдельной комнате за дверью.
Первое, о чем подумала Ева, увидев все это, так это: «Как можно жить в подобных квартирах? С такой планировкой?». Затем ее внимание привлекли фотополотна, огромные, порой во весь человеческий рост. Они впечатлили ее. Сидя на пуфике, пока Малколм кипятил чайник, она молча рассматривала их и пыталась понять их творческий замысел. Они перекрывали весь ужас бедности Маринелли, которой Ева не ожидала увидеть в такой мере. Фригидные, холодные лица, непонятные композиции в жанре сюрреализма, постмодерна, пограничное состояние абсурда и гениальности будто бы были дополнением минималистической квартиры. Эти тусклые тона, преобладание то светлых, то зеленых, то багровых тонов. Выдержанная стилистика. Это все была концепция Маринелли. И Ева не могла оторвать своих глаз от его творений. Она получала эстетическое наслаждение вперемешку с изумлением и некой странностью в восприятии. И ее внимание мог отобрать лишь сам творец, сев напротив Евы на другой такой же пуфик, с кружкой кофе в руке.
Так и не надев штаны, он абсолютно без комплексов сидел в самих трусах и начинал пригублять кофе. Еву не смущал данный факт, но она обратила внимание, что этот заспанный соня налил кофе только себе, и даже не предложил его Еве. Хоть она того и не хотела. Видимо, он был не столь дружелюбен. Или не внимателен?
Отпив достаточно, чтобы насладиться, Малколм стал поглядывать то на Еву, то куда-то в пол и говорить:
- Значит, ты от Генриха? У меня сейчас нет денег.
- Каких денег? – не поняла Ева.
- За которыми ты пришла. Или ты не за этим? Хотя, стой! Погоди! – говорил он как-то странно, сосредоточив свой взгляд на Еве, - Ты не за этим! Ты модель! Так?
- Можно и так сказать. – улыбчиво сказала Ева, чувствуя себя как-то странно.
- Тогда о каком долге может идти речь? – попивая кофе, продолжал Малколм.
- Понимаешь, я начинающая фотомодель…
- Прекрасно.
- Генрих направил меня к тебе, сказав, что ты его должник.
- Ага. – с большей интригой в голосе произнес Малколм и задумался.
Он сделал пару больших глотков кофе, видимо что-то обдумывая, после чего сказал:
- Знаешь, почему я не предложил тебе кофе? – со все тем же непонятным задуманным взглядом.
У Евы что-то зашевелилось в области сердца, будто от волнения. Откуда он знает?
- Нет. – удивленно сказала она.
- Я знаю, что ты его не хочешь. А даже если бы и хотела, то сделала бы вид, что не хочешь, и отказывалась бы в знаке приличия. – сказал Малколм.
Ева лишь похлопала глазами в ответ. Она не знала, что сказать. Увидев, что Малколм будто бы завис после данных слов, она решила расшевелить его сознательный запор:
- Откуда ты это знаешь?
- Мир слишком предсказуем. Понимаешь? – начал говорить Малколм со все большим оживлением, будто он стал приходить в себя, - То, чем занимаюсь я, способно изменить его мышление, каноны. Посредством искусства. Понимаешь? Жизнь тоже в некотором плане – искусство, которое также должно быть не предсказуемым. И Генрих непредсказуемый чертяка. Послал ко мне фотомодель, делая меня должником вдвойне.
На его лице, наконец-то, проявилась улыбка в иронии. Он поставил свою кружку на стойку, чтобы ему ничего не мешало, и сел обратно на пуфик, напротив Евы. Его глаза нечто загорелись. И Ева это заметила. Он уже не хотел отрывать глаз от Евы, рассматривая ее уже совершенно иным взглядом.
- Не сочти за грубость, - сказал он, - но тебе никогда не говорили, что ты похожа на парня?
- Говорили. – спокойно ответила Ева.
- Я не просто так спрашиваю. Кстати, как тебя зовут? – со все большим вдохновением говорил Малколм.
- Ева Адамс.
- Отлично, Ева! Генрих тебе рассказывал что-нибудь обо мне?
- Немного.
- Кто я?
- Фотограф!
- Фотохудожник! – исправил Малколм.
Казалось, он становился более разговорчивым и в его глазах что-то загорелось. Он решил пролить свет на свою персону, дабы Ева узнала его хоть как-то, ибо он уже не хотел ее отпускать.
- В общем, я сейчас расскажу тебе кое-что о себе. Мы с Генрихом учились в одной группе. К сожалению, судьба нас с ним разделила. Его она закинула в Париж, а я так и остался прогнивать в трущобах Лондона. Я знаю, что у тебя напрашивается вопрос, и я сразу скажу тебе: нет, я не итальянец. Мой дед был из смешанной семьи британцев и итальянцев с данной фамилией. Я же чувствую себя британцем. Я всю жизнь прожил здесь и проработал. Я всегда хотел быть именно фотохудожником, а не фотографом. Все эти газеты, глянцы – я ненавижу это. Это слишком шаблонно и не для меня. Мир слишком предсказуем. И целью своего творчества я выбрал именно лишить его этой предсказуемости. Удивить его. Полотна, которые ты видишь на этих голых стенах, всего лишь часть моего глобального замысла, который я хотел представить всему миру.
- Хотел? Почему же не представил?
- Только окончив университет, я сразу же ринулся на покорение Олимпа. Я был неопытным, амбициозным глупцом. Я ничего не понимал в своем деле. Два года назад мне даже удалось (худо-бедно) открыть свою первую фотовыставку (если ее так можно назвать). Но налоги накрыли затраты. Мои работы так никто и не купил. Я оказался банкротом без фотопленки в руке. Дабы избежать долгов и хоть как-то оплачивать жилье, мне пришлось пожертвовать всеми работами практически задаром, в один из фондов современного искусства. То, что ты видишь перед собой, это все что осталось от выставки в 40 экземпляров. Я был плохим математиком. Теперь я не попадусь.
Ева насчитала 7 работ, висевших на стенах этой комнаты. Ей было жалко Малколма. Она спросила:
- Во сколько эта выставка должна была оцениваться?
- Это уже не имеет никакого значения! Ты такая же предсказуемая! Главное то, что я хотел сказать этой выставкой. Я лишь просчитался в цифрах. Печально то, что моя идея так и не дошла до масс. Ее почти никто не увидел. А сейчас у меня нет средств.
- Каковы же твои планы на ближайшее будущее?
- Я тебе уже все сказал. Если ты согласна поработать со мной, хотя бы за 200 фунтов стерлингов, я буду тебе весьма благодарен! Это будет мегаконцепция!
- Но ведь у тебя же нет денег!
- Будут! Я планирую открыть последнее десятилетие нашего века своей фотовыставкой в январе. Именно 90-е станут тем эстетическим прорывом. Когда взгляды людей на мир и их в этом мире перевернуться. Я не зря спрашивал тебя о твоей внешности. Генрих знал, кого послать ко мне. И видимо он знал, кто нужен тебе.
- Собственно, и я так думаю. Генрих так же говорил, что во мне есть что-то от парня.
- Интерсексуальное. Нечто андрогинное.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю что?
- Об андрогинах?
Малколм удивился и заставил Еву удивиться после своих слов. Он сказал:
- Ты так и не поняла? Это и есть смысл моего творчества. Это часть моего глобального замысла.
Малколм приблизился к Еве своим лицом и стал рассматривать ее внимательнее, со все большим вдохновением в глазах. Он смотрел на нее под разными ракурсами и прикидывал макеты своих будущих работ в уме. Он прикрыл своими ладонями рот Евы и сказал:
- Ты отлично подходишь!
Он собрал ее волосы в пучок, осматривая ее шею, уши, вариацию причесок. Ева сидела, не двигаясь, чуть удивленная, и не осмеливалась что-либо сказать Малколму, пытаясь перетерпеть этот момент зрительного раздевания. Он и впрямь казался ей «сумасшедшим».
- Ты восхитительна! У меня нет слов! И мне не хватит благодарностей для Генриха! У тебя уникальная внешность! Ты и парень, и девушка. Новое десятилетие в искусстве начнется с гермафродита! – с восхищением говорил Малколм, чуть ли не с безумием в глазах. – Ты не против? Тебе понятен мой замысел?
- Нет. Я отлично понимаю твой замысел. – сказала Ева, почувствовав что-то вроде признания в глубине души.
Она думала: «Это просто невероятно! Мы так похожи с ним! Он принимает мою андрогинность, и я просто обязана ему доверить ее! Это просто фантастика, что мы познакомились и нашли общий язык! Я так близко!..»
Малколм продолжал с энтузиазмом:
- Это будет целая линия данного образа. Я уже вижу это. Акцент будет именно на твоей андрогинности. Это будет идеальный гермафродит. Это будет революция, что-то подобное Ziggy Stardust Дэвида Боуи. Но это будет вершина бесполости. Ты будешь уподоблена лишь самой себе. Никакие сравнения не будут достойны этого гермафродита. Вот, с чего я хочу начать перестройку в искусстве 90-х.
Ева видела, как глаза Малколма горели. И они словно пророчили будущее:
- Вот увидишь, СССР через пару лет распадется, коммерция станет все большим осьминогом, фотохудожники ринутся в социологию, а я покажу им то, что станет новой эрой освобождения от стереотипов. От этого коммунизма в моде, от шаблонности разума и искусства. Моя мысль дойдет до масс, а ты станешь проводником. Ты станешь новой иконой общества. Сколько ты хочешь?
Ева слушала Малколма, и ей нравились его слова. Она прокручивала все в своей голове и все больше улыбалась. Все больше Малколм казался ей сумасшедшим. И именно такой партнер ей и нужен был. Возможно, он был тем человеком, помимо Астрид, который так же мог знать ее страшную тайну. Ева чувствовала, что пора показать себя. Нужно превращать свой дикий комплекс в достоинство. Ситуация обязывает. Она могла рассказать об этом всем. Теперь она чувствовала это. Она чувствовала, что может стать трендом 90-х, что может взбудоражить мир. С таким вдохновителем, как Малколм, она все больше чувствовала силу и уверенность в себе. Она знала, все, что им нужно: быть в одной идее, и хоть какие-нибудь средства. И в предвкушении нового этапа своей жизни, Ева глубоко вдохнула и сказала:
- Я сделаю это бесплатно, Малколм. И да, я и есть гермафродит.
Морган Роттен © История Одного Андрогина (2011-2013гг.)