Замкнутый, пустой взгляд. Глаза, обращённые в никуда. Не просто смотрят и света не видят, а вообще не смотрят - они для чего-то другого. Руки медленно и тошнотворно сосредоточенно что-то невидимое крутят и перворачивают. Лицо обветренное, шрам понизу щеки через подбородок. Волосы седые, совершенно белые, хотя лет ему никак не больше сорока. Сюда его привезли на телеге с западного перевала Кипящего Пика. Ест машинально, вкуса не различая. Хоть дерьмом корми - не поморщится. Почти всё время тихий и отвратительно, нечеловечьи сосредоточенный, но раз в месяц, неизвестно когда, впадает в бешенство, пытается куда-то бежать, ломает всё, на что натыкается, пытается ногтями разодрать стену, когда упирается. Никакой закономерности - приступы могут разделяться как одним днём, так и почти двумя месяцами. Один из самых тяжёлых. Говорить отказывается, мотает головой. В истории болезни - только рассказ привезших.
...Мулы двигаются медленно, и снег тихо скрипит под ногами каравана, но скрип скрадывается тихим шорохом падающего снега, оседающего на возах, спинах животных, одежде караванщиков. Тишина и усталость, холод и пар дыхания. Перевал за перевалом, миля за милей, день за днём. Долина, город, рынок. Дни отдыха. Рынок, город, долина, перевалы, снег, перевалы, снег, дни, долина, город, рынок, дни отдыха... Дочь, жена, дом и запах мозговой похлёбки в котле... Солнце и ночи. Пробегают, тянутся, пятятся назад... Сури, Кара - два лица, одно - смуглое и округлившееся от сытой жизни, другое - маленькое, светлое, яркое - уменьшенная копия материнского. Почти такой Сури была пятнадцать лет назад - юркой, подвижной, словно птичка, говорливой, певучей и радостной. Словно королёк, каких продают торговцы с севера.
Радостной, весёлой и жутко изобретательной по ночам. Боги небесных пределов, как изматывала она его - словно весь путь караван один тащил в гору... День за днём, ночь за ночью, год за годом. Пламя в ней билось и кипело, сияло и разлеталось по округе.
Но годы шли - а детей не было. Ни разу она не забеременела. Он водил её по врачам, те говорили - здорова, он сам тайком несколько раз был у них, они говорили - здоров. А её щебет становился всё тише, глаза - всё темнее... Она осунулась, похудела, жизнь перестала быть для неё такой интересной, такой волнующей и притягательной... Он прошёл по всем магам, каких только смог встретить, спальня ломилась от амулетов и заговорённых пергаментов. Годы шли.
Их минуло семь.
Она почти угасла. Словно пламя светильника, из которого вылили масло, и только маленькое, коптящее пламя на притушенном фитиле ещё тлеет, силится, но вот-вот угаснет.
Он продал всё, попросил брата присмотреть за домом, взял её за руку и они пошли на юг, где далеко, в горах за Бирюзовым Пределом, на маленьком, почти мифическом плато Воскрешения стоит храм Благославляющей, матери Богов и людей.
Они шли долго, почти полгода. Их дважды грабили в пути, один раз чуть не убили - он потом месяц отлёживался у какой-то посумасшедшей старухи, и Сури была её рабыней - носила дрова, суетилась по хозяйству, а он едва-едва мог ей помочь, а старуха всё тянула дым из своей вонючей курильни и помыкала Сури. Когда он смог идти, они, словно дети, сбежали от неё, по дороге он перевернул ногой курильню, задавив комнатушку едкой вонью, и они шли по глубокому снегу, наслаждаясь тем, что они - есть, что они - вместе. Дрожа от холода, они прижимались друг к другу теснее по ночам, и она однажды забралась под его лохмотья и он вновь, как когда-то, утонул в ней, словно в бездонных небесах, полных пламени. Утром он взглянул на её лицо, и понял - им нет смысла идти дальше, пора возвратиться назад. Откуда он узнал, кто ему подсказал - быть может, боги пределов? И они повернули, и пошли обратно, и уже через месяц она поняла, что он прав, и устремилась вперёд, торопясь назад, домой, да так, что он едва за ней поспевал.
Брат сохранил дом в порядке. Ссудил деньгами. Они обмели пыль, разожгли огонь в очаге, и он сразу побежал к Иссе, караванщику. Исса не забыл его, и через неделю караван ушёл в путь. Потянулись дни, размалываемые шагами волов на тягучие хлопья времени.
Через два месяца Сури родила девочку. Он увидел её только через несколько дней, тихо вошёл в дверь, запылённый и взволнованный, и увидел, как Сури кормит дочь. ЕГО дочь. Младенец причмокивая сосал материнскую грудь, и Сури тихо напевала что-то, медленно и любовно, вглядываясь в крошечное личико... Он, внезапно обессилев, привалился спиной к стене и сполз по ней - ноги подогнулись - на пол. Сидел и смотрел на них, и слёзы потекли из глаз - первый раз с тех пор, как прошло детство.
Девочке дали имя Кара. Он помнит то мгновение, когда Сури положила дочку ему на руки, и он внимательно и с лёгкой опаской вглядывался в маленькое личико, когда священник тянул слова обрядной литании. А потом, на вопрос старика, ответил:
- Я нарекаю её Карой!
И старик приложил к её лбу золотой амулет, завершая обряд и сообщая её имя богам небесных пределов...
Вновь тянулись дни, вновь волы тянули возы каравана, и вновь он сбрасывал с губ рождённые его дыханием льдинки. Переход за переходом, месяц за месяцем, день за днём... Лица, камни, снег и небеса, близко-близко и так далеко... Переходы и отдых, отдых и переходы, Сури и Кара, изменения и превращения. Сури округлилась, посмуглела, её движения стали мягче и плавнее, она стала почтенной замужней женщиной, матерью прекрасной дочки. Кара же становилась всё более весёлой и подвижной, словно солнечный зайчик, словно ветерок, словно маленькая птичка. Серебристый смех, так похожий на смех её матери в молодости, звучал в его доме, и он привык, что его дом полон этого волшебного серебра, и не знал, что может быть иначе...
...Мулы двигаются медленно, и снег тихо скрипит под ногами каравана... Даван остался позади, и впереди ещё четыре дня до Сурхана. Поездка была удачной, и Исса, постаревший и похудевший, потихоньку довольно улыбался в усы. А его что-то начало глодать. Какое-то странное беспокойство, какая-то непонятная тоска и страх. Тревога тянула его вперёд, трепала за ворот, тащила и влекла... Но мулы двигаются медленно, и он сам не заметил, что тянет одного из своих мулов за упряжь, и только когда Исса подъехал к нему на своём старом жеребце, вдруг понял, что уже дышит в спину передовому взводу караванного охранения.
- Что с тобой? - спросил Исса, а он растерялся и он не смог сказать ничего кроме:
- Что-то тянет. Сам не знаю что...
И Исса взглянул ему в лицо и предложил передохнуть к повозке. Он помотал головой и вернулся на своё место в караванной цепи. Глухая тоска вдруг нахлынула на него. Он вцепился в упряжь мула и пошёл медленно и тяжело, опустив голову.
Низкий гул пронёсся над горами, и горы дрогнули. Исса что-то кричал, вытанцовывая на испуганном жеребце, охранение сомкнулось вокруг каравана, а он понял - именно этого он и боялся.
Лавины сошли с гор, замуровывая долины, перекрывая дороги.
Караван оказался в тупике снежного завала. А до Сурхана осталось ещё два дня.
Он вцепился зубами в нижнюю губу, и кровь побежала по подбородку и каплями закапала в снег.
Если бы шли чуть быстрее, то были бы уже в расстоянии полутора дней он Сурхана, на предгорье. Если бы чуть быстрее...
...Вместе со всеми он работал на расчистке дороги. Снег не сгребали - это было попросту невозможно. Они просто шли с мулами один день туда и обратно, пока снег не превращался в утоптанную тропу, а на другой день - перетаскивали повозки и снова шли.
Они задержались на две с половиной недели.
Когда усталый, истрёпанный, изрядно отощавший караван подошёл к Сурхану, он был изглодан и полумёртв. Тоска становилась всё сильнее и сильнее, и только безмерная усталость не давала ему стонать по ночам - он проваливался в бесконечный колодец сна, и тоска там была слабее. Но не отступала, и так же грызла и высасывала. Днём он загонял себя до потери сознания, а ночью тонул в тоске.
И вот они пришли.
Город был разрушен. Минареты были разбиты и искорёжены, словно смятые конницей тонкие деревца. Ворота зияли проломами. У стен появились новые кладбища. Могилы были одинаковы и слепы, без украшений и опознавательных знаков.
Стон взмыл над караваном. Исса велел идти как можно скорее. Но он понял - ему торопиться поздно. Но пошёл вместе со всеми.
Его дом был пуст. Развороченные двери и калитка, распоротые матрасы, взломанный сундучок у стены. Ни Сури, ни Кары. Он пошёл к брату.
Дом брата был уныл. Во дворе, под шелковницей, сидела сгорбленная старуха, и он не сразу понял, что это - братова жена, ещё два месяца назад такая красивая и важная.
Брат умер. Умерли Сури и Кара. Умерли все. Войска Эдархана прошли через Сурхан, смяв оборону сонного гарнизона как клубок загнанного ветром к порогу перекати-поля, и пошли дальше, забрав добычу и оставив уцелевших закапывать своих мертвецов.
В дом брата вломился взвод пустынников, и брат встал у них на дороге, но его убили быстро, в три меча. Сури, Кара и жена брата дрались как могли, и Сури убили, когда она плеснула кипятком в глаза одного из пустынников. Кару убили в схватке, сломали шею, когда оттаскивали от матери. Благословенны боги пределов, подумал он, ей не пришлось мучиться.
Хуже всех пришлось жене брата. Озверевший взвод измывался над ней как хотел. Уходя, они просто швырнули её, словно тряпку.
Он встал, спросил, нужно ли что-нибудь. Она помотала головой, сказала, что ничего не надо, и попросила его уйти. Он обещал вернуться, и пошёл, держась за стены, чтобы не упасть. Мгла застыла в его глазах. Они были мертвенно сухи.
Когда он пришёл на другой день, то нашёл её удавившейся.
...Потянулось время, и он тянулся вместе со временем. Дни шли, серые и пустые. Он работал в похоронной команде, потом - в отрядах восстановления. Он строил стены и вставлял окна. Он мостил дороги. Всё это он делал бездумно и автоматично. В его дом однажды пришла бродяжка и попросила крова. Он медленно кивнул. Она убиралась в доме и готовила. Иногда он спал с ней.
Исса пришёл через полгода. Он молча выслушал его и также кивнул.
Через неделю караван ушёл в путь.
...У него появилась новая привычка - он начал вертеть в пальцах разную мелочь - камушки, кусочки тростника, щепки. Сначала бездумно, просто так. Но однажды, на привале, когда пламя костра отгоняло темноту, он вдруг увидел, как в зажатом в пальцах камушке промелькнул тенью профиль Сури, и сердце его стиснуло. Он отшвырнул камень в темноту, словно обжёгся, и долго трясся, закрыв лицо руками. Утром он пытался найти тот камень, но снег был глубок и истоптан. Он подобрал другой, третий...
Вскоре он научился видеть их лица в чём угодно. Даже в небе. Даже в следах мулов и блеске снегов.
...Они шли в Даван, когда горы задрожали. Лавина сошла впереди них, погребя под собой передовой взвод охраны. Всё смешалось в его голове - рёв, снег, летящий вниз неостановимым потоком, небо, блестящее злое солнце... Он вдруг понял - там, за долиной, Сурхан, яркий и целый, и там, в светлом и радостном доме, ждут его Сури и Кара... Он встал и двинулся к снежному завалу.
Исса оставил его в доме скорби. Родных у него не было.
О Господь, что же делается в мире твоём, что же творится... Прости меня, Милосердный и Всемогущий, прости. Пусть он так и останется тут, не видя ничего, перебирающий пустоту в своих безумных пальцах.
Пойду найду Левку. Ничего мне сейчас не нужно, только лишь чтобы кто-нибудь обнял. Вечер спустился, и звёзды загорелись в небе, словно миллионы свечей...
Дополнение Иорхана Хаммани.
Эдархан - вождь пустынных племён. Искусный стратег и дипломат, сумевший сплотить разрозненные племена Соляных пустошей. Через пятнадцать лет после нападения на Сурхан был разбит войсками Империи и казнён - распят на скале. Объединение племён распалось.