Хорошо возвращаться домой. Идёшь по хутору, а сердце радостно колотится, звенит, словно свадебный колокольчик под дугой, того и гляди, выскочит из груди. Вроде бы всё знакомо до последнего кустика, до последней травиночки, «ан нет» всё будто какое-то новое, необычное: то ли деревья чуточку подросли, то ли хаты слегка покосились. И воздух кажется таким волнующим, таким сладким! Одно слово – родина!
Анна встретила «странников» и с тревогой, и с радостью. Сразу засуетилась и, вскинув по-бабьи руками, запричитала:
– Ой, милые вы мои, ой, хорошие вы мои! Вернулися?
Полина, уронив узелок на землю, бросилась к сестре, а Михаил нарочито весело крикнул:
– Встречай, Нюся, гостей со всех волостей! Совсем запарились, покуда добрались!
Анна обняла брата и заплакала у него на плече. Полина молча стояла рядом. Душа ликовала и от встречи с сестрой, и от встречи с родными просторами. И почему-то где-то там, в глубине, неосознанно появилась уверенность, что теперь у неё всё будет хорошо.
– Ну, будя, будя, – ласково гладил сестру по плечу Михаил. – Веди в хату, а то стоим тут уж цельный час. Вон и люди засматриваться на нас начали.
Опять вся семья была в сборе. Не хватало только Дарьи. У неё уже была своя семья и своя забота. Но как ни тесен был родительский кров, место под ним хватило всем.
Начались будни. Пятнадцатилетняя Полина опять пошла в пятый класс. Старший брат устроился в мастерскую по ремонту сельхозтехники. Там-то он и познакомился со своей будущей женой комбайнёром Лидией Андреевной Шнайдер (1938 года рождения, уроженка Поволжья). Зимой 1956 года сыграли небольшую свадебку, а через год отделились. Михаил построил аккуратный домик на прежнем месте у Сурочьего пруда. В нём 1957 году появилась на свет дочь Тамара, в 1962 году родился сын Сергей.
Брат показал себя заботливым отцом и хорошим хозяином (обзавёлся скотиной, завёл пчёл), слыл знающим механизатором и прекрасным плотником – наверное, передалось от отца. Казалось бы, живи и радуйся, но в 1980 году он трагически погиб: разбился на мотоцикле. А было ему в ту пору всего 50 лет.
В 1956 году Мария тоже повстречала своего суженного (Кондрашёв Василий) и переехала жить в хутор Чёрная речка (11 км от хутора Секачи).
Осенью 1957 года Полина и Валентина, походив немного в седьмой класс, решили бросить учёбу. Сколько можно сидеть на шее у Анны! Пора и честь знать! Обе девушки ушли работать на ферму в зерносовхоз «Труд» (к тому времени колхоз «Красное знамя» стал VI-тым отделением этого совхоза): Валентина дояркой, а Полина ухаживала за телятами. Жить стало полегче. Получили паспорта. Появились кое-какие деньжата. Девушки немного приоделись. Но главное, они почувствовали себя кузнецами своей судьбы.
В 1958 году после недолгих раздумий Валентина уехала на стройку в город Жирновск. Следом за ней, по направлению от совхоза в город Красная Слобода, уехала учиться на счетовода Нина. И остались в родительской хате лишь Полина и Анна.
Хозяйство у сестёр было небольшим: держали корову, немного овец да десятка три курей во главе с важным и горластым петухом. Хозяйкой Анна оказалась строгой, но справедливой – научила жизнь. И хотя Полина считала её второй матерью, в клуб они бегали вместе.
Летом, когда на уборку приезжали водители из города, Секачи гремели песнями чуть ли не до рассвета. После просмотра кинофильма обязательно устраивались танцы по гармошку. Местные парни танцевать не умели, а если и пытались, то нещадно топтали девичьи ноги. Беспрестанно чадя цигарками, они сидели в углу и угрюмо смотрели на городских. Большинству девушек приходилось танцевать «шерочка с машерочкой» (женщина с женщиной в паре). Но самое интересное оставалось всегда на потом.
Гармонист разом прекращал игру, снимал с плеч ремни, будто уже собирался домой. Девчата хором начинали его упрашивать: мол, поиграй еще немножко, чай, руки-то не отвалятся. Домой идти никому не хотелось. После недолгих уговоров музыкант нарочито медленно разворачивал гармонь и вдруг, лихо рванув меха, выводил задорную мелодию частушек. В одно мгновение около гармониста образовывался круг, и самая бойкая из девушек, стуча каблучками и подзадоривая других, запевала:
– Кабы тятенька не помер,
Маменька не вдовушка,
Не росла бы я такая
Оторвиголовушка.
Парни не оставались в накладе и выталкивали из прокуренных рядов своего представителя:
– У милашки у моей
Кудри вьются до бровей,
Красоты на сто процентов,
Но и дури много в ей.
Теперь уже другая девушка выскакивала из круга и, подмигивая своим подружкам, продолжала:
– Идёт милый по базару,
Всем он улыбается:
Оказалось, зубы вставил –
Рот не закрывается.
– Моя милка маленька,
Чуть побольше валенка.
В валенки обуется,
Как пузырь, надуется.
– Меня милый не целует:
Говорит, что маленька.
Приходи, дурак здоровый,
Встану на заваленку.
– Эх, милка моя,
Чем тебя обидел я?
Я купил тебе платок,
Сам остался без порток.
– Полюбила я его,
Чёрненького, кажется.
А он, рыжая собака,
Гуталином мажется.
– Эх, бедняга я, бедняга!
Женился по-резвому.
Пьяного она не любит,
Я её по-трезвому.
– Ой, товарочка моя,
До чего дожили:
То чего так берегли,
Налогом обложили.
– Эх, топни нога!
Лапоть легче сапога.
Топай, лапоть, чаще!
Девка бабы слаще.
Возвращались с «гулянки» всегда все вместе, непременно с песнями. Хотелось ещё, хотя бы на немного, чтобы продлился праздник.
В этот раз Полина вернулась из клуба раньше Анны. Сильно разболелся живот. Вернувшаяся Анна, увидев плачущую сестру, не на шутку растревожилась:
– Полянечка милая, что случилось? Не обидел кто?
– Живот болит. Прям, мочи нет.
– Так я сбегаю за фельшером?
– Нет, не надо. Чего людей средь ночи булгачить (тревожить).
Ночь прошла без сна. Утром боль только усилилась. Стало совсем невмоготу. Прибежавшая медсестра сразу поставила диагноз – воспаление аппендикса. Нужно было срочно везти в райцентр на операцию. Анна побежала к директору зерносовхоза Секачёвский (с 1959 года VI-ое отделение совхоза «Труд» стало самостоятельной единицей), еле выпросила волов: все лошади были в работе.
Волы шли медленно, лениво пережёвывая жвачку. Сестра, то и дело оглядываясь на больную, покрикивала на медленных животных:
– Цоб, Цобе! Цоб, Цобе!
Но волы идти быстрее не хотели. Им-то торопиться было некуда. Внезапно Полина вскрикнула. Её лицо мертвенно побледнело. Боль отступила. По телу разлилась приятная теплота. Лопнул аппендикс, началось внутреннее кровотечение.
– Что?! Что, Полянечка?! – испуганно закричала Анна.
– Всё хорошо, – еле прошептала больная растрескавшимися губами.
– Ты уж потерпи, немного осталось.
В больнице старенький хирург, осмотрев девушку, сразу же по-военному скомандовал медсёстрам:
– В операционную! Немедля! Зинаида, готовь инструмент!
Операция длилась два часа. Пришлось вынимать все внутренности из брюшной полости и промывать, а затем аккуратно укладывать назад.
Старшая сестра всё это время сидела в коридоре на стуле и просила Бога о помощи. Но вышедшему хирургу утешить её было нечем.
– Вы кем ей приходитесь? – устало спросил он, вытирая белым полотенцем мокрые руки.
– Сестра я, – подняла заплаканное лицо Анна.
– Так вот. Скажу прямо дело совсем плохо. Готовьтесь к похоронам. Боюсь, до утра не доживёт. Аппендикулярный абсцесс, знаете ли, – дело нешуточное. Боюсь общей интоксикации организма.
Но врачи – не боги, а люди. А людям всегда свойственно ошибаться. Полина не умерла. Молодой здоровый организм продолжал бороться вопреки выводу хирурга. Через полтора месяца моя мать вышла из больницы.