Летом 1971 года отпуска у родителей оказались в июле-месяце. Было решено «проехаться по родне» жены. Нам с Аллой родительская затея пришлась по душе: хоть к чёрту на кулички, лишь бы не сидеть дома. Закрыли на замки входные двери. Единственную животину кобеля Джульбарса, в обиходе Жулика, сдали на попечение соседке тёте Вале Дюжаковой.
Поезд «Волгоград – Балашов» нёс нас к первой нашей остановке – станции Медведица. Там, в посёлке Медведицкий, проживала сестра матери Валентина. Такие поездки для меня были не впервой. Меня уже который год возили на лето к бабушке Анне Прохоровне в Бударку (станция Бударино, хутор Черкессовский). И «кататься» на поезде мне очень нравилось. Может, сказывались гены – мой отец и дед Степан Петрович были железнодорожниками.
Поезд, мерно стуча колёсами, мчался вперёд. Иногда на крутых поворотах можно было увидеть и сам локомотив, натужно пышущий в небо чёрным дымом. Мама занималась сестрёнкой, отец ушёл играть в карты в соседнее купе, и я, предоставленный сам себе, не отрываясь, смотрел в окно. За окном всё было интересно. Вот какая-то чумазая девчонка на полустанке помахала рукой, и я ей тоже помахал в ответ. Вот через мелкую речушку трактор перетаскивает грузовик с зерном. Трос не выдержал и лопнул. Пришлось водителю раздеваться и лезть в воду. Ругается, наверно. Совсем незаметно я уснул. Проснулся лишь тогда, когда над ухом прошелестел ласковый шёпот матери:
– Сынок, просыпайся. Приехали.
Тут же вклинился весёлый голос отца:
– Станция Юрезань, кому нужно вылезай!
– А зачем нам Юрезай, мы ж в Медведицу едим? – удивлённо спросил я спросонья.
Отец рассмеялся:
– Это так говорят, когда уже приехали на место. Понял?
– Ага, – кивнул я, снова укладываясь спать.
– Вставай, вставай сынок, а то станцию проедем. Что делать тогда будем? – снова ласково зашептала мама.
На перроне нас встречала высокая женщина с рыжеволосой девочкой. Она кинулась к моей матери:
– Здравствуй, Полянечка! – и поцеловала её.
– Здравствуй, зятёк! – обратилась женщина уже к моему отцу. – С приездом!
– Это тётя Валя Лихолетова. Ты, наверное, её уже не помнишь. Она в гости к нам приезжала, когда мы ещё на вокзале жили. А это – твоя сестрёнка Нина, – показала мне мама на рыжую девочку.
– У меня уже есть одна! – вспомнив своё «испорченное» детство, пробормотал я. – Мне больше не надо!
В Медведице мне понравилось всё, особенно наш поход на речку с одноимённым названием. По дороге туда в сосновом бору я увидел недалеко белку. Она сидела на земле около дерева и что-то грызла. И хотя это животное совсем не было похоже на слона, мне всё-таки захотелось покормить её с рук печеньем. Но белка в три прыжка забралась на верхушку сосны и моё угощение брать явно не собиралась, на что я откровенно обиделся.
Зато на речке была красота! Тихая прозрачная вода медленно скрывалась за лесным поворотом. Солнечные лучи, разбиваясь о ленивые волны, отражались тысячами слепящих зайчиков, приятно щекоча в носу. Сквозь толщу воды было видно, как стая пронырливых мальков окружала мои ноги, задевая их своими невесомыми телами. Но при каждом неосторожном движении они мгновенно рассыпались. И всякая моя попытка поймать хотя бы одну рыбку руками, успеха не имела. У отца с дядей Иваном – мужем тёти Вали – результаты были намного лучше. Они, наловив на удочку с десяток окуней и краснопёрок, варили на костре уху. Женщины тихо о чём-то беседовали под разлапистыми ветками одинокой сосны.
Внезапный крик матери оборвал нашу идиллию. В трёх шагах от берега из-под воды на меня смотрели глаза трёхлетней Аллы. Ну, как же я мог забыть про свой «хвостик»?! Моё тело будто парализовало. Сестрёнка тонула, а я стоял, как вкопанный, и смотрел, и ничего не мог с собой поделать. Отец, бросив поварёшку, в одно мгновение оказался в реке. Мама, взяв из его рук плачущую девочку, испуганно запричитала. Но всё обошлась: Алла успела непроизвольно задержать дыхание. До вечера ни меня, ни сестру больше к воде не подпустили. Бережёного Бог бережёт.
На следующее утро автобус «Жирновск – Даниловка» увозил нашу семью в Секачи, на родину матери. В окошко нам махали всё те же тётя Валя с Ниной. Дядя Ваня ещё с вечера ушёл на работу.
Валентина Яковлевна – добрая отзывчивая женщина – без сожаления «распрощавшись» в свои девятнадцать лет с Секачами, уехала работать в город Жирновск на стройку. Свободного времени после работы оставалась много, да и делать в общежитии особо было нечего. Молодой здоровый организм, с детства привыкший к тяжёлому деревенскому труду, требовал постоянного движения. Стала заниматься лёгкой атлетикой, не раз брала призовые места.
В 1960 году (7 ноября), выйдя замуж за Лихолетова Ивана Яковлевича (уроженца посёлка Красный Яр, Сталинградской области), она переехала жить в село Красный Яр к родителям мужа. Семья оказалась большой: кроме них, там проживали ещё два брата с семьями и их сестра. А большое семейство, как известно, – это обязательно большие проблемы. Ох, и пришлось помучиться! 13 сентября 1961 года у них с Иваном родилась дочь Нина – маленькое непоседливое чудо с рыжими волосами.
В 1962 году семья Лихолетовых сняла квартиру в посёлке Медведецком. Своя семья – это своя семья! В ту пору там начинал строиться нефтеперерабатывающий завод. Валентина Яковлевна работала штукатуром-маляром на стройке, а Иван Яковлевич – главным машинистом на железнодорожной станции Медведица.
В 1972 году случилась трагедия. Погиб муж. Грузовик, в кабине которого ехал Иван Яковлевич, был сбит локомотивом. Водитель, несмотря на запрещающий свет семафора на неохраняемом переезде, решил проскочить. Не выжил никто.
Для Валентины Яковлевны настали тяжёлые времена: нужно было воспитывать дочь, заканчивать, только что начавшееся строительство дома. Где найти силы?!
Замуж она больше выходить не стала. Денег катастрофически не хватало, приходилось подрабатывать. И всё-таки, всем невзгодам вопреки, в 1974 году Лихолетовы въехали в новый дом. Плыла весна. Нина сидела возле открытого окна и смотрела в сад. Цвела вишня. Её бело-розовые лепестки, еле колышимые ветерком, источали неповторимый опьяняющий аромат. Казалось, что он был повсюду, проникал в самые отдалённые уголки комнат, наполняя их радостью и торжеством. Сердце Валентины Яковлевны ликовало. Это ли не счастье?!
В Секачи мы приехали лишь к вечеру. Целый день трястись в пыльном, набитом до отказа автобусе да еще по грейдерной дороге, собирая все выбоины и колдобины, – занятие, я вам скажу, не из приятных. Но после тёплой встречи и купания в Сорочьем пруду усталость сняло, как будто рукой. Вот она – родина мамы!
Секачи – небольшой степной хуторок: сотни две дворов, а то и того меньше. Он привольно раскинулся зеленеющим оазисом посреди бескрайних полей желтеющей пшеницы. Три пруда Дедов, Сурочий и Новый – будто три голубых ситцевых лоскутка, некогда оторванных от бесконечного синего Донского неба. От них даже в самые знойные дни веет необыкновенно приятной прохладой и каким-то умиротворением. Речка Чёрная, вернее сказать речушка, бурливая и полноводная весной, к лету теряет свою смелость, и редкий год русло её не пересыхает. А вокруг степь.
Что может быть прекрасней степи весной?! Не успел ещё сойти снег, а она вся уже покрывается сочным ослепительно-изумрудным флёром (тонкий прозрачный шёлк), сотканным из миллионов невидимых травинок, по которому яркими пятнами разбросаны цветы красных тюльпанов, жёлтых ирисов-петушков, сиреневые островки сон-травы, огненные созвездья горицвета. К маю всё это удивительное красочное разноцветье постепенно исчезает, и степь становится тёмно-лиловой, наполняется душистым ароматным запахом. И сквозь это необозримое шалфейное покрывало, словно жгучие солнечные капельки, пробиваются непобедимые астрагалы. Неделя-другая и вновь перемены: зацветают многочисленные степные злаки – типчак, мятлик, келерия, выбрасывают свои шелковистые пушистые перья ковыли. Всё вокруг серебрится и волнуется. К концу лета степь начинает буреть, теряя красоту, но это совсем ненадолго. Осенью она приобретает неповторимый жёлтый блеск, будто напиталась за длинные знойные дни солнечным светом и теперь с радостью отдаёт его отяжелевшим пасмурным небесам. И даже в самую сумрачную погоду пространство над ней как будто светится, орошённое мириадами маленьких, незаметных глазу солнц.
На «гостевание» мы остановились у старшей сестры мамы – тёти Даши. Её недостроенный дом сразу же наполнился весёлым гамом. Отец с Володей (сыном Дарьи Яковлевны) принялся сколачивать полы, а мы с сестрёнкой затеяли играть в прятки. Тётя Даша с умилением смотрела на нашу ребячью возню. И когда мама хотела приструнить чересчур расшумевшееся потомство, она тихонько остановила её:
– Поля, да нехай побесятся маленько, ежели желанье есть. Это ж хорошо! Вольно им тут!
Глаза Дарьи Яковлевны светились каким-то необъяснимо тёплым радужным светом. Сама не испытавшая радостей детства, с ранних лет познавшая и нужду, и голод, она с трепетом и пониманием относилась к детским шалостям и проделкам. И самое удивительное, пройдя через голод, нужду и унижения, не обозлилась ни на судьбу, ни на людей, осталась добрым сердечным человеком, чутким к чужому несчастью.
Со своим мужем Сигаевым Николаем Петровичем Дарья Яковлевна довелось пожить недолго. Где-то в конце шестидесятых годов он скоропостижно скончался от рака, оставив ей двух маленьких детей и разваливающуюся мазанку, построенную им наспех. Двенадцать долгих лет, трудных, полных непосильных забот и разочарований, прожила она одна, подняла детей, построила дом, развела хозяйство. Но одиночество – тяжёлая стезя: будто ты блуждаешь в неком бесконечном лабиринте, из которого нет никакого выхода, остаётся лишь остановиться и опустить руки.
Но как бы тяжело не приходилось, Дарья Яковлевна долго думала прежде, чем дать согласие сватавшему её Сигаеву Петру Ивановичу – казаку из соседнего хутора Орлы. Нелегко до боли было расставаться с насиженным местом, продавать дом, построенный своими руками и переезжать на «старости» лет в «чужие земли».
На попечении Петра Ивановича после смерти его жены находились три несовершеннолетние дочери. Почувствовав доброту и заботу новой мачехи, они сразу же привязались к ней и стали называть её мамой. Сам хозяин «попервой» был чутким и внимательным мужем, но затем его будто подменили: стал выпивать, дебоширить. Сколько раз Дарья Яковлевна порывалась всё бросить и уйти, но останавливали дети. Девочки падали на колени, обхватывали её ноги руками и в голос плакали:
– Мамка, не уходи! Мамка, не оставляй нас! Мы без тебя пропадём!
А детей было жалко! Стиснув зубы от обид, терпя незаслуженные упрёки и унижения, немало лет прожила она в этом неприветном доме. Но всему когда-нибудь наступает предел, закончилось и её терпение. После очередного скандала восьмидесятилетняя женщина перебралась к своей дочери Валентине в село Сергиевка (бывшая станица Сергиевская). «И слава Богу! Хоть помереть в покое придётся!»
На следующий день мы всей семьёй отправились в гости к маминой сестре Анне, которую она всегда ласково называла Аннушкой. Тётя Нюся оказалась жизнерадостной дородной женщиной. Она встретила нас у ворот с улыбкой, каждого крепко прижала к груди и смачно расцеловала. Затем постояв одно мгновение, будто о чём-то вспоминая, Анна Яковлевна торопливо пригласила в большой дом, выложенный из белого силикатного кирпича. В доме уже был накрыт стол, и нас ждали родственники: сам хозяин Грабов Павел Яковлевич (уроженец города Царицына) с сыном Витей, Дядя Миша с семьёй, двоюродный брат мамы Юрий и бабушка Таня – мамина тётя, последняя из сестёр рода Секачёвых. Все вокруг весело загомонили, усаживая гостей на лучшие места, а Татьяна Никифоровна обняла мою маму и заплакала. Видя такое дело, Анна Яковлевна чётким командным голосом приказала:
– А ну, хватит мокроту разводить! Глянь-ка на них, чего удумали! Тут радоваться надоть, а они слезу пущают! Давайте за встречу!
Анна Яковлевна вышла замуж довольно поздно, почти в тридцать лет. Оставшись после смерти Евдокии Никифоровны и за мать, и за отца, она считала своим долгом сначала определить своих младших сестёр, а уж там и самой устраиваться в жизни. Её муж Павел Яковлевич – сухощавый, невысокого роста лысеющий мужчина, бывший фронтовик, демобилизованный по ранению, – был старше почти на десять лет. От первой жены ему осталось в наследство сын и очень неприятные воспоминания.
В 1963 году в их семье родился ещё один сын – Виктор. Анна Яковлевна души в нём не чаяла. Потакала всем его капризам, прощала ему все шалости и проказы. А какая мать не любит своё чадо?! Виктор старание матери принимал, как должное, и рос своенравным и привередливым ребёнком. Рано познакомившись с водочкой, он не раз попадал в нехорошие ситуации, из которых всегда выходил сухим, благодаря заботам матери. Отслужив в армии, Виктор вроде бы остепенился: женился, получил от совхоза квартиру. Родители подарили ему машину. Но водка оказалась сильней. Виктор опустился, пропил машину, бросил жену с ребёнком, начал «бичивать» (бродяжничать), изредка навещая мать, да и только для того, чтобы занять денег.
Годы брали своё: ухудшалось здоровье, терялись силы. Анна Яковлевна и Павел Яковлевич при живом сыне оказались в доме престарелых. Иногда туда, особенно в день получения пенсии, заглядывал Витя – «опора и надёжа в старости». После очередного посещения у женщины пропали все сбережения, отложенные на похороны. От переживаний она вконец «обезножила». Был и ещё один тяжёлый удар: от неё ушёл муж, нашёл себе женщину в этом же пансионате. Пришла беда – отворяй ворота. И осталась она «одна-одинёшенька горевать своё горе».
Но мир не без добрых людей. Весной 2005 года забрала её к себе сестра Валентина. Вдвоём всё-таки веселее. В том же году Анна Яковлевна умерла. На похороны не приехали ни Павел, ни её «кровиночка» сын.
Проведя в Секачах ещё несколько дней, наша семья отправилась назад в Разгуляевку. Как в гостях ни хорошо, а дома всё равно лучше. Больше я в Секачах никогда не был.