Мелодраматические моменты.
1.
В его институте командировка в Питер была разновидностью поощрения. Всегда, конечно, есть какие-то вопросы, которыми нагружают командированных, но с ними мог бы справиться любой. Не обязательно посылать кандидатов наук. Сопроводить модель, прогнать ее на стенде главного отраслевого института, согласовать математику со специалистами и тому подобные пустяки.
Главное - это дать сотруднику неделю-другую походить по Питеру, культурно просветиться или, наоборот, проветриться. А можно и то и другое. Кому как нравится и кого на что хватает.
Так у Константина Васильевича Пыхты выдалась эта почти совершенно свободная питерская неделя. И он собирался провести ее, конечно, не так. Но она так задалась и так пошла. С противным беспокойством. Думал, будет большая, насыщенная, правильная культурная программа, а вместо этого занимался поддержанием душевного равновесия. Не получилась правильность. Планы и предвкушения вначале были, но потом все покрыло дурное настроение и непонятная тревога.
Он собирался посвятить эту культурную неделю залу «малых голландцев», Никольскому собору, Капелле с Филармонией, фотографированию достопримечательностей… Все должно было происходить по списку. Так бывало в прежние приезды. И вот вместо всего этого великолепия – походы по питейным заведениям. Ну, и немного достопримечательностей. Попутно.
Ведомственная гостиница располагалась в живописном месте на берегу канала недалеко от знаменитых львов на мосту. Пыхта, проходя мимо, фамильярно похлопывал их по мускулистым лоснящимся задам и даже пытался заводить с ними разговоры.
«Как-то так, - бормотал он равнодушным животным, - ничего особенного. Без энтузиазма, короче. Держишь, держишь себя в руках, а потом вырываешься».
«Сон. Город. Грязный снег. Именно этот кусочек мира. И человек в нем», - процитировал он что-то лирическое. Не иначе.
В первый же день Пыхта столкнулся в коридоре гостиницы с коллегой - Пашей Меньшиковым, который будто обрадовался, увидев Пыхту. Это было странно, так как Пыхта и Меньшиков никогда не пользовались расположением друг у друга.
И то, с чем обратился к нему Паша, было странно, если не сказать дико для Пыхты.
- Слушай, Константин Васильевич! Выручай! Нужно «отцепить» одну подружку привязчивую. Тебе она понравится. Умная, скромная, не от мира сего. Как ты сам. Шучу. Понимаешь, два дня за нами ходит. Оберегает нравственность, что ли. А тебе ничего не надо делать. Просто поприсутствуй. Ты такой солидный, это их сразу успокоит. Вон они! Глянь в окно.
На набережной освещенной вечерним солнцем стояли две девушки.
- Голодные студентки! Подрабатывают в институте лаборантками. Через квартал их общага. Они из деревни. Всего боятся. Верочка и Катенька. Моя – та, что слева - Вера.
- А как же Катя?
- А Катя - твоя… Какая? То есть… Что ты имеешь в виду? Не трави душу. И не вздумай сболтнуть, а то меня могут неправильно понять.
Пыхта какое-то время удивленно смотрел на Павла Олеговича, а потом, ничего не сказав, пошел по коридору. Паша понял все правильно.
- Ну, ты и бурбон! – крикнул он вслед Пыхте.
- Почему? - остановился и, обернувшись, вдруг улыбнулся Константин Васильевич.
- Ладно-ладно. Иди! – тоже улыбнулся Паша.
Но неожиданно Пыхта вернулся и, подойдя вплотную, снял очки и тихо произнес: «Я тебе разобью лицо».
Будто бы с того же качества улыбкой:
Он мог. Мог и по своим физическим возможностям и по своей необузданности в некоторых состояниях. С ним такое случалось. Формальная логика могла вдруг кончиться и начаться диалектическая. Павел Олегович это нутром чуял.
Пыхта уже вышел на улицу, а девушки все еще стояли на набережной. Пыхта специально прошел совсем близко от них. Катя, которую Меньшиков распределил для него, ему понравилась. У нее было спокойной мягкости округлое лицо, внимательные светлые глаза. Подругу она слушала со сдержанной, едва приметной улыбкой, чуть прищурившись.
Они не были похожи на бедных студенток. Тем более из деревни.
«Тем более Катенька».
Пыхта обратил внимание именно на Катю, ее подругу Веру он не успел рассмотреть как следует. Пыхта даже на мгновение пожалел о том, что отказался от предложения Меньшикова.
Черное длиннополое пальто. Черная вязаная шапочка. Голубые джинсы.
«Может быть, это ее главные годы. Ею, как и всеми такими же как она, не осознаваемые, - думал Пыхта, удаляясь вдоль набережной от девушек. - Она пробует это впервые. Второй раз все уже не так вкусно...»
«Ах, если бы еще это не было подпорчено Пашей Олеговичем!» - передернуло Константина Васильевича.
«Интерес окружающих к ним. Они вырастают, купаясь в этом интересе. Он для них естественен и нескончаем. Он кончится тогда, когда они сами себе станут неинтересны».
«Высокая учительница получится. Высокая и строгая».
И потом еще – вдогонку – в его голове произнеслось с нехорошим смешком: «Ка два».
Потому что была еще и «К-1».
2.
Константин Васильевич Пыхта стеснялся своей фамилии. «Может быть, Пихта? - посмеивались не очень чуткие сотрудники, а он злился, краснел, пыхтел и ничего не мог ответить. – Пихта? В смысле дуб?»
А еще среди веселых студентов бывало самопросящееся: «Винни-Пух». «Пых», «Пух» - какая разница!
Пыхта читал в институте небольшой спецкурс по своей заковыристой теме. У него была смешная и очень узкая, но пока необозримая область знания. На ней с трудом могли разместиться всего несколько кандидатов и один доктор. И это на все постсоветское пространство.
Пыхта бубнил у доски, исписанной интегралами, не слышал и не замечал аудитории. Ему даже не было обидно за свою науку – он не думал об этом. В голове его шизофренически копошились не закрывавшиеся вопросы.
Катя вместе со всеми посмеивалась над мешковато одетым рассеянным профессором.
Кончалась лекция. Он поверх сползших на нос очков смотрел в аудиторию. Изображение было расплывчатое. «Что там за шум?» Он прошел в ту сторону, чтобы разглядеть источник шума. Наконец расплывчатое цветное пятно превратилось в лица – веселые молодые лица. Он увидел Катю и теперь смотрел только на нее, отчего смех становился громче и откровенней. Наконец, Константин Васильевич оторвал взгляд от ее лица, и, озираясь кругом, возвратился к доске, чтобы продолжить лекцию.
На сдаче зачетной работы Пыхта равнодушно перечеркнул всю ту галиматью, которую Катя ему подсунула.
Пыхта совершенно не понимал женские слезы. А бестолочи выводили его из себя.
На пересдачу Катя пришла с Меньшиковым. И тут Константин Васильевич вспомнил, что он уже не раз замечал Катино мелькание в лаборатории. Она числилась в группе у Меньшикова уже пару месяцев.
Катя с любопытством выглядывала из-за спины Павла Олеговича: чем, мол, все это кончится?
Веселое, притягательное лицо легкомысленной студентки.
Константин Васильевич взял из рук Павла Олеговича скрученную в трубочку работу, подержал, соображая, что делать с ней дальше и сунул в стол. Потом так же, ни слова не говоря, расписался в зачетке.
Вечером, уходя домой, он пролистал ее реферат. С помощью Меньшикова там все было правильно. У Кати был красивый округлый почерк. Пыхта почувствовал нежность к этому почерку. Он зачем-то сунул реферат в портфель и унес домой. Вечером Константин Васильевич достал из портфеля все еще никак не разглаживавшиеся листки ее работы и опять прочитал реферат, на этот раз исправляя карандашом мелкие неточности по тексту.
«Петрова Екатерина. 518 группа».
Теперь он стал чаще замечать ее. То лишний раз зайдет в их лабораторию, то в столовой, стоя недалеко в очереди скользнет по ней взглядом.
После института он шел домой по полупустым улицам старой части города. И каждый шаг от института отдалял его от мира, где Константин Васильевич Пыхта был уверенным в себе, уважаемым профессором, и ввергал в мир, в котором его бытовая нелепость оказывалась в неприкрытом виде.
Жизнь всей его обширной квартиры была сосредоточена в небольшой комнате, которую он занимал еще при живых родителях. Поужинав жадно и невкусно, он весь оставшийся вечер проводил в своей комнате: читал или полудремал на диване, слушая музыку. В комнату родителей, где все оставалось, как при них, Пыхта не заходил месяцами.
Убирала в квартире соседка по подъезду. Она же платила за коммунальные услуги, покупала продукты и прочее.
Жизнь должна была проходить размеренно, без потрясений и неожиданностей. Все должно было быть так спокойно и предсказуемо, как только возможно. Идет себе вечером с работы. На троллейбусе подъезжает к Александровской, дальше – пешком. Не спеша, покуривая на ходу… Свободен, философического склада… Книги, альбомы живописи, которые начали собирать еще его родители, музыка…
А еще лучше, еще спокойней было, когда Пыхту не отпускала вечерами его наука. Тогда он без устали ходил по комнате от стола до двери, формулируя мысли или фрагменты будущих лекций…
Конечно, эти его спокойствие и философичность могли вдруг испариться, и тогда музыка, книги, науки утрачивали свои целебные свойства, переставали действовать как раз в нужный для душеспасения момент. Ну, так от этого вообще нельзя застраховаться. Это кем надо быть!
У Пыхты было важное дело. Всегда. С этим делом все в жизни и проскочило незаметно. И опять и снова: успеть сделать хоть что-то. Он мало что замечал из того, что происходило кругом. До поры до времени. С мамочкой это было так легко и естественно. А потом…
Однажды из-за растяжения связок на ноге Пыхта две недели не был в институте. Катя приходила к нему домой на зачет. Самой последней. Для уверенности ее сопровождали парни из ее группы. У них с наукой было все в порядке. И они опекали ее. Помимо Павла Олеговича.
Возвращаясь от Пыхты, начали шутливо говорить о том, какая у профессора большая квартира. Ему одному! Кто-то вспомнил, что он был когда-то женат.
-Да-а-а! Квартира большая. Но он же такой старый! - противным голосом, хитро улыбаясь, сказала Катя.
- Ненамного старше Паши.
- А вот это вас не касается!
Они никак не могли представить его женатым. И все же это было правдой. Константин Васильевич как-то женился ненадолго. Хлопотами мамы. Чтобы ее не огорчать. У нее было больное сердце.
Мамочки не было уже полгода.
Она готовила громадные вкусные котлеты. Борщ со сметаной в больших красивых фаянсовых тарелках…
Вот и сейчас Пыхта по старой, но теперь уже бессмысленной и даже пугающей привычке приходит домой и, не раздеваясь, идет к холодильнику, открывает его в недоумении, что-то хватает, жует. Потом, уже переодевшись, садится есть основательно.
Клавдия Матвеевна, глядя на грустного и потерянного Пыхту, часто не могла сдержать слез.
- Видела бы тебя Анна Васильевна, - говорила она о его матери.
- Бросьте, бросьте! - сухо отвечал Пыхта, не любивший всего этого.
- Жениться тебе надо. Пропадешь совсем.
- Перестаньте сейчас же!
Конечно он и сам иногда подумывал… Вглядывался. Будто кого искал. В толпе. Именно искал. Чтобы, увидев, пройти мимо. Пыхта с определенного времени совсем перестал сходиться с людьми. Не склеивались у него отношения ни с кем. Он умел не сближаться. Это кроме того, что он был неспособен к нежным чувствам, - такое было у него самоощущение.
И вот что-то произошло. Хотя он даже внутри себя ничего не формулировал. Разве что обдумывал иногда что-то полубредовое.
«Что бы и как ни думал о ней, все это будет мерзостью, - уткнувшись в лабораторный журнал, тупо переживал он это свое состояние. - Вот она входит в комнату. У нее к тебе научно-производственное дело. Она невинна как все чисто научно-техническое - как свободно опертая балка, как лабораторный отчет, как… Не заподозришь у гибкой оболочки или у эпюры распределения нагрузок никакой гадкой подоплеки. А тут мерзкий паук. Жирный. Плетет свои мерзкие сети, щурится, чтобы не спугнуть жертву блеском своих кровожадных глазок. А она невинна и беспечна. Как домашняя муха…»
3.
Пыхта всю командировочную неделю приходил в маленькое, в четыре окна, кафе на первом этаже гостиницы. Здесь Константин Васильевич завтракал за девяносто рэ и ужинал вечерами уже подороже и подольше.
Приходил ужинать и глядеть из тепла в окно. На набережную. Никогда не думал, что привыкнет к чему-то подобному, а тут… Такие места в его ощущениях всегда отдавали казенным общепитом, несмотря на потуги владельцев обустроить и приукрасить свои заведения. И даже чем больше стараний в этом смысле прикладывалось изобретательными хозяевами, тем противнее это казалось для Пыхты. А тут как-то проскочил в приятие.
Есть не хотелось.
«Разве еще рюмочку».
Это было уже третье подобное заведение, которое Пыхта посетил по дороге из института.
Ему нужно было таким образом что-то обозначить в своей жизни.
Пыхта повернул от барной стойки к своему обычному столику у окна. На его месте сидела девушка, Константин Васильевич не сразу сообразил, где он ее видел.
«Катенька», - он без полуулыбки не может смотреть на нее.
Хотя это у нее бывает улыбка. А у Пыхты только ухмылка.
И это не насмешка. Это что-то радостное.
«Просто так получилось!» - первое, что он сказал после того, как, испросив разрешение, подсел к ней за столик.
«Напился и осмелел, вернее, обнаглел», - с радостным бесстыдством объяснил он самому себе свое поведение.
- Откуда вы меня знаете?
«Откуда ее знаю? А что я знаю? – насторожился Пыхта. - Я знаю, что она Катенька. И что она – педынка. Неужели я это знаю?»
«Я жду подругу», - на всякий случай предупредила она.
«Две подруги. Для безопасности».
«А можно еще вот этого же?» – попросил Пыхта девушку из бара.
- А для вас я мороженое куплю? Ну, пожалуйста.
«И это я знаю. Подругу зовут Вера. Ей надо было сказать, что она ждет друга, тогда бы я мигом отвязался».
- Хорошо. Купите! – неожиданно спокойно согласилась она.
Она будто совсем не испугалась подвыпившего дядьки. «Мужика».
Пыхте как-то пришлось вынужденно слушать разговоры двух девиц. Здесь же в этом тесном кафе. Они сидели за столиком позади него говорили что-то про мужиков и парней.
«Они, оказывается, все четко понимают, - удивился Константин Васильевич разнообразию этого мира. - Парни – это парни… А мужики? Мужики - это те, от кого борщом несет?»
И все же Катенька почему-то не прогнала его. Пыхта почесал шею под бородой и задумался.
Аккуратная профессорская бородка его неухоженно разрослась и начала превращаться в «запущенную» мужицкую. Кучерскую даже. Впрочем, это была располагающая борода. А простота в одежде как бы добавляли простонародности в его вид. Получился этакий «профессор из народа».
А вообще, если вглядеться, Пыхта никого не способен напугать. Особенно, когда снимет очки и заморгает. А во-вторых, Катенька вспомнила, что видела его раньше. У гостиницы.
- Вы такой колоритный. И Павел Олегович о вас рассказывал.
- Смеялся?
- Ну, не совсем… Скорее…
- Вот негодяй!
«Ее спокойная непосредственность… - Константин Васильевич мысленно перебирал все, что можно было сказать о ней. - Доверие к жизни. Доверие к себе. Уверенность. В чем-то важном… В чем можно вообще быть уверенным?»
Он увидел ее необычность. С какого-то момента даже пугающую. А Катенька улыбалась из своей странности. Откуда-то из самой своей странной глубины.
- Скажите! А по-вашему я смешной?
- Отчего же… - и расплылась в улыбке.
Ему принесли рюмку, а ей мороженое. Она с видимым удовольствием начала есть, улыбаясь и поглядывая на Пыхту. А он не мог заставить себя поднести рюмку к губам. Ему хотелось, чтобы в голове прояснилось, но вместо этого Пыхта поплыл куда-то. Почему-то вдруг навалилась какая-то неподъемность?
- Я пьян. Обыкновенно человек живет в «горизонте». А тут ему открылись невиданные прежде степени свободы, - как бы оправдываясь, стал объяснять Пыхта. - Никакого «горизонта» - все трехмерное пространство в твоем распоряжении. Абсолютно. Как в космической невесомости. Только вот домов и прохожих понаставили, ни пройти ни проехать. И голове больно от этого. Черепу. Особенно в районе лба.
Катенькин мобильник тихо запел. Из реплик Катеньки Пыхта понял, что подруги не будет.
Она доела мороженое и сделала очередную попытку уйти, но Пыхта опять умолил ее остаться.
- Понимаете, если вы уйдете, то всё!
- Что всё?!
- Всё – это всё.
- Понятно. Чем же я могу помочь?
- Да. Это так. Если вы не ангел, то помочь мне не в состоянии. А вы не ангел… Нет, вы, конечно, ангел, Катенька, но в другом смысле…
Пыхта заторможено пялился на Катеньку. Но ее, похоже, это не смущало.
«Сумрак ее жизни…» - Пыхта никак не мог додумать до конца.
Длинные темные волосы ее были распущены. «Для кого она распустила волосы? Или это в кафе обязательно?» Она наклоняла голову, и волосы ниспадали с одной стороны лица как ветки дерева перед окнами дома.
Что-то приоткрывалось во взгляде. Случайно застигнутое.
«А вы чем занимаетесь?» - хотелось ему спросить. Тогда бы он мог услышать, уже заранее предполагаемый ангельский ответ: «Просто живу». И ему ничего не оставалось бы, как только произнести: «Вот так? Да?» Он помнил этот подобранный им в старом фильме романтический диалог. Там был герой, которого Константин Васильевич всегда отождествлял с собой. И ему становилось от этого спокойней.
- Чем помочь? Ласковым присутствием, - сказал он.
- Ого! С вами надо быть осторожней? - спросила она с неизменной едва уловимой улыбкой.
- Ну, что вы! Со мной мелодрама невозможна.
- Я так и знала.
- Не могу. Запинаешься сам за себя.
Катенька все с большим интересом и веселым сочувствием смотрела на Пыхту.
- Допустимы только мелодраматические моменты, - поправил себя сбитый с толку Пыхта.
- Как же вы живете?
- Так как-то. Живу. Работаю. Вам кажется, что ваша жизнь начнется не здесь и не сейчас. А в каком-то месте, о котором вы не догадываетесь. Но хотите угадать.
- Этого места, впрочем, не существует, - забормотал он под конец уже что-то совеем непонятное.
Оба молчали. Это обоюдное молчание первой не стерпела Катенька.
- Запутанная история, - вздохнула она.
Так мама успокаивает загрустившегося ребенка. Но Пыхта слишком погружен был в себя, чтобы уловить эту легко-ироничную интонацию.
- Отчего же? Да-да. Вы правы. Ударился в молодость. Да еще и не в свою. А в чью? В Меньшиковскую что ли?
- Чью? - переспросила она и, не дождавшись ответа, сказала: «У вас все так сложно».
Пыхта наконец сглотнул свою рюмку и мрачно уставился в одну точку.
- Не пейте больше.
- Скажите! По-вашему я смешной? – опять спросил он.
Нежно розовея, Катя отвечала иногда на некоторые вопросы, которые сыпались из Пыхты.
- У вас есть тайные желания? А мысли?
- А животик у вас не мерзнет?
- И вообще… Что это за стиль в одежде? И куда он ведет? К чему призывает? Чем заканчивается?
- Ну, вы прям папаша какой-то! - она поднялась и сняла с вешалки пальто.
У Константина Васильевича сделались испуганные глаза.
- Давайте я с вами пойду!
- Зачем?
- Посмотрю, где вы живете.
- Чтобы перепугать всех родственников и соседей?
«Про какую тогда деревню мне наплел Паша?» - сразу сообразил Константин Васильевич.
- Вы живете на темных лестницах в мрачных парадных…
- С чего вы взяли?
- Ну как же… Город Раскольникова. Кого еще? Как там его? Мармеладова… Свидригайлова!
- Ну вот, теперь уже город виноват… А может просто вам пора отдохнуть?
- Но я хочу с вами еще поговорить. Отношения должны долго заводиться. Правда? - будто оправдывался Пыхта. - Потом долго развиваться. Или хотя бы поддерживаться. Обычно это почти непреодолимые условия.
- О каких отношениях вы говорите?
- Ну, да! В самом деле? Это я хватил. Виноват, - встрепенулся Пыхта, но усталость и равнодушие придавили его к креслу.
Катенька надела пальто.
- Вы уходите? Совсем? А поговорить?
На этот раз она не поняла неуклюжий, на автомате, Бог знает где, подхваченный Пыхтой юмор.
- Может быть в другой раз, когда вы будете готовы.
- А сейчас я, значит, не готов?
- Не совсем.
- А потом буду готов?
- Если захотите.
- Да-а?! Тогда… Как это бывает? Может быть, это… типа… встретимся?
– Хорошо, - сказала она, справившись с улыбкой.
– Завтра.
– Хорошо.
- Здесь.
- Хорошо.
– Нет, не здесь
– Ладно.
- Вы серьезно?
Катенька рассмеялась.
- Нет, правда.
- Серьезно.
- Ну, ладно. Смотрите.
- У меня… необъяснимая нежность, - сказал он напоследок.
- Ладно-ладно… До свидания.
4.
Константин Васильевич с трудом добрался до своего номера, повалился в кровать с невыносимо тоскливым чувством и… поплыл.
«Эта Катенька… Одноразовое использование. Воспользоваться почти как вещью. Использовать можно и тело и душу. Один раз. Как сорвать цветок».
«Так вот где предмет отчаяния! В невозможности. Мир такой. Так все сложилось. Привелось».
«Начинаешь объяснять этот мир. По-своему. Мерзко».
Среди ночи он проснулся протрезвевшим и неосторожно вспомнил. Состояние ясности все выставляло в мерзейшем виде. Ему захотелось сейчас же вновь увидеться с Катенькой, попросить прощения, что-то объяснить… Но это было невозможно.
«С ней можно провести целый день!» - почти с ужасом от такого запоздалого жизненного открытия думал Константин Васильевич .
«Целый день. И все остальное».
«Наверное, всегда так кажется», - Пыхта будто открывал весь мир заново.
Он лежал в темноте и пытался себя пожалеть так сильно, чтобы со слезами вышли и это опустошение и эта потерянность.
Он стал перебирать старые обиды и почти сразу мысли его замкнулись на другой Кате.
«Ка-один», - напомнил себе Пыхта.
Почти два года назад однажды войдя в лабораторию, Пыхта увидел сдвинутые столы. На вопрос о причине внеочередного торжественного чаепития с тортом и шампанским Катя молча показала руку с кольцом на безымянном пальце.
Ее жест. Демонстрирующий обручальное колечко. Гордость, наивное полудетское хвастовство.
Она будто показывала билет в счастливое будущее. Контролеру. И другим пассажирам. На вокзале.
«Это их природное, породное… - Константин Васильевич после развода много думал об этом. - Они должны выполнить свой долг перед собой, перед родителями, перед природой – найти себя в семейной жизни. В сжатые сроки. Это важно. Они очень функциональны, безжалостны в этот период…»
Это колечко так поразило Константина Васильевича, будто он и сам где-то и как-то мог на что-то надеяться в этом смысле.
Пыхта вспомнил, что прошедшую пятницу она отпросилась у завлаба с обеда. Теперь по разговорам понятно для чего: сначала ЗАГС на Садовой, потом скромный торжественный обед в ресторане «Алые паруса».
До этой минуты Пыхта не подозревал даже, насколько он к ней хорошо относился. Он только теперь оценил степень этого хорошего отношения. Температуру этого отношения. Накал…
«Нахал!»
О, Пыхта мог быть непроницаемо закрытым, если… Испытанные ситуации. Не дай Бог! Терпеть, терпеть, обманывать, обманываться, ускользать… Делать каждый день маленькие глупости вместо того чтобы все испортить одной большой.
Отношения не допускающие «отношений». Теплые отношения. В неоформленных чувствах.
«Как уверенно она стучит каблуками! В чем можно быть так уверенной?»
«Что ж удивляться! Это природное дитя… Они это умеют… В них это заложено природой… Как жалко ее. Это и все, что можешь, - пожалеть. Ее заберут от меня. Я сам отдам ее. Да, и не держу никак. И она пойдет туда, как в неизбежность».
Пришел торжественно-небрежный Меньшиков. Будто все это не имело к нему отношения. Она прильнула к нему. Из-за его плеча Пыхте виден был только ее счастливый и недоверчивый темно-карий глаз.
Весь день после этого – страшные для Пыхты мысли. Сравнивание. Тыкание себя носом в эту несравнимость. Вопиющую. И только находясь внутри самого себя, он, как сказочный принц в шкуре чудовища, плакал от безвыходности.
«А невеста не плакала?» - спросил кто-то. Для кого-то это было важно – удивился Константин Васильевич.
И еще болтали, что Катя беременная. По ней еще не было видно.
«Ну что же… Она уберет свои волосы в хвост и станет мамой».
Катя закончила «Институт». Просто «Институт». ВУЗ.
«Это так характерно для нее и таких как она», - Константин Васильевич все это прекрасно понимал – насмотрелся за свою педагогическую практику.
Абсолютно все равно, что закончить. Все равно - и им самим, и окружающим. Закончили, и все. Проделали определенную суетливую работу. По пропихиванию, по спихиванию…
Но такое совершенно определенное и незамутненное понимание ничего не меняло в его отношении к Кате.
Она ходила в лабораторию почти до последних дней. Константин Васильевич с умилением смотрел на нее. На то, как она, чуть придерживая рукой, носит свое пузико.
Она родила. На подарок собирали деньги. Павел Олегович с легким удивлением принимал поздравления. А потом через полгода вдруг по углам начали шептаться о том, что они больше не живут вместе. Пыхта, не подавая вида, что это его интересует, прислушивался к этим разговорам. В них было столько обывательского недоумения! История не сводилась к однозначным формулировкам. То ли Павел Олегович бросил, то ли Катя, то ли они оба как-то вдруг расхотели друг друга.
«Любовная лодка разбилась о быт», - оправдываясь, говорил Павел Олегович всем подряд. Ему казалось, что все только об этом и думают. Одному Пыхте он ничего не сказал. Как-то язык не повернулся.
«Уехал в деревню на картошку со студентами и там сошелся с какой-то местной девкой…» - услышал Константин Васильевич и такое объяснение.
Катя вернулась в свой поселок городского типа.
«Она будто что-то такое знает про него», - думал Пыхта. Теперь уже все годилось в качестве объяснений случившегося. Ее холодность. То как она, например, прерывала его излияния: «Павел, это лишнее».
Только сейчас это стало о многом говорить.
- Наверное ей уже надоело быть женой, - высказался один юный остроумец. – Сколько же можно!? Одно и то же, одно и то же!
Его никто не одернул. Пыхте показалось, что этот юный знаток семейных отношений пользуется не самым веселым опытом из собственной жизни.
- Надоедает постепенно. Одно надоедает, потом другое. Накапливается, - говорил он будто самому себе.
«До этого понимания надо было дожить. Оно – это понимание – теоретически никак бы не далось. Это надо увидеть, услышать, почувствовать, удостовериться на серии опытов… э-э-э… эпизодов. Потом надо было придумать, что с этим делать, выработать отношение к этому, освоить более-менее безболезненную реакцию на это».
Константин Васильевич по привычке пытался все понимать.
«Все ведь обыкновенно, буднично, при полном отсутствии пафоса. Простая запутанная жизнь. В ней люди не очень ладят между собой. Бывает, что вообще не выносят друг друга. Людей прибивает жизнью друг к другу, потом относит ее течением».
Прошло несколько месяцев после того, как Катя уехала. Однажды Пыхта появился в Поселке, долго искал улицу, название которой узнал из случайно подсмотренного списка сотрудников лаборатории.
Катя жила в небольшом доме с высоким деревянным крытым крыльцом. Пыхта долго не решался пройти в калитку, его заставил поторопиться мальчик, который прошел мимо него по улице, внимательно глядя на незнакомого дядьку. Пыхта поднялся по деревянным ступенькам и, наконец, постучался в двери.
- У меня здесь родственники живут. В одной деревне. Это по дороге. Если... то… - объяснил он Кате свое появление, - дай думаю…
- А-а! – отозвалась Катя.
Формально говоря, Пыхта совершенно не врал, у него-таки жили в деревне, о которой он говорил, тетя и двоюродные сестры, и он вполне мог ехать мимо и посетить коллегу по работе. Константин Васильевич довольно часто наведывался к своим родственникам, а летом отпуск проводил в этой деревне.
- Деревня Пихты. Не слышали? Такое название родо-фамильное.
- А почему «ы»? Чтобы никто не догадался?
Из дома несло угарным теплом, пахло стиркой и еще чем-то кислым, детским.
Простенькая. Такая простенькая. Вышла босой на крыльцо. На худые плечи наброшена черная длинная мужская куртка. Холодно на дворе. Катя переминается, кутаясь в куртку. А Пыхта держит ее разговорами. Он не хочет уходить. Ее простенькое лицо делает его безвольным и несообразительным.
В доме заплакал ребенок, и она попрощалась.
У Кати – мама. Утомленная жизнью рано состарившаяся женщина. Серьезная, даже суровая.
- Чего он приезжал, - спросила она.
– Кто его знает.
– Как это?
- Мимо ехал – говорит.
– Куда мимо? Слушай их больше! Мимо!
Мать часто теперь ворчала. На «непутевую».
Константин Васильевич вышел за калитку, глянул последний раз на тусклые оконца и на воле спокойно и обстоятельно стал думать о Кате.
«…теперь уже Меньшиковой. Вот откуда начинается жалость. Казалось, что ее мир небывало чудесен, а он обыкновенен. Оборотная сторона луны. Вот она какая. Ничуть не интересней видимой ее стороны».
Пыхта шел по неосвещенным улицам к центру поселка, где на площади оставил свою машину, чтобы не плутать на ней в поисках Катиного дома.
«Они недолго такие. Это бы все объяснило, поставило на свои места. Вот они еще такие, а вот их – таких – и следа не осталось».
Константин Васильевич долго не мог найти в темноте дорогу. Со дворов раздавался захлебывающийся злобой собачий лай, не давая сосредоточиться на мыслях о грустных последствиях его порыва.
Он заранее знал, что так выйдет. Его и в обыкновеннейших ситуациях изводило чувство неловкости. От всего. От участия в элементарнейших бытовых ситуациях, от сказанного или, наоборот, не сказанного им, даже от простого общения… А тут такое невероятное приключение!
Пыхта еле добрался до машины, но далеко от Поселка не уехал, а свернул к обочине и заснул в машине.
«И слава Богу», - подумал он, проснувшись. Утро. Самое трезвое состояние. И мысль о том, что он, к счастью, не наделал глупостей. Что-то, конечно, до нее дошло, но ведь почти недоказуемое. А весь массив глупостей все-таки остался под спудом.
«Вот такой бурный и платонический», - как бы подытоживая, думал Константин Васильевич.
Всю зиму он не появлялся у Кати. В конце марта его отправили в Питер.
5.
Пыхта пошел на свидание.
«С Ка-2», - он сразу подстегнул себя этим эксцентрическим поименование. Ему надо было заводить себя, поддерживать в тонусе, чтобы не таять и не млеть в ожидании.
Кафе. Но уже другое кафе. С негромкой музыкой и дорогим меню.
«Со спецобстановкой для спецотношений и спецслов».
Назначил и торжественно пришел. Чуть ли не за час до условленного времени. И только тяжело усевшись на стул за столиком у окна, вдруг опомнился: «Какое там свидание! Старый дурак! Смех!» Все вчерашнее показалось таким ясным, что он сию же минуту заказал себе выпить.
Была суббота. В кафе набилось публики, которой некуда было деться из-за снегопада.
«А еще весна называется», - все раздражало Пыхту.
Он назначил свидание! Такое с ним не случалось и в молодые годы. Он не мог зацепиться за что-то подобное в своем опыте.
Свидание! С цветами! Он купил их у метро и прятал от прохожих под тяжелым кожаным пальто, так что они слегка примялись.
Такой огромный, старый, думал он, подозрительный… Сидит один среди молодежи. Смущает своим видом окружающих. Бросается в глаза. Как Пьер на Бородинском поле. Ждет молоденькую тонкую девушку. Уже целый час сидит.
Все представлялось ему противоречащим здравому смыслу. Даже само сидение в кафе. В этом виделась Пыхте какая-то вынужденность. Молодые девушки должны здесь находиться, так как других мест для знакомств в их понимании практически нет.
«Это их главная унылая обязанность».
«Здесь молодые люди выкраивают из своей жизни романтическую историю».
«Это очень суетно».
Катенька, в самом деле, не приходила, и в голове его тянулись злые мысли.
«Игриво снюхиваются. Это собачье в них», - продолжил он свои мизантропские наблюдения.
И все же Пыхта еще на что-то надеялся, поэтому поданная на блюдце рюмка так и стояла перед ним не выпитой.
Глядя на парочку, севшую за столик напротив, он подумал, что у него не было никогда такой подружки.
«Я и сам таким не был. И подружки не было такой, и сам таким не был. Все взаимосвязано».
«Что он ей говорит? Что она себе воображает? На что он ее уговаривает? Чему она не верит? Какая это стадия? Смягчатся ли они? О том ли они говорят?»
«Во всяком случае, этот набор из молодости: цветы, нежные чувства, романтическая музыка, ожидание, прикосновения… И будто бы прозревания каких-то важных вещей. Одновременно и поочередно. Привкус молодости».
Появилась еще одна парочка.
У них все другое, думал Пыхта. У них другая полоса. Они безгрешны и невинны. Они держатся за руки. Они никого не замечают. Все в этом мире происходит одновременно. И невинность, и усталость, разочарование и ненависть, рождение и смерть, начало и конец, и середина… Всему есть место и срок. Можно относиться к этому с благоговением. Но для этого тоже нужны свои место и срок. А пока это только видишь и пытаешься объять одним усилием мысли.
«То ли от природы такая, то ли она экспериментально рыжеватая».
«Мы будем и потом сюда приходить?» – спрашивала она его. Пыхте стало неловко. Он уже не видел ее, она сидела за колонной спиной к нему. Пыхта видел лицо парня. И парень ее понимал - он понимал смысл ее вопроса.
Пыхта еще долго сидел, прислушиваясь к их разговорам, пока их слова не заглушила музыка, которую сделали почему-то громче.
«Разговоры в кафе под музыку… Все что угодно может происходить под музыку».
Пыхта долго держался, но все же пригубил рюмку. Это смягчило его.
Он думал о том, что в них во всех чувствуется уже порода совсем другого времени. Они все до последней родинки и волоска принадлежит новому времени. Тогда как Константин Васильевич больше чем на половину застрял в прошлом и даже на сколько-то в позапрошлом времени. Это странное, обидное, непонятное ощущение своей отсталости, допотопности. «Мухомористости. Прогрессирующей…»
«Кто они такие? Это они с отчаяния расставляют свои женские сети?» - вспомнил он Катеньку.
Ее не было. Пыхта сглотнул рюмку и встал со своего места.
«Мы будем и потом сюда приходить?» - повторил Пыхта.
И тут прибежала Катенька. С мокрым от снега лицом. Розовощекая.
«Эти тени у нее под глазами! Подчеркивающие остроту и ясность рисунка глаз».
- Это мне? – она взяла в руки уже слегка поникший букетик.
- Вы пришли?!
- А как же.
- Что вам заказать?
– Я есть хочу.
– Ясно.
Она набросилась на еду, а Пыхта, подперев кулаком бороду, смотрел на нее.
- Я думал, что вы, как все ангелы, питаетесь одним мороженым.
- Ангелы питаются изюмом.
- Все равно… Странно это.
- Что странно?
- Зачем-то вы пришли.
- Утешить вас. Надо было не приходить?
- Я бы не удивился. Вы уже почти не пришли. И я, хоть убей, не могу придумать причину, по которой вы все же здесь.
- Вы обиделись. Но я же пришла.
- Да. Это факт. Теперь надо попытаться понять, что из этого следует.
- Не надо.
- Что не надо?
- Пытаться.
- Ну ладно, не надо. Все пока хорошо. Вы здесь…
- Я здесь.
- И есть еще время.
- У нас полно времени.
Катенька согласилась на бокал шампанского, но пить не стала. Только поднесла бокал ко рту. Так, чтобы почувствовать вкус на губах и на кончике языка. Будто послушная девочка, которой родители еще ничего не разрешают.
Ее глаза блестели и без шампанского.
«Странная девушка».
И будто эта веселость ее, с которой она пришла, была от шампанского. Он искал в ней эту веселость. И эту легкость. И подбирал к ним слова.
- Вы такая взрослая!
- А вы сомневались? – она посмотрела на него, прищурив один глаз, сквозь бокал.
- Вы на меня действуете успокаивающе.
- Я знаю.
- Откуда?
- Чувствую.
- Очень хорошо. Мне надо как-то собраться, соединиться, склеиться…
- Ну и пожалуйста.
- Человеческая потребность находить утешения, отыскивать их. Каким-то образом это постоянно удается. Такая изворотливость свойственна человеческой душе. Душе- и человеко- спасительное свойство. Нельзя оставаться безутешным.
- Я вам что понравилась?
– Ну, да. В общем-то.
– А что именно вам понравилось?
– Как же… Ну, там… Вы мне понравились по фактуре.
- Не смейтесь!
Глаза Катеньки повеселели еще больше.
- Я думала, что вы все время хмурый и неразговорчивый.
- Старый и хмурый.
- Ну-ну! Вы не старый, вы… А, в самом деле, какой вы? Изнутри.
- Я такой… знаете… Мне нравится быть грустным, рассеянным, меланхоличным… Да вот служба не дает быть таким. Надо периодически выходить из этого состояния, быть собранным, ясно рассуждающим, жестким, всезамечающим… В общем, никакой лирики...
- Вам что нравится быть грустным?
- Ну, может быть, не грустным – это неправильное слово… А вот такое какое-то ровное настроение... Сосредоточенности. Это ближе.
- И жалостного понимания, - добавил он.
Катенька с умилением смотрела на Пыхту.
- И вообще… Жизнь не помещается в что-то одно: в юмор, в отчаяние, в что-то мрачно-серьезное, в философское… То к одному примеришься, то к другому. Больше всего, конечно, места, простора в пустоте настороженного, внимательного, холодноватого созерцания.
Глаза ее в полумраке поблескивали. И Пыхта с трудом осознавал, что этот блеск предназначался именно ему. Больше ведь некому было.
«Женское существо, - пытался он что-то в этом прояснить для себя. - Если подойти как-то отстраненно. Без социо-культурной определенности. Только глаза, руки, лицо, волосы. Все остальное женское в ней. Чувствуемое – больше чем осознаваемое…»
«И, может быть, я жестоко ошибся в этой жизни?!» - с изумлением будто бы открылось ему.
Он думал о странности происходящего с ним. Именно с ним. «Как можно было бы, предположим, при потере памяти, и с ней формального знания, понять, кто мы такие? Трудная была бы задача… Сумасшедший ли это случай или со всеми так и по-другому не бывает?»
- А вообще, этот город… располагает к мрачности. Тяжелый город. Вам не кажется? Город со своей специфической интонацией – нелюбезной, равнодушной, бесчувственной, невеселой, ядовитой…
- Разругались вы что-то… Опять город виноват.
- Мрачномыслие и подтверждается им и подпитывается.
- Это все литературное. Я, во всяком случае, ничего такого не понимаю.
- По молодости.
- Пусть и так, - легко согласилась Катенька.
- Вы упрятаны в молодость – не достать.
«О чем бы с ней говорить?» - этот вопрос, которым мучился Пыхта до прихода Катеньки, разрешился без всяких усилий. Сами собой вытаскивались старые истории. Все как-то оказалось не так страшно. Разговорился – не остановить.
Катенька спросила Пыхту про его жену. Кому бы он еще хоть слово об этом сказал! А ей – пожалуйста.
Он вспомнил для нее мамину полуудавшуюся когда-то попытку оженить его. В этой истории все было как-то скомкано и быстро. Мама через подружку нашла ему девушку. Константин Васильевич провел с ней несколько вечеров. Со странной библиотекаршей. Сходили в кино, в театр, в концерт и, наконец, был званый ужин у Пыхты дома, где все решилось.
«Будьте счастливы, дети», - со слезами в голосе сказали мамы – и Константина Васильевича, и его невесты.
- Она очень старалась, но так и не полюбила меня. Я это как-то понял. И потом… я стал выпивать. Ну и, сами понимаете.
- У нее очень молодые нежные белые пальцы… Маленькая комната. И здесь было продолжение библиотеки – полки до потолка. Окно в маленький двор. Вечера с ней. Разговоры полушепотом…
- А вы откуда про жену? От Паши?
«Хоть бы Клава была, а не Катя».
А Катенька, в свою очередь, легко и с юмором рассказывала что-то о себе и о своей семье. Бабушка Катеньки, оказывается, была «волшебницей».
- Как это?
- Это так называется. Она снимает порчу, лечит разные болезни… Хотите она пошепчет над вами? Она может. Но тут главное, чтобы вы сами увидели в этом смысл.
- Думаете, меня уже пора лечить?
- Не обижайтесь!
Пыхта слушал Катеньку и думал о том, какое участие в этом принимал Паша?
«Это Пашино «подкладывание»? Отдающее бульварным романом. Есть люди, которым кажется, что они управляют, как кукловоды, этим миром».
«И во времена Федора Михайловича фабульные выдумки легко размещались в сумрачном Петербурге. Для провинциальных городов нужно было как-то исхитряться: «в городе N…», в «какой-то там губернии…» А Питер легко все проглатывал. Не морщась. В нем все могло быть, и все всегда было. Никто даже не подумает перепроверять авторские выдумки».
- Какое отношение вы имеете к Павлу Олеговичу? Вернее он к вам? – неожиданно озвучил Пыхта свои мысли.
Катенька ничего не ответила, только пожала плечами.
- Человек, которому все удается, - в задумчивости начал Пыхта. - Он не подвержен фобиям, не впадает в депрессии, не преувеличивает ни бед, ни радостей… Но и спрашивать его о том, зачем он живет, – бесполезно. Он не любит таких вопросов.
- Похоже, - Катенька сделала паузу, - похоже, ваш Павел Олегович упорно принимает нас с Верой за «б».
- Он так считает? - Пыхта сделал вид, что ничему не удивляется. Только сигаретным дымом слегка поперхнулся.
- А вы, судя по цветочкам, о нас лучшего мнения?
- Я ему уже пообещал набить лицо.
- Вот это лишнее! Что вы! Никто не мешает ему видеть в нас этих самых... Что же мы должны кричать всюду, что мы порядочные девушки?
Пыхта молча курил.
- Ну что же, - Катенька первой нарушила возникшее неловкое молчание, виновницей которого была сама, – идемте!
– Куда?
– Как куда? Вы же хотели. Давеча.
- Вы приглашаете меня в гости?
– Если не передумали?
Они какое-то время медленно шли по набережной, потом свернули под арку во двор. Катенькин дом был в третьем или четвертом дворе.
Они поднялись по узкой темной лестнице в ее подчердачную квартиру.
- Не страшно? – Катенька взяла Пыхту за руку.
Катенька стала отпирать дверь. Из полуоткрытой двери послышались голоса, в квартире горел свет.
- У вас кто-то дома?
– Конечно. Бабушка и сестра. Проходите!
Чистенькая прихожая. И запахи чужого жилья не отпугивали Пыхту.
- Бабушка! Это Константин Васильевич! – почти прокричала Катенька маленькой улыбчивой старушке, показавшейся из-за поворота коридора, который вел на кухню.
- Он хочет посмотреть, как живут герои Достоевского, - сказала она уже обычным голосом сестре, которая тоже вышла в коридор с кухни вслед за бабушкой посмотреть на гостя. Смущённый подросток лет восьми, в очёчках ничего не сказал и не понял.
- Аня, поставь чайник! – сказала Катенька сестре. – Ужинать я не буду. Меня уже покормили.
Пыхта немного удивлённый стоял в маленькой прихожей – огромный, заслоняя собой плафон, висевший на длинном шнуре.
Катенька предложила снять пальто и увела Пыхту в свою комнату.
Зазвонил мобильник. «Верка, не говори глупости!» - услышал Пыхта только эту фразу, пока Катенька закрывала за собой дверь.
«Налёт скромности питерской выделки, оглядел Пыхта обстановку. Пролетарский город. Или мелкочиновничий? Макар Девушкин… Кто-то в том же роде… Дался мне этот Достоевский!»
«Почти полное отсутствие амбиций. Даже какое-то стоическое равнодушие ко всему этому», - в этой мысли было что-то утешающее.
«А ты что подумал? – с облегчением и лёгким разочарованием одёрнул себя Пыхта. – Сказано же никаких “б”».
Аня принесла чайные чашки. Она тихонько поставила их на стол, но не ушла, остановилась, искоса поглядывая на Пыхту. Рот ее был перепачкан чем-то шоколадным. Потом она разбудила спавшего на диване кота и показала его гостю.
- Сейчас будем чай пить, - сказала Катенька, вернувшись в комнату с чайником и вазочкой с печеньем, и предложила Пыхте сходить в ванную помыть руки.
Пыхта вымыл руки, вышел из ванной. Ему почему-то страшно захотелось взглянуть еще раз на «волшебницу». Старушка сидела на стуле у окна за совершенно пустым столом. Руки ее были сложены на коленях, а сама она глядела в темноту за окном. Когда Пыхта показался в дверях, она повернула голову и посмотрела на него.
Она улыбалась едва заметно – совсем так, как это делала Катенька.
Чистота и порядок на кухне. Все дела переделаны. На плите прикрытые полотенцем кастрюльки.
Катенька тоже пришла на кухню и стала рядом с Пыхтой. Какое-то время они втроем молча стояли и, улыбаясь, глядели друг на друга. Потом Катенька потянула Пыхту за рукав.
- Бабушка не будет с нами? - тихо поинтересовался Пыхта, когда они вернулись в комнату.
- Нет. Все хорошо. Не беспокойтесь. Это нормально. Она не любит.
В домашней обстановке Катенька показалась Пыхте совсем юной. Она старательно, но все равно как-то по-ученически выполняла роль хозяйки.
Бледное питерское лицо, темные волосы, схваченные сзади в хвост простой резинкой. Шаль накинутая на плечи. В квартире было не очень тепло.
Катенька разлила чай и села, сложив руки на коленях, глядя неподвижно перед собой. Будто пережидала что-то.
Пыхте тоже было неловко.
Как если наступило отрезвление.
- Жаль, что у вас… у нас мало времени.
- Всего полвечности, - буркнул Пыхта.
- Это как?
- Полвечности? Впереди ровно половина всей вечности. Другая половина была до нас. Мы всегда оказываемся посередине.
- Шутите.
Пыхта улетал на следующий день. В аэропорту он набрал Катенькин номер, чтобы еще раз услышать ее голос. Они какое-то время молчали. Но это не казалось неловкостью. Пыхта чувствовал прилив непривычного, не бывалого с ним никогда вдохновения.
- Бабушка сказала, что вы хороший человек. И… - она засмеялась, - что вы крупный мужчина.
А на прощание Катенька попросила:
- Не бейте его! И совсем не надо пить. Поезжайте! Вас там ждут. Все будет хорошо.
Он не спросил «кто?»
- Вы все-таки ангел?
Катенька только вздохнула.
С тем он и улетел. С ощущением едва-едва уловимого чуда.
Ему было страшно покинуть эту почву неожиданно обретенной уверенности в себе. В необычном для него амплуа.
«Вот такая история случилась в северной столице нашего обширного государства», - с некоторым беспокойством думал Пыхта, уже сидя в самолете, закрыв глаза.
- С вами все в порядке, - спросила его стюардесса.
- Некоторые вещи можно смело не знать, - ответил ей Пыхта с облегченной улыбкой.
6.
«В самом деле весна?» - будто было чему удивляться, сказал себе Пыхта. Он шел в одном пиджаке, а пальто нес в руках.
Весна. И надежды. Более обширные, чем всеми предыдущими веснами. И более качественные в своей нереальности.
Как солнечные зайчики – неуловимо, внезапно, ниоткуда в никуда, мелькали «счастливые» мысли.
- У вас все в порядке? – как и самолетная стюардесса слегка беспокоились коллеги.
- Да, все хорошо, - отвечал Пыхта.
И добавлял, «в сторону», непонятное: «Мелодраматическими моментами».
В жизни Константина Васильевича появились какая-то особенная неторопливость, он сделался вдруг спокоен, ровен, доброжелателен. Будто в чем-то было неколебимо уверен. Таким он не был уже давно. А может быть, и никогда. Да, пожалуй, никогда он так неторопливо и терпеливо не жил.
И все от осознания того, что можно как всегда «попутно» заглянуть в Поселок и там… И там все будет на своих местах.
Катя и даже ее мама перестали удивляться. Катя давала небольшие поручения Константину Васильевичу: просила привезти что-то из продуктов или забежать в аптеку.
Присутствие теплящейся, ни на миг не потухающей надежды. Ни на чем, надо сказать, не основанной. Константин Васильевич и сам мог бы это при других обстоятельствах понять, но… Надежда – непременный атрибут чувства.
Так надеется пасьянсник, что все совпадет. Она поднимет глаза, и в них можно будет все прочесть. Константин Васильевич чувствовал только «свое», за себя, но и еще совершенно необоснованно предполагал ту же чудесную работу и в ней. Хотя с Катей он вообще ни о чем таком не говорил.
Волны притяжения, волны томительного напряжения, жалости к себе… Все это вперемешку. И все покрывающие надежды.
Пыхта, как вернулся из Питера совсем в рот не брал!
«Не пей и не бей!» - повторял он как заклинание наказ Катеньки. И не пил. А вот ударить все же пришлось. Несильно, правда. Только один раз.
Меньшиков почти не появлялся в лаборатории – все по командировкам ездил. А тут приехал.
Он сам привязался: «Ты, я вижу, зря времени не теряешь», - и улыбочка. Будто знал что-то. Будто об этом можно что-то знать.
«Мамочку твою жалко», - поулыбавшись, сказал он, и тут последовал короткий неумелый удар, от которого Павел Олегович оказался сидящим на полу. Это было больше смешно.
Пыхта только когда ударил, только потирая «ударную» руку, вспомнил Катенькино: «Не бейте!»
«Я же не бью. Я только один раз».
Это было в институтском коридоре: студенты, преподаватели… Многие ничего не поняли. «Вот какой неловкий!», «Вставайте, а то простудитесь!»
Что ж такого? Один кандидат технических наук ударил другого. Бывает.
После этого Константин Васильевич, как всегда «попутно», заезжал к Кате в Поселок. А она не могла понять, почему он опять как-то переменился. «Что с ним опять?» Только после отъезда Пыхты она через подругу восстановила картину событий.
«Он Пашу побил! – сказала она матери. – Вот дурак!»
- Ему же сказано было: не бей! - добавила она в раздумье.
Однажды Пыхта приехал уже под вечер. Катя встретила его у ворот.
- Я вас ждала, - неожиданно произнесла она.
Он не ответил.
«Мама уехала к сестре, - сказала Катя, когда они прошли в дом, и прибавила: - С Петей».
Она оставила Пыхту одного. Прошло уже довольно много времени. Пыхта сидел на лавке у окна. Хотелось курить. Катя вернулась в комнату. Молча. На ней был халат. Она постояла у зеркала, расчесываясь массажной щеткой. Пыхта смотрел на нее. Она на некоторое время оставалась неподвижной у столика перед зеркалом, потом подошла к нему и стала снимать с него пиджак. Протянула руку к пуговицам на рубашке, в нерешительности застыла на мгновение, прежде чем начать их расстегивать. И все это не глядя ему в глаза. Просто повернув лицо куда-то в сторону.
- Вам-то это зачем? – наконец опомнился Пыхта. - Зачем вы это делаете?
- Не знаю. Просто… Простите.
Катя опустилась без сил на пол прямо перед ним. Константин Васильевич поднял ее, обмякшую, в полусползшем с плеч халате. Подмышки ее были влажными, волосы пахли шампунем. Он отвел ее к дивану, уложил и накрыл одеялом.
- Не уходите.
- Не уйду.
Через какое-то время она села за его спиной, обхватила колени руками. Потом прижавшись к его широкой спине, стала гладить по голове, едва касаясь волос, будто снимала экстрасенсорными пассами усталость и беспокойство.
- Это что, специально?! – спросил Константин Васильевич.
- Да, - не сразу тихо выдохнула она.
- Дурочка.
- Погасите свет!
Пыхта встал, пошел к двери, нажал на выключатель. Комната погрузилась во мрак, только слабый свет с улицы позволял еще как-то ориентироваться. Пыхта, осторожно ступая, вернулся к дивану и сел на прежнее место рядом с Катей.
Было уже около восьми утра, когда Катя испуганно проснулась:
- Скоро мама вернется, - объяснила она. – Вам пора. Умоляю! Вставайте скорее!
- Мы еще увидимся? - спросил он, уже выйдя за порог дома.
– Что за вопрос? Ну, вы и смешной! Конечно!
- В следующий приезд.
– Ладно.
– Через неделю.
– Хорошо.
– Я пойду.
– Идите уже!
- Иду.
- Не бейте больше никого.
– Хорошо.
- И не пейте.
- Ладно.
А через несколько дней – среди недели - вдруг ее появление на его пороге! Катя приехала в город и пришла с сыном к Пыхте. Она раскраснелась, поднимаясь на его третий этаж с мальчиком на руках.
«Мы как раз мимо проходили, - пояснила она. - Решили проведать».
В ней чувствовалось некоторое внутреннее напряжение. И глаза выдавали тревогу. Она опустила на пол ребенка, прошла в гостиную, огляделась, будто что-то искала. Пыхта в это время, удивленно и с интересом глядя на Катиного сына, ходил за ним по всей квартире. Мальчик тоже, как мама, оглядывал жилплощадь, время от времени произнося: «Ета?» - и показывая пальцем на «ета».
В конце концов, осмотр был закончен, и Катя с сыном сели рядышком в кресло. Пыхта стоял перед ними.
- Нет, это сказка!
– Да. Конечно, - тихо согласился он, не очень понимая, к чему относятся ее слова.
Катя вздохнула и решительно встала.
- Пойдем, Петечка!
Она уже спустилась почти донизу, когда вдруг, запрокинув голову, крикнула, глядя наверх в просвет между лестничными маршами:
- А может быть, и не сказка!
- Да, конечно, - произнес Пыхта, закрыв дверь, в звенящей пустоте квартиры.
«И не сутулься! Спину держи прямее! Что ты как старик!» - сказал он своему отражению в зеркале, висевшем в прихожей.
Ночью ему с удовольствием не спалось от хороших мыслей.
2010