Коробочки красок, подаренной мне на день рождения, хватило ненадолго, и я приуныл. До следующего дня рождения было очень далеко. Но бабушка, увидев, как я снова мучаюсь с рисунками, раскрашивая их сохранившимися огрызками карандашей, которые не так-то просто было удержать пальцами, сказала:
– Я видела в магазине, кажется, вот такие же, – и она взяла в руки почти пустую коробочку, в которой осталось немного черной и желтой краски. Черную краску я недолюбливал, считал, что ею рисуют все мрачное, злое и грязное. Желтый цвет – за то, что напоминал больничную рубаху, выкрашенную хиной во время моей болезни малярией. Услышав от бабушки, что в нашем магазине появились краски, я не поверил, но все же помчался на разведку. Правда ли есть там такие?
Краски лежали на витрине под стеклом среди ненужных мне пузырьков с одеколоном, баночек и коробочек с зубным порошком и пудрой. «Как бы кто не купил их раньше меня», – торопился я домой.
Дома мы с бабушкой обшарили все карманы в надежде найти какую-нибудь монетку. Вытрясла бабушка сколько-то копеек из своего тощего кошелька. Потом дала мне клюку и заставила пошурудить под сундуком: вдруг какая монетка закатилась. После всех поисков посчитали – всего ничего. На краски еще много не хватало. Я не находил себе места, с нетерпением ждал маму с работы.
Вечером мне удалось уговорить маму купить краски. Но денег и у нее не оказалось.
– Вот только завтра на хлеб, – вытащила она из кошелька два рубля. Снова на помощь пришла бабушка, видя навернувшиеся у меня слезы.
– Нюра, да ты бы сходила к кому-нибудь из соседей, перехватила до получки, – просила она.
Вздыхая и не надеясь, что кто-то одолжит на краски, мама ушла. Вернулась она быстро и, подавая мне деньги, сказала:
– Покупай. Деньги мне одолжил почтальон Женя и сказал, чтобы ты не старался густо намазывать, а разводил водой пожиже, на дольше хватит.
В коробочке красок, купленных мной, кисточки почему-то не оказалось, хотя и место для нее было. «Продала кисточку продавщица какой-нибудь красавице ногти красить. Видала я – бегають на танцы и таки размалеваны!» – сделала вывод бабушка. От старой кисточки почти ничего не осталось. «Где же взять?» Я вспомнил про самодельную кисточку, которую видел под Новый год у почтальона и, конечно, вспомнил его младшего брата Вальку с выстриженным клоком волос на голове.
И я стал приглядываться к косам сестер, даже украдкой попробовал кончики кос на изгиб, определяя упругость. «Подойдут!»– решил я и из палочки начал выстругивать ручку для будущей кисточки. Сестры старшие, похоже, догадывались, что я делаю. А Светланка крутилась возле меня: то с одной стороны зайдет, то с другой.
– Не мешай! Уйди!– прогонял я.
– А че это будет? – не отставала она.
– Много будешь знать – скоро состаришься.
– Не хочу я быстро стать бабушкой, – обидевшись, сказала она и ушла к куклам.
Выстругал я ручку, поскоблил осколком стекла, чтобы была гладкой, и стал выпрашивать у сестер немного волос. Но где там! Они и слушать не хотели. Даже Светланка и та говорила:
– У меня и так косички коротенькие, не дам отстригать, а то буду некрасивая.
Как я теперь завидовал тем мальчишкам, у которых были братья.
«С братом куда легче договориться на клочок волос, и еще лучше, если бы брат был меньше меня, просто бы отлупил и все, если бы не давал отстричь», – рассуждал я.
Бабушка предлагала на кисточку от своей седой и тонкой косички, похожей на сосульку. Но из ее старых волос не хотелось делать, я опасался, что кисточка из ее волос быстро износится. «Да и вообще, разве – бывают седые кисточки?»– задавал я сам себе вопрос. Какой же найти выход? На ум и рыбалка не шла, хотя бесполезно на нее идти, клева все равно не будет: ветер. А если подул ветер с Севера, клева не жди.
Я вздыхал, разглядывая книгу «Сказки Андерсена». Какие в ней картинки! Так и хотелось срисовать.
– А что, если попросить прядь волос у соседской девчонки Надьки?
Все равно она некрасивая, конопатая, – рассуждая так, я пошел подкарауливать Надьку. Пробравшись к плетню, за колючки высокого дурмана, я затаился возле дыры, наблюдая за двором, где жила Надька. Во дворе две рябые курицы рылись в пыли, да рыжий петух, вытянув шею, косился в мою сторону, готовясь сразиться. С озабоченным видом, опустив голову, ленивой походкой через двор прошла кошка и скрылась в открытой двери сарая. Где же Надька? А в открытое окно кухни было видно ее мать. Она чистила мелкую картошку и кидала в кастрюлю.
– Надька! – крикнула мать, – сбегай, пощипли на грядке луку.
Надька выскочила из избы. Зашлепали по двору ее босые ноги. Вот она в светленьком голубом платьице, как бабочка, запорхала возле грядки. Ее косички с розовыми бантиками подпрыгивали на спине. Когда Надька с пучком лука пробегала обратно мимо моей засады, я негромко окликнул ее.
– Ой! Кто здесь? – вздрогнув, остановилась Надька, испуганно озираясь, вглядываясь белесыми глазами.
– Не бойся, подойди сюда, – позвал я, сжимая в кармане ножницы. Надька, спрятав за спину пучок лука, подошла так близко, что через дыру плетня я видел покрасневшее ее лицо, усыпанное конопушками, голубые глаза со светлыми длинными ресницами. Ими она часто-часто хлопала, наверно, думала, зачем ее позвал, да еще и тайком. Пока я уговаривал, Надька улыбалась и свободной рукой кончик косички накручивала на палец. Я знал, что Надька из цветов больше всего любила белые ромашки.
– А за твои волосы я тебя нарисую в красивом платье с большими ромашками. Ты себя не узнаешь.
Я почти был уверен, что Надька даст отстричь, и уже вытащил из кармана ножницы, но из окна кухни опять послышалось:
– Надька! Ты че, пропала?
Надька откачнулась от плетня.
– Нет! Мамка поколотит, — сказала она, и засверкали ее грязные пятки к дому.
Разозлившись на Надьку, я вернулся ни с чем домой и неожиданно выход нашел! Но то, что я придумал, пока держал втайне. Дождавшись вечера, усердно стал зевать и раньше обычного отправился к своей постели. Незаметно засунул под подушку ножницы, ложусь и притворяюсь спящим, а сам жду, когда уснут остальные. Бабушка уже спит. Она, как курица, солнце село – клюет носом, зато среди ночи проснется и ворочается с боку на бок, кряхтит, охает, перебирает всех святых. Девчонки, набегавшиеся за день, быстро засопели наперебой. Сморила усталость и маму. Немного поискав ножницы, она отложила починку моих брюк и тоже легла. Я еще полежал, не шевелясь, чтобы все покрепче разоспались, чтобы каждый за это время выбрал сон по настроению, и... сам задремал и, может быть, тоже уснул, да хорошо, вовремя укусила блоха – сна как не бывало! В другое бы время это так просто ей не прошло, а сейчас – дело поважнее. Потихоньку вытащил я из-под подушки ножницы, на цыпочках по холодному полу направился к кровати, на которой спали младшие сестры. «Отрежу от Светланкиной косички, хоть они и короче, зато утром мне меньше попадет», – решил так. Подкрадываюсь, в этот момент я оценил преимущество земляного пола: ни шороха, ни скрипа половиц, как часто бывает у деревянного. Ночь, как назло, темная-претемная! Не перепутать бы кровати. Пробираюсь вдоль стены, стараюсь определить по чуть видневшимся окнам, где я. Подошел. От волнения трясутся руки, но успокоил себя: «Не хлеб же ворую. Да, может, Светланка и не заметит, что одна косичка вдруг стала короче. Отрежу потихоньку». Еще прислушался, спит ли бабушка. Спит. Раздвигаю ножницы и шарю рукой. «Вот она, Светланкина косичка. Мягкая!» –сдавливаю ножницы и... вдруг ночную тишину полоснул душераздирающий нечеловеческий крик! Бросаю ножницы и кидаюсь под свое лоскуточное одеяло. Им же закрываю свою сообразительную голову – что будет дальше? Слышу: мама ругается. Щелкнул выключатель – засветились швы и дырки лоскутков одеяла. Захныкали, засопели разбуженные девчонки. В одеяле прокапываю дырку побольше и одним глазом наблюдаю. Кошка орет и, стараясь поймать свой хвост, крутится на полу. Раскосматившаяся бабушка спросонья что-то шепчет, крестится, глядя то на окно, то на обезумевшую кошку.
– Ты что, взбесилась что ли? – открыла мама дверь, и кошка пулей вылетела в сени, а потом ее рев послышался уже с улицы.
– Ох! Не к добру это, – тихо проговорила бабушка, натягивая одеяло.
Мама подобрала ножницы, положила их на стул поверх недоштопанных брюк и выключила свет. Постепенно все затихли. У меня испуг прошел и, чтобы не расхохотаться, кусал угол подушки.
Только через два дня Муська вновь появилась дома, но с этого времени она стала какая-то дикая: то тихо, смирно лежит на окне, то вдруг соскакивает, как от кошмарного сна, садится и принимается лизать кончик хвоста. На меня стала глядеть с каким-то испугом и близко к себе не подпускала. «Неужели в такой темнотище Муська узнала меня?» – гадал я. С недоверием она стала смотреть на каждого, кто в руки брал ножницы, и отбегала подальше.
Кисточку я все же сделал, когда снова начинался учебный год. Я, теперь второклассник, в последний день перед занятиями, обросший за лето, сидел в парикмахерской и смотрел на рассыпанные по полу клочки волос и не только моих, черных, а были здесь и светлые, почти белые, рыжие, коричневые, выгоревшие, цвета соломы. А когда моя лысая голова засверкала в зеркале, я поднялся, подобрал клок помягче.
Дома волоски привязал к ручке-палочке, ножницами подровнял, и получилась вполне приличная кисточка. Однако красить ею было плохо: волоски разъезжались, разбрасывали краску по сторонам. Взятая краска попадала туда, где нужно было красить другим цветом.