Долгой и очень уж лютой показалась зима: раз пять носил я к дяде Сереже подшивать свои пимы. А сестры то одна, то другая чихали и кашляли, шмыгая носами, простывая не только на улице, но и в избе с земляным полом. Печка часто дымила, и бабушка со слезящимися глазами то и дело совала в печь быстросгораемые карагайниковые ветки.
Наконец-то пришла весна! Однако первые мартовские дни мало чем отличались от зимних, разве только небольшими оттепелями в полдень, которые к вечеру с крыш свешивали сосульки. Но с каждым днем увеличивались на пригорках проталины, по которым с озабоченным видом в строгих черных одеяниях ходили грачи. Со вздохом оседали сугробы. И солнце аппетитно доедало влажный сахарный снег.
Длинная одноэтажная школа, покрашенная в светло-зеленый цвет, походила на огромную гусеницу, выползшую на оттаявший пригорок погреться. Возле нее уже не было ворохов карагайниковых дров. Радуясь весне, теплу, возвращались мы из школы, шлепая по лужам. Свои пальтишки, фуфайки уже не застегивали на пуговицы. В ручьях пускали кораблики и загадывали, чей уплывет дальше.
С нетерпением я ждал скворцов, потому что они, как мне казалось, прилетали на мой день рождения. А накануне дня рождения, ложась спать, я гадал: «Что же мне утром подарят? Бабушка, скорее всего, раздобыла конфету или пряник. А вот что на этот раз подарит мама? Никак не мог предположить».
Утро. Проснулся я от прикосновения чьих-то теплых рук – мама!
Смеясь, она взяла меня за уши, вытянула из-под одеяла и подняла под потолок.
– Расти большой, не будь растапшой! – сказала мама.
Я напугался: Ой! Oй-ей! Оторвутся уши! – закричал, разбудил сестер. И они с любопытством из всех углов смотрели на нас: им тоже интересно узнать, что же такое подарят мне мама и бабушка. Как обычно, бабушка утром вставала раньше всех. Она уже сидела за столом, из блюдца пила горячий чай. Я успел заметить прикрытый полотенцем на столе ее подарок: белый продолговатый пряник и конфету в обертке.
– Тебе сегодня исполнилось девять лет, – сказала мама и опустила на постель.
Я сразу пощупал уши – на месте! только будто горят. Мама, загадочно улыбаясь, подошла к сундуку, повернула в замке ключ, откинула крышку, оклеенную изнутри картинками из каких-то журналов, книг, и из-под тряпок вытащила!.. У меня даже дух захватило – краски! Кинулся я к маме, обнял крепко за шею и схватил пахнувший нафталином подарок. Торопливо открыл коробочку: восемь разноцветных кирпичиков, тесно прижавшись друг к другу, лежали в ней, а сбоку – кисточка. Окруженный сестрами, некоторое время я любовался маминым подарком, потом, послюнив палец, потер о красный кирпичик. Палец сразу же окрасился ярко-красным пятном.
– Во! Не то что ваши карандашики! Сияющий, я показал палец сестрам. Но сестер не очень-то интересовали мои краски, и я, спохватившись, бабушкин подарок отдал им. « Не знаю, сколько месяцев берегла бабушка где-то раздобытый пряник», – подумал я, глядя, как сестры, выставив под платьицами худые лопатки, здесь же, на полу делили пряник молотком. Мне стало не до них. В это мартовское утро я считал себя самым счастливым человеком. Мама, как будто помолодела, радуясь за меня, в хорошем настроении она собиралась на работу. Я быстренько умылся, оделся и встал на колени у сундука, приготовился рисовать. Бабушка, пододвинув табуретку ближе к сундуку, села и, часто моргая, вытирала глаза кончиком платка: она, как и мама, была рада за меня и теперь хотела посмотреть, как я буду рисовать красками. Краски, волшебные краски, о которых так долго я мечтал, теперь лежали передо мной! Помакнув кисточку в баночку с водой, я задумался, что же нарисовать?
– Ну, не робей, рисуй чего-нибудь, – торопила меня бабушка.
И вдруг мне захотелось нарисовать что-нибудь яркое, красочное, чтобы удивить сестер, бабушку и маму, а еще хотел я доказать Кольке, что мои краски не хуже, чем у него. «Хотя у Кольки красок в коробочке больше в три раза, а я нарисую в десять раз красивей», – так думал я. Поначалу я стал с цветных открыток срисовывать яблоки, груши и виноград, которого сроду не видел. Я никак не мог согласиться с тем, что виноград зеленого цвета. «Не мог что ли этот художник дождаться, когда созреет, покраснеет виноград, тогда бы и срисовал», – размышлял я и гроздь раскрасил ярко-красным цветом. Таким образом я исправил ошибку художника.
С этого дня рождения я почти каждую свободную минуту рисовал только красками. И с каждым днем все тоньше и тоньше становились кирпичики моих красок, зато толстела и пухла папка с картинками, нарисованными мной. Иногда взглянуть на мое творение приходили мальчишки-друзья с нашей улицы. С завистью они разглядывали рисунки, но бывало, что кто-нибудь даже критиковал неудавшиеся художества.
В основном же, картинки нравились друзьям, нравились сестрам, маме и бабушке. Бабушка больше всех переживала за мои неудачи и подбадривала меня.
– Бабушка, как ты думаешь, получится из меня настоящий художник? – допытывался я.
– Получится, не сумлевайся, только вот бумаги не хватает, – говорила она, расстригая ножницами порванный бумажный мешок для моих рисунков. А мама, любуясь моими рисунками, говорила, что надо бы их показать кому-нибудь понимающему. «Кому же? – думал я, – почтальону Жене или своей учительнице?» Все же решил сначала показать Ольге Артемовне, хотя она и не была художником. Папку с рисунками принес я ей и после уроков, когда все ученики ушли домой, Ольга Артемовна внимательно стала рассматривать каждый рисунок. А я смотрел на ее белое, с легким румянцем на щеках лицо, на чуть прищуренные глаза и пытался угадать, нравятся ей рисунки или нет. Когда какой-нибудь рисунок рассматривала дольше, ее губы слегка растягивались в улыбке. Светло-серые глаза изумленно открывались шире и казались еще светлее. «Выходит, нравятся!» – радовался я. Но вот Ольга Артемовна дошла до красного винограда. «Сейчас начнет меня хвалить», – как бы приготовился я.
– Да, ты оказывается еще и абстракционист! – воскликнула она и как-то удивленно на меня посмотрела. И я почувствовал, скорее всего ушами, что не то от радости, не то от волнения сам покраснел, как мой виноград. «Абстракционист» – слово-то какое-то чудное, непонятное!
Раньше его я никогда не слышал и поэтому не знал, хорошо это или плохо. Мне бы надо сразу спросить у Ольги Артемовны, но подумал: «Ладно, узнаю у сестер, у Нины или Томы. Они уже должны знать, ведь одна училась во втором, а другая в третьем классе». Только бы мне не забыть это слово. Ольга Артемовна посмотрела все рисунки и из них выбрала два: на одном была нарисована бабушка, на другом – рыбак с удочкой и на крючке большая рыбина.
– Эти рисунки я возьму на школьную выставку. Молодец! Из тебя, я думаю, получится настоящий художник, – похвалила меня Ольга Артемовна.
У меня от радости чаще заколотилось сердце! Я схватил со стола свою папку с рисунками и, немного заикаясь от волнения, пообещал:
– Когда я вырасту и стану художником, нарисую Вам большую-пребольшую картину!
Я прибежал домой и с порога выпалил:
– Бабушка! Тебя в школе повешают!
Бабушка вздрогнула, из рук выпал недовязанный носок. Из подола юбки выкатился клубок ниток и закатился прямо в лапы кошки Муськи.
– Господи! За што же это и кто меня хочет повесить? – сказала бабушка, но, увидев мое веселое настроение, подобрала носок, отобрала у Муськи клубок, опять села за вязание.
– Да нет, бабушка, не самую тебя, – поправился я, – а картинку, на которой нарисовал тебя, где ты топором рубишь дрова.
– А! Стало быть, хорошо рублю! – согласилась она.
Вспомнив слово «абстракционист», я спросил у сестер – не знают. Пристал к бабушке. А она даже выговорить это слово не смогла и, махнув рукой, сказала:
– Шут его знает! – и не ломай голову, спроси у учительницы.
Я взял «красный виноград», пошел к Кольке, может быть, он знает? Колька посмотрел на виноград, еще дольше на меня, пожал плечами, поцарапал макушку и сказал:
– Абстракционист – это, наверно, человек, который вырастил новый сорт винограда или каких-нибудь других фруктов. В общем, ну, как агроном.
Колька не убедил меня, и я в школе после уроков подошел со своим вопросом к Ольге Артемовне. Она объяснила, что значит абстракционист, а это значит, понял теперь я, виноград должен быть зеленым, хотя и созрел.
Подходила к концу последняя четверть. Еще немного, и нас, первоклашек, переведут во второй класс. Я уже, можно сказать, считал себя грамотным и прочитал, что мелом написано на заборе, только стыдился говорить об этом дома маме и бабушке. Ну а сестры и сами давно прочитали.
В последний день занятий Ольга Артемовна сказала:
– Завтра, дети, будет родительское собрание, пусть придут ваши папы или мамы. Я им отдам табеля с оценками за весь учебный год. А вы теперь целое лето не будете ходить в школу. Отдыхайте!
– Ура! – дружно закричали мы. Только Пашка Свиридов, который дальше всех плевался, насупившись, молчал. Он «ура» будет кричать в конце лета: его по грамматике и арифметике оставили на осень.
Мама на собрание не могла сходить.
– Поздно приду с работы. Пусть сходит бабушка, – сказала она.
Отец наш, хоть и кончилась война, а все еще где-то в своей воинской части продолжал служить: восстанавливали и строили новые мосты. Одна надежда на бабушку.
– Я же не знаю, че там, на собрании, будут говорить. Не дотумкаю, че у меня будут спрашивать, не грамотна я. Може, не ходить, а табель как-нибудь мать потом заберет, – говорила бабушка.
– Бабушка, тебе разве не интересно узнать, зря или нет сгорели в печках школы твои дрова. Сходи, принеси мой табель, – просил я.
Вечером бабушка все же стала собираться на собрание. Вспомнив, как бабушка собирала меня первый раз, в первый класс, я следил за ней. Она надела новую зеленую юбку. Голову повязала белым в горошек платком. Тут и сестры окружили бабушку, оглядывая со всех сторон. Тома даже зеркало перед ней подержала. Все вроде бы нормально. Но вот на ногах калоши, да еще и просторные, ну никак не подходят к ее наряду. «Она ими, до самой школы шаркая, поднимет всех собак,» – подумал я и посоветовал бабушке надеть мамины выходные туфли: за один раз не заругает. Надела. Ушла.
Я с нетерпением стал ждать ее возвращения и немного побаивался: вдруг меня на собрании за что-нибудь будут ругать, мало ли... за год разве все запомнишь. А бабушка почему-то долго не возвращалась. Уже и мама пришла с работы, мы собрались ужинать. Только сели за стол, вошла бабушка. Вошла она как-то кособоко и, припадая на левую ногу, подошла, подала маме табель и каблук от туфли.
– Не здря рубила дрова! А каблук Сергей пришпандорит, – сказала бабушка.
Вот, оказывается, почему бабушка долго шкандыбала. Посмотрела, повертела в руках мама каблук и развернула табель – ее лицо просветлело.
– Я думала, что со своим рисованием ты остальные уроки как следует не учил. Молодец! Ну, теперь ко второму классу куплю тебе новенький портфель, – пообещала мама.
– Мы тоже со Светланкой хочем в школу ходить. Купи и нам портфели, – просила Галя.
– Рано вам в школу. Кто же будет с вашими куклами играть? Я что ли, – сказала бабушка, подсаживаясь к столу.
Все засмеялись, а Галя со Светланкой насупились, недовольно смотрели на бабушку.
Первый класс я закончил отличником. Впереди –длинное беззаботное лето! Опять – путешествие по протокам и островам, рыбалка, однако теперь и летом я решил чаще рисовать. Очень хотелось стать художником!