Литературная обработка архивных документов семьи Митюриных- Бондаренко Наталья Алексеевна
То, что человек нуждается в собственной истории, в следах своей, пусть непритязательной, биографии, - неоспоримо. Это необходимо ему самому и тем, кому он ее доверит. И если опыт жизни достойный, или не очень (это тоже опыт, и он учит), то может принести добрые плоды. Хорошо, когда словесные описания истории семьи дополняются фотоснимками, благодаря которым может броситься в гла¬за то, что когда-то их владельцам казалось обычной жизнью.
Все началось для меня с одной старинной фотографии из архива семьи Митюриных. Картонная (сделана на десятилетия!), на тисненной бумаге, с адресом и фамилией мастера, с медалями с изображенными на них мужскими портретами и вензелями – это все с обратной стороны. «Фотография Кольчугина. На Симбирской (ныне – Ульяновской. Прим. авт.) улице. В собственном доме. В Сызрани», - такой печатный текст рекламирует фирму хозяина на фотокарточке. В одной сызранской семье мне довелось видеть подобные снимки, впитавшие дух прошлого, надпись на них гласила: «фотоателье Михаила Варламова». Хозяйка карточек уверяла: мол, когда-то это заведение было первым в Сызрани, владел им ее родственник, который из бедноты выбился в люди (в позапрошлом веке Михаил, будучи подростком, следуя пешком за чужим обозом, отправился из Сызрани в Питер, где начав свой трудовой путь с разносчика, в итоге получил хорошее образование). Известно, что в уездном центре, в Сызрани, к концу ХIХ – началу ХХ века имелось уже несколько фотоателье, кроме Варламовского: Букина, Махницкого, Аршинова, Пахомова, Чиркаева и упомянутого выше Кольчугина. Названия их были самыми разными: «Кабинет-портрет», «Визит-портрет», многие отмечены медалями и дипломами как российскими, так и европейскими. А на том снимке, сделанном у Кольчугина: три коротко остриженных мальчика, запечатленных с серьезными полными достоинства лицами соответственно важности момента. Каждый держит картинно в правой руке перед собой картуз, другая рука лежит на широком поясном кожаном ремне. Двое по бокам (им лет по девять) - в косоворотках темного сукна - по моде тех лет - и в сапогах. В центре на стуле сидит подросток двенадцати лет, одетый солиднее своих товарищей: в пиджаке, белой рубашке и до блеска начищенных ботинках. Собираясь в фотоателье, мальчишки нарядились явно во все самое новое и праздничное. На заднем фоне снимка нет кустарной буйной рас¬тительности и богатых архитектурных деталей, часто украшавших фотопродукцию, ребята сфотографированы на темном фоне. Сзади фотокарточки от руки хорошим почерком сделана чернильная надпись (вдумайтесь в дату!): «1897 год. Жилъ я у Ревякина Н. П.». Подписал фотографию Александр Федорович Митюрин (на снимке он в центре). Стиль одежды, рисующий прошедшую эпоху, подсказывает, что мальчишки – заказчики этой фотографии - далеко не из обеспеченных семей, скорее из крестьян, но ведь сумели-таки сделать снимок на память! Фотокарточки в те времена делать было модно, но позволить их себе могли лишь состоятельные люди: купцы, мелкие чиновники, мещане. Но бывало так: простолюдины, скопив деньги, а то и с первого жалованья, на радостях отправлялись к фотографу. Персонажи этого фото так и сделали. Пройдут годы, и Александр Федорович Митюрин оставит потомкам в память о себе много снимков, где будет выглядеть успешным, красиво одетым, рядом с такими же, как и он, влиятельными товарищами. А к той, самой первой в жизни, а значит, самой дорогой для его хозяина, фотокарточке мы еще вернемся. Пока же окунемся в хитроспетение судеб, откроем силу характеров членов семьи Митюриных, и прежде всего - Александра, изображенного на старинном фото.
Сызрань. По улице Тимирязева (в прошлом – Щепалинская) стоит деревянный дом под номером 65 начала XX века. В нем с 1909 года после своего венчания проживала чета Митюриных – Александр Федорович (1985 гр.) и Прасковья Николаевна (1892 гр.) – в девичестве Куроедовская. Начинали молодые свою совместную жизнь, будучи уже известными в городе людьми: Александр был купцом, правда, крестьянских корней, Прасковья – дочкой торговцев мясом (Куроедовские имели на рынке свои торговые ряды, происходили из дворян, их фамилией был назван в городе переулок). Александр Федорович считался в городе завидным женихом: свои торговые москально-галантерейные ряды! Выбирая жену, он не прогадал. На пышной свадьбе в большом зале модного ресторана «Батум» невеста предстала перед гостями в таком количестве дорогих украшений, что ее свадебный наряд давил на плечи и голову было тяжело держать. Как в народе говорится: деньги к деньгам. Но не это было главным в их союзе. Женились молодые по большому чувству, и прожили свою жизнь в уважении друг к другу и согласии. А благосостояние… чрезмерным накопительством они не занимались, хотя и бедными не были. Одной из причин быстрого материального подъема семьи, возможно, было богатое приданное супруги Александра Федоровича.
Купец. Торговец. Все было впервые в этой деятельности для выходца из бедной семьи, коим являлся Митюрин. Каким же было оно, купечество, что собой представляло? Если вспомнить историю, то купечество – самый зажиточный слой горожан – было в те времена в России не таким уж старым, слово «купец» вошло в употребление лишь в начале ХVIII века. При Петре I купечество подразделялось на три гильдии. Первую составляла «гостиная сотня» или первостатейные. Они имели торговые ряды и торговые дома. Представители второй гильдии владели торговыми лавками и ларьками – «ларешники». К третьей гильдии относились мелкие лавочники или уличные разносчики как продовольственного товара, так и изделий повседневного спроса. Митюрины, судя по наличию у них торговых рядов, относились, скорее всего, к первостатейным, хотя очень богатыми не были, не имели торговых домов. А был лишь дом, в котором они жили. Зато какой! Весь в резьбе, к его парадной двери примыкало крыльцо с четырьмя ступенями и кружевными деревянными балясинами. Все резные деревянные элементы интерьера – дело рук хозяина, отличного мастера по деревообработке, тонко чувствовавшем красоту. Из-под лобзика (он сохранился у внука) Александра выходили просто сказочные узоры! Построить деревянный дом Митюрин смог, когда разбогател, благодаря своему упорному труду. Строил его на совесть, на века, к своей свадьбе. В 1909-м в возрасте двадцати четырех лет привел в него, как уже знаем, жену. Почему-то сразу подписал дом на молодую хозяйку, сам же продолжал числиться у родителей. Итак, супруга новоиспеченного купца становится домовладелицей. Но, как узнаем чуть позже, перипетии судьбы привели к тому, что семье недолго суждено было пожить в этой своей гордости – резном теремке. После выселения из него супругов новой большевистской властью дом стал использоваться в качестве коммуналки. Временные постояльцы друг за другом без сожаления покидали и до сих пор продолжают освобождать тесные квартирки (их – четыре), как только обзаводятся своим жильем, и вряд ли знают (да и хотят ли знать?) о том, когда и кем был построен дом, кто был его настоящим хозяином. Пройдет время, крепкий некогда дом обветшает, его переделка и реставрация приведут к тому, что он превратится в неприметное строение.
Щепалинская, 71. Этот дом намного старше своего соседа, описываемого выше, находился всего в квартале от 65-го. Именно из этого родительского гнезда, расположенного на окраине города, у кладбища, вышел в люди Александр Федорович Митюрин. Его родители: Феоктиста Терентьевна (1832 г.р.) и Федор (увы, отчество неизвестно) воспитывали 12 детей, жили в крайней бедности, семья считалась малоимущей и о купеческом достатке и мечтать не могла. Беднота! Ввиду многосемейности и крайне отчаянного положения семьи самого младшенького, Сашу (Александра Федоровича), девяти лет от роду, проучившегося в приходской школе всего лишь год, родители отдали за хлеб и одежду к известному в городе богатому купцу Н. П. Ревякину работать разносчиком и упаковщиком чая. Купец с 1901 года состоял членом городской комиссии по промысловому налогу и имел чайно-развесочную фирму в Москве и Сызрани. Мальчик, не по годам рослый, смышленый, с живым пытливым умом, быстро освоился с работой и даром хлеб не ел. Помогая в чайно-развесочной лавке, он все глубже вникал в торговые дела хозяина и постепенно освоил все тонкости купли-продажи, стал хорошим счетоводом. Так была пройдена первая ступень в обучении торговому делу. Увидев способности мальчика и отдачу в работе, Ревякин в 1897 году поставил его на жалованье. С первой получки Саша, давно мечтавший о недоступной роскоши – фотографии, вместе со своими друзьями отправился в ателье Кольчугина и сделал снимок на память - тот самый. У купца Ревякина Александр проработал до 1903 года. После этого, желая поднять свою квалификацию по торговой части, перешел к торговцу В. И. Венедиктову в москально-галантерейную фирму на должность продавца. По нраву пришелся и этому хозяину труд усердного добросовестного 18-летнего юноши. Александр на лету схватывал все новое, активно пополнял свои знания по ведению торговли и в итоге в совершенстве освоил бухгалтерию. Вскоре после поступления на службу ему было поручено ведение бухгалтерских книг и снабжение хозяйских магазинов товарами. В юноше Венедиктов сумел разглядеть цепкую хватку, сметливость, предпринимательское начало – незаменимые качества в торговом деле, и он ставит честного, работящего парнишку на должность приказчика, в которой тот пробыл до 1910 года. Александр, заслужив авторитет, поднявшись в глазах работодателя, продолжал бы и дальше трудиться в новом качестве. Но Венедиктов видел в лице Митюрина достойного компаньона и, уважая парня за личностные и деловые качества, предложил ему принять, как написано в документе, «одно отделение по торговле этим же товаром и впоследствии, через 3 года, передать это дело в собственность с уплатой за товар с рассрочкой на 5 лет». То есть купец предложил Александру открыть свое дело и предоставил ему под честное слово ссуду с рассрочкой. Митюрин с благодарностью воспользовался помощью, быстро наладил торговлю, основательно встал на ноги и построил дом. «Но в виду моей мобилизации на военную службу в 1916 году мне пришлось дело ликвидировать. Правильность могут подтвердить, работавшие со мной в фирме Венедиктова, Иевлев М. Ф., проживающий по Набережной, 26, и Козлов А. Я., проживающий по Гидростройной, 1». Эта выдержка взята из краткой автобиографии Митюрина, отпечатанной на машинке и подтвержденной заверительными подписями и печатью.
А вот что сказано о А. Ф. Митюрине в солидной старинной книге (находится в сызранском краеведческом музее) под названием «Въ память трехсотлетiя царствованiя Державнаго Дома Романовыхъ. 1613-1913». Издана она в Москве по адресу: Б. Козихинскiй пер., д. 9.
«Митюринъ – Александръ Федоровичъ является въ г. Сызрани владельцемъ одного изъ крупнейшихъ оптово-розничныхъ бакалейно-галантерейныхъ магазиновъ. А. Ф. родился въ 1885 г. въ г. Сызрани и образованiе получилъ въ лесной школе. Выбывъ изъ школы, А. Ф. 4 года прослужилъ въ чайно-развесочной фирме Н. П. Ревякина, а затемъ поступилъ въ галантерейно-москальную торговлю В. М. Венедиктова въ г. Сызрани, где в совершенстве постиг это дело, прослужа до 1910 г. Надо сказать, что въ галантерейное дело А. Ф. перешелъ съ большаго жалованья исключительно съ той целью, чтобы познакомиться и овладеть москально-галантерейным деломъ, и такимъ образомъ расширилъ свои познанiя в торговле. Служа въ галантерейномъ деле, А. Ф. изучалъ бухгалтерiю, такъ что последнее время ему было поручено веденiе торговыхъ книгъ. Въ 1910 г. на небольшiе скопленныя деньги, благодаря умеренной жизни и поддержке хозяина, А. Ф. открылъ свой, сначала небольшой, магазинъ, который съ теченiемъ времени сильно развился, благодаря его энергiи, личному наблюденiю и участiю въ делахъ. А. Ф. членъ Сызранскаго о-ва Взаимнаго Кредита».
Да, видимо, действительно А. Ф. Митюрин был не простой обыватель, а известный даже в Москве купец, раз попал в государеву книгу…
Митюрины, как мы уже знаем, окрепли и встали на ноги, и в сызранском купечестве появилось новое имя. Благодаря ревностному отношению к делу и пытливому уму Александр Федорович в итоге становится владельцем уже двух крупнейших оптово-розничных бакалейно-галантерейных магазинов Сызрани. Избрание его членом Сызранского Общества Взаимного Кредита, как видим из книжного текста, становится еще одной статьей доходов. Торговые ряды Митюриных располагались не где-нибудь, а в самом центре города. Вход в один из магазинов был через огромную полукруглую арку (теперь она заложена кирпичом), соединяющую два дома в начале улицы Большой (ныне - Советской). Арка служила сквозным проходом с этой улицы на улицу Симбирскую и торговую площадь за ней, простиравшуюся вдоль оврага, через который был перекинут, и до сих пор там находится, Ильинский мост. Кстати, до строительства Балаковской ГЭС и разлива Волги под мостом по дну оврага протекал всего лишь метровой ширины ручей. Второй магазин Митюриных располагался недалеко от этого места - в здании нынешнего краеведческого музея, вход в него был со стороны Симбирской улицы. Предприимчивый новоиспеченный купец понимал: чтобы торговля шла успешно, надо ее организовывать в людных местах, что он и делал. За товаром Александр Фёдорович отправлялся в Москву, где в купеческой среде скоро стал своим человеком. Обладая совершенными маркетинговыми, как теперь говорят, знаниями - какой товар и откуда его выгоднее вывезти – имея несколько авантюрный характер, интуицию и силу воли, торговец проникает все дальше и дальше, достигая даже южных стран: Индии, Турции, Пакистана. Лучшие вина, сладости, табаки – почти все иностранное! - были на прилавках сызранских магазинов купца Митюрина. Особым спросом у зажиточной элиты города пользовался заграничный табак. Прежде, чем привести табак на родину, Александр Федорович на себе испытывал всю его «прелесть». Он испробовал лучшие табаки Европы (купец обязан знать свой товар в лицо, иначе разориться недолго). Сам же, как это ни странно, никогда не был заядлым курильщиком, да и к вину пристрастия не имел. А посему его торговое дело, приносящее большую прибыль, процветало, и благосостояние семьи росло быстрыми темпами. Во дворе у них появился флигель на два окна - для прислуги, конюшня - для выезда, купили ротонду. Здания под свои магазины Митюрин не строил, а брал в аренду, будто чувствовал, что придет новая власть и объявит национализацию частной собственности. Выходец из бедной семьи, Александр Федорович всегда помнил свою прежнюю нищенскую жизнь и старался помочь нуждающимся: давал им приют во дворе собственного дома, во флигеле, подкармливал вместе с супругой обездоленных. И не думал - даже представить себе не мог! - что совсем скоро сам вместе с семьей окажется на улице…
Наступили бурные двадцатые. События следовали одно за другим: отречение царя, переход власти к буржуазному Временному правительству, Октябрьская социалистическая революция, Гражданская война, национализация имущества промышленников и купцов... В стране полная неразбериха! Население раскололось на два противоположных лагеря. Одни шли служить в Красную Армию, другие встали под знамена Колчака, Деникина и других командующих Белого движения. Сызрань тоже оказалась вовлеченной в борьбу за власть. Мирная жизнь горожан завершилась в конце весны 1918-го. Сызрань охватил мятеж чехословацких легионеров, которые не хотели разоружаться, как того требовали большевики. Местное население не сразу поддержало «красных». Власть в городе за короткий период многократно переходила от белочехов к большевикам и обратно, за нее шли жестокие бои. В этот же год в Сызрани возникли серьезные затруднения в снабжении населения хлебом, что повлекло за собой массовые беспорядки. Так, 17 июня разъярённая толпа рабочих и солдат убила двух сызранских купцов, братьев Льва и Ивана Чернухиных, необоснованно заподозрив их в том, что именно они устроили пожар на своей мукомольной мельнице и в продовольственном магазине. Предпринятое местным Советом и Военным комитетом расследование этого злодеяния никаких результатов не дало. Для прекращения возникающих беспорядков в город были введены войсковые части. В тюрьмах не хватало мест, участились случаи расстрела заключенных. Большевики, придя к власти, национализировали предприятия, а на время сменившие их белочехи (власть учредиловцев) вернули все прежним владельцам. Осенью 18-го промышленные предприятия не работали, занятия в школах не проводились. Местные врачи в полном составе покинули город (большевики заменили их новыми четырьмя врачами). Все эти события в одночасье перевернули сложившийся уклад семьи Митюриных. Бывшие собратья по торговле пишут на купца доносы: многих не устраивало отсутствие купеческих корней в его фамилии. Мол, что за купец без рода, без племени? Не устраивал «товарищей» и успех Александра Фёдоровича, уж больно быстро он разбогател! И вот результат: дом большевики у Митюриных реквизируют и заселяют в него семью красного комиссара. Оставшись без крыши над головой, Александр Федорович стал уговаривать нового жильца оставить их во флигеле: дескать, куда идти им с малышом на руках (уже родился первенец – Федя). Комиссар сделал снисхождение и позволил семье жить во дворе собственного дома. Только и здесь Митюрины не нашли покоя. Трудно сейчас сказать, кому пришла в голову мысль бежать на восток вслед за покидающими город группировками белочехов. Но пришла. Факт есть факт. Погрузил Александр Федорович семью на подводу и отправился подальше от несправедливой опасной жизни. Им вслед послышались выстрелы, одна пуля попала в ручонку сынишки. Но ничто не смогло остановить молодую семью, решение было принято, назад пути нет.
Так волею судьбы Митюрины оказались в Иркутске. Как складывалась их жизнь вдали от родины, - неизвестно. Есть сведения, что купец, теперь уже бывший, кормил семью временными заработками, но, возможно, и торговал. До сего времени сохранилась его расписка о том, что Красной Армии для нужд он передал тюк ваты и бинты. На Байкале у Митюриных в 22-м родился второй сын – Сергей. И вскоре семья, устав от чужбины, тоскуя по дорогим сердцу местам, вернулась на родину, в Сызрань. А там? Какая жизнь ждала их на родной земле? Оказалось, комиссара давно нет в живых, а дом их занимали четыре семьи. Встал вопрос: у кого остановиться, где жить? Оставалось только одно: обосноваться в своем собственном, до отказа забитом мусором и нечистотами (какое-то время там обитали бездомные), флигеле. Имея на строение документы, привели Митюрины флигелек в надлежащий вид и стали обживать этот крохотный домишко на два окна. Ничего другого, кроме него, у них не осталось.
30-е годы. На дворе НЭП. В стране установлен раз¬решительный порядок открытия торговых заведений. Отменили государственные монополии на различ¬ные виды продукции и товаров. Постепенно осуществлялась денационализация мел¬ких и кустарных предприятий. В связи с введением НЭПа вводились определенные правовые гарантии для частной собственности. Так был введен в действие Гражданский кодекс РСФСР, который предусматривал, что каждый гражданин имеет право организовывать промышленные и торговые предприятия.
Вернувшись после скитаний домой, бывший купец, пользуясь предоставленным государством правом, берет патент на розничную торговлю и в компании со своим другом Захаровым вновь занимается привычным для себя делом - торговлей. Что он еще умел делать лучше этого? Один за другим рождаются в семье дети: Боря и Маргарита. Теперь у Митюриных уже четверо ребятишек. Семья живет все в том же флигеле с русской печкой на полдома, живет в тесноте. С увеличением семейства пришлось его главе пристраивать к флигелю одну комнатку. Жили скромно, о прошлом не жалели, никого не винили во всех своих злоключениях, ни на кого не пеняли. Глубоко верующая Прасковья Николаевна своим близким всегда говорила так: «Ударили тебя по одной щеке, подставь другую. Никогда не делай никому ничего плохого». Имея в душе святость, она берегла ее как величайшее сокровище и передавала своим детям, а потом и внукам. Митюрина была одной из самых активных прихожанок Казанского собора, никогда не проходила мимо нищих, не подав им милостыни. Вплоть до смерти (пока не слегла), до 92-лет, ходила Прасковья Николаевна в церковь пешком, а это не один километр пути! Втайне от всех окрестила (тогда это было строго запрещено) своих внуков. Ее муж – аккуратист по натуре (всегда гладко выбрит, ухожен) – был к тому же очень бережливым: никогда не проходил мимо брошенной на улице пуговицы, гвоздя, всегда поднимет их. Он любил во всем порядок, и в доме в том числе, сам его поддерживал. А про свою работу говорил так: «Товар – дело наживное», и, имея навыки, полученные с детства, постепенно выправлял материальное положение, продвигая торговую деятельность. Вновь Александр Федорович встал на ноги (и, как оказалось, в последний раз), поднялся благодаря своему неординарному уму и природному чутью. Товары приобретал в широком ассортименте, в основном металлические: кофеварки, пуговицы, самовары, спицы, иголки, детали для швейных машин и патефонов, весы и прочее – все, что пользовалось спросом у населения и не имело срока годности (кое-что до сих пор хранится у внука как память о дедушке). Как и прежде, места под торговлю бывший купец выбирал бойкие: в том же доме на Симбирской (ныне - здание краеведческого музея) и в арендованном магазине, вплотную примыкающем к стене мужского Вознесенского монастыря, расположенном на «стрелке» (территория монастыря в то время была значительно больше нынешней, простиралась в одну сторону до современного автомобильного «кольца»). Это последнее место было очень людным, народ шел по выходным и праздникам в храм, расположенный на территории монастыря, заглядывая по дороге в Митюринский магазин. Имея за плечами печальный опыт, когда пришлось в связи с бегством в Иркутск бросить все товары, излишки денег Александр Федорович переводил в золотые и серебряные монеты - на «черный» день. Прятал их в тайнике. Дети подрастали, требовалось все больше и больше средств. И вот однажды… Случилось это в 29-м. Неожиданно нагрянула в дом беда. Подъехали на телеге люди - представители советской власти – и забрали все вещи, имеющиеся у семьи. Перевернули весь дом вместе с чердаком и подвалом! Тамара – жена Федора - сидела на кровати, ее отшвырнули в сторону и принялись рыться в постели. Конфисковали буквально все! Даже одежду Феди, который зарабатывал, как и его супруга, преподаванием в трикотажном техникуме (позднее был его директором), и его доходы считались трудовыми. Забрали костюм, кожаное пальто, которое покупали родственники вскладчину. Мать – сыну: мол, что же ты сидишь… иди выручай свои вещи, ведь ты на них заработал деньги честным трудом! Но тот никуда не пошел. Пришлось отправиться в НКВД Прасковье Николаевне и Тамаре. Выяснив обстоятельства дела, работники органов вернули женщинам Федины вещи. Надо сказать, что тот обыск во флигеле и дворе продолжался долго, так как непрошенные гости искали семейный тайник. Младший сын Боренька, услышав разговоры пришельцев о тайнике, в силу своего малолетства и неразумения, решил им помочь. Подбежал к крыльцу и, указав на него ручонкой, сказал: «Не надо искать, вот тут все зарыто!» И что же в итоге? Лишили Митюриных не только сбережений, но и постановлением ОГПУ - избирательных прав сроком на десять лет с высылкой отца, матери и Бориса в трудовые лагеря Ахангельской области (г. Котлас, ст. Пинега). И опять рухнули планы Митюриных… Да что там планы… казалось, рухнула сама жизнь! Репрессированные Прасковья Николаевна и Боренька отправились на спецпоселение чуть позднее Александра Федоровича. Для маленькой Маргариты мать наняла кормилицу, семилетнего Сережу поручила старшему сыну Федору и тронулась с непоседливым болтливым сынишкой в дальний путь. Как выживали они на чужбине, - неизвестно, скорее всего, трудно. А оставшиеся в Сызрани домочадцы? Вот один факт. Сереже - в его-то семь лет! - приходилось работать грузчиком. Разгружая хлеб, он шелушил буханки и образовавшиеся в результате крошки собирал в карман. Дома эти крошки разводили кипятком - получался съедобный клейстер. Заботливый Федя иногда пек для младших лепешки, которые было не угрызть. Помогали им, чем могли, сердобольные соседи. Спать укладывал малышей Федя на полу – в доме ничего не осталось после конфискации имущества.
Если говорить об Александре Федоровиче, то по возвращении в 39-м из ссылки домой он больше уже никогда не смог поднять семью материально. Второе ее разорение и ссылка сделали свое дело: здоровье главы семейства пошатнулось. Митюрин стал работать по найму, причем на разных городских предприятиях, коих в его послужном списке было отмечено цифрой двенадцать.
***
Александр Федорович очень был дружен со своим старшим братом Иоанном Федоровичем Митюриным (дома звали его Иваном). Иоанн был монахом, иконописцем, одно время жил во флигеле, помогая брату воспитывать детей, своих племянников: Федю, Сережу, Борю и Маргариту. Сережу он учил рисовать, и художественное мастерство в дальнейшем стало для него профессией. Конечно же, Иоанн вольно или невольно оказывал духовное влияние на близких, объединял всех одной общей высокой мыслью, одним общим святым чувством, составляющим его духовную святыню, его сокровище. Ни деньги, ни что-то другое не помогли выстоять семье в суровое, жестокое время, только духовная стойкость, вера, сопровождавшие семью по жизни, спасли ее. Перед православными святынями душа Прасковьи Николаевны и Александра Федоровича благоговела. Их тесный домик был не тесен для многочисленных православных книг, старинных календарей и икон, которые освещали домочадцам путь, давали смысл существованию, возвышали над повседневной суетой, поддерживали и ободряли во всех жизненных испытаниях. В доме было две божницы в разных углах комнаты, это - ящички с дверцами, а в них церковная утварь. Лампадка горела под одной из икон постоянно, масло покупалось Прасковьей Николаевной большими банками. В «красном» углу висела, подаренная монахом Иоанном, храмовая икона–триптих с изображением Господа Вседержителя, образа Пресвятой Богородицы и образа Св. Великомученика и целителя Пантелеймона. До сегодняшнего дня икона с дарственной надписью ее создателя хранится в семье внука Митюриных - Александра Сергеевича Митюрина. Привезена она была Иоанном из Нового Афона в 1904 году, писана его рукой. На этой и других, привезенных в дар, иконах стоит печать, а на ней слова: «Благословенiе с той Афонской Горы Русскаго Пантелеймонова Монастыря, в котором освещена сiя Св. iкона». Среди особо чтимых святынь в Афонском монастыре является именно икона Святого Великомученика и целителя Пантелеймона с частицей мощей святого (Пантелеймон почитается Православной Церковью как небесный целитель недугов). Такая же - была принесена в дар Государю Императору Николаю II братией Афонского Свято-Пантелеймонова монастыря в 1904 году во время его посещения святых мест. В том же году, как уже знаем, в монастыре жил Иоанн. Возможно, он встречался там с царем, видел его… Возможно, икона его письма была подарена Императору (манера написания схожа с той, что на триптихе у Митюриных). Это, конечно, только предположения… Факт не доказан. После 1904-го Иоанн находился в Сызрани. Реставрировал Казанский собор (делал росписи) после пожара, случившегося в городе в 1906 году. При этом использовал цветные литографиями с изображением сюжетов из Нового и Старого заветов, которые привез из Пантелеймонова монастыря Нового Афона. Картонные, они сохранились до сих пор, на них рукой богомаза Иоанна божественные лики, различные сюжетные детали обведены кружками, а под ними - подписи с указанием: какой лик и в какое место необходимо переписать.
Последняя поездка на Афон стала для Иоанна и его товарищей-богомазов судьбоносной, трагической. Дело было так. В 30-х годах группу иконостасных и иконописных мастеров из Среднего Поволжья пригласили в Новый Афон расписывать храмы. Среди отъезжающих был Иоанн Митюрин. Успели богомазы поработать или нет, - одному Богу известно. Но случилось, как стало известно много лет спустя, непоправимое. Вот какую страшную тайну поведал отец Петр, живший в Ново-Афонском монастыре в то время. Монастырь этот, один из самых крупных в России, построен в XIX веке на средства Александра III в красивейшем месте — в горах над Черным морем. По словам святого отца, началось это еще в 1930-х годах, когда большевики, завершая гонения на церковь в центре России, добрались, наконец, и до Северного Кавказа. Настал день, когда в монастыре появились вооруженные красноармейцы. Часть послушников бежала высоко в горы, надеясь там продолжить служение Богу. Но и в горах их настигли большевистские пули и штыки. Часть монахов погибли на месте, часть нашли свою смерть в каменоломнях Новороссийска. Но большая часть иноков монастыря — четыреста с лишним человек — были посажены на баржи и отправлены морем в сторону Новороссийска. Но до порта баржи так и не дошли. Они были затоплены вместе с людьми. До последней секунды раздавались церковные песнопения монахов и их молитвы за своих мучителей. Старожилы Нового Афона вспомнили, что задолго до трагедии было предсказание девяностолетнего старца Тихона о том, что на месте утопления барж с монахами через пятьдесят с лишним лет произойдет крупнейшая на Черном море катастрофа. И она произошла с кораблем «Адмирал Нахимов». По словам отца Петра, он искал аквалангистов-добровольцев для обследования под водой акватории от Нового Афона до Новороссийска, чтобы найти хоть какие-нибудь следы убиения монахов. Аквалангистов священник нашел и даже заручился согласием академического Института океанологии помочь своими судами и спускаемыми аппаратами, но экспедиции помешал грузинско-абхазский военный конфликт. «Значит, еще не пришло время раскрыть миру эту тайну», — сказал отец Петр.
Эту же историю о потоплении Афонских монахов и Поволжских мастеров-иконописцев рассказал своим родным Александр Федорович Митюрин после того как в 1948 году вернулся из Нового Афона (ездил в надежде прояснить судьбу своего сгинувшего брата Иоанна). Он говорил, что, по рассказу очевидцев, долго над водой разносились стоны и песнопения обреченных. Ни за что ни про что погубили большевики праведных людей… От Иоанна остались у Митюриных лишь иконы, книги и хоругвь, а в храмах – его росписи. И осталась память.
Александр Федорович привез из Афона стихотворение монаха Виталия, датированное 1904 годом, - своеобразное размышление на кладбище под названием «Люблю бывать по временам»». Он переписал стихотворение в тетрадку, которая до сих пор сохранилась.
Люблю бывать по временам,
Где скрыта тайна жизни нашей,
Где, может быть, сокроюсь сам.
Вслед за испитой смертной чашей.
Здесь я минуты провожу,
Томим уныньем неисцельно.
И здесь отраду нахожу,
Когда душа скорбит смертельно.
Смолкает тут житейский шум-
И вместо мыслей горделивых,
Приходит ряд суровых дум-
Судей нелестных справедливых.
Передо мной убогий храм,
Наполнен мертвыми костями.
Они свидетельствуют нам,
Что мы такими ж будем сами.
Немного лет тому назад,
(Как жили те земные гости)
И вот ушли они в свой град,
Оставив нам лишь эти кости.
Не в силах были и они
Владеть собой в иную пору.
И между ними, как людьми,
Бывали ссоры из-за сору.
Теперь довольные судьбой,
Лежат друг другу не мешая,
Они не спорят меж собой:
Своя ли полка иль чужая*.
Мы тоже гости на земле,
И нам лежит туда дорога.
Идем по ней в какой-то мгле,
Не видя вечности порога.
И святость любим и грешим,
Гонясь за счастием - страдаем,
Куда-то всякий день спешим
И то, что важно, забываем.
Боимся смерти и суда,
Желаем здесь пожить подольше,
Стараясь избегать труда,
И чтоб скопить всего побольше.
Не можем слова перенесть
Иль чуть не ласкового взгляда,
А скорбных испытаний крест
Для нас мучительнее ада.
Других виним почти всегда,
Хоть сами Бога прогневляем,
Себя ж винить мы никогда
И в самом малом не дерзаем.
Для личной прихоти своей
Готовы потом обливаться,
Не спать подряд и пять ночей,
Во все опасности пускаться.
Кривить душой на всякий час,
Безбожно совесть попирая.
И все что только тешит нас,
К себе усердно загребая.
За честь всегда стоим горой,
Ценим труды свои и знанья.
И невниманье к ним порой
Приносят нам души терзанья.
Таков есть страстный человек-
Хвастливый бог земного рая!
Он суетится весь свой век,
Покоя день и ночь не зная.
И всем безумно дорожит,
Пока здоровьем обладает.
Когда ж болезнь его сразит,
Совсем другой тогда бывает.
Ударит грозный смертный час-
Душа греховная смутится.
И все что дорого для нас-
Со всем навек должны проститься.
Бессильны нежности друзей:
Ничтожны ценности имений-
Они не могут жизни сей
Продлить хоть несколько мгновений.
Напрасно с помощью спешат,
И врач искусство изощряет:
Больному все трудней дышать-
И он конечно умирает.
Хладеет грудь и тускнет взор,
Все чувства рабски умолкают.
И нас, как будто некий сор,
Поспешно в землю зарывают.
Затем немного надо знать,
Что с нами здесь потом бывает:
Вот эти кости говорят…
Им наша совесть доверяет.
Один момент - и жизнь мечта!
Зачем же столько треволнений?
Зачем вся эта суета
И масса горьких наслаждений?
Мы забываем тот урок,
Который смерть нам повторяет,
Что жизнь дана на краткий срок,
И детство дважды не бывает.
О смерть, кому ты не страшна?
Кому ты только вожделенна?!
Блажен, кто ждет тебя, как сна,
Кто помнит, что душа бессмертна.
И нет несчастнее того,
Кто вспомнить о тебе страшиться:
Вся жизнь-мученье для него,
И сей однако он лишится.
А там - для праведных покой
И радость вечно со святыми:
Для грешных - ад с кромешной тьмой,
И участь их с бесами злыми.
Теперь, быть может, что иной
Одежды всякий день меняет;
Умрет - положат лишь в одной,
И той случайно не бывает.
А тот, кто даром мудреца
Владеет, Бога же не знает,
Умрет - не более глупца,
Напрасно только жизнь теряет.
Недалеко уж этот срок,
И эта к вечности дорога.
Припомни мудрый тот урок
Познай себя - познаешь Бога.
Познай откуда ты и кто,
Зачем пришел, куда идешь
Что ты велик и ты - ничто,
Что ты бессмертен и - умрешь.
*на Афоне практически нет кладбищ, на короткое время после кончины монах погребается по особому обряду, и через три года его абсолютно чистые, будто лакированные кости изымаются от земли, подписываются и кладутся в особые хранилища – костницы, на стеллажи, до времени всеобщего суда. Остатки, имеющие не белый, а восковой цвет свидетельствуют об особой святости жизни монаха.
***
Сергей - средний сын Митюриных, оставшись в 29-м на попечении брата Федора, когда родители отправились в ссылку на север, большую часть времени был предоставлен сам себе. Федор, все свое время отдавая работе в трикотажном техникуме, как мог, заботился о младших. Сережа – смышленый не по годам - озоровал, скрывая свои проделки от брата. Подрабатывая после школы грузчиком, он обзавелся дружками – уличными подростками. Вместе с ними хулиганил. Находящихся без особого пригляда детей, воспитывала улица. Сергей без родительского ока, подрастая, стал жиганом: верховодил всем хулиганьем в округе. Обижать подростки никого не обижали, а придумывали разное, чаще всего сомнительного свойства, как заработать денег. Делали так. Наварят в домашних условиях мыла, в середину кусков вставят деревяшки и оптом сдадут на продажу где-нибудь на периферии. Или например… В ходу у населения были игральные карты. Выпускал их только Госзнак. А парни удумали следующее. Смастерили оттиски, сделали резиновое клише и… карты готовы! Оставалось их только разукрасить и продать. Раскрашивал карты Сергей профессионально: как-никак был когда-то учеником дяди-иконописца. И вот однажды он погорел на каком-то подобном мелком мошенничестве и угодил в тюрьму.
Из рассказа жены Сергея Митюрина - Людмилы Викторовны Митюриной (в девичестве Рамзаева):
«Я училась в 14 школе в 9 классе, было мне около 17 лет. Со школьной скамьи я дружила с Сергеем Митюриным, мы были соседями. Он по своей молодости и глупости с друзьями сел в тюрьму. Его родители попросили меня отвезти ему передачу. Мне хотелось Сергея увидеть, и я согласилась. Прасковья Николаевна – мать Сережи – собрала, как сейчас помню: носки шерстяные, сало, сахар – вот и все почти что смогла. 22 июня 1941 года я приоделась в то, что понаряднее, обула новые тапочки и села на пароход до станции Безымянка. Доехала до места и отправилась искать лагерь. В Безымянке в то время находились только одни лагеря для заключенных. Земля в тех местах глинистая. Вдруг пошел дождь, и земля размокла, превратилась в кисель. Я долго блуждала в поисках Сережиного лагеря. Мои новые тапочки промокли, и подошва у них отвалилась. Пришлось шлепать босиком. Нашла наконец лагерь, и тут слышу по громкой радиосвязи передают на всю лагерную территорию новость о начале войны. Посетителей-родственников в тот день было много. Всем им отказали в свидании и даже не приняли передачки. Я очень расстроилась. Пошлепала с котомкой назад на пристань. Приехала в Сызрань, отдала передачку родителям Сережи. После этого случая мы о Сергее ничего не знали, он где-то затерялся. Оказалось, всех заключенных этапом отправили на фронт. В 43-м его привезли в сызранский госпиталь… умирать. Был он под Курском изрешечен немецкой пулеметной очередью, пострадали сильнее всего ноги. Но благодаря тому, что внутренние органы были не задеты, Сергей выжил. Потом рассказывал мне, с каким удовольствием слушал в Курских лесах соловья – это было что-то особенное».
От инвалидности Сергей отказался, хотя всю жизнь прихрамывал. А там, на фронте, по его рассказу, всех заключенных сразу определили в штафбат и – на передовую линию! Ходили на фашистов почти с голыми руками: одна винтовка – на пять человек. Из рукопашного боя каждый выживший выходил с немецкой винтовкой. Но это оружие командиры потом отбирали. Приходилось новые винтовки добывать. Солдаты-штафбатники грудью бросались на фашистские пулеметы, рвали немчуру голыми руками и не расстраивались, если получали ранение, даже радовались, потому как после этого им списывались все судимости. Сергей получил много наградных листов от командира за свою отвагу и храбрость, но заслуженные медали заключенным не выдавались – только бумажки.
В 43-м Сергея на фронте заменил его младший брат Борис, тот самый, что прожил десять лет в ссылке с родителями. После окончания войны его отправили на Восток воевать с Японией, но доехать его часть не успела: закончилась война. Пришел Борис домой героем, весь в медалях.
Федору не довелось защищать Родину из-за туберкулеза костей, он умер рано, 30-летним.
Да, времена меняются. Не меняется только истинная сущность русского человека, богатыря, умеющего в трудную минуту мобилизовать всю свою силу, волю, могучий дух на борьбу с врагом, каким бы он не был. (последний представитель этого рода в прямом мужском поколении – Александр Сергеевич Митюрин, рассказывая о жизни предков, факты старался подтвердить документами из личного архива, начиная со свиде¬тельства о рождении и заканчивая архивными справками и семейными фотоальбомами - у него выработалась привычка сохранять документы).