ГЛАВА 12.
ВОСПОМИНАНИЙ ДЫМ…
Прошли четыре месяца.
Наступил промозглый и сырой ноябрь, пока ещё без мороза и снега.
Марина с подругой Маргаритой Егоровой и её сыном Витюшкой сидели в кафе-мороженое на Нагатинской набережной Москва-реки и любовались закатом.
Это была не первая их совместная вылазка сюда, и стала уже доброй традицией. Мари – маленькая радость, Рите – отдохновение от учеников-старшеклассников в районной рядовой школе, Вите – пир животика и беда для горла.
Пока мальчик старался навредить себе побольше, женщины плакались «в жилетку». Два работника-педагога: Мари – воспитатель в яслях, Марго – математик в школе. Весёлые были у них темы. Выговорившись, дружно вздыхали, смотрели в худые синюшные замученные лица и… начинали хохотать!
Витюша ждал тихонько этого момента и, как только наступал, бежал за новой порцией мороженого и кофе-эспрессо для мамы с подругой – тоже традиция.
Бармен-женщина улыбалась заботливому «кавалеру», нагружала привычным заказом большой поднос и приносила сама, доверив малышу ложечки и вазу с пирожными.
Так и отдыхали от трудов праведных – объедались вредной и калорийной пищей. Подругам это было необходимо – обе худы до истощения из-за работ и нервотрёпки: и там, и дома.
– …Ну, я тебе всё вывалила. За тобой очередь, – смеясь, Марго щурила и без того небольшие голубенькие глазки. – Когда очередное заседание по поводу развода? Три месяца прошли.
– Было на прошлой неделе. Муж был трезв, мил, искрил юмором и любовью. Судья попалась на его уловку, ещё три месяца дала на примирение сторон. А те справки с побоями побоку.
Мари старалась не повышать голоса в людном кафе. Да и Витя рядом.
– Если так пойдёт, развод только в следующем году удастся получить. Он длится с переменным успехом и моими глупыми выходками больше полугода, а муж уже невменяем. Больше у Нади живу, когда Виталька в загулах бывает, или у Иринки Филиной. Помнишь, была медсестра в яслях, вы застали её? Вот у неё и обретаюсь. За её дочуркой присматриваю, даю возможность прийти в себя после подлости мужа. Такой мерзкий…
– Да, я в курсе её беды, – Рита тяжело вздохнула. – Как несправедлив мир! Такая красивая, умная, деликатная, спокойная и верная. Как же её Володька мог заявить, что дочь не от него? А когда анализ на кровь пришёл, заявил, что с такой группой пол-Москвы ходит! – набежали слёзы на глаза.
Покосилась на сына: рассматривал «Весёлые картинки», что-то бурчал под нос, разговаривал сам с собой.
– А Верочка-то – копия отец! Как получилось, что они к моменту её рождения оказались в разводе? Кто разрешил?
– Он заявил, раз она бесплодна – хочет побывать отцом в другом браке. Развелись, а жили-то в одной квартире, вот она и соблазняла его, пока не разменялись. А у Иринки на следующий месяц задержка! Не поверил, сказал, мол, не собираюсь чужого воспитывать.
Мари замолчала, сочувствуя подруге и понимая, как никто другой. Одиночество для Ирины оказалось такой же мукой, как и для неё, вот и стала у несчастной жить.
– Я его видела лишь на фото – неприятное впечатление произвёл. Что-то в уголках рта тяжеловатое, скрытое, словно сцепленные тайные челюсти бульдога. Не могу объяснить. Со мной такое случается – вижу людей через зоологический визир! – рассмеялась. – Люди предстают в зверских обличьях. Видно, схожу с ума…
Погрустнела, едва сдержав слезливую атаку: «Нервы ни к чёрту! Даже отпуск в августе ничего не исправил: прорыдала в горах, прячась от всех и вся. Так и вернулась бело-синяя, с розовыми подглазниками. Пришлось на работе сказку наплести, что отец тяжело болен».
Встрепенулась, очнулась, виновато улыбнулась.
– Прости.
– Сама тебя об этом спросила – не извиняйся, – прошептала.
Зыркнув на сына, старалась не смотреть в её лицо, зная, чего та ждёт. Сдалась, тайком вздохнув.
– Он чуть с ума не сошёл, когда ты так внезапно в три дня исчезла с рабочего места. Опять скандал закатил у зава. Только Бэла в этот раз его быстро чем-то привела в чувство: что-то сказала, пару фраз на ухо, и он разом сник и побелел лицом. Долго стоял на тротуаре, куда вывела под руку. Потом за Мишуткой не приходил в сад – ждал за пределами. Ко мне попытался подойти – отрицательно покачала ему головой. Наверное, подумал, что я тоже не в курсе, – хихикнула, прыснув в ладошку, глаз так и не подняла. – А Мишутка весь твой отпуск так и просидел на стульчике, Мариш. Только всё шептал: «Марина… Марина…» Да уж… Надеюсь, он дома тебя не звал? Ох-хо-хо, дела-делишки, как у облезлого мишки…
Тяжело выдохнула, опомнилась, поругала сына за обжорство, повела вымыть счастливую шоколадную мордашку в женскую комнату под лукавые смешки посетителей и барменши: «Оторвался парниша!»
Марина немедленно достала платок и стала вытирать белое лицо, затирая быстро текущие слёзы, пока не растеклась тушь, и не увидели посетители. Истерика была тихой, но обильной. Безмолвно взвыла, опуская голову: «Всё труднее справляться с эмоциями! Боженька, умерь напор, отступи, прошу! Видишь: на краю. Ещё немного, в клинике окажусь, в Кащенко».
Смотрясь в зеркальце, поймала в отражении кусочек окна с закатным апельсиновым солнцем и… накатило…
…Они покинули маленький пляжик лишь на закате.
Алексей не отпускал Марину, придумывая разные причины и игры, увлекал какими-то байками-рассказами, смешил и кривлялся, пижонил и… окончательно влюбил в себя. На всю жизнь.
Поняла это по боли в сердце, когда он прикасался; по стонущим нервам, когда улыбался, обнимая; по ноющим мышцам, когда брал на руки и не желал расставаться с такой лёгкой ношей.
На том островке среди Борисовских прудов обречённо догадалась:
«Пропала я, Лёшенька мой. Теперь осознала полностью выражение: “Не могу жить без тебя”. Для меня отныне это не просто слова. Без тебя умираю. Медленно. День за днём. Месяц за месяцем. Час за часом. Истончается душа и тело, становясь невесомым, как лепесток.
Твёрдо решила, смирившись с неизбежным и скорым исходом:
– Если не стану твоей женой – сдует Господь со своей длани. Попрошу его об этом сама. Вот только когда в моей душе не стало презрения к самоубийцам – поняла их. Выпаду с балкона “нечаянно”, недоразвесив белья».
Он всё оттягивал их возвращение к семьям, хотя и сам понимал – невыносимая неизбежность.
Занеся любимую на руках на холм, на трассу, шёл медленно, ласкался с отчаянием, борясь с усиливающимся ощущением чего-то неотвратимого, словно с каждым шагом в сторону дома отдаляется от Мари, и был не одинок в этом предчувствии – не зря же так побледнела и притихла. Дойдя до точки исступления, остановился и сжал сильно руки.
– Плевать на всех! Я больше без тебя не хочу жить ни минуты! Всё! – страстно зашептал. – Сейчас поймаю такси и отвезу в мою квартиру! И пусть мир катится к чертям! Хочу жить своей жизнью, чего бы это ни стоило!
Сошёл с ума, не отдавая отчёта о последствиях на работе.
Она поняла и судорожно вздохнула: «Свихнулся. Безумец и есть».
Нахмурился.
– Не смотри на меня так, Маришка! Всё «слышу» опять. Не безумец! Я люблю тебя! Не на минутку, не на год – навсегда. Ты моя жизнь. Прекрасно сознаю, что без тебя её просто не будет.
Приник с поцелуем к губам, больше прикусив, чем приласкав. Почувствовав кровь, очнулся и нежным касание попросил прощения.
– Ты же всё чувствуешь, моя умница. Наверняка, слышишь. Прислушайся ко мне, у тебя получится. Развивай это. Ты не простая обывательница, любимая, а подобна и равна мне. Верь.
Впившись взглядом, сказал мысленно: «Я послезавтра иду подавать на развод. Клянусь!»
– И подпишешь себе смертный приговор, дурак, – тихо ответила вслух, отводя глаза.
– Ты меня «услышала»! Я так и подозревал, Маринка! – смеясь счастливым смехом, прижал к себе ещё сильнее. – Когда ты поняла, что «слышишь»?
– Сейчас и поняла. А теперь не сходи с ума и уезжай к семье. Пора проснуться. Сказка закончилась. Начинается глава под названием «Примечание», в которой поясняется, что все герои были одурманены любовным колдовским зельем и не отвечали за свои действия, – грустно посмотрев в глаза, ловко соскочила с рук, отошла на пару шагов. – Идём на остановку. День закончился. Продолжения ни его, ни наших отношений не будет. Каждый жилец должен вернуться на свой социальный этаж. Трезвая жизнь с сегодняшнего вечера объявила комендантский час: все обязаны находиться по пропискам и положенным местам жительства, – подняла нежное, печальное, какое-то не совсем земное личико навстречу замершему взору. – Пожалуйста, подпишись под документом и не нарушай его впредь – это чревато реальной физической расправой для тебя. Будь мудр. Мы были с самого начала обречены, не надо обманываться и дальше.
Отвернулась, скрывая слёзы, и быстро пошла наверх большого холма в сторону Москворечья.
Алексей долго стоял в полном ступоре, даже не гладя милым жестом замешательства голову. Опомнился, в несколько прыжков догнал и, остановив, рухнул на колени, обнял Мари. Так вцепился, что никто и ничто не смогло б оторвать от её тела и коленей!
Машины ехали по широкой трассе «Каширское-Домодедово», сигналили, люди выкрикивали слова восхищения и одобрения поступка парня, смеялись, высовываясь по пояс из салонов, просили девушку простить её провинившегося мужчину.
Ей же было не смешно, а невыносимо горько: был не её, не провинился, значит, не обижалась, не могла простить – не за что. Растерялась, замерла в нерешительности.
С Алексеем же случилась форменная истерика. Первый раз в жизни видела такой плач у мужчины, у молодого крепкого парня!
Потерянно вздохнула: «Понятно – нервный срыв. Столько месяцев в невероятном эмоциональном напряжении не прошли для него бесследно, вот психика и не выдержала. Неправда, что мужчины не плачут – ложь. Плачут, когда нет душевных сил пить горький напиток богов под названием “Боль”, – сочувствовала искренне. – Жаль, не могу помочь ничем и ни в чём. Лишь сделать ещё больнее, а это просто невозможно – куда больнее-то?..»
Сжала чувства, вспомнила, что на кону – его жизнь.
– Не плачь, солдат. Вставай. Пора двигаться вперёд. Жизнь продолжается, цели обозначены. Встань в строй. Ты принимал присягу Родине – не стань же предателем. Знаешь меня неплохо – стану презирать и возненавижу первая. Прости за жёсткость. Так воспитал отец. Опомнись и живи дальше. Обязан. Ты военный человек. Человек чести и слова. Смирись и подчинись. Суровая необходимость диктует законы и правила, изволь их исполнять. Подъём, офицер Стрельников! – уже рявкнула.
Наклонившись, со всех оставшихся силёнок оторвала парня от своих колен и буквально вздёрнула на ноги, поразившись: «Откуда взялись? Это у меня-то, которая последнее время была не в состоянии не то что поднять мужика, а даже пятилетнего ребёнка?.. Видимо, так женщин создал Господь: в критической ситуации можем превзойти себя».
– Ну же, Лёшка! Очнись, любимый! Возьми себя в руки! Посмотри в глаза. Прислушайся ко мне… Услышь чистую душу…
Взяв его за щёки прохладными ладошками, впилась в несчастные, мокрые, измученные глаза решительным изумрудом: серьёзным и требовательным, посылая сигналы любви и верности, призывая к пониманию неизбежности расставания, апеллируя к трезвомыслию, побуждая к чести и отваге.
Держа её за плечи, мотал головой, отказываясь быть взрослым и ответственным, готовым принять тяжёлое, но необходимое решение.
«Как же я устал от этой ответственности и ежечасного контроля над чувствами! Захотелось впервые в жизни стать простым смертным и слиться с серой массой, быть неинтересным этим самым Органам, в которые пошёл с такой гордостью и радостью несколько лет назад. Вот только когда понял, что, поступив туда на службу, продал тело и душу, навсегда потерял свободу действий. Стал пожизненным рабом по собственной воле!» – захлебнулся горькими мыслями, застонал, заскрежетал зубами.
«Слыша» всё, любящими глазами уговаривала, рисовала последствия, которые неизбежно постигнут, если восстанет против Конторы, и даже нарисовала в уме продолжение, поразившись до дрожи их ясности и чёткости.
Склонился ниже, замер, широко распахнув взор, заворожено смотря вглубь любимых глаз. Затих дыханьем, напрягся тетивой, заскрежетал зубами, побледнел до синевы.
– Нет… Не может быть… Они не посмеют… Н-нет!
– Ты только что сказал, что во мне есть эти способности. Смотри же своё будущее.
Ещё ближе приблизила глаза, переливая цвет и свет в серые омуты.
Видимо то, что там прочёл, ужаснуло его, военного, до предела!
Мари же ничего не чувствовала и не видела даже в уме – перекрыл канал восприятия, считывая информацию с её подсознания в одиночку! И чем больше «читал», тем бледнее становился. В какой-то момент просто не выдержал, резко прижал девичьи веки дрожащей ладонью, целуя лоб вздрагивающими губами. Сердце Алексея стучало нервно и гулко, словно заходилось в страхе от предчувствия столь скорого конца.
Оторопела, попыталась освободить глаза.
– Что там? Почему у меня пустота в голове? Что ты сделал? Ну?! Говори!
– Тебе незачем это знать, – едва прохрипел. – Не пытайся это вытащить наружу – я закрыл всё. Отныне, как только попытаешься открыть, усиленно станешь задумываться – будет болеть голова. Даже не пробуй – могут убить болью, – тихо, почти бессвязно, едва формулируя здраво мысль.
Затихла, перестала рваться из рук испуганной птицей, задумалась:
«Ясно: знания касаются меня и его. Судя по тому, как дрожит – всё фигово. Что ж, Виталик предупреждал. Не оставлю Лёшу, “уберут”: несчастный случай, сбила машина, утонула во время купания в собственной ванне, вывалилась с балкона, прирезали при попытке ограбления, просто “пропала без вести” – выбор велик и приятен во всех отношениях, – сильно сжала губы, скрипнула зубами, не позволила ужасу взять верх. – Не волнуйся, Лёша. Потому и пытаюсь спасти хотя бы тебя. Оторвав, может, сберегу? Обо мне не беспокойся – отстанут, как только вернёшься на праведный путь: в семью, общество, социальную среду, в которой родился, вырос и выучился; на работу, к коллегам и соратникам, тем, кто близок по крови, убеждениям и вере. Вернёшься к своим. В стаю, прайд, – похолодела душой, закрыла помертвевшие глаза. – А я постараюсь раствориться и больше никогда не оказаться на твоём пути. Превращусь в туман, растаю. Так надо, единственный. Живи спокойно. Ты этого достоин, как никто другой…»
– Опять о себе забыла? Только о других думаешь?
Схватил её больно за предплечья, впиваясь возмущённым взглядом в неживое, будто мраморное, застывшее личико.
– Ты за кого меня принимаешь, Мариночка? Неужели думаешь, что так легко променяю тебя на ту жизнь?.. Нет и сто раз нет! С сегодняшнего вечера я живу с тобой у себя в квартире. Точка.
– Нет. На всё, – стала камнем.
Замер, медленно отпустил женские плечи, бессильно опустил руки вдоль тела. Побледнел.
– Я ещё замужем. Ты женат. Забудь. Точка.
Вскинула чистые, тёплые, родные до крика глаза и глубоко посмотрела в серый сумрак, погладила расстроенное лицо руками-крыльями, успокаивая и бесконечно любя.
Задрожал всем телом, безмолвно выдохнул: «Жена моя! Суженая! Лада!»
Решительно убрала руки, крепко по-мужски ругнулась в свой адрес, построжела, отступила на пару шагов.
– Пора по домам, мечтатель Кремлёвский… Прости, Лубянский. И не забывай о ней самой. Она куда основательнее и правдоподобнее, чем наша эфемерная глупая мечта.
Услышала вдали глухой гром, заметила темнеющее стремительно небо.
– Пойдём быстрее. Опять дождь собирается. Точно в больнице встретимся в следующий раз. Хотя… нет, я и забыла! – криво улыбнулась, хмыкнув. – Они будут разные – вот и вся реальность даже в мелочах. Ты окажешься в спецклинике ведомства с полным гособеспечением и высоким уровнем обслуживания, а я – в нашей районной нищей больничке, где от всех болезней пенициллин да анальгин. Где врач не может поставить правильный диагноз и пишет всем: «ОРЗ», медсестру ещё надо найти и вымолить чудом назначенный укол. А к иной без шоколадки вообще не суйся! Не переживают медики. Знают, что голытьба московская живучая! И этого с нас довольно. Вот и не окочуриваемся им назло! – убавила веселье, заговорила тише. – Так-то, сын уважаемых и заслуженных москвичей в пятом поколении. Всё предсказуемо и просто до тошноты. Не ропщу: каждому своё, – подняла руки в знак примирения, сменила тему. – Давай, двигай ножками, Стрельников! – сердитым голосом воспитательницы проворчала, шутя, поддала ему ладошкой по попе. – Марш наверх – лишу прогулки! Без разговоров!
Рассмеявшись, хотел сцапать ручищами, но она рванула наверх в сторону Москворечья.
…Догнали одновременно двое: мужчина и… ливень! Просто стена воды обрушилась на самом верху холма, а до остановок было далеко! Благо, дождь оказался очень тёплым – согрел их, озябших в сырых одеждах.
Алексей от ливня снова сошёл с ума: целовал и носил любимую на руках; схватив в сильные руки за запястья, крутил на «воздушных каруселях», счастливо смеясь; выкрикивал слова признаний, забыв на миг о жесткой и суровой действительности; в порыве всепоглощающей любви подхватывал и сажал на талию, вжимая в бёдра и сходя с ума от чувственности момента и остроты телесных переживаний; хохотал, когда отбивалась и соскакивала с ловкостью кошки; ловил и вновь кружил в танце безумства и страсти. Она серебристым коконом окутывала, окружала, завивалась спиралью цвета огня, заставляя воздух и влагу клубиться ощутимым туманом, закрывая неясным ореолом пару, а он, подсвеченный закатным солнцем, превращался в нимб цвета золота. Так и танцевали, сияя небесным знамением, порождая в чувствительных душах людей мистический трепет и ужас: истово крестились.
Проезжающие машины с менее чувствительными особями за рулём в сухих и тёплых салонах задорно давили на клаксоны, гудя на все мотивы и лады, радовались с молодыми, освистывали свихнувшихся влюблённых, выплясывающих под лучами вечернего солнца и тугими струями обильного столичного ливня безбашенный танец лета. Выйти или открыть боковые окна никто не решился – стена дождя нешуточная. Только старались притормозить, помедлить, подсмотреть миг чужого счастья и любви, молодости и свободы.
– …Эй! Сумасшедшие влюблённые! Опомнитесь! – из притормозившего у обочины такси к ним взывал весёлый дядя. – Влезайте, пока вас, дурил, молния не убила! Вот ошалели, черти!..
Продолжал смеяться и любоваться проделками Стрельникова: закинул Маришу на плечо и закружился, а она хохотала, болтала ногами, мотала головой.
– Я не шучу, молодые! На Кольцевой по Смоленке два дня назад молния в свадьбу ударила – семь трупов. Жених с невестой тоже. Садитесь, ребята. Даже всю цену не возьму: как увидел вас – сердце дрогнуло, – заметив их нерешительность, успокоил. – Сиденья кожаные, высохнут! Залезайте смело. Вещи в багажник киньте, открою, – щёлкнул тумблером на панели, качнул головой Алексею. – Открыто.
– Мне на «Коломенскую», – усевшись первой, сразу выпалила, пока Лёша не вернулся и не натворил глупостей. – На Якорную улицу. Ему на Судостроительную. Там же.
– Нет, шеф, она пошутила! – плюхнулся рядом, зыркнул возмущённо в зелень глаз. – Нам на…
– Нет! Шутки закончились. По домам. Баста. Не будем задерживать человека. Ему план нужно выполнять. Смена скоро.
– Мариш…
– Нет!
– Да… Понятно… Теперь понял, – метнув взглядом на их окольцованные руки, взрослый мужчина-таксист покраснел, как рак. – Вот оно как бывает: не смогли в своё время пожениться, а она опять вас догнала. Знакомая ситуация. У меня брат так мучается, лет десять уж. От ведь напасть-то, а… эта любовь, будь она неладна, – посмотрел на Марину в зеркало заднего вида. – Домой, милая?
– Да. Спасибо, родной. Якорная, 17. После «Стекляшки» покажу. Ему ещё раньше. Покажет сам, – грустно смотрела в смущённые и восхищённые карие глаза. – И прошу, забудьте о нас потом. Для Вашей же пользы. Совет от чистого сердца.
– Жаль… Такая красивая… Видно невооружённым глазом – счастливая пара такая! Что ж вы?..
Поражённо и обречённо махнул узловатой кистью, расстроенно крякнул и тронул машину с места, развернул, дал газу, устремившись сквозь плотную завесу дождя в сторону Каширки, чтобы после кинотеатра «Мечта» свернуть к «Коломенскому», вырваться на проспект Андропова. Покрутил настройку радиоприёмника, побегал по волнам, и вдруг среди треска и свиста – Магомаев, «Ленточка моя финишная»!
– Ну вот, повезло. Песенка вам такая хорошая, да и певе…
Оборвал фразу на полуслове, увидев в зеркале обнявшихся несчастных влюблённых: беззвучно рыдали под чарующую песню знаменитого певца.
– Вот, чччёрт косматый… – пробормотал и печально опустил голову. – Эх тыыии… жизня…
Май 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/05/30/1185