Конец 30 – х годов. Голодно даже в деревне. Семья Зинаиды Алексеевой перебивалась чем могла. Спасала, конечно, корова – кормилица. Хорошо, старшая, Сима, работала учительницей, а мать с дочерью Сашей от зари до зари в колхозе, за «палочки». Дома дедушка Егор с бабушкой Гашей, младший - Толик. Мерина Васька забрали в колхозную конюшню. «Подкулачник» - раздавалось в адрес дедушки Егора. Что ж, теперь без Васька, управлялись лопатой.
Приехал с Донбасса дядя Степан, посмотрел на нужду сестры, загоревал.
- Придется Толика пристраивать к себе на шахту. Вон мой Витька уже шахтер, в одном забое в одну смену, - как хорошо.
- Дядя Степан, а ты Стаханова видал?
- Конечно Толик, вот как тебя видел.
- А я тоже буду как Стаханов?
- Ты будешь Алексеев Анатолий Андреевич, зачем тебе Стахановым быть. И, подмигнув незаметно сестре, заметил:
- Много голов полетело у нас из-за этой штурмовщины! Потом тебе расскажу, а тебе Толик пока про это знать не надо.
В сельсовете приписали Толику три года, и 19-летним парнем уехал Толя из родной Алексеевки на заработки на Донбасс.
Сначала вагонетки катал, потом отвальщиком стал, крепёжное дело освоил, учеником у дяди полгода ходил, и, наконец, самостоятельно стал рубить уголь. Тяжело, но малый жилистый, сильный. Не Стаханов, конечно, но норму давал. Приняли в КИМ - коммунистический интернационал молодёжи. Рубиновый комсомольский значок был предметом гордости, когда Анатолий приехал в отпуск в деревню. Гармоника, как верная жена, ждала своего хозяина весь год. Развернул меха, проверил лады, приклеил усохшую кнопку, повесил гармонь на плечо. Рукавом пиджака протер алый значок (эх, темно, не увидят), картуз на бок и - на матаню.
Мирное довоенное время имело свои прелести: оптимизм молодых, простоту обращений, скромность деревенских нарядов.
- Ой, Толик, ты рябой что ли стал там на своей шахте?
- Это угольная пыль въелась, дурочка, она не отмывается.
- И не страшно тебе Толик под землёй ? Весь день сидишь, как крот в норе ?
- Страшно! А ты приходи ко мне в забой, мне веселее будет!
- Городской стал, наши страданья уж небось забыл, - обижались девчонки, услышав аккорды «утомлённого солнца».
- Дурочки, весь Донбасс играет! Танго называется.
- Не выбражай, носатый, - показывали кулаки местные женихи. – А то своротим набок твою сопатку. Видал это?
- Видал! Засучал рукава рубахи Толик, скинув пиджак на траву. - Щас кровавой юшкой умою.
Но зазнобы, из–за которой стоило драться, не было. Так попетушившись друг перед другом, пацаны расходились и уже через несколько минут передавали Толику последние деревенские новости.
Весной 1941 года Анатолий в отпуск не приехал. Ещё зимой он писал, что вышел закон о семидневной рабочей неделе, о том, что за опоздание на работу на один час судили, о запрете на самовольный уход с предприятия. Подчеркивая важность шахтёрской профессии, комсомолец добровольно отказался от очередного отпуска: надо выполнять третий пятилетний план! (1937 – 1942 гг.). Письма перестали приходить с июня 1941 года. Началась война.
Жив ли сын? Где мой любимый внучек? Говорят на шахтеров - бронь. А что ею делать, броней – то? Говорят, Донбасс уже захватили. Родные терялись догадками.
Поздней осенью фронт приблизился к Москве. Занятия в школах прекратились. Беженцы из Москвы, Ельца наводнили Задонск и ближние сёла. Всякое говорили.
И только в начале 1942 года пришел жёлтый треугольник. «Коммунисты и комсомольцы записывались добровольцами первыми, - писал рядовой Алексеев.
В 1942 году родилась Томка. Летом враг подходил близко, Орёл был оккупирован. Наши солдаты отступали, ночевали в каждой хате. Если б не Васькин противогаз, Томка бы не выжила. Царствие небесное убоенному Василию. Но, слава Богу, немец до Алексеевки не дошел.
Стоял декабрь 1943 года. Бабушка Гаша управлялась у печки. Попробовав на вкус готовность похлёбки, задвинула чугун подальше в тлеющие угли. Прикрыв печь заслонкой и поставив рогач в угол, с трудом разогнула спину. Вытирая красное потное лицо, бабушка присела на лавку, крутнула колесо прялки. Сима сидела на сундуке, изредка ногой качая в люльке годовалую Томку. Сима вязала для фронтовиков теплые носки из овечьей шерсти. Звенели спицы, скрипел моховик прялки, тикали ходики, сонно сопела Томка. За окном на сугробы легли синие сумерки. Звякнула щеколда, скрипнула дверь - это пришли с работы Зина с Шурой. Не успела бабушка разогнуть спину, как вдруг с потолка на их головы полилась струя. Сима вскочила, бабушка в страхе прошептала: к худи иль к добру? Зашли Зина с Шурой. Поднялась суматоха. По лестнице поднялись на чердак, освещая огарком свечи предполагаемое место, где могла нагадить кошка. Никого и ничего… Головы были обнюханы, ничем не пахло. Беда, быть беде, - вздыхала бабушка, вытирая мокрые волосы.
Бабушка не ошиблась, беда уже случилась. В одном из боев по освобождению Полесья в Белоруссии отряд Анатолия Алексеева попал в окружение. Пытались прорваться до наступления темноты, предприняли еще одну попытку ночью, но, потеряв почти весь состав, отошли назад в деревушку, которую освободили накануне. Как она называлась? Озёрки, Озёрное, Заозёрье? Никто не помнил точно. Греясь в подвале, штыком вынули из кладки камень, засунули в нишу солдатские удостоверения, комсомольские билеты, задвинули камень на место, обмуровали глиной. Они надеялись, что вернутся сюда завтра, когда соединятся со своей частью. Прижавшись друг к другу, согревшись, солдаты задремали в темноте. Сколько прошло минут или часов… Никто не знал. Их разбудил громкий немецкий приказ: Hende choch! Hinausgehen! Так они стали военнопленными.
Бараки временного концлагеря не отапливались, но здесь солдаты задержались лишь на сутки. Продажные полицаи, навербованные из пленных, привезли на тележках обед. Голодные люди подставляли под жидкое горячее варево кто шапку, кто сложенные ковшиком ладони. Потом их пригнали на железнодорожную станцию, построили и сообщили:
- Скоро вы увидеть настоящая Германия!
Под стук товарного поезда удалялась родная земля. Что ожидало их в плену? Какой позор! И это после Сталинградской битвы, Курско-Орловской Дуги! Есть ли им оправдание? Нету.
И вот Германия. Построение.
- Кто есть шахтер, два шага вперёд! - скомандовал переводчик.
Анатолий, двинувшийся вперёд, почувствовал сопротивление соседа.
- Подождем! Успеешь в рудники.
- Кто жиль деревня?
- Самый раз! Они шагнули вперёд.
Так они попали на ферму «Ostenfelde». Хозяин поселил их в пристройке фермы, дал тёплую рабочую одежду. Пауль прихрамывал и был старше своей фрау. Их дочь была ещё подростком. Никто из них не видел ужасов войны. Чудовищные налоги для великого Рейха отбирали подчистую мясо, сыр, масло, но это была мирная деревенская жизнь.
До войны дед и отец Пауля изготовляли сыры с травами, которые росли при ферме. Обязательно добавляли тмин. Вся работа производилась вручную: разливание творожной массы по формам, перевёртывание каждого бруска в сырохранилище. Чем больше сыр зрел (до двух лет), тем он больше ценился. Теперь этим занимались пленные славяне. Только времени на созревание не давали. Мягкий сливочный сыр уже без всяких ароматных добавок забирал Рейх. Хозяин сокрушенно махал руками, качал головой, объясняя пленным обязанности. А дел на ферме хватало: ухаживали за скотиной, чинили сельхозинвентарь для полей. Деревенский малый, Анатолий хорошо знал, когда сеять, сажать, косить, стоговать. Осенью вносил в почву навоз, весной - минеральные удобрения. Алекс, как звал его Пауль, дежурил по ночам, когда начинался отёл коров. Алекс переложил печку на коровнике, работал в кузнице, починил хозяину мотоцикл марки «Цюндап». Алекс, звал хозяин его в деловые поездки. Гут, гут. Иногда Пауль и Алекс забывали, что они враги и испытывали сложное чувство раздвоенности. Проверяя ход отремонтированного мотоцикла, Пауль однажды взял с собой Алекса. Вырулил в поля, остановились. Красота! Вдали синел лесок, впереди - ситцево-гречишное поле. Вспомнились платья сестер Симы и Шуры, стол, накрытый домотканой скатертью с красно-чёрной вышивкой крестиком - зашлось сердце, защипало глаза, посмотрел туда, откуда вставало солнце: бежать, и чем скорее, тем лучше. Всё понял Пауль, достал из внутренного кармана карту мира и развернув, ткнул пальцем в Англию, США, сказал: Скоро нах Хауз.
- Что, союзники открыли второй фронт?
- Я, я.
- Когда?
Пауль растопырил пальцы.
- 6 июня?
Пауль кивнул: Я, Гитлер капут.
Весной 45 года на Пасху хозяева пригласили за праздничный стол своих работников. Несмотря на военное время, очевидный крах империи, стол был богат.
После обеда, сидя в беседке среди цветущих яблонь, пленные обсуждали меню: жареные колбаски понравились всем, а вот этот, как его, пудинг, с зелёными кусочками лопуха? Да нет, это ревень. Какой ремень? Ревень, вон у забора растет… А, да ну его, лучше б с яблоками. А у нас бабушка Гаша на Пасху такие куличи пекла, мать-то у ей у господ поварихой была, - тоскливо вспоминал Анатолий.
- А наш ржаной квас разве сравнится с ихним пивом?
- Никогда! - дружно отозвались все, - голова тяжёлая.
- А здорово я им врезал? - оживился Анатолий опять, и все дружно заговорили.
- Правильно, совсем за людей нас не считают, эт ведь взяли привычку пукать за столом!
- Молодец Толька! Мне бы, говорит, отец за такие дела ремнём по ж… настегал.
- Я думал, щас нас вытурят, а они ничего - смеются.
- Видишь, хозяин-то как объяснил: для здоровья вредно терпеть.
- Да-а-а… Всё у них не как у людей.
И все замолчали, думая о своем, сокровенном. Все мечтали о будущем.
Анатолий был уверен, что будет в его жизни родной Алексеевский сад, он обязательно построит новый дом с черёмухой под окном. А та, с голубыми глазами и русой косой будет его женой. И конечно родит ему Шурочка сына и дочку.
Но до этого надо было дожить.