Заканчивается 2012-й год. Год Российской истории. Весь год люди вспоминали о больших исторических событиях прошлых веков и лет. А мы с сестрой Ольгой вспоминали нашего прадедушку Константина Ивановича, жителя села Черниговки, который стал для нас олицетворением далёкого и такого близкого 20-го века.
* * *
... На склоне лет особенно сильно проявляется, как говорил поэт, наша тяга к "отеческим гробам, любовь к родному пепелищу"... Неузнаваемо изменилось сельское кладбище в Черниговке. С трудом отыскиваем мы с сестрой скромный холмик могилки нашего прадеда Константина Ивановича Курганникова. Родился он в 1870-ом году и пережил трёх царей: Александра II, Александра III и Николая II. Сам носил императорское имя и детей назвал именами царскими: Александр, Мария, Ольга. За тушку барана сельский батюшка при крестинах всегда находил в святцах нужное имя.
В молодости дед был прекрасным кузнецом. Его кузница стояла на выгоне, а молотобойцем была жена, Надежда. Сильная была женщина, но в жизни - покорная. Издалека приезжали к деду заказчики. Особенно хорошо он подковывал лошадей. Платили деду золотом. Вот и купил он для семьи лучший, по тем временам, дом "полбогача": три комнаты с высокими потолками и застеклённой верандой!
Но в революцию деда раскулачили. Кузницу, конечно, разграбили и разрушили, а золото велели обменять на советские деньги в банке. Полмешка золота отвезли, взамен привезли ворох бумажных ассигнаций. Переживали, но слава Богу, деда не сослали в Сибирь и не расстреляли. Дом не отняли, но подселили сельский медпункт. Так мы и жили: в двух комнатах - больница. В одной, оставшейся, семья из шести человек. До самого 1966-го года, пока не был построен новый медпункт.
С домочадцами дед был весьма суров. Однажды за обедом сын подшутил над сестрой. Та ойкнула, с испугом, закрыла рот рукой, но поздно. Дед, молча, вынул ремень и хватил пряжкой по голове сына. Кровь брызнула в потолок. Глава семьи всё также молча продолжал обедать... Всю жизнь мы с сестрой с ужасом смотрели на то место на потолке, пытаясь узрить следы дедовых "злодеяний".
Я же запомнила его уже совсем слепого, кроткого, мирно сопящего то на полатях, то у печки. Усохший, седенький, в овчинном кожушке и валенках в любое время года, перебирающего на ощупь пачку денег. Пенсию он не тратил, сколько денег скопил - забывал. И часто просил нашу маму пересчитать сумму и разложить "трояки", "пятёрки" отдельными пачками, "чтоб он знал".
Мы с интересом наблюдали, как истово дедушка крестится перед едой,
как хлебает своей деревянной ложкой огненное варево, смачно обсасывает и глотает горький струч, подмечает "свой" хлеб, проверяет на ощупь "своё" сало, "свой" мёд в банке. Всё, слава Богу, цело. Молитва творцу, в руки - бадик, и заученный маршрут до постели...
В перерывах между приёмами больных, заходил к нему и наш папа -побалагурить и перекурить. "Ничего у меня не болит, - отвечал на его вопрос девяностолетний дед. - А вот кабы был я молодой, да зрячий, сделал бы себе гробок, да и оградку бы выковал. А то вот помру..." Сплёвывая табак от беломорины, папа назидательно напоминал: "Ну, ты ведь был молодым, дедушка. Что же тогда не делал?". Качая головой, тот тоскливо резюмировал: "Да вот молод был, потому и не думал..."
К праздникам дедушку купали душистым земляничным мылом, подстригали бородку. Деревянным гребнем он расчёсывал её,оглаживал не спеша, покрякивал. После рюмки водки его просили спеть. Он поправлял ремень, приосанившись, фальцетом выводил:
"Эх, кабы были крылья-перья,
Улетел бы я теперя.
Кабы были крылашеньки,
Улетел бы к милашеньки."
Все смеялись за столом, просили спеть ещё. Наливали вторую рюмку. А мне было стыдно: как маленького ребёнка деда заставляют рассказать «стишок».
Дедушка умер снежной зимой 2 января 1967 года на 97 году жизни. Стоял Рождественский пост, и монашка приказала готовить постный стол. Помню суету похорон, утопающую по брюхо в снегу лошадь со скорбным грузом и кладбище без единого ориентира - все под снегом. Хоронили наугад.
Поздним вечером, проводив соседей с поминок, все родные расслабились, почувствовали, что управились. Напряжение спало.
Соседка, тётя Нюра Селиванова, стала смешно рассказывать, как "кобель стащил у неё из сенец во-о-от такой оковалок мяса". Я ему: "Падла, брось! Притурнулась за ним. А он, анчутка, и не оглянулся. Ну, было мне от Ион Иваныча! (взгляд в сторону мужа). Все стали смеяться. В проёме двери показалась монашка. Она отдыхала в соседней комнате: "Стыдно" - строго сказала она, и все виновато опустили глаза к столу.
А снег все сыпал и сыпал…