Счастье каждому свое! Фото смотри В КОНТАКТЕ. «Словно мухи, тут и там ходят слухи по домам, а беззубые старухи их разносят по умам». В. Высотский.
В 17 лет я работала концертмейстером, сидела на сцене за роялем, а молодые люди разглядывали, и видели – не зловредная, не злопамятная, не жадная, не ленивая, не жеманная, что требуется, то и делаю, и от многих слышала: «Я бы хотел с тобой всю жизнь прожить». Мне же всегда хотелось поделиться с юношами прочитанным, обсудить последние новости, найти общие дела, а может, и любовь.
– Покажи, кто твои родственники? – спрашивали простые, скромные, хорошие ребята, интересуясь не только родителями, но их братьями, сестрами, двоюродными, троюродными, и даже именитыми. К моему огромному сожалению, оных не имелось. Интеллектуальные парни старались выяснить, какие отношения между всеми нами, насколько будущему мужу будет хорошо в нашей семье, и рассуждали так: если б у меня имелось много высокостоящих дядьев и тетушек, материально хорошо обеспеченных, чтобы нам, молодоженам, помогали, как бы ему хорошо жилось! Имея такие расчеты, претенденты в женихи обращались ко мне с желанием посмотреть всех членов семьи. Болью в душе отозвался этот вопрос, когда встретила юношу, который меня заинтересовал. После учебной и трудовой недели по выходным дням он посещал свою родню, а я ходила вместе с ним по гостям не потому, что была невестой – любовных отношений между нами не было, – но потому, что дружили, характеры совпадали. Будучи математиком, ему захотелось и всю мою родню пересчитать, говорит:
– У хорошей девушки родственников много, а если у тебя их мало, значит, успеха впереди не ждет! – И мне мечталось, как было бы замечательно, если б у меня было много родственников! Я любила своих бабушек, чувствуя тепло и защиту, пошла к ним с расспросами, но никакого толку не могла добиться – то была закрытая тема. Папина мать, Ольга Артемьевна, 1909-2000г.г., крестьянка села Озерецкое Приволжского района Самарской области, училась в школе четыре класса, набожная. На крохотную пенсию в Самаре проживала в семье младшего сына, Юрия. Слухи о каких-то давних, бурных событиях в селе, то есть предположения, в которые верят многие, переходили из уст в уста, при отсутствии конкретных данных и доказательств, позволяющих проверить их точность и правдивость, до меня доносились на протяжении всей жизни – и пока училась, и потом работала в нескольких школах. В разные годы встречала людей, которые знали мою фамилию и однофамильцев, а так же родственников, боящихся родства. Эти тайны ко мне приходили в виде студентов в институте, учеников, их родителей, слушателей концертов в зале, моих начальников и директоров. На все расспросы Ольга Артемьевна отвечала: «Ничего не знаю, не помню». Действительно, на момент революции ей исполнилось восемь лет, а что может рассказать ребенок о крестьянах и помещиках, о гражданской войне? Когда к ней приезжали другие бабушки в темных платочках, всегда очень скромно и непритязательно одетые, они шушукались в уголочке на кухне, вздыхали, плакали, и слышалось: «Сельская». Больше этого мне ничего знать не полагалось. Выйдя на пенсию, вторая бабушка свободное время посвящала молитвам и службам в церкви, а в 1980-95 годы всеобщего атеизма в стране, перед перестройкой, отпевала покойников. Предполагаю на основании имеющихся сведений, с первых дней советской власти у молодой Республики и большевиков не было плана устранять религию, но средств на ремонты не имелось, и были приняты решения о закрытии церквей в некоторых селах. Это вызвало протест у местных крестьян, на что В.И. Ленин дал указание – бунтовщиков стрелять (из Полного Собрания Сочинений)! В последующие неурожайные годы потребовались дополнительные денежные вливания в продовольственные вопросы, а где их взять? Закон об отделении церкви от государства позволял изымать особые церковные ценности. В 1918 году при обысках в Иверском монастыре найдены запрятанные ценности за границу бежавшей буржуазии. Вырученные средства от их распродажи использовались по разному назначению, закупалось продовольствие населению. После 1917 года учебники Закона Божьего изъяли. Священнослужители привыкли регулярно получать зарплату от царя. Кто же теперь будет им платить? Это вызвало много недовольства, и по своей консервативности, большей частью, они поддерживали не советскую власть, а другие политические партии. Внутри самой церкви тоже не было единства, так как развивались иные религиозные течения, в том числе Живая Церковь. Метрические книги передали созданным отделам ЗАГС. Это было сделано еще и потому, что возможны были переходы из одной религии в другую, а записи в метриках не делались, или терялись. Учет иноверцев велся в полиции. Из протокола заседания Покровского волостного Совета Самарского Уезда в 1918 году: «Губисполком предписал причту Покровской церкви не производить без разрешения Совета обрядов погребения, крещения, венчания. Самарский Губисполком разъясняет, что общий принцип Советской власти в отношении церквей всех культов и их служителей – это есть невмешательство, но сплошь и рядом причты своими действиями парализуют деятельность отделов ЗАГС, хоронят и крестят, не справившись, произведена ли запись в гражданском учреждении. Население, привыкшее спокон веков считать, что действия священников в этой области являются действиями власти, ограничиваются церковным актом». По этой причине многие сведения были утеряны. Новое Правительство решило ввести налог на религию. Народ в то время не имел достаточного куска хлеба, потрясения общества следовали одно за другим, не до религии стало, да еще случились засуха в 1921-24 годах, даже лебеда не уродилась, и разразился голод. Люди массово писали отказные письма, или, как теперь говорят, заявления, или переходили в раскольники – там дешевле. Остальные верующие давали подписки о непринадлежности к вредным сектам. Одновременно доносители ходили по службам, батюшек проверяли на благонадежность советской власти, а потом писали докладные куда следует, о чем говорят в проповедях прихожанам, и отстраняли, неугодных большевикам. Когда была проведена «чистка» духовенства, церковь и религию опять разрешили в 1927 году, оставив благонадежных священников, сильно уменьшив их общее количество.
Бабушка Оля пела в церкви в те времена, когда в стране начался всеобщий атеизм, а она была стойкой верующей, независимо ни от чего – ни от налогов, ни от безналогов, советской власти не понимала и боялась, воспринимала окружающую жизнь, и все события в ней, только через Библию, всему давая религиозное толкование. В семье ее отца, Артемия Федорова Залетова, была глубокая религиозность, которая передавалась из поколения в поколение. Утром и вечером совместно молились, перед приемом еды и после – читали молитвы, ели постную пищу, а то и вовсе ничего не ели по определенным дням, выполняли все обряды православия. Однажды незнакомые люди попросились на ночлег в избу. Хозяин впустил. Рано утром они ушли, а маленькая девочка Полина была оставлена или «забыта». Так и жила у Залетовых, пока выросла и замуж вышла. Она, Оля, ее три родные сестры – Анна, Ксения, Мария, брат Андрей – с детских лет пели в сельской церкви. На фото отец и мать, Марфа Флоровна, Андрей и Анна в 1910 г.
Когда бабушка Оля и сестры собирались вместе в 1960-80 годах, они пели песни на четыре голоса. На фото поют Ксения и Мария. В каждой семье живут какие-то привычки и навыки, которые передаются от родителей к детям, из поколения в поколение. Что сама умела, тому и научила внучек – голосить и, когда сноха Анастасия умерла немного прежде, бабушка им велела: «Голосите!», и они заголосили. У меня так не получится, потому что меня учили петь как оперную певицу, или народную, а этому никто не учил.
Сквозь жизненные бури и невзгоды бабушка Оля пронесла две объемистых книги с молитвами, мечтала о том дне, когда я прочитаю Библию, покрещусь, так как родители не крестили, боялись, как бы маму, директора школы и коммунистку, за это не сняли с работы, такое случалось. Когда уже я училась в школе, по воскресеньям из церкви бабушка приходила к нам, рассказывала о церковных праздниках, привозила просвирочки, на Пасху – пучок вербы, на Троицу приносила освященные березовые ветки, стараясь и меня приобщить к религии.
В противоположность ей, первая бабушка, Юлия Прокофьевна, – а с нею я проживала в одной комнате до тридцати лет – близко к церкви не подпускала. Ее пятеро племянников находились в Куйбышеве, адресов их она не знала. Старшие сестры с детьми остались в Воронеже. Бабушке Юле очень хотелось, чтобы я, как и они, научилась говорить по-английски, играть на пианино, выработала усидчивость и внимание, а так же пекла пироги и торты, показывала, как это делается. Видя все это, бабушка Оля говорила: «Такая пища вредна организму, так питаться нельзя!», – и на всех праздниках и торжественных семейных мероприятиях появлялся ее Морковный пирог. Она учила меня быстроте движений и скорости, доказывая правильность своих слов тем, что прекрасно вязала, и к новой зиме всех нас обеспечивала новыми варежками и носками. На все мои вопросы отвечала библейскими высказываниями или цитатами, как понимать, не разъясняла, предоставляя самой ломать голову, или просто молчала – умела же молчать, оставаясь для меня загадкой! С раннего возраста я постоянно слушала две противоположные точки зрения.
– Все твои проблемы оттого, что в церковь не ходишь, – повторяла Ольга Артемьевна. – В церковь не ходи, тебя там не поймут, – «Пела свою песенку» Юлия Прокофьевна, – незачем тебе туда ходить! – И старалась оградить и отстранить от церкви, любой религии, ничего не объясняя, хотя я слышала, как она читала молитвы на еврейском языке – до революции в церквах службы шли на еврейском языке. Вместо разъяснений говорила или: «Тебе показалось», или «Рано тебе еще это знать!». Не смотря на противоположность взглядов, между собой мои бабушки никогда не спорили, а только шептались на ушко. Веря всей душой в Бога и православным чудесам, неверие других людей глубоко ранило Ольгу Артемьевну, создавая проблемы во взаимоотношениях – без религии она никого не понимала. Влекомая рассказами о чуде и необыкновенных событиях, бабушка Оля пешком ходила с паломниками по многу километров – в то время транспорт не всюду возил, – рассказывала об окаменевшей девушке, которая танцевала с иконою, ездила с другими верующими к внезапно открывшемуся святому источнику, а мне оттуда привозила святую воду. Захотелось получить у бабушки Оли фото ее свекра.
– Дам, если покрестишься! – В сорок лет покрестилась, прочитала Библию, и поняла, что бабушка Юля все годы жестоко обманывала, поэтому были сплошные тайны, а для того, чтоб легче обмануть, все запрещала.
На фото отец свекра, Наум Терентьевич Поль’Гален-Полыгалин, 1856 г. р., бабушкин свекор, Дмитрий Наумович, старший унтер-офицер, шесть лет строевой действующей, девять лет запаса с 1901-1916, родился 24 октября 1876 года, его брат Евгений и вооруженный подросток 12 февраля 1918 года. Кто они?
С детских лет у меня всегда имелся выбор – верить или не верить сказаниям. Как доказывали учителя Богословия до революции, «О том, что Бога нет, говорят последние две тысячи лет. Когда говоришь «Бога нет!», он тут же появляется, и опровергает это утверждение». В зрелом возрасте, после целого ряда различных послушаний, я сама была допущена к богослужению в церкви села Красные Ключи Самарской области, и милостивейше благословлена батюшкой к фотографированию. По преданиям, в особые дни, туда является Богородица. Мне удалось запечатлеть на фотопленке это событие – яркий свет внезапно озарил темную половину зала, отразился в золотом обрамлении иконостаса. См. форзац.
Однажды подслушала разговор двух бабушек, как Ольга Артемьевна говорила про отца ее свекра, Наума, будто бы у него был дед или прадед, который когда-то рисовал иконы и торговал ими на рынке. В давние годы это было свободным промыслом, но позднее его запретили, и тогда на вырученные деньги, примерно в 1780 году, была куплена земля в Озерецком. В подтверждение, в семье сохранялась и «жила» рисовальная школа, передавалась от отца к сыну. Дед Наум учил рисованию карандашом и маслом всех своих внуков и правнуков. Сохранилась семейная реликвия, нарисованная им икона Николая Чудотворца, подаренная внуку Ивану на свадьбу с Ольгой в 1927 году. У папы, старшего сына Ольги Артемьевны, Ивана Ивановича Полыгалина, 1928 г.р., о родственниках тоже ничего узнать не удалось, так как он вообще ни с кем не общался – дом-работа-дача, один маршрут. Это я объясняю сильным его заиканием в те годы, только произносил отдельные фразы из двух-трех слов, светскую беседу поддержать не мог, но не врожденное, какое бывает у заик, а результат испуга. Если к нему обращался посторонний человек, он вздрагивал, бледнел, начинал трясти головою, и только потом раздавался звук голоса, практически, разговаривать было не возможно. Служа в армии в Коврове, папа мучился из-за этого. Удивляюсь, как заикание вытерпели учителя, и поставили все пятерки в вечерней школе Куйбышева!
В Озерецкой школе маленький папа удивлял одноклассников своими великолепными рисунками, и меня учил рисовать с полугода, показывая движения руки с карандашом, и требуя: «Повторяй за мной!». Учил обводить взглядом натуру, сравнивать с предметом совпадения и несоответствия нарисованного, обсуждал с малышкой линии. Подросла. Среди девочек было распространено рисовать наряды на кукол собственных, бумажных, а магазинные были редкостью. К школьному возрасту уверенная рука моментально выполняла то задание, которое делал класс весь урок. С открытием в Самаре художественного училища двое его преподавателей уговаривали моих родителей отдать меня туда на учебу, а зрение падало. По этой причине я выбрала музыкальное направление, но оказалось, что при работе концертмейстером нагрузка на глаза еще больше.
Деревенские дети рано начинают свою трудовую деятельность. В тринадцать лет папа смастерил рушелку, чтоб молоть зерно на кашу или муку, придумал, как молоть дедушке табак. Для этого сверху двух досок по 60 см одевается кожух, в котором вращается барабан, и получаются два сорта махорки – покрупнее, и помельче. Сам сделал станок для изготовления веревок из конопли – тогда их в магазинах не продавали: если стебли пропустить через мяльцы, расчесать, кожура спадет, получается поскань, потом переходит на бобину и получается мочалка. Ее надо прясть, как шерсть прядут, заготовить шпагат, потом свить. Летом 1941 года Ольга Артемьевна на трудодни сдала тонну хлеба, и вместе с другими односельчанками была направлена в Воронежскую область копать противотанковые рвы. Одновременно с этим событием от колхоза Озерецкого папа был направлен в село Спасское вести стратегическую телефонную связь. Туда собрали из разных деревень пять мальчишек 13-14 лет, оформили как бригаду. Они рыли ямы, глубиной полтора метра, вставляли в них столбы по 3 метра, для крепости прикрепляли проволокой к ним по два бревна, лазали вверх, к изолятору прикручивали провода. Тогда и трудовую книжку оформили. С наступлением холодов возвращаться в село папе не захотелось, пошел работать на Мехзавод в селе Приволжье. Ему выделили комнату в бараке. В то время выпускались вагонетки для шахт, чтобы возить уголь, отливали колеса к ним, ключи, шестеренки, комфорчатые плиты для печей – голанок, отопительные котлы, лебедки по 1,5 тонны, 3 и 5 тонн. Неожиданно среди улицы образовалась трещина, лопнула земля. Это река Волга подмыла край, и он мог обрушиться, значит, весь ряд домов вдоль берега, амбары и склады с зерном будут опускаться в Волгу. Потребовалось срочно все перенести на другое место! Начали подводить рельсы, лебедками перетаскивали строения, оттягивали дальше от воды. Отслужив добровольцем в армии три с половиной года, папа женился. Одновременно учился в городской вечерней школе пять лет, работал на заводе, строил дачу, а в свободное время рисовал маслом копии картин знаменитых художников и дарил знакомым. В школу №120 была подарена Шишкина «Корабельная роща», а дома хранилась «После бурелома», нарисованные лучше самого художника. После того, как в 60-х годах запретили в государстве продавать картины, у папы пропал интерес к этому занятию. Он работал на авиационном заводе Куйбышева формовщиком, в горячем литейном цехе №99, в котором при разливе в формы металла магния и алюминия поднимался голубоватый дым. Внутри стоял настоящий ад, а вокруг здания, на расстоянии пятидесяти метров, роились густые клубы сизого дыма. Иван Иванович делал штурвал и кресло для летчика, кронштейны, и многое другое. Для этого за смену требовалось перекидать лопатой и утрамбовать в форму от двух с половиной до трех тонн земли, и за все годы он «перелопатил» тридцать две тысячи тонн. Однажды на экскурсии по заводу я попыталась войти внутрь цеха, но не смогла приблизиться к входной двери меньше, чем на десять метров – задохнулась от копоти и отсутствия кислорода, защипало глаза и потекли слезы. Мало кто долго работал на этой работе, а папа сумел – сорок лет: выручало натуральное коровье молоко, по три литра в день выпивал, а производство выделяло по поллитра. В таких условиях у него пробудился интерес к изобретательству – около пятидесяти рационализаторских предложений им внесено в бюро завода. По его чертежам в цехе сделана раздвижная опока. Полыгалин Иван Иванович награжден четырежды значками «Победитель в социалистическом соревновании», медалями «За доблестный труд в годы войны», к 100-летию Ленина, бесчисленным количеством грамот. Поэтому одним из первых в городе он купил машину «Жигули 01» в 1972 году.
Претенденты в мои женихи хотели на ней ездить, а еще больше хотели, чтобы тесть возил, тогда бы они чувствовали себя счастливыми!