ГЛАВА 14.
НЕДРЕМЛЮЩЕЕ ОКО.
…Вскоре после первого срыва Лёши, в апреле ещё, притормозил свою уборочную машину у обочины пожилой Борис Иванович, поджидая Марину. Он звал её всё больше «крохой» или «синичкой», наверное, из-за синюшного цвета девичьего лица.
– Ааа, вот и моя Синичка уж летит! – подхватив на лету, поцеловал в щёку, хохоча при виде пунцового смущённого личика. – А я тебе тут одно миндальное пирожное припас – второе внучка утащила, Лиса!
Пока шутили, обменивались новостями столицы и района, он всё как-то странно поглядывал вдоль улицы за её плечо.
Потом тихо, почти шёпотом:
– Марина, а ты в курсе, что за тобой следят?
Увидев, что побледнела и поперхнулась домашним кофе, которое его супруга так чудесно готовила, похлопал по спине, правда дольше, чем нужно, а в это время говорил едва слышно на ухо, слегка склонившись седой головой:
– «Волга», чёрная, номер 00-21 МОС, стёкла затемнённые. Часто стоит у твоего сада на улице, но так хитро, поодаль. И я, и ребята её давно приметили. Всегда стараемся посильнее дать давление на воду, чтоб окатило ищеек по самый радиатор!
Весело зыркнув на машину, что стояла, прижавшись к обочине, почти напротив кулинарийки, был так собою доволен!
Хихикнула безмолвно: «Старый, а всё мальчишка-озорник: только дай повод развлечься».
– С чего это им за тобой, санитарочкой-то, следить, а?..
– Спасибо, что предупредили, дед Борис, – тихо, не поднимая от кружки с кофе головы. – Только я не простая санитарка – это раз. Я старший воспитатель-педагог – это два. По поводу «этих»: в яслях воспитываются дети всяких больших начальников – это три. Потому и следят: их стерегут, а нас «пасут». Служба у них незавидная. Жаль бедолаг.
Спокойно улыбнулась старику, видя, что не до конца поверил. Спрятала погрустневший взгляд: «Сама не верю!»
– Коль их стали замечать, скажу начальнице, позвонит, чтобы убрали «горилл». Намекну, что родители волнуются.
– А ты хитра, Пташка малая. Ладно, сделаю вид, что поверил. Но это ещё не всё: их машину мужики заприметили и в твоём районе, возле дома 22, – испытующе посмотрел. – Там тоже есть «особые» дети? – криво улыбнулся, понимающе и сочувственно.
– А вот это – добро пожаловать! – расхохоталась, едва не расплескав кофе. – Я там не живу из-за дебошира-мужа. Пусть за ним присматривают, следят, оказывают честь пропойце – достойное занятие для всех разом! Может, станет потише? От страха, говорят, и заики излечиваются!
Рассмеялись громко и открыто – тайны высказаны и удачно объяснены.
Для Мари это означало только одно – началось: жизнь под «колпаком», под надзором, с оглядкой на действия. И именно со «слежки», как предупреждал Виталик Надеждин.
«Спасибо, заранее объяснил, чего от “органов” ждать и в какой последовательности, – задумалась, нахмурившись. – Интересно, он откуда знает о таких тонкостях? И вообще, что с ним в последнее время происходит? Почему доселе безупречный муж стал вести себя так странно: пропадает из семьи надолго, потом как-то невнятно объясняет, что опять запил, а возвращается с нормальным лицом, а не “баклажаном”? Мне ли не знать, какие они, запойные? Да по линии мужа одни алкаши потомственные! Насмотрелась на все стадии опьянения, градации и деградации пьющего человека. Что-то неладное вокруг семьи Наденьки совершается. Но вот что? Придётся говорить с Алексеем: и по поводу Витальки, и по поводу “слежки”, и по поводу нас».
…«Ёёё… “Только вымолвить успела, Дверь тихонько заскрыпела, И в светлицу входит царь, Стороны той государь!” – пронеслись в голове строки из поэмы. – Как сказал классик, Александр, понимаете ли, наш Пушкин, наше всё», – хмыкнула, когда увидела Лёшу наутро после пляжа.
Дверь группы распахнулась, и в воспитателя влетел пулей со всех ног Мишутка Стрельников, врезался рослой фигуркой в живот, радостно вереща! Приветствуя, старался одновременно и расцеловать, и обнять, и рассказать интересную историю про раненую птичку, только что увиденную по дороге в ясли, и расстегнуть джинсовую курточку с жутко противными упрямыми пуговицами, и переобуться из мокасин со шнурками в сменку, и успеть утереть кулачком носик!
«Труд титанический, несовместимый с детскими возможностями!» – тайком хихикнула Мари.
Пытаясь помочь, бросилась к малышу.
Эта же мысль пришла в голову родителю…
Треснулись лбами так, что она отлетела на пару метров в сторону!
Алексей испугался, подскочил, подхватил на руки. Мишаня завопил, а суетящиеся родители… превратились в «соляные столпы», породив мгновенную гробовую тишину в раздевалке и группе. Малышня тут же «вывесилась» в проёме двери, тараща испуганные разноцветные глазёнки. Только причитал Мишутка, и слышны были стеснённые дыхания молодых.
Сделав «страшные глаза», привела в чувство парня, заставив опустить на пол.
Чтобы исправить положение, обратилась к Гоге, стоящему в дверях игровой:
– Гоша, живо свинцовую примочку, бинт и вату. Миша, помоги ему – стульчик подержи возле аптечки. Дети – в группу бегом, а меня Гога будет спасать от страшной раны: меня чуть не убил лбом Мишин папа!
Рухнула на стул, прикрыв глаза, «умирая», но не забывая приоткрывать один, следя за выполнением приказов и общей обстановкой.
Родители «выпали в осадок»: попадали на кушеточки в приступе всеобщего безудержного хохота, просто не в состоянии остановиться и взять себя в руки – московский цейтнот!
– Родители, а вам не пора разве?
Высокомерно выпроводила ржущих, хихикающих, смеющихся и глумящихся пап-мам-бабушек, нахально смотрящих на пунцового Алексея; ехидно улыбались в смущённое донельзя молодое лицо.
Злорадно хмыкнула тихо: «Поделом. Просила: “Не приходи пока”. Заупрямился, сделал по-своему, вот и первый ляп».
Посмеявшись, сжалилась и пришла на помощь.
– А у Вас, Стрельников, есть вопросы? До вечера подождут? – увидев смущённый кивок, смилостивилась. – До вечера. Всем-спа-си-бо-и-до-сви-да-ни-я!
Малышня подхватила привычный речитатив прощания, бросилась к окнам, чтобы там ещё с четверть часа толкаться, махать руками, посылать воздушные поцелуи и выкрикивать через огромные окна последние слова любви своим и чужим близким, родным, любимым, знакомым.
Мариной занялась «санитарная команда», которая ожидала в проёме двери и ревниво следила за соблюдением «постельного режима» больной. Помогая приготовить свинцовую примочку «лекарям», подбадривала, советовала, как сделать лучше, как закрепить повязку на лбу.
Через десять минут предстала перед группой в виде «командира Щорса» – с перебинтованной головой, и «врачебной бригадой» по бокам, раздувавшейся от гордости и собственной значимости.
На Мишу косо поглядывали, только ему всё было не важным: папа ушёл, опять стульчик до вечера. Погрузившись в привычный транс-оцепенение, вновь стал «иным».
Вздохнув, посмотрела на замершего Мишаню и принялась за привычные обязанности, тихо посмеиваясь, что теперь с такой повязкой придётся ходить до обеда – совет «медиков».
Надо было видеть лица начальства и сотрудников, когда в таком виде показалась на раздаче блюд на кухне.
– Маринка! – ахнула Инга-повар, застыв с черпаком возле огромной кастрюли с манной кашей. – Эт ты чего? Муж?! Нет, ну, девки, надо же чё-то делать с етим извергом. Давайте в прокуратуру напишем на него жалобу от всего коллектива!
Заботина, воинственно взмахнув огромной черпалкой, чуть не треснула себя в лоб.
– Со мной произошло то же самое, Ингусь. Так что, ты поосторожней бы… – «раненая» рассмеялась, а за ней и все сотрудницы.
– Чо, таким черпальником да по **льнику?.. – поражённо пробормотала, вызвав повальный хохот и пунцовые смущённые лица у воспитателей и нянечек. – Эт тебе где? В нашем кафе, чо ль? На кухню ходила? Нафига?
Из-за хохота у Мари не было ни малейшей возможности вставить словечко и прекратить сладкую муку животов, за которые все держались.
– Эт зря. Нет, ну, даже ежели там не суп тебе налили, а помои – то луче к заву. Чо на кухню-то попёрлась? Тогда ж немудрено, чо такое приключилося…
Задумчиво разливая в кастрюльки кашу, подавая тарелочки с маслом и яблоками, наливая какао в кофейники, укладывая в глубокие чашки нарезанный хлеб, повариха неспешно продолжала рассуждать с медлительностью рязанской бабы.
– Повар-то, небось, был не в духе, а, мож, и «с бодуна». Зря он, конечно, инвентарём рабочим стал махать – накажуть… Прогрессивки точно лишат, а, мож, даже и тринадцатой…
– Ингусь! Я пошутила! Уймись! Девки подносы роняют от твоих слов… – обессилено хрипя, едва выдавила виновница бедлама. – А это санитарный инструктаж на случай травм в группе. Чтобы не боялись дети и умели быстро оказать первую помощь товарищу, – еле успокоившись, стояла у стены, с трудом удерживаясь на ногах. – Бинты мои «санитары» обещали к обеду снять.
– А я-то чо? Эт в твоей группе всё чо-то необычное происходит, – криво улыбалась, отдавая пустые бачки и кастрюли на мойку. – Я сколько тружусь тут, да и в других садах немало уж покашеварила, а вот таких как ты не встречала. От уж затейница, от уж выдумщица! – расхохоталась, трясясь огромным, дородным, крепким, сбитым телом деревенской женщины. – И никто с перемотанной головой по собственной воле ещё не ходил. Ну, там, ежели травма какая, авария, упала, на кулак мужнин наткнулась нечаянно так, раз пять-восемь…
Видя, что аудитория расползлась, стараясь не вывалить с подносов детские завтраки, быстро зыркнула в пустой коридор, посерьёзнела и убрала с круглого румяного лица дурашливость и глупую ухмылку.
– В курсе, что у тебя в группе случилось, – хитро подмигнула. – Красив, аж жуть! Сама хожу и им любуюсь издалека. Такого заимей, и врагов не надо.
Почесала задумчиво красивую крупную голову с уложенной в венок светлой косой, прикрытой накрахмаленным белоснежным колпаком.
– Не боишься, что его породистые родичи тебя с Москвы попрут за аморалку?..
– Нет, Ингуся. Руки у них у всех коротки. Я больше не «лимита», а настоящая москвичка, и квартиру на себя с дочкой получила – наши метры-то. Потому муж бесится – просчитались с ушлой своей роднёй! Думали, что выживут меня, поедом съедят, и я уеду, не солоно хлебавши, в соплях и с узелком на палке из Москвы к маме. Ан, накось, выкуси – не на ту нарвались! Не только не уеду, а ещё и отсужу всё до сантиметра. Не в квартире двухкомнатной их разлюбезный сынок-алкаш останется, а в коммуналке зассаной, комнат, эдак, на двадцать, на глухой окраине Москвы. Вот тогда посмотрим, кто тут «лимита». А выгнать меня даже милиция не сможет – не даю повода. И не дам никогда. Бэла знает.
– Вас вдвоём вчера вечером видели многие… – грустно прошептала.
С сочувствием смотрела на Дюймовочку зеленоглазую с высоты внушительного роста, сияя добрыми материнскими голубыми глазами в светлых густых ресницах.
– Больше не увидят. Вчера состоялся разговор. Я сделала всё, что было в моих силах, Инга.
– Да я-то только за вас радовалась! От всего сердца! Вы с ним намного лучше смотритесь, чем с женой. Не нравится мне его Натаха-птаха, хоть режь! Заносчивая, как прынцесса! Никогда не поздоровается, голову вскинет и чешет, ног под собой не видит! Будто не земля её породила и носит. Бог накажет. Ох, и хлебнёт она! Ох, попомнишь мои слова, наплачется…
– Ну, её мать похлеще будет характером, а не хлебнула, не всплакнула. Всю жизнь по загранкам пробыла, тёпленько да сладенько проспала, как моя соседка приговаривает. Ладно, пойду детей кормить, родная. Заждались уж меня мои врачеватели.
– На обед их любимая мясная запеканка будет! Обрадуй мелкоту свою, Мариш! – вдогонку крикнула, высунувшись в низкий проём окна раздачи.
Эта вкусная новость очень обрадовала ребятню – сразу простили долгое отсутствие.
…К пяти часам отпросилась у Бэлы Аркадьевны, честно сказав, что идёт на встречу с Алексеем.
– Нужно серьёзно поговорить.
Бэла облегчённо вздохнула и опасливо покосилась на дверь кабинета: закрыта.
– Вчера мой сын видел вас на перекрёстке. Под фонарём, – почему-то шёпотом, нервничая и не находя себе места.
Удивилась Мари: «Дёргается. Опасается ушей? “Прослушки”? Приехали».
– Сказал, что стояли спиной друг к другу и о чём-то говорили. Вчера не вышел разговор?
– Это он посигналил нам? Хорошо, что свой. Напридумывали бы… – всеми силами держала спокойным лицо, не позволяя даже румянцу разлиться по худым щекам. – Да, разговора не вышло. Трудный собеседник. Не умею с мужчинами разговаривать. По мужу понятно: не знаю, что они за звери. Не разбираюсь, – виновато улыбнулась. Заметив, что женщина серьёзна, построжела. – Сейчас придёт, в «Коломенское» поведу. Вынужден будет держаться в рамках – люди. Неглупый парень, – подняла зелёные глаза. – Что посоветуете, как опытная взрослая женщина? Как мать, имеющая взрослого сына? Некому помочь и посоветовать. Родители за тысячи километров, в этом деле не помощники. Старой закалки, революционной ещё. Не поймут: прямолинейны и ограниченны. Вы москвичка, современная, гибкая и грамотная в человеческих отношениях. Помогите, пожалуйста.
– Яхве! Она у меня ещё спрашивает! Что тут я, старая еврейка, могу посоветовать красивой молоденькой зеленоглазой девочке, любящей и любимой, а? Нет, ты мне прямо скажи, какие советы ты от меня ожидаешь? Еврейские? Пожалуйста: оторви и забрось подальше!
Встала из-за стола, резко шагнула вплотную в сотруднице, крепко схватила за тонкие плечи.
– Вы оба на краю стоите, Марина! За вами уже следят!
– Я знаю. Давно. Практически с первого дня. Не ново и вполне ожидаемо. Их приёмы.
– Что? Азохен вей! Нет, вы её только послушайте! Она говорит, что уже видит, как палач точит топор, который поёт песню её шее, и говорит это так спокойно! Ты что, смерти не боишься? А о родных думаешь?!
Вскипела праведным еврейским гневом, быстро опомнилась, покраснела, опустила полные плечи, поникла черноволосой головой.
– Порви с ним, прошу! Не за его семью, не за его сына прошу, и даже не за него самого – за тебя боюсь…
Подняла непроницаемые крупные агатовые глаза, наполненные настоящим страхом: тёмным, густым, древним.
– Беги отсюда поскорее, девочка!..
– Отпуск только в августе.
– Так. Погоди-ка. Зава нет – в больницу легла… – просветлела пунцовым лицом, облегчённо вздохнула, радостно выдохнула. – Летишь, самое позднее – послезавтра, домой! Ты меня поняла? Деньги займу. Отдашь, когда вернёшься и получишь отпускные. Я тебя задним числом потом «в отпуск» по документации «отправлю». Не вздумай сесть на больничный, заболеть! – вскинула голову, настороженно посмотрела в душу. – Ему ни слова! Поклянись всеми святыми! Богом!
– Я некрещёная, но Господа нашего искренне почитаю,– склонила голову, приложила тонкую руку к груди. – Клянусь Телом Его и Страданиями – он не узнает. Никому не скажу и на смертном одре. Спасибо! Будет легче сейчас говорить, сознавая, что скоро уеду. Пусть остынет и одумается.
– Утром сообщу, удалось ли достать билет на самолёт. До Фрунзе? – вопросительно вскинула густые смоляные брови, Мари кивнула. – Я вспомнила вчера, когда Иосиф про вас рассказал, – заметив смущённую краску на лице девочки, поспешно покачала головой, успокаивая. – Нет-нет, раз стояли посреди района, да под фонарём – стыдиться нечего. Разговор. Хоть и поздний. Гуляла. Встретились случайно. Разговорились. Под ливень попали. Так? Я всё правильно поняла?..
Настороженный взгляд пожилой еврейки всё объяснил.
Это заставило Мари виновато вздохнуть: «Знает правду. Озвучила версию для жителей района, чтобы наши сценарии не расходились». Смотря прямо в агат, сказала Бэле безмолвно и чётко: «Спасибо, мама!»
Она поняла, вздрогнула, побледнела.
«Сколько ещё раз ей придётся меня и Лёшку прикрывать? А прикрывает ведь. Почему? Зачем? Какой её тут интерес? Сын? Иосиф? “Запал”? Вот оно что… Бедная».
Увидев в девичьих глазах тёплую улыбку признательности, женщина молча воздела короткие руки, унизанные золотом, к долготерпимым небесам и красноречиво покачала головой.
Чертовка усмехнулась в уме: «Понятно: “За что, Яхве, эти глупые влюблённые свалились на мою старую еврейскую седую голову?” Боюсь, родная, не раз ещё свалимся, и не только на голову…» Прикусила язык, пресекла жуткое пророческое видение, рыкнула, ругнувшись, нашла в себе силы закончить разговор:
– Спасибо, Бэла Аркадьевна! За всё. Я Вам сообщу, что получилось из нашей беседы. Смогла ли оторвать.
Вздохнула и… едва сдержала слёзы, простонав беззвучно: «Пора в отпуск. Срочно. Пара истерик – место в “Кащенко” обеспечено! На краю стою».
– Пойду. В группе Валя-новенькая. Присмотрите за ней, пожалуйста. За «бармалейчиков» не волнуюсь – тёртые калачи! Съедят её!
Засмеявшись облегчённо, вместе покинули кабинет зава, временно занятый замом.
Мари шла по коридору, тяжело вздыхая: «Что ж, пора идти переодеваться. Скоро Лёша придёт. Ох, что-то будет?..»
Предчувствие постоянно больно толкало под сердце… коленом: «Будет, будет!»
Едва переоделась, Мишаня в группе закричал, кинулся в раздевалку – папа.
Стоя у небольшого зеркала в туалетной комнате, накрасила губы и, уловив краем глаза, что малыши подглядывают, оставила на поверхности зеркала цветочек из розовых отпечатков губ, дорисовала листики и ножку, подписалась: поцеловала в уголке.
Хмыкнула: «Как только уйду – ринутся смотреть! Не позже завтрашнего дня оставят “ответ”, – покачала головой. – Детский телеграф любви, чистой и искренной. Пусть учатся любить. Наша история с Лёшкой – первый и самый действенный пример и урок для них. Сильный и яркий! Запомнят на всю жизнь, невольно копируя впоследствии…»
– Марина Владимировна, там Вас ожидают…
Робкая практикантка Валечка, покраснев до корней рыжих волос, не могла поднять на старшую наставницу чудные глаза цвета васильков в обрамлении густых и невероятно длинных красно-каштановых ресниц.
Забавная веснушчатая мордашка девушки пришлась невероятно по вкусу малышам!
Первый день с полчаса её осматривали и ощупывали пальчиками, тёрли веснушки, думая, что это часть макияжа, потрогали грудь, шёпотом сообщив Мари, что у Вали больше. Бедняжка выдержала трудный экзамен знакомства, тест на совместимость сдала с честью.
Мари успокоилась: «Терпелива необычайно! Можно детей оставлять с лёгкой душой. Настоящая вторая мама».
– Хорошо, спасибо, – вышла следом в группу. – Любимые мои, я ухожу по срочным взрослым делам. Прошу не обижать нашу Валечку и не щупать! Сама ею потом займусь, без ласки не оставлю, – состроила смешную рожицу.
Детки повалились на ковры и стали хохотать над шуткой и над зардевшейся, как вишня, Валей!
– Люблю вас! Целую всех воздушно!
Послав поцелуи, услышала в три десятка голосов: «Пока! До завтра! Будем паиньками!»
Закрывая дверь, склонилась, в небольшую щель просунула пальчик с губной помадой на кончике: кто первый «снимет отпечаток» – на завтрашний день её кавалер.
И думать не стоило – Гога: смёл малышей, чтобы быть первым!
Нахмурилась: «Чертёнок! По головам! Завтра поговорю в уголке, вставлю мозги на место этому грузинскому Ромео…
Тут же за спиной, на “мячиках”, ощутила другое касание, иным “пальцем”! Ахнула, покраснев:
– Ошалел совсем Лёха!»
Показав за спину кулак, выпрямилась, помахала детям пальчиком, закрыла плотно дверь и ушла.
Однако, ритуал ещё не был закончен: предстояло помахать в окна, выслушать слова прощания и любви, уходя, махать до тех пор, пока не скроется за поворотом корпуса – традиция.
Выйдя втроём из арки ворот, Алексей и Мари метнули взгляд налево – стоят невдалеке!
«Недремлющее око» Системы не сводило больше с них глаз.
Прямое противостояние началось.
Май 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/05/31/197