Зураб Церетели: Я всегда знаю, что делаю.
С Зурабом Церетели впервые я заговорил, будучи уже взрослым, приехав в тесную его тбилисскую квартиру на улице Палиашвили снимать для информационной программы "Время" сюжет о новом лауреате Государственной премии СССР, получившем награду за художественное оформление курорта Пицунда.
А визуально знаю его почти всю свою сознательную жизнь, когда еще пацаном вместе с одноклассниками бегал в тупик напротив школы, где за огромными железными воротами располагался непонятный для нас "завод". Через "партизанские" лазейки сквозь высокую ограду просматривался весь внутренний двор, заставленный гипсовыми головами вождя революции, а также многих соратников неистового Ильича, но с ногами и руками.
На площадке рядом с пожарным бассейном с утра до вечера самоотверженно трудился коренастый, ладно сбитый мужчина в заляпанной фуфайке. Нам он казался универсалом-самоделкиным, ловко орудующим всевозможными инструментами. Работяга то громыхал металлом, то обтесывал каменные глыбы, то, ползая на коленях, выкладывал из разноцветных стекляшек замысловатые орнаменты. А вожди укоризненно смотрели на него, так как художник не обращал на них никакого внимания. Лишь позже мы узнали, что под открытым небом находилась мастерская, где Зураб начинал создавать свои первые шедевры.
Будучи по диплому живописцем, Церетели по масштабности и залихватскому размаху истинный монументалист. Я не стану вдаваться в нюансы его творчества. И без меня хватает рецензентов и критиков, в большинстве своем не способных нарисовать собственный нос, но считающих все пальцы на руках указательными. А скажу, что чувствую и ношу в душе, как его младший товарищ, рядовой согражданин и совестливый зритель, никогда ради позы не смешивающий черное с белым и наоборот.
Создатель так щедро наградил Зураба Константиновича добротой, что все остальное, составляющее его колоритный образ - талант, профессионализм, моторная активность, - является только следствием, продолжением этого прекрасного природного дара.
О постоянной готовности известного художника протянуть руку помощи, стать рядом в трудную минуту, откликнуться на любую просьбу давно слагаются легенды, ни одна из которых не уплыла в мифологию.
Портрет Зураба
Я видел, как в автоколонне, перевозящей строительные материалы, водители вырывали друг у друга путевые листы, чтобы самим доставить груз до объекта Церетели. Потому что ехали не к заносчивому и капризному хозяину, а к ровне, который искренне обласкает и отблагодарит, как близкий понятливый друг, которому ты постарался услужить безо всяких меркантильных умыслов.
Передо мной длиннющий список почетных званий, регалий и благотворительных деяний Зураба Константиновича, к которым он, поверьте, относится так же спокойно, как к следам краски на своем рабочем комбинезоне. Так как живет на этом свете не ради "спасибо", а по велению сердца. Мы же, зачастую несправедливые и придирчивые к своим выдающимся современникам, нужные слова находим тогда, когда они уже не могут их услышать. Ну и ладно! Пускай. Самое лучшее действительно скажут наши потомки.
Особняк на Большой Грузинской
Попасть в кабинет президента Академии художеств России чрезвычайно трудно. И почти невозможно спокойно переговорить с ним хотя бы полных десять минут. Кажется, что он растягивает сутки, как неподатливый эспандер, удлиняя его до предельных размеров. Разорвать эту спаянную цепочку может либо неординарный визитер, либо из ряда вон выходящее происшествие, сопоставимое с природным катаклизмом или политическим кризисом.
Целую неделю вежливый и предупредительный референт выражал мне участливые соболезнования по поводу неудачных попыток добиться аудиенции. Пока я не отказался от лобовой атаки и не двинулся окольными путями, обратившись за помощью к ближайшим друзьям семьи Церетели.
Виктор, сын бывшего заместителя министра обороны СССР, маршала Арчила Геловани, и сам крупный предприниматель, с первой попытки отомкнул потайную дверь.
- В восемь утра Зураб ждет тебя дома на Большой Грузинской. Смотри, не опаздывай, - обрадовал меня благовестник.
Комплекс зданий по данному адресу раньше принадлежал посольству ФРГ. А после объединения Германии, когда они съехались в одно дипломатическое представительство, перешел во владение художника.
Несмотря на ранний час, Зураб Константинович уже действовал на предельных оборотах: отвечал сразу по нескольким телефонам, подписывал кипы документов, давал поручения постоянно снующим по этажу сотрудникам.
Встретил тепло и приветливо, между делом улыбаясь и качая головой:
- Ну что, остепенился, приустал, оседлали внуки? Или носишься по-прежнему галопом по разным подозрительным местам? - мурлыкал он себе под нос, бросая на меня лукавые взгляды.
Я решил принять вызов.
- Слава Богу, было у кого учиться. Мир не без добрых людей.
- Таких, как ты, научишь. Сам не будешь знать, куда себя девать.
Потом, быстро выйдя из-за письменного стола, подошел к огромному верстаку, заваленному листами ватмана с эскизами и набросками.
- Я давно хотел подарить тебе что-нибудь из графики. Возьмешь на память в Нью-Йорк.
Референт художника Ирина Владимировна Тураева удивленно вскинула брови. А улучив момент, шепнула на ухо:
- Надо же! Вам очень повезло. Он почти никому не дарит своих работ. Только в исключительных случаях.
Когда мы снова уселись в кресла, я именно об этом спросил Церетели.
- Зураб Константинович, правда, что вам приходилось делать подарки первым лицам Америки?
З.Ц. Да, у Буша в техасском доме висит моя картина. Будучи в Москве, он вместе с Горбачевым побывал в моей мастерской. Я сказал президенту США, что он может взять любую понравившуюся картину. Джордж Буш выбрал ту, работать над которой я начал утром. Мне пришлось при нем ее закончить, а он стоял и смотрел.
Т.С. Вы были на дне рождения у Хиллари Клинтон. Что подарили ей?
З.Ц. Улыбку. Женщине обязательно надо дарить улыбку.
Т.С. В вашем доме свыше пяти тысяч живописных полотен, созданных в разные годы. Почему вы не продаете свои картины?
З.Ц. Мне приятно дарить их тем, кто знает и любит искусство. Когда я чувствую, что человек искренне хочет иметь мою картину, я дарю ее.
Т.С. Даже в Америке слышны отзвуки грозовых раскатов, часто обрушивающихся на вашу голову. Как вы реагируете на них, не угнетает ли это?
З.Ц. Бранная критика меня мобилизует, заставляет работать еще больше и лучше. У них есть время ругаться, у меня нет времени отвечать им. Существует прекрасная поговорка: если лает домашняя собака - это хорошо. Но когда лает бездомная, это плохо и опасно. Всем известно, что заказная критика существовала всегда. Самое главное - я знаю, что я делаю. Когда существовал соцреализм, мое понимание живописи было запрещено. Но Бог все видит. За свои работы я получил Ленинскую премию, трижды - Государственную премию. Это происходило потому, что большинство людей в СССР и во всем мире чувствуют и понимают искусство. Я всегда в это верил.
Т.С. Да, но недовольных вашим творчеством тоже достаточно.
З.Ц. В большинстве своем это те, кто никогда не видел воочию моих работ и занимается пересказом интриг и неудачных шуток. Давайте выйдем на Манежную площадь. Что там было раньше? Черные "волги" и грязные лужи. А сейчас там по-настоящему светлая среда, где можно спокойно сесть и отдохнуть. Об этом мечтают все большие города. Бывая там, я слышу много слов благодарности.
Т.С. Догадываюсь, как трудно находиться под перекрестным огнем людей, завидующих самому востребованному художнику.
З.Ц. Безусловно. Я давно отошел бы в сторону. Но совесть не позволяет забросить уже начатое. И потом, я все же не выскочка-новичок, свалившийся с неба. Ведь были Пицунда, Адлер, Ульяновск, Сочи, Ялта. И в Москве я очень давно. В 1980 году был главным художником Олимпиады, потом МИДа СССР. Оформлял советские посольства за рубежом.
Т.С. А какими проектами вы живете сейчас?
З.Ц. Занимаюсь созданием в Москве музея современного искусства, где было бы отражено творчество всех поколений, начиная с 1917 года и до наших дней. Кто-то должен был это сделать. Все свои гонорары за Манеж я отдал военным, вернувшимся из Германии, купив для них 6400 квадратных метров жилья взамен на особняк Долгоруковых, принадлежащий Министерству обороны. Здесь и расположится музей.
Некоторые писали: "Он делает это для себя". Но в музее нет ни одной моей работы. Потому что в общественном транспорте принято уступать место старшим.
Т.С. Какова ваша генеральная линия как одного из создателей нового музея?
З.Ц. Музей не просто здание и не просто коллекция, которую соберешь и будешь показывать. Это можно и в галерее сделать. Каждый музей имеет свою уникальную философию. И здесь основной принцип экспозиции таков: если это авангардная по сути вещь и ее качество музейное, она должна быть в музее. Как художник я вижу, почему работы тех или иных мастеров можно поместить рядом. Например, Бурлюка с Нестеровой или Назаренко. Тем более что больше половины полотен - моя бывшая личная собственность, безвозмездно переданная в фонд музея.
Т.С. Зураб Константинович, после Октябрьской революции вы - седьмой президент Академии художеств. Что вы скажете о шести своих предшественниках?
З.Ц. Ничего. Ни плохого, ни хорошего. Время было непростое и... Бог им судья. Хотя вспоминаю Серова - автора знаменитой картины "Ходоки у Ленина" - и других, столь же "отмеченных идейной целеустремленностью". Тут у меня примешивается и личное. Когда я был студентом-дипломником, он "зарубил" мою работу как "идеологически невыдержанную". Смешно: сегодня я занимаю его кресло! Но это я сейчас смеюсь, а тогда было не до веселья.
Т.С. Что вы скажете о художниках, которые нигде не учились и, тем не менее, успешно продают свои произведения?
З.Ц. У самодеятельности всегда были свои поклонники. Но это никогда не означало, что с клубной сцены можно перепрыгнуть в Большой театр, не получив специального образования.
Т.С. Зураб Константинович, вы гражданин Грузии, продолжающий активную творческую жизнь в другом суверенном государстве. О чем жалеете после распада Союза?
З.Ц. Мы многие века стремились друг к другу. А сейчас нас очень неудачно разъединили. Все можно было сделать более гуманно и не так больно. У России и Кавказа всегда существовало взаимное притяжение. Все лучшие поэты, начиная с Пушкина и Лермонтова, писали поразительные стихи об этом крае. Происходило взаимопроникновение культур. Все академики Российской Академии художеств понимают: если мы хорошо рисуем, то только потому, что в СССР существовала общая художественная школа. Разные республики учились друг у друга. Да и зачем мы должны были смотреть и изучать испанское и итальянское искусство, когда в наших руках было такое богатство, как национальный колорит русский, украинский, армянский, прибалтийский? В этом смысле мы потеряли связывающие нас элементы, что непременно скажется на многих поколениях. Уже сейчас говорят, что теряется школа.
Т.С. Каждый творец мечтает о признании. Но очень часто оно бывает запоздалым...
З.Ц. Я не буду касаться всех, скажу только о художниках. По большому счету, все они - трагические личности. Сильные, но трагические. У них рождаются уникальные идеи, но чтобы реализовать их, нужны особые условия. Художник не получает таких аплодисментов, как артист, поэт, музыкант... Но вот он умирает, и начинают говорить, каким он был великим. Везение, если это произойдет при жизни.
Т.С. Вы были знакомы со многими выдающимися личностями 20 века. Расскажите какую-нибудь историю, которую любите вспоминать.
З.Ц. У нас в музее висит картина работы Марка Шагала - портрет первой девушки, которую он полюбил. Шагал нарисовал ее и подарил картину при расставании. Случилось это во время депортации евреев в Среднюю Азию, девушка вместе с семьей покидала Витебск. Позже она свой портрет продала Коневскому. Был такой уполномоченный по искусству. Сменив еще несколько хозяев, картина попала в Тбилиси. Я купил ее и решил преподнести Шагалу. Это была наша последняя встреча, через три месяца он скончался. Никогда не забуду лица Шагала. Он сразу узнал портрет, сел, опустил руки и молча уставился на него. Вошла Вава, жена Марка, моложе его на двадцать лет. Увидела картину, разозлилась и… вышла. Видно, возраст не имеет никакого значения для любви и ревности. Мне пришлось забрать подарок обратно. И теперь он находится в нашем музее.
На этом наша беседа завершилась. После очередного звонка Церетели сорвался с места и умчался.
А в моей записной книжке остался листочек, который помогла мне заполнить накануне встречи Ирина Владимировна. На нем, пожалуй, можно и заканчивать рассказ.
В 1979 году, после того как две работы Зураба Церетели были установлены в американском Брокпорте штата Нью-Йорк в честь специальных детских Олимпийских игр для детей-инвалидов, многие думали, что свой гонорар он потратит на то, чтобы навсегда обосноваться в Штатах. А он взял, да и всю сумму, - а это один миллион 200 тысяч долларов - оставил больным детям. На его попечении в России 300 детей-инвалидов, брошенных родителями... Один мальчишечка, похожий внешне на Пастернака, когда Церетели привез ему из Франции инвалидную коляску, показал Зурабу Константиновичу свои стихи про маму, которую он никогда не видел. Потрясенный художник показал их Андрею Вознесенскому. Тот тоже пришел в восторг, и они решили издать сборник стихов этого юного поэта, у которых накопилось достаточно много... Церетели посылал свои работы на благотворительные аукционы, которые проводила леди Диана, а вырученные от их продажи деньги по его просьбе переводились в Красный Крест. Он вместе с дочерью создал в Тбилиси дом монахинь - сестер матери Терезы - и передавал деньги московскому хоспису. Но обо всем этом он никогда не рассказывает публично и не рекламирует своих поступков, идущих от души. Для него это органично и естественно. А когда другим даешь, тогда и тебе воздаст Всевышний...
1998 г.
Окончание: http://proza.ru/2013/05/30/1418
__________
* Фото: За окнами еще не рассвело, а Зураб уже весь в делах.